АЛЕКСАНДРА АЛЁШИНА 4 страница

... — Тёть Тань! — закричала в выходящее на крышу окно худая девчонка с тазиком выстиранного белья. — Я бельё сама развешу, идите на ресепшен, тут мальчик заселиться хочет!

Из-за развешенных на крыше простынь колобком выкатилась тётушка лет пятидесяти пяти — хотел бы я такую бабулю! Улыбка делала полное и оттого не слишком морщинистое лицо ещё более моложавым, да что там, нет, просто молодым и при этом, однако, удивительно уютным. Минут через пятнадцать я уже и заплатил за три ночи, и застелил свою верхнюю койку, и узнал, где тут какие удобства (наконец-то воспользовался! ) и неудобства (алкоголик Миша реально существовал — нет бы кто путный, из моих друзей там, ан нет — алкоголик Миша... ) и теперь на кухне перед изрыгающим московские новости телевизором мы с малейшей тётей Таней пили чай и говорили за жизнь. И я даже (не сочтёт ведь идиотом?! — не сочтёт! ) рассказал ей свою невесёлую историю. Тётя Таня поверила — и сочувствовала искренне и необидно. Не жалела, а от души хотела бы помочь. Пока, правда, не придумалось ничего, но утро ведь, известно, вечера мудренее.

— И со временем всё обязательно утрясётся, — заверила она. — А вернёшься — заходи. Я думаю, моя «Антилопа» по всем слоям бытия есть. Уверена: я и там тебя узнаю. Давай уже — иди отдыхай.

Я сердечно поблагодарил тётю Таню и пошёл сперва в душ, потом спать. Холодная вода (не анекдоты про Влад, где вечно ничего нет — до саммита так и было, сейчас с точностью до наоборот — я сам включил такую) смысла усталость и даже, казалось, огорчения. И когда я рухнул на свою верхнюю койку, до храпа пьяного Миши с нижней мне было глубоко фиолетово.

Проснулся я где-то около часа ночи. Вышел на балкон и понял: этого мало! Месяц не гулял по ночному Владу. Хочу! Оделся и вышел. Тётя Таня самолично дремала на ресепшене.

— Куда тебя черти несут?! — с деланой суровостью свела она брови.

— Я погуляю... — виновато ответил я.

— Ладно, валяй, — вздохнула она. — Дверь захлопни, позвонишь потом.

— Ладно.

Я ничего не стал придумывать. Куда ноги понесли — туда и пошёл. А понесли они в сторону Спортивной гавани. Ещё бы: днём и минутки не было искупаться. Вода холоднющая? Вообще ледяная? То-то меня такие вещи останавливают. Вот только не надо про корону! Всё, проехали!

Я направился было назад, на Кирпичики, в «Антилопу»... Но отвлечься разве трудно?!

На углу Светланки и Пограничной столовая была уже не «Копейка», а «Восемь минут» — сменился хозяин, сменилась вывеска — недорогой вкусный харч остался — у нас тоже так было, мы иногда сюда ходили, когда и сами, и жёны готовить ленились. Жаль, ночью не работает...

Но там, где Пограничная уходила вниз, раздавалась музыка. У нас там был «Мумий Тролль бар». В тридцать с гаком там, правда, делать нечего. Интересно, что за заведение здесь?!

Я прислушался: любопытно же!

«Шамамамаманы всё знают!

Мне бы разглядеть, где зимует моя птица! »

Божечки-кошечки!

В этом мире есть Лагута со своими ранними явно межпространственными песнями! Но ведь он и сам межпространственный! Косвенное подтверждение — присутствие его и у нас, и здесь! У нас мы были знакомы, пусть и шапочно — вспомнит ли тут?

В тридцать с хвостом по барам шляться скучно. В пятнадцать, даже при хорошем росте, тут же вычисляют — и не пускают. Впрочем, не шибко-то и хотелось: пока я препирался с вышибалой, услышал краем уха, что Лагутеныч хоть и живёт нынче снова во Владе, но нынче пишет очередной альбом всё в том же Лондоне.

Жаль... А впрочем... Есть ещё один человек, не менее межпространственный, и с ним мы там тоже были, пусть и не близко, знакомы. Надеюсь, вспомнит?! Подскажет, что же всё-таки делать?! Наверняка подскажет: не догадаться не может, а плохого кому просто так вряд ли желает. Надо просто найти его — певца Влада и праворульных японок, а особенно — гармонии смерти, моря и жизни — Василия Авченко.

Утром я спросил тётю Таню:

— Поможете?

— Обязательно! — заулыбалась хозяйка «Антилопы». — Что надо?

— Комп. Или ноут. И интернет.

— А в интернете?

— Найти координаты Василия Олеговича...

— Авченко, что ли? — удивилась тётя Таня. — Зачем интернет? Я с ним на одной площадке лестничной живу.

— А позвонить ему можете?! — я ликовал и просто даже не смел поверить в свою удачу.

И она позвонила:

— Васёк, привет! Тут тебя парень один ищет, вы с ним были знакомы в другой реальности...

И замолчала. Похоже, Василий Олегович сперва чесал репу, но потом поверил — чего ж, не зашоренный ведь человек.

Тётя Таня слушала, потом попросила:

— Помоги уж парню! Поможешь? Ну спасибочки! — и обратилась ко мне: — Дуй в Дальпресс, на вахте скажешь, что к Авченко — проводят или он спустится.

И через час мы с лучшим, уверен, писателем Влада пили (хозяин — барин) кофе и обсуждали мою ситуацию. Поверил-то Василий Олегович мне легко и полностью, а вот что делать — тоже не особо представлял. Зато очень хорошо представлял, чего делать не надо. Так и сказал:

— Не отчаивайся! Даже думать не смей! Я уверен: у Провидения есть на твой счёт какие-то далеко идущие важные планы. Зачем-то ты нужен этому миру без чудес. То ли для того, чтобы в нём эти чудеса завелись, то ли чтоб проявились уже существующие.
В принципе, он говорил то же самое, что его тёзка — друг Виталия дядя Вася.

— Хорошее надо замечать и доказывать ему, что оно, это самое хорошее — чудо. Или хотя бы может быть им. И тогда этот мир интегрируется в Мультивселенную. И ты наладишь переход туда-обратно между своим миром и нашим. Наверняка тебя там, у тебя, уже обыскались все твои друзья и беременные женщины! — Авченко не зло, но и не без ехидства, правда, весёлого, подбадривающего, усмехнулся.

— Ещё не обыскались — по тому времени я ещё не пропал. Надо успевать налаживать связь. Но до того момента вряд ли успею — меньше двух недель осталось. Придётся беременным женщинам понервничать... Но в итоге всё равно налажу!

— А наладишь — заходи в гости и тут и там. Тут я теперь знаю про себя того, тому про меня этого тоже интересно узнать будет.

Я пытался благодарить, но он прервал:

— Увидимся! Давай — до хороших новостей! Всё, мне работать надо!
Расстались мы не то что друзьями, но добрыми товарищами. И это вселяло ого какую надежду.

И я решил больше не париться. Отдался общению с городом, который, несмотря на досадные промахи, теперь снова казался мне живым, с морем — и что, что вода холодная?! А по утрам и вечерам мы с тётей Таней чаи гоняли и беседовали. И мне кажется даже, она ко мне правда как к внуку отнеслась.
И сегодня, двадцать восьмого мая (доплатил, что такого, ещё за ночь в «Антиопе»), я вернулся в Энск. За один день столько впечатлений на бумагу выплеснуть — вы меня извините! Всё! Устал. Спать пошёл!

***

Некоторые говорят: вот бы нам двадцать пять часов в сутках. Какое двадцать пять! Мне бы и сорока восьми по нынешней обстановке мало было. Надо было и на заказ проги писать, и «Сенсоры» по памяти восстанавливать — а потом болезненно и безнадёжно пытаться запустить хоть один, и ведь лето, пусть и сибирское, осторожное ещё, раз в году всего бывает — надо было и им успеть воспользоваться по полной. Надо было искать хорошее в этом мире — а лето явно было хорошим. Гулять в лесу, чаще Ельцовском — чего от добра добра искать, там везде в основном хорошо было, белок кормить, на «Аллюр» опять же ездить — и желательно всё и сразу. От впечатлений уже каша в голове: сосны, берёзы, рябины, фиалки, белки, бурундуки, медуница, курсы программистов, Вера, личная жизнь, голуби в лоджии, в лесу соловьи поют, Алла пирог испекла, с Виталием и дядей Васей в шахматы играли, записки эти опять пишу... Говорю же: каша!.. Ночью спать доводится часов по пять-шесть, добираю днём где придётся: вытащит Вера на пляж, окунёмся, раз — и она уже меня расталкивает, смеётся: не спи, мол, — проснёшься!

Но с другой стороны: насыщенная жизнь — это же счастье!

Но я торопился всё же несколько панически: мне страшно было, потому что даже с моими безразмерными днями, каждый из которых продолжается едва и не целую жизнь, всё равно неумолимо приближалось пятое июня — день, когда я исчез из Влада. Надька же с ума сойдёт, если узнает, что я исчез! Да и не только Надька. И Татьяна, даром что ведьма, не сможет пробиться в этот изолированный мир — и тоже будет паниковать. И Сашка — может, и не покажет другим, но в душе впадёт в отчаяние. Да все, кого я искал и не нашёл, будут тоже искать меня — и тоже не найдут. Надо было как-то связаться с ними, знак какой-то дать. Но ничего у меня не получалось. А пятое июня наступило-таки.

Субботним утром Виталий и Алла на работу, естественно, не пошли, но и не спали, как спят нормальные люди по субботам. Меня разбудили в семь утра — а пирог с печенью (восстановился мой нюх после короны, по запаху понял, с чем вкусняшка) уже благоухал на кухне — сами-то во сколько встали?! И всё это — чтобы я как-то всё же смог связаться сегодня со своими — в самый пусть последний момент перед тем, как народ во Владе начнёт массово икру метать, что-нибудь да придумал бы. Вот люди! Удивительные, ей-богу! И если я таю от благодарности — они смеются: ничего ж, мол, необычного не происходит.
Мы пили утренний чай — зелёный, но с молоком, всем неожиданно понравилось наше приморское ноу-хау — и Алла сказала:

— Давай-ка к Вере сходи. Она уже раз десять на лоджию выходила — нервует же!

Я вышел на лоджию — тут же на своей, как раз почти напротив нашей, через берёзу и чуть наискосок и этажом ниже, появилась Вера. Рукой поманила: иди, мол, давай.

Я вернулся на кухню, одним глотком допил чай, запихал в рот остатки пирога и буркнул с набитым ртом:

— Я пошёл.

— Иди-иди, — с какой-то напутственной интонацией — «С Богом! » бы, наверно, добавили, не будь атеисты — сказали Виталий и Алла. И я пошёл. Через пару минут уже был у Веры.

Она встретила меня уже одетая:

— Пошли! — решительная такая.

— Куда?

— На кладбище!.. — сказала она так, словно я настолько туп, что самых элементарных вещей не понимаю.

— Зачем?!

— Сеанс связи нужен?! — начинала уже сердиться Вера.

— Да... — только и мог ответить я. А что? Связаться со своими вот как надо, на кладбище самая подходящая атмосфера для состояния между сном и явью, в нём разве только и можно надеяться состыковаться с родным миром. Наверно, Вера знает, что делает. Вот только белый день на улице. Хотя... Прошлой ночью, пока ничего не произошло, что-то пытаться объяснить было бесполезно, а до ночи следующей Надька точно или с ума сойдёт. Или родит раньше срока.

Мы шли быстро и деловито. Молча. Меньше всего это походило на подготовку ко входу в состояние между сном и явью.

Но когда мы пришли на кладбище, на ту же самую — как и нашла-то только?! — могилу, сели, ноги вытянули, Вера сказала:

— Расслабься...

И я поддался обаянию кладбищенской тишины — с соловьями, лаем собак вдали, звуками проезжающих по шоссе на Каинку машин — но всё же бесконечно спокойной, мёртвой даже — кладбище ведь!..

— Ты придумала, как устроить сеанс связи? — спросил я негромко, чтоб не сломать тишину.

— Да, — подтвердила Вера. — Спиритические сеансы, правда, требуют особого настроя. На! — она достала пачку красного «Максима», вытащила две сигареты, протянула одну мне, другую же вертела в пальцах, не прикуривая.

— Спиритические? — спросил я. — Это всё это столоверчение с буковками, хрустальные шары, опиум и прочая херь? Извини, не верю. Такое не для людей из Владшколы магии.

— Я этого не предлагаю, — почти обиделась Вера. — Хотя, насколько я знаю, Владшкола не приписывает никаким предметам магических свойств самим по себе, но признаёт, что отношение к ним как к магическим артефактам порой помогает сосредоточиться и достичь нужного результата.

— Тогда ладно, — миролюбиво, даже немного извиняющимся тоном, сказал я и сунул наконец — пока не сломал! — сигарету в зубы. Вера тогда тоже взяла сигарету в рот. Она щёлкнула зажигалкой, и мы закурили. И опять дым что-то перестроил в сознании. В этом мире, выходило, есть чудеса — но только в нас самих. Стоит попытаться вытащить их наружу — так они и вовсе ломаются и исчезают...

— Связи между изолированными мирами только и можно достичь, что с помощью спиритического сеанса, — объясняла Вера, выдыхая дым. — Телом ни мы туда, ни они сюда — никто, короче, попасть пока не может. Только духом. И то — икстри, получится ли... — Вера докурила в несколько глубоких затяжек, отобрала окурок у меня, по привычке загасила оба о подошву сандалеты — и вытащила из кармана джинсов небольшое зеркальце. — Это не магический артефакт и не магический же прибор. Это прибор, так сказать, из кабинета психолога. Чтобы сосредоточить до предела внимание и увидеть, зеркало подходит идеально. А теперь думай. Кто из твоих друзей имеет максимально нечеловеческое происхождение? А?!

— Пьеро, — вслух подумал я. — Мордер. Алиса. Да в кого ни вглядись — у большинства хоть что-то да найдётся.

— А кто тогда легче всего почувствовал бы призыв? — пыталась нащупать дальнейший путь Вера.

Пьеро, — подумал я. — Мальчик-Страх. Белокурый красавчик и «Король Меланхолии» — «характер нордический, глаза на мокром месте»...

— Пьеро, — уверенно сказал я вслух.

Вера протянула мне зеркальце:

— Сосредоточься.

Я взял зеркальце. Я знал: я должен увидеть в нём Пьеро. Сейчас увижу. Спиритический телепатический сеанс между мирами должен состояться. Пьеро спасёт Надьку, успокоит всех остальных.
Я сосредоточился так, что, казалось, мозги закипели.

И в зеркале появилось лицо Пьеро.

— Пьеро! — окликнул я. — Это Макс.

Похоже, в первый миг Пьеро был сильно озадачен, почти поражён зазвучавшим в мозгу моим голосом — но, надо отдать ему должное, сориентировался мгновенно:

— Слушаю!

— Да, вот, слушай. Там сейчас паника начнётся, что я пропал. Меня тут вынесло в другой мир. Я в Новосибе, но тут другой и Новосиб тоже. В наш мир я попасть пока не могу.

— Ты помер, что ли? — с некоторым сомнением спросил Пьеро. Ну да — самое оно для спиритического сеанса.

— Нет, — как можно убедительнее заверил его я. — Совершенно живой мир. Странный только. Тут нет чудес. И связи с нашим миром практически тоже нет. «Сенсоры» не работают. Я выберусь отсюда обязательно, только не знаю пока, когда и как. Позвони Надьке прямо сейчас, успокой. А то по её времени меня ночью на «Скорой» с короной увезли. А тут меня назад по времени откинуло на полтора месяца.

— Корона? — переспросил Пьеро и выдал: — Ну точно помер!

— Ну тебя в газенваген! — озлился я — почти всерьёз: тут сеанс организовали такими всеми правдами и неправдами, а ему всё смехуёчки да пиздохаханьки! — Не помер! Проги только не работают тамошние, не знаю, как выбраться. Скажи нашим, чтоб думали тоже — я один не справлюсь.

— Надо поисковик новый делать! — пришла Петьке здравая идея. — С обеих сторон веером — авось зацепите друг друга.

Программист Пьеро никакой, технических идей не подкинул, но философская, надо отдать ему должное, была здравая. Было над чем подумать.

Пьеро вдруг перестал ёрничать, мысленный монолог его стал серьёзным: дошло, похоже, наконец, что я тут полтора месяца загораю:

— Я всё передам, выбирайся давай. Мы поможем. Надьке вот уже звоню.

И изображение в зеркале поплыло, потекло... Похоже, кто-то, может, я, а скорее — Пьеро, перегрелся.

Но и я устал как лошадь. Зато дело было сделано — за жену и остальных подруг я был теперь спокоен.
Я на минуту прикрыл глаза, а когда открыл, то увидел, что с соседней могилы ко мне идёт рыжий мраморный котёнок месяцев четырёх.

— Ярик! — обрадованно воскликнул я — и он запрыгнул ко мне на колени.

Я помнил его... Несколько лет назад в подвал нашего дома пришла кошка. Родила котят. Потом вывела их наружу. Кошку и троих котят, двух сереньких кошечек и чёрного котика, разобрали по домам. Ярика хотели многие, мы с Надькой и Олей тоже. Он был самый красивый. И самый дикий. Даже погладить себя никому не позволял, не то что поймать. Ел оставленный ему корм, воду пил, но при любой попытке поймать его в этот же момент спрыгивал назад в подвал. Потом он стал уходить, появлялся всё реже. А ещё потом — заболел. На мордочке появились корочки, глаза загноились. Говорят, его видели мёртвого. Вот люди — не похоронили даже...

Они — видели. Я — нет.

А на следующее лето непонятно откуда возникла юная кошечка такой же — один в один — мраморно-рыжей масти. Не с такой миловидной мордочкой, но тоже ничего. И с хвостом как у бобтейла. Её быстро забрали в дом. Я всё думал: если дочь Ярика, то, значит, он жив. Если только правда дочь...

Значит, там он не выжил. Но здесь — вот он. Живой. Есть всё же чудеса и в этом мире!

— Мопс! — вспомнила вдруг Вера моё школьное прозвище. — У него глаза гноятся. В «Доктор Вет» надо. Пошли! — она решительно поднялась.

И мы пошли. Ярик ехал на плече то у меня, то у Веры. Глазки у него действительно гноились, но не сильно. Нос и вообще вся мордочка — всё было чистое. От такого не умирают и даже не слепнут.

Ксения Владимировна из «Доктора Вета» виртуозно впоила котёнку глистогонную таблетку, прокапала глаза лосьоном специальным, велела вымыть найдёныша несмотря на все возможные протесты, дальше капать «Бриллиантовыми глазами» — а через десять дней приносить на прививку. И клятвенно заверила, что помирать у Ярика нет ни малейшего намерения. И слепота ему тоже не грозит.

Часам к трём я добрался до дому. Меня ждали. Тревожились.

— Сеанс связи состоялся! — сказал я, протаскивая в дверь котоноску, в которой уместились пакет наполнителя, пакет сухого корма и россыпь пакетиков влажного, и большущий — на вырост — лоток. — А это Ярик. Вы же не против, что он будет жить с нами?!

Против? Да вы шутите. Ярик вызвал лавину нежности, и мыли его в восемь рук — Вера к тому времени тоже подтянулась. Хотя бы помогла рассказать всё подробно. Рассказать-то надо было, но я уже выдохся настолько...

Настолько, что записки эти писать пошёл, лишь проспав пару часов без задних ног.

С записками теперь проще: я их клепаю-таки на компе, а потом, раз уж нужна бумага, распечатываю. И по клаве стучать тоже не надо: я усовершенствовал звуковой анализатор, он у меня не только теперь слова берёт, включая жаргонные (я ему объяснил, например, что икру метать — это, по-дальневосточному, паниковать, а икстри — то же что и хазэ, то есть хрен, или не хрен, знает — одинаково записанную аббревиатуру ХЗ можно прочесть и так, и так), но и самые сложные препинаки.

Но даже с голосовым анализатором — хватит на сегодня. Я сейчас дальше спать завалюсь. Ярик ждёт не дождётся пристроиться у меня в ногах.

***

С Верой удобно. Ни постоянной борьбы за власть, как с Татьяной, с которой любовь выключала рассудок, больше жизни была, больше смерти даже. Ни постоянного же чувства вины, как перед Надькой, которая даже если и весёлая, то всё равно печальная. Ни, в конце концов, собачьей Сашкиной преданности. То есть, может, она и есть, но хорошо скрыта. Так, что даже немножко подкусывает, но в меру, можно жить, дружить без ссор и выяснения отношений. Без любви? А чёрт его знает!..
Я, правда, не из тех, кому нравится, когда над ними шефство берут, но вот оказалась она сильнее в магии — что ж, приходится терпеть и шефство.

Подкусывает, да, бывает...

— Вот никак не пойму, почему этому бесчудесному миру вдруг понадобилось, чтобы ты ему чудеса организовал? Ты серьёзно считаешь себя личностью планетарного масштаба?!

Тут уж грудь вперёд: я бог — забыли?! И вообще: наглость никакое не второе счастье, а самое что ни на есть даже первое.

— А то! — говорю. — Считаю!

Но это и не ссоры даже. Шутки и рабочие моменты в ежедневных делах.

***

Мы решили пройтись по Академической: теплилась безумная — сами понимали: безумная — надежда найти коттедж Клауса и Анны — дом и студию звукозаписи.
Мы бродили туда-сюда-обратно битый час — нет, ничего не напоминало о тех Волковых — о Волькоффах. Даже и на одного хозяина коттеджи были все на соседних улицах: на Мальцева, на Воеводского, на Золотодолинской даже, здесь же — все на двух с отдельными калитками каждому.
Наконец нам это надоело. Мы стояли у перехода к сто тридцатой школе и решали, куда поворачивать оглобли: к дому или до Ботсада прогуляться, благо, здесь недалеко. Мы уже решили пойти в Ботсад, как нас окликнули:

— Волковы! Волковы, погодите!

К нам решительным шагом подходил тот парень, чьи музыкальные руки я заметил ещё в школе. За плечом у него была расчехлённая гитара, а в руке — телефон со включенной на громкость музыкой. И играл этот телефон — нет, не может быть! — «Warum so tief»!

— Вадим! — одноклассник наш смотрел только на меня, мне даже стрёмно за Веру стало. — Ты меня и не помнишь, наверно, я в классе учился, куда ты в апреле пришёл. Я всё думал, что ты музыкант, а подойти так и не решился.

— В лицо помню, по имени — нет, — сказал я, думая не столько про одноклассника, сколько про музыку у него в телефоне. «Warum so tief» доиграло, пошло «Nichts bewegt sich». Ну прямо подборка моих любимых песен «Trä nenvoll»...

— Меня Толик зовут, — напомнил бывший одноклассник. — И я очень бы хотел играть с тобой музыку.

— А скажи мне, Толик, — постарался сказать я со всей проникновенностью, на которую оказался способен, — какая группа тут поёт «Warum so tief», «Der Morgen danach», «Nichts bewegt sich» и прочие мои горячо любимые песни? «Trä nenvoll»?!

— «Lacrimosa», — изумился Толик.

— Австрийская группа?

— Да нет же! — Толик явно ничего не понимал. — Швейцарская.

— Солистов зовут Клаус и Анна, и Анна — сестра Диты фон Тис, подруги Чарльза Монро?

— Боже!.. — Толик полупритворно, хотя он, скорее, вид делал, что притворяется, закатил глаза. — Солистов зовут Тило и Анна, и Анна Дите не сестра никакая, а с Мэрилином Менсоном, так его зовут, а не Чарльз Монро, Дита сто лет как рассталась.

Ну да, какая разница, как назваться духовному сыну Мэрилин Монро и Чарльза Мэнсона, у кого имя взять, у кого фамилию, женское имя ему даже прикольней.

— А эта ваша «Lacrimosa» пела на акции «Рок по-русски»? Здесь на Академической они жили? — продолжал я задавать нелепые с точки зрения Толика вопросы.

— Чего им тут делать?! — не понимал Толик. — И что ещё за акция такая?!

— Шевчук... наверно, в этой вашей действительности он Гареев по фамилии деда по матери?.. организовал акцию, где западные рок-звёзды пели свои хиты по-русски. Дай-ка гитару! — решительно потребовал я. Толик протянул мне гитару, я сел на бордюр — не слишком широкие шорты до колен издали звук, словно лопнуть хотели — а тут и игроку не наколдуешь, весело через весь Академ было бы в драных переться. Но не лопнули-таки. На всякий случай я поправил их, положил гитару на колени и дёрнул струны.

— «Все люди смотрят на тебя,

но разглядел тебя лишь я.

Твой свет... В нём от меня лишь тень.

Ты далеко, а я — нигде».

— Круто, — проникся Толик, когда я допел. — Сам переводил?

— Да нет же! — пытался объяснить я. — Егор Шестаков для акции «Рок по-русски», несуществующей, как ты утверждаешь.

— Ребят, вы кто?! — жалобно спросил Толик.

Вере, похоже, надоело молчать — и что внимания на неё не обращают.

— Мы из Влада, — сказала она.

— Из Владивостока? — уточнил Толик — Верино заявление ни малейшей ясности, как можно догадаться, не внесло. — А что, во Владивостоке группы мирового масштаба по-другому называется?!

— Это смотря в каком Владе, — усмехнулась Вера.

— Так это то, про что ты на физике рассказывал?! — начало доходить до Толика. — Теория Хокинга — Крапивина?!

— Практика, — поправил я. И повторил: — Практика, Толик, практика.

Толик оказался хорошим малым. Раз уж так получилось, что начали мы ему обо всём рассказывать — так и рассказали до мелочей всё подробно. И не будет он лишнего нигде болтать, да и... Не мы догадались, в книгах об этом не раз писалось, но это же правда: если б и рассказал — кто б ему поверил? Даже жаль: если б люди знали, что мир всё же чудесен, сами, может быть, больше б в чудеса верили.
Мы даже решили попробовать собрать группу — у Толика были знакомые музыканты и свои люди на репточке — можно было даже не заморачиваться с инструментами — там бы дали поиграть.

Мы всё же дошли до Ботсада, сели под кедром и пустили гитару по кругу. Вера играет, выяснилось, не так здорово, как Надька, оставившая в этом и меня далеко позади, но в общем-то совсем неплохо. И голос у неё оказался глубокий, что весьма неожиданно и приятно при таком хрупким телосложении. Пели по-русски — я за Клауса, который здесь Тило и по-русски вовсе, как выяснилось, не поёт, Вера — за Анну. Толик — при всей непопулярности, как оказалось, языка в этом мире, пел то же самое по-немецки, чем вызвал уважение и у меня, и у Веры.

Вечером я дописал программу на заказ и занялся новым поисковиком, про который говорил Пьеро. Пока я проработал только поиск внутри этого мира, но «пойти туда — незнамо куда, принести то — незнамо что» тут уже вполне получалось. Я давал команду искать музыкантов — был сегодня день музыки! — которых знал и любил в своём мире — прога выдавала мне инфу о них, хотя здесь их зачастую звали иначе, в этом.
Всё оказалось не так уж трагично. Музыка в этом мире тоже есть неплохая.
Жаль, подумал я, но все мои любимые песни — кроме тех, что сами пишем и играем, написана лет двадцать, в крайнем случае — пятнадцать назад. А потом пошли какие-то странные моды, странные течения — и даже Шевчук занялся политикой активнее, чем музыкой. А в этом мире передоверил многие свои песни какой-то странной Алёне Романовой с удивительно писклятым голосом. У неё своя группа есть и песни свои — она же — в «DDT» вторым солистом... Хорошо всё же, что в нашем мире нет никакой Алёны!

И всё же главное, что здесь есть Шевчук. Настоящий взаправдашний Шевчук — не Гареев даже, именно Шевчук.

Только в фильмографии его, поведал мой новый поисковик, да и без него узнать не проблема была бы, нет никакой «Полной Луны». «Город» есть, «Духов день» есть, «Ледниковый период» тоже никуда не делся — а «Луны» нет. Да и действительно: как можно экранизировать книгу, которая не была написана?! А написать её тут было некому — за неимением Ольги.

И Наша Даша продюсером «DDT» никогда не была — по той же причине собственного несуществования.

И акции «Рок по-русски» он, увы, не организовывал, потому что опять же несуществующий Егор Шестаков не переводил никогда западных рок-текстов.

И нет ни телеканала «ДДТВ», ни программы «Ю-рок» на нём.

Хотя... Самое ли это важное? По-моему — нет. Потому что Шевчук всё-таки есть. Настоящий. Живой и животворный. Искренний.

И значит, мир этот не может быть — совсем уж без чудес.
Мир, в котором есть Шевчук, не может оказаться конченым.

Я немного приободрился и решил не тянуть с этими записками. Ярик поддерживал меня морально. Мне даже кажется, что он учится разговаривать со мной телепатически. Сообщил, вроде, что тогда не умер, а улетел через время и пространство прямо сюда — и путешествие научило ценить тех, кто заботится. А кошечка та — дочь не его, а его рыжего котопапы, тоже немного волшебного миллионкинского кота. Правда, растёт дружище Ярик что-то только вширь. Может, будет как Валет и Дамка у Лекса и его сестры — вечным котёнком? А что толстеет — наголодался, поди — ест как не в себя. Ничего. Поймёт, что еда не исчезает — успокоится, схуднёт. Глазки вот только гноиться никак не перестанут... Ладно, вылечим!

Зовут ужинать — пойду я...

Вот только вопрос один не даёт покою: неужели Вере проще было устроить сеанс связи с Пьеро, чем — пробилась сюда, так могла бы и обратно — лично добраться до наших и предупредить?
Хотя... Может, и проще. То ли сознание перебросить, то ли тело.

Да и друзья мои — никто ведь её не жалует-то...

***

Зря я котоноску купил. Ярик и на плече сидит как влитой. А квартира и так малогабаритная, свободное место на вес золота. Надо будет на антресоли запихать. Ярик мне объяснил мысленно (доступное мне в этом мире чудо! ), что расти не будет, останется котёнком. По пространствам шастать у него желания нет: доводилось — не понравилось. И с открытой лоджии поклялся не падать — как бы голуби ни бесили, гоняться он их будет, но охотиться — ни-ни. И к окну не полезет.
Так что на прививку он гордо въехал на плече у Веры — перелез с моего, пока ждали, когда освободится дежурный врач — Евгений Николаевич.

Доктор осмотрел Ярика, нашёл его практически здоровым, прививку сделал, а вот к идее лечить застарелый конъюнктивит каплями отнёсся скептически. Посмотрел что-то в ноуте на столе:
— На Белоусова, на конечной семёрки, торговый центр большой. Там магазин спортивного питания. Найдёте там. Купите баночку — сто таблеток — аминокислоты «L-лизин» для поднятия иммунитета. Поите по таблетке в день. Можно растолочь и с водой из шприца без иглы. Тридцать дней поить, тридцать перерыв. И так, пока всё не выпоите. У него скорее всего герпесная инфекция, она не лечится, но в ремиссию выводится. Девяносто девять процентов людей и животных с нею живут — и ничего так живут. Вон на «Эдеме» на семёрку садитесь — и до конечной. — Евгений Николаевич посмотрел мой адрес на веткарте: — Потом семёркой же и до дома доедете. С вас тысяча двести, заплатите на ресэпшене.

Мы расплатились и вышли. Пошли на «Эдем» на семёрку садиться. Ярик залез ко мне под футболку, я её, чтоб ему удобнее было, в джинсы заправил.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒