АЛЕКСАНДРА АЛЁШИНА 1 страница

Стр 1 из 30Следующая ⇒

АЛЕКСАНДРА АЛЁШИНА

СКАЗКИ ДЛЯ СТАРШИХ

Удивительное – рядом,

но оно запрещено.

Владимир Высоцкий

КНИГА СЕДЬМАЯ

В темноте снятся сны

Очень нужен я там, в темноте.

Ничего – распогодится!

Владимир Высоцкий

Без чудес

Роман о мирах, в которых то ли есть чудеса, то ли все вышли…

По нехоженой тропке суженной

через лес, через лес, через лес

нам домой дойти хоть до ужина

без чудес, без чудес, без чудес.

Глеб Самойлов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Когда погас маячок

Он каждую ночь брал уголёк из её глаз,

разжигал огонь, и всем было радостно.

Екатерина Гопенко

Компьютеры тоже, если что, иногда ломаются. Нет, не оправдание. Причина. Хотя и не уважительная. Причина того, что случилось со мной, в том, что без сбоев не бывает ничего. И что — не бывает?! Не бывает — а у меня должно было быть. Не вышло. И не в том дело, что нет мне прощения — кто это, интересно, должен был бы прощать меня или не прощать?! — а в том, что я сам огрёб так — быть бы живу. Как говорит Женька, муж моей сёстры, «дело-то не в том, что по пизде кнутом, а дело в том, что больно»...
Расслабился, заболел (а ведь никогда практически не позволял физическому в себе брать верх над душевным и духовным, да и врачи дружно всех заверяли, что молодым коронавирус не страшен, легко переносится) — и мой маячок сознания на мгновение погас. Всего лишь на мгновение, чес-сло! Тут же я очнулся, тут же всё вспомнил.

Только оказалось вдруг, что вспомнил я вовсе не то, что увидел вокруг.

Да блядь! Истории о попаданцах пишут люди из мира с чудесами, которые, однако, чудес этих настоящих не замечают — вот и придумывают ненастоящие, и в эти миры с как-будто-бы-чудесами отправляют своих героев. Я же попал в мир, в котором чудес, похоже, вообще не было. То есть абсолютно!..

Нескольких дней хватило, чтобы понять, насколько конкретно я вляпался. Дальше приходится разбираться, как именно.
У меня такое чувство, что я вообще попал в другую Мультивселенную. Как так, спросите? Вселенных много, бесконечно, может быть, много — но Мультивселенная-то — одна? Параллельные миры её все вместе и дают? Всё, что есть — это же она?! Как так?!

А вот как-то так... Параллельные миры мне лично напоминают органический кристалл. Вот тут всё хорошо и параллельно, ровными рядами и колоннами, чуть в сторону — и всё сбилось если и не в конкретный клубок, но ощутимо подзапуталось — параллельные пересеклись, не став ждать бесконечности. Так что при желании из любой вселенной нашей Мультивселенной в любую её другую вселенную попасть можно. Чудеса там проявлены в разной степени, вплоть до самой ничтожной, когда они — «в следовых количествах», но сколько-нибудь их все равно есть.

Здесь — нет.

Вообще.

Получается, и связи с чудесными мирами тоже нет?!

Почему-то я не верю местным компьютерным носителям, хотя на первый взгляд от наших они ничем не отличаются. Да тут много что, да что там — почти всё! — на первый взгляд совершенно такое же, как у нас. Но это — на первый взгляд. Увы, как говорится, и ах.

Так что записки свои в надежде разобраться в ситуации, выпутаться из неё и вернуться в свой настоящий мир, в свою настоящую жизнь, я буду писать на бумаге. Почему-то кажется, что бумаги я вытащу в свой мир, а тутошняя флэшка там читаться не станет.

Что ж... Тогда обо всём по порядку?

Наверно... Несмотря на то, как тошно на душе...

Впрочем, привести мысли в систему — это же всегда было лучшим способом не слететь с катушек окончательно...

Русская пословица «Что имеем — не храним, потерявши — плачем» удивительно точна, но мы все немыслимо самонадеяны и думаем, что мы-то уж сами точно знаем, что ценно, а что — так, и то, что обычно вокруг нас, родное и привычное — конечно же «так». Думал ли я, что буду паниковать, лишившись нашего мира, в котором столько зла, равнодушия, эгоизма? А вот... Попал во что-то, напоминающее Межпространственный Вакуум — схожу теперь с ума. Где родные, друзья, волшебники и вообще Влад — и Токаревская Кошка, маяк, который светит, словно глаза друзей?.. Потому что там Игорь и его выводок. Блин, станешь тут сентиментальным, когда лишился того, что казалось настолько непреложным, что и в страшном сне не снилось, что это можно потерять...

Но может, это всё-таки и есть страшный сон, и надо просто проснуться? Эх...

Пробовал. Не получается.

Пока что, во всяком случае, не получается.

Но я ведь собирался рассказать подробно о том, что случилось за эти несколько сумасшедших дней, а сам опять отвлёкся и снова начал рефлексировать. Нет, всё! Буду писать о том, что случилось, пока не забылось, не произошло ничего нового — а это ведь неизбежно так и будет. Потому что я буду же пытаться... нет, стараться, и, верю, небезуспешно, выровнять ситуацию. Разобраться — и справиться. Так что писать надо своевременно — самому проще будет отслеживать.

***

— Макс! — перепугано орала Надька — мне почудилось даже, что она рожает, хотя и рано. — Макс! Ты же весь горишь! У тебя точно температура за сорок! Я «Скорую» вызываю, а то помрём все втроём!..

А я хотел спать. Дико, безумно, безответственно хотел спать. Ничего не болело, но соображал я отвратительно. Почти совсем себя собою не ощущал. Мой маячок сознания был похож не на Токаревскую, а на дохлую кошку, причём я впервые за много жизней не понимал, а за каким лешим, собственно, он мне вообще нужен. Я хотел спать — говорю же!

Но (ясно: Надька вызвала, но — не помню... ) приехала «Скорая», молодой — совсем мальчик, моложе меня, наверное — врач в полном прикиде чумного, то есть, извините, ковидного, доктора сунул мне под горячую мышку ледяной градусник, глянул на него, присвистнул и заявил:

— В инфекционную на Крыгина.

— Носилки? — спросил его медбрат.

— Сам дойду, — пообещал я — Надька и так нервно, почти истерически уже, заламывала руки — куда ж пугать её ещё больше?! Так что, сохраняя, что говорится, хорошую мину при плохой игре, я как-то (как — не помню... ) оделся, с удовлетворением заметил, что Надьке вкололи успокоительное и что-то там вроде запоздалой прививки — что там, действительно, можно беременным, а ехать в логово заразы запретили — и правильно! Я спустился до таратайки чумных, то есть опять же — ковидных, докторов вроде бы не шатаясь, но при этом не очень хорошо понимал, кто я и зачем. Я хотел спать. Я и не думал, что могу так поддаться внешним обстоятельствам, так расслабиться и даже сломаться, но я хотел спать — и эта вроде бы ерунда была сильнее всего. Сильнее меня.

Раньше поддерживать свой маячок сознания было для меня привычкой, доведённой до предельного автоматизма — и легко удавалось, просто само собой, в самом даже глубоком сне. А теперь этот автоматизм куда-то делся. Сломался. Я удерживал себя в сознании титаническими усилиями. Я хотел спать!.. Я ещё понимал, кто я, но что со мной делают, что за манипуляции: анализы берут, процедуры какие-то — это уже было мимо. Я только понял, когда наконец добрался до койки, что можно теперь спать. Спать!! И вырубился окончательно и бесповоротно.

Полностью.

На ничтожный миг, но этого хватило, чтобы годами налаженное полетело в тартарары.

Говорят: «ломать — не строить».

Вот и я не успел оглянуться — а всё сломал. А чинить теперь... Но я буду чинить! И, надеюсь, починю всё-таки. Причём, смею хотеть, так, что будет лучше, чем до поломки было. И вообще: не поломка — реконструкция.

Не будь я Максим Чарльз Вадим!

***

Проснулся я отлично выспавшимся и отдохнувшим, словно заряд бодрости получил. Какие болезни — шутите?! За окном палаты набирал силу серый рассвет, почему-то совершенно не похожий на июньский. Майский, разве что — да и то с большой натяжкой. А ещё в окно (второй этаж? или третий даже? на первом же вроде положили?! ) видны были сосны. Отдельные — на больничном дворе, стеной — через дорогу. Лес там был. Да и больницу эту, хоть прежде никогда и не видел изнутри, я узнал. В частности — по соседним корпусам, что тоже были видны в окно. На Пироговке это, напротив НГУшных общаг. Тоже, надо полагать, всё инфекционное отделение ковидными забито. Или не всё — спадает волна. Это я на излёте умудрился встряпаться по полной, как Вацлав когда-то с гриппом.

Но как меня в Академ-то занесло?! А что это точно Академ, сомнений быть не могло. Я слишком хорошо его знаю — не так он велик, чтобы весь пешком не исходить — чтобы не сомневаться, что я именно тут. А ещё лучше я знаю Влад, чтобы ещё меньше сомневаться, что я не там.

Но почему?! Как вообще так?!

Ладно, разберёмся. «Спокойно, Маня, я Дубровский». Впрочем, в данном конкретном — и Маня заодно тоже...

Ладно, чего в койке валяться, когда выспался?! Раковина в палате, надо в клозет прогуляться — а потом умыться.

Над раковиной висело зеркало. Я бросил туда случайный — вот честное слово: не имею привычки разглядывать себя, внешностью собственной заморачиваться — взгляд. Чего там рассматривать? Обычная внешность...

«Обычная подростковая внешность с обычными подростковыми дефектами», — доказывал я влюблённой и идеализирующей каждую мою черточку Татьяне лет эдак семнадцать назад. Мне тридцать два, прыщи как обычные подростковые дефекты давно кончились.

Но отражению моему было пятнадцать. И даже прыщ на носу, не особо, правда, заметный, никак не вулканический, имелся.

«Это вообще как?! » — обычная, совершенно нормальная реакция на всякие вопиющие неожиданности. С одной стороны — всегда вроде бы хочется во всём разобраться — как иначе найти выход из непонятной ситуации?! А с другой стороны бывает страшно — и тогда «не пугайте страуса — пол бетонный». Потому что страшно узнать что-то настолько страшное, что заранее и представить, помыслить невозможно, а узнаешь — и уже «не развидишь». Короче, все люди делятся на тех, кто хочет знать правду больше, чем боится, что она будет слишком страшная, и тех, кто предпочтёт блаженное неведение до самого конца, в котором его тёпленького, прямо из постельки, потащат на расстрел или того похуже.

Короче, пару минут я озадаченно пялился на своего зеркального двойника. Ещё вопросик в копилку странностей?!

— Вадик! Волков! — окликнула заглянувшая в палату сестричка. — Ты бы причесался, что ли... Не забыл: выписываешься сегодня? Как самочувствие?

— Лучше всех! — на полном автомате брякнул я. Потому что... Потому что тут меня такого по паспорту, как ко всему прочему выяснилось, звали моим сакральным именем, которое мне ну вот ни на столечко, вообще ни на йоту, не хотелось бы трепать вот так — всуе.

«Как же это, вашу мать, интересно, понимать?! »

Вообще вот всё это! Прямо вот совсем всё!

Ну вот бред же какой-то!

Я поднатужился — постарался поверить, что всё это сон, и надо проснуться — и тогда всё вернётся на круги своя. Не проснулся — не получилось... И не вернулось ничего никуда, увы...

Но может, для этого надо сперва лечь спать? Над палатной дверью — часы, на часах — шесть утра. В пять палату моют, а потом и ещё поспать не возбраняется.

Я лёг и заснул. Маячок сознания свой предательский прикрутил по самое никуда — хотел ещё раз вообще выключить, да он забастовал — и ни в какую.

И я на пределе самоощущения проспал до того момента, когда за мной пришли люди, которые здесь были — или считались?! — моими родителями.

***

Трудно писать... Вспоминаю, как рефлексировал, пытаюсь писать об этом — и сваливаюсь в новую рефлексию. Подумал было: может, только о событиях? Но тогда что я потом вспомню обо всём об этом, какие выводы сделаю? И что поймут потом (когда это «потом» наконец наступит) мои друзья, читая эти мои записки? Так что — медленно, но честно и ответственно.

Мои «родители» появились в палате около одиннадцати. Кругленький лысоватый, но при этом удивительно уютный дядечка (как тут не вспомнить, каким милым был всегда кругленький Вацлав... ) младшего предпенсионного возраста и подтянутая ухоженная, но не до превратившейся в самоцель выхоленности, женщина с энергичным умным лицом — немного моложе, и похоже — натуральная блондинка. Они сразу мне как-то так понравились, что можно даже было сказать: я проникся.

И, грешным делом, мелькнула мысль: а может, и не было Влада с чудесами в каждом глотке воздуха? И маячка моего не было? Я на самом деле такой, каким оказался здесь? Заболел — вот и приснился странный счастливый в чём-то сон? В бреду при высоченной температуре и такое бывает...

Но тогда выходило, что не было и тех родителей — подтянутого, высокого, красивого — нет, не в этом дело — просто понимающего меня во всём папы Матвея Михайловича, красавицы мамы, склонной к гиперопеке — Ирины Георгиевны? Впрочем, родители — это ведь, в основном — на одну жизнь? Нет, думать так — это уже вообще предательство какое-то. И Мишки не было?! И мужа её Женьки, и сестры его Сашки? И Надьки с Олей? И Татьяны?! Да не может быть! И Харона и всех Петровых? И Лекса с Машей и осознавшим себя компом Алёшенькой? Не верю! Я не настолько гениален, чтобы придумать такое! Да и слишком жестоко было бы, будь всё так. Миру нет до нас дела, бывает любая жестокость и бессмысленность?! Но это — перебор! «Этого не может быть, потому что не может быть никогда»! И что, программ «Sensor» тоже нет — и человек окончательно и бесповоротно смертен?! Да ну вас! Мы с Хароном и Лексом всё же гении, мы раскопали тайные пути душ. Я восстановлю проги по памяти и выберусь.
Вот только «родителей» жалко всё же. Откуда-то взялся у них сын, они, похоже, думают, что всегда был — и вдруг исчезнет. Заметят? Или сотрётся эпизод из памяти как не бывший? Так и так — как-то не так...

Я выгребал из тумбочки в сумку, которую принесла «мама», якобы свои шмотки и думал, что раз до выяснения обстоятельств мне придётся жить в Академе и с этими людьми как ни в чём не бывало, надо бы вспомнить легенду о том, что со мной раньше было. А то даже не знаю, как «родителей» зовут. Конечно, вспомнить то, чего не было, не так-то просто, но вон Пьеро хотел себе конкретную легенду — она и стала почти правдой, с Натальей Александровной, ставшей ему настоящей бабушкой, они душа в душу живут. Надо и мне сосредоточиться.

Но не выходило. И я решил действовать по обстоятельствам.

У дверей приёмного покоя стояла машина — то, что и во Владе бы назвали иномаркой: не японка, не праворульная, не родная. Похоже, из дорогих, но изрядно побитая жизнью. «Папа» взял у меня сумку, закинул в багажник. «Мама» села за руль. Выехала на Пироговку — и повернула не к Универу, а к Теплофизике. Интересные пироги... с котятами, ей-богу... Ещё и не в Верхней Зоне, значит, живём. Впрочем, ладно... И так уже... Словом, понятно: «мелочи по сравнению с мировой революцией», как говорит мой папа. Настоящий папа — Матвей Михайлович.

С Пироговки выехали на Кутателадзе, объехали ментовскую обитель и выехали на Российскую, потом по Арбузова заехали во дворы и остановились у второго подъезда сорокового дома по Иванова. «Папа» отдал мне сумку, и мы вошли в подъезд.
Двадцать седьмая квартира оказалась малометражной двушкой на четвёртом этаже.

Когда что-то привычно, этого и не замечаешь почти. Тут же я смотрел, что называется, во все глаза. В квартире были следы не то чтобы совсем недавнего, но ещё и не вовсе канувшего в Лету переезда: тут и там неразобранные коробки. А так — вид уже вполне обжитой: солнечные такие жёлтые в рубчик моющиеся обои, бра на стене в «родительской» комнате. У меня — стационарный комп с большими колонками и просто вообще огромным монитором. А так всё просто и скромно — как раз по мне.

— Вадик? — спросила «мама». — Ты чего молчишь-то всё?!

— Нормально, — улыбнулся я. — В себя ещё не совсем пришёл — спать хочу.

— Ну давай спи, — ободряюще потрепала она меня по плечу. — Мы на работу, тебе в школу в понедельник только.

— После короны?! — возмутился я. — Всех поперезаражаю!

— Анализы же брали, — объяснил «папа». Вируса не осталось, антитела есть, они не заразные. Ну ладно, мы пошли. Ключи вот, — он протянул мне связку. — Это от железной двери, это от внутренней, можешь не закрывать, это от домофона. Всё, давай, до вечера.

Спать я, естественно, не стал — и не собирался даже. Мне нужно было вписаться в ситуацию, «вспомнить» легенду — а для этого, видимо, стоило поискать что-то, что могло бы стать толчком к узнаванию. Я стал рыться в вещах. Что я искал? Что-нибудь. Хорошо бы — документы.

Связка их нашлась быстро — в письменном столе в комнате «родителей». Я открыл один из трёх паспортов. Моего «папу» звали Виталий Петрович, и он был ровесником — надо же: день в день! — моего настоящего отца. Поздновато, с учётом того, что я тут помолодел лет ориентировочно на семнадцать, стал он отцом — в тридцать пять. Впрочем, бывает и позже. Другой паспорт был на имя Волковой Аллы Мироновны. Она была на восемь лет моложе мужа. Третьи корочки были, надо полагать, моими. Ну точно. В моём первом паспорте была точно такая же фотография. И помолодел я, как выяснилось, действительно на семнадцать лет. Точнёхонько. День в день. И это радовало — хоть день рождения прежний остался.

А ещё в пачке бумаг лежали три распечатки билетов на рейс авиакомпании «Джей-сэвэн», она же «Сибирь» по маршруту «Хабаровск — Толмачёво» за двадцать четвёртое марта. Так... Кажется, в коридоре на стенке отрывной календарь висит — в традиционной такой манере. Я подошёл к нему. Может, конечно, не до того было, чтобы листки отрывать, но на календаре этом было двадцать третье апреля. Ничего себе: на полтора почти месяца назад отбросило. Хоть год двадцать первый остался — и то хлеб... Но правда что ли апрель на дворе? Не может быть, — подумал я — и тут же понял: может. Липы на Пироговке, сирень на Арбузова, берёзы перед домом (и под окном огромная старая — тоже) не зазеленели ещё. Значит, в этом году я застану пору цветения во второй раз. Блин, ну вот хоть в чём-то повезло!..

Я отрешённо смотрел на великолепную берёзу за окном — и вдруг понял: паззл сложился. Теперь я знаю, как всё «было».

Мы жили в Хабаровске (о ужас! ), «отцу» там как программисту работы интересной не было, его друг позвал сюда в Институт Автоматики, обещал с женой устроить — она тоже программист, квалификацией пониже, правда, но тоже соображает. Продали квартиру, купили здесь, приехали, но с самолёта я загремел прямиком в больничку на Пироговку. Где месяц и провалялся — немудрено, что тест на вирусы отрицательный, а на антитела — положительный. Документы мои отнесли в сто девяностую школу — наш дом прямо в её двор торцом упирается. Но это — девятый класс только закончить. Кстати, в Новосибе учебный год продлили — слишком много в нём отдыхали. Впрочем, девятые и одиннадцатые как экзамены в июне сдавали — так и будут сдавать. Не в июле же! А потом — в фымышугу (как она там сейчас называется? СУНЦ НГУ? ), теперь и местным там можно учиться. Типа, я секу в физике, математике и информатике. Ну да это ж я! И я не в первый раз подумал, что какие-то навыки и знания, что я приобрету здесь, в той же ФМШ, пока не разберусь, как снова стать собой, я смогу потом использовать и по возвращении. Это ж я! И от ложной скромности не умру.
Разобравшись с легендой, я почувствовал некоторое облегчение. Но всё же неуютно на душе было. Вообще переход из жизни в жизнь через смерть и новое рождение всегда вызывает кризис самоидентификации. А такой откат — без ритуалов! — даётся ещё сложнее. Потому ещё, что ничего не понять. Может, сознание раздвоилось?! Надо бы выяснить это...

К тому же, трёх беременных женщин бросить — это вообще не по-мужски...

Впрочем, чего ныть, выбираться надо... А пока не придумал, как это сделать, надо расслабиться и отдыхать, сколько можно. Я более-менее успокоился — и снова лёг спать.

И проснулся от весёлых голосов Виталия и Аллы. Они что-то довольно обсуждали, а потом Алла запела. И голос был такой приятный!..
Я потянулся и вышел на кухню к ним. Алла что-то готовила и при этом словно пританцовывала в лад песенке, которую напевала. У меня сразу улучшилось настроение. Они посмотрели на меня, стоящего в дверях кухни — оба с улыбкой.

— Выспался? — спросил Виталий.

— На два года вперёд! — заверил я. — Жрать хочу как волк!

— Всё готово! — образовалась Алла. — Доставай тарелки!

И я подумал, что буду скучать по ним, когда выберусь отсюда.

Мир утрачивал зыбкость, наоборот: делался гиперреалистичным.

Хорошо?

***

На следующий день, то есть, собственно, вчера, в субботу, с утра пораньше на свежую голову я решил, что сперва надо выбраться во Влад — а потом уж думать, как вернуться в прежнее состояние. Что ж, жизнь давно научила решать проблемы, что называется, по мере поступления. У отлично выспавшегося, после вкусного завтрака и не слишком серьёзной, шутливой даже семейной беседы настроение у меня было бодрое, оптимистическое: нифига, прорвёмся!

Как выбраться во Влад? Я решил попробовать Варькиным способом: сяду на Арбузова на семёрку, закрою глаза, задремлю даже — и открою их, только доехав до конечной — до вокзала во Владе.

Я вышел на Арбузова, на остановку на задах моей будущей школы, пристроился на скамейке в деревянной будочке, окружённой пирамидальными тополями с набухшими почками, замаскировался — Виталий выдал мне шкодную такую масочку с рисунком — кошачьей мордой — не вешать же на грудь справку, что анализ на вирусы отрицательный...

И стал ждать.

Семёрки ходили часто, но это были маршрутки, а я хотел, чтобы автобус — как дома.

Наконец дождался. Я сунул кондукторше две десятки и пятак и пошёл на заднее сидение. Автобус был практически пуст, только беззлобно, уютно даже переругивались два каких-то дедка да ворчала на них, кстати, тоже не всерьёз, бабка — похоже, жена того, что постарше. Всё это словно не нарушало тишины. Я прикрутил немного свой маячок и задремал. Приготовился проснуться во Владе.

... — Эй, парень! Ты свою остановку не проехал? Просыпайся! Белоусова, конечная. Спать, что ли, в автобус сел?!

— Спасибо, мне сюда и надо, — сделал я вид, что всё нормально. Хотя нормально ничего не было. Какое там! Полнейший роман Гончарова «Обыкновенный облом»... Не ходят нынче автобусы по межгороду магическими путями!.. (И куча открывающих скобочек... )

Что ж... Я вышел — на Белоусова так на Белоусова. День тёплый, приветливый, солнечный. До Шлюзов две остановки пешком пройти, там на двадцать третий — и до Ветлужской. Через плотину пешком не пускают, только на колёсах, да и вообще в самом Новосибе масштабы расстояний не те, что у нас во Владе или, скажем, в Академе — пешком не находишься. И до Шлюзов-то дорога — не разбери поймёшь: то многоэтажный микрорайон весь в торговых центрах, то зелень, то пылища, то частный сектор. Я сам город, в отличие от Академа, и не люблю вовсе: унылые небоскрёбы до самой Оби, пылина да бритые под ноль газоны и трупы деревьев, спиленных на манер высоких пеньков — кто-то сразу откинулся, кто-то ещё пару лет проигрывал а борьбе за жизнь, пока не проиграл окончательно...

Я дошёл до Шлюзов и сел на автобус. Тут уж спать не стал — двадцать третий идёт, причём довольно долго, по берегу Обского моря. Морем я его (официально — Новосибирское водохранилище) называть не подписывался, но выглядит это дело, надо отдать должное, красиво. Если не думать, конечно, о затопленных деревнях и кладбищах. Да на добела вылизанные водой мертвые деревья плавника, а их полно у берега, не смотреть.

И всё же зрелище большой воды вернуло мне пошатнувшееся душевное равновесие, и на сорок пятый на Ветлужской я пересел с надеждой на лучшее.

Я собирался доехать до района когда-то знаменитой Башни, о которой все забыли — ныне остановка называется «Метро «Площадь Маркса»». Там можно пройтись пешком до следующей станции метро — до «Студенческой». Успокоиться, мысли в порядок привести. Проспект Маркса — самое то для этого: дикая эклектика стилей, безвкусная, но порой уютная, если только повезет — и суеты не окажется перебор.
А там, на «Студенческой» — портал под неофициальным названием «Мишкина дверца». Официального же названия у него, понятно, нет: не сведущим в магии и даже о магии обывателям знать о дверце этой не обязательно. Раньше, бывало, она показывалась только тогда, когда Мишка Сокол решал, что ей надо показаться, но потом ему надоело заморачиваться — и он сделал портал постоянно действующим. Не могу же я прийти туда и не увидеть, что дверцы нет?! Не могу! И что, что с автобусом не повезло?! Это способ новый совсем, может сбои давать, — уговаривал я себя. А дверца давно открыта. Не может её не оказаться на месте!

Я доехал, дошёл, спустился в метро. Зашёл в закуток, где полагалось быть дверце...

Дверцы не было. Гладкая стена. Вот тут я реально запаниковал. Это показалось серьёзным предупреждением о том, что провал в чужую жизнь может — прямо вот всерьёз грозит! — оказаться фатальным. Смирись, мол, Максим Чарльз Вадим — и гомерический такой хохот.

Но нет! Максим Чарльз Вадим не сдаётся! Надо найти друзей — Варвару, Мишку — обсудить с ними весь этот непонятно чей, похоже, моего маячка сознания, беспредел — и найти выход.

Я сел на пятнадцатую маршрутку в изрядно попорченном настроении — казалось, даже нарисованный на наморднике, без которого в транспорт не пускают, кот опустил усы. Оставалось опять закрыть глаза и дремать до самого возвращения в Академ, дабы не смотреть на всю эту порнографию, которую мир решил впарить мне на постоянной основе. А вот фиг! Я верну себе свою жизнь. Я, Максим Чарльз Вадим, так решил!

Я вышел на Морском проспекте и пошёл по Терешковой в сторону ботсада. Это вообще самое, наверно, спокойное место в и вообще-то спокойной и размеренной Верхней зоне — и я тоже немного успокоился. Сейчас приду на Терешковой, сорок восемь, найду друзей, поговорим, разберёмся, придумаем, как быть.

Но на Терешковой-то, сорок восемь новый облом меня и ждал. Не было такого дома. То есть адрес такой существовал, но это был не обычный жилой дом, а общага СОРАНовская. Я вытащил телефон, заглянул в дубльГИС. Но и он чётко сообщил: общежитие. Блин-блин-блин!.. Ну не может же членкор и завлаб жить в общаге!.. Или может?! Ну не Шестаков — так остальные?! Я опять нацепил намордник — и — весь кротость и уважение — зашёл в единственный подъезд.

— Здравствуйте! — немного даже заискивая, словно от этого зависело, насколько хорош будет ответ, сказал я сидевшему в стеклянной будочке дедку-вахтёру — бодрому, подтянутому, камуфляжному. — Подскажите, пожалуйста: здесь Шестаковы живут?

— Нет.

— А Михеевы?

— Нет.

— Ну а Сокольские-то?! Живут же?!

— Нет, — недовольно буркнул дед. — И Сокольские тоже не живут. Гуляй, парень.

Ну и что делать?!

Что вот теперь делать?! А?!

Я устал и расстроился, и жрать хотел изрядно, но домой пошёл пешком. Не хотел постную рожу свою в семью тащить.

Я устал и расстроился, и жрать хотел изрядно, но домой пошёл пешком. Не хотел постную рожу свою в семью тащить.
По дороге я придумал, правда, без особой уже надежды, но всё же: а вдруг?! — что ещё можно попробовать сделать. И слегка приободрился. Пришёл, пообедал с семьёй — и опять поразился, как комфортно мне с этими людьми. Это тоже была моя семья — безо всяких кавычек. Может же у человека быть несколько семей?!
А потом меня вырубило. Да сколько ж можно спать?! То ли переутомился-перенервничал, то ли от отчаяния, то ли не совсем ещё выздоровел, но я опять проспал до вечера.

А вечером я спросил работавшего за компом Виталия:

— У тебя есть ИЯФовский телефонный справочник для внутреннего пользования? В инете нету, я смотрел.

— И у меня нету, — вздохнул Виталий, — я ж в Автоматику устроился.

И вдруг спросил удивлённо:

— А тебе зачем?!

Когда можно не врать — лучше не врать. И я не стал ничего придумывать:

— У меня там близкие друзья работают. Мне их очень надо найти, а координаты я потерял. Сделай что-нибудь! Пожалуйста! Может, у дяди Васи есть, который тебя позвал? Попроси скинуть?!

— Слушай, я как погляжу, ты подозрительно хорошо знаешь Академ. Как это?!

— Но мы ведь здесь бывали?! — понадеялся я.

— То-то и оно, что нет, — вздохнул Виталий. — Рассказывай.

— Я расскажу, — взмолился я. — На неделе. А сейчас попроси дядю Васю справочник скинуть... Пожалуйста...

— У тебя что-то случилось?! — встревожился Виталий.

— Ну... Да... Я расскажу. Потом. Скоро. Мне сейчас телефоны очень-очень нужны.

— Нельзя справочник скидывать, — охладил мой пыл Виталий. Но, увидев мою кислую мину, придумал вдруг:

— Я с Василием сейчас свяжусь, скажешь ему, чьи телефоны нужны, он сам найдёт и пришлёт конкретно их. Идёт?

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒