ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 страница

Теория Хокинга – Крапивина

Ты ещё не видел чуда?
Никогда не видел чуда?
Вот беда – не видел чуда!
Так сходи и посмотри.

Роман Сеф

Всю ночь Надька проплакала у Оли на плече, не слушая разумных доводов дочери на эту жизнь о том, что беременным это вредно и даже вообще опасно. Опасность Надька чувствовала другую. А с ребёнком... С ребёнком всё нормально.

Татьяна? Сашка? Да они и на десятую долю того, что Надька видит и знает в Максе, не отзовутся, не почувствуют, хотя, понятно, много и очень много знают и понимают. Но Надьке открыто больше. Просто потому что здоровый эгоизм мешает и Татьяне, и Сашке, а Надька задушила его на корню, жизнь свою (свою ли?! ) живёт ради мужа. Надо ему это? И да, и нет. Да — она знает, что его жизнь без неё немыслима. Нет — ибо есть и всегда будет Татьяна. Ну, и Сашка — чего уж там. И, наверно, будет и ещё кто-то — если бояться пропустить что-то в жизни, не пропустишь и ни одной мало-мальски достойной женщины.

Но это так — попытки отвлечь себя от паники, сохранить в этой самой панике возможность мыслить. Надо сохранить! И поэтому нужно рассуждать, думать, сохранять остатки, пусть последние и жалкие, самообладания.

Нет, не коронавируса боялась Надька: Макс мужик молодой, здоровый (не по телосложению пусть — да и не надо — именно что по здоровью), волевой, не должен помирать. Да и в подсознание уже накрепко врезано: Макс свой маячок сознания проносил всегда даже через смерть, пока хочет жить — вернётся хоть и из смерти.

Правда, тут очень важно, чтоб жить хотел.

И вот тут Надьку и начинала грызть нешуточная тревога по имени паника: всяким случалось ей Макса видеть, даже в состоянии активного нежелания жить, обернувшегося суицидальной попыткой — но это было... другое.

А этой ночью было что-то вообще из ряда вон. Кто-то бы, наверно, не понял, что это страшнее. Но Надька знала: да, страшнее — да как ещё! Макс был стёкший в нуль, он спать хотел больше всего на свете. Больше, чем жить! А жить? Он в этот миг об этом и не задумывался. Получалось, что не хотел... Не активное нежелание, как тогда — просто отупелое отсутствие желания. И выходило, да, да, именно что — что это во много раз хуже. Макс — и безволие?! Это страшно... Именно воля его к жизни и держала без видимых усилий включённым маячок его сознания. Ослабла воля — может и маячок потухнуть-погаснуть — и не зажечься больше. И тогда всё будет фатально. И смерть... И даже и не смерть — помирать-то ему правда не с чего, выздоровеет... Да вот только — будет ли тот, кто выздоровеет, её Максом?!

Надька особо близко с Лексовой женой Машей — при всём совершенно искреннем уважении к той — никогда не общалась — у неё, у Надьки, своего негатива, своих тревог выше крыши, зачем ей Машины ещё? Но про себя сочувствовала: Лекс горазд по делам по разным мёртвым мирам и временам ходить, а маячок держать у него привычки нет — слишком у Лекса на маячок этот сил много идёт. Вот Маша и мается каждый его поход: вдруг не удастся нормально к жизни вернуться — снова тогда всё с самого рождения начинать, а он ещё и программами пользоваться не хочет... Вот Надька и примеряет ситуацию на себя: а она смогла бы?! И понимает: пока жива — тянула бы: Макс для неё — это всё. Весь мир. Для мужчины главное — делать для мира всё, что он для него может. Для женщины же, для неё, для Надьки, в частности, другое главнее — делать всё, что она может, для своего мужчины. Обеспечивать ему крепкий тыл, пока он для мира старается. Что ж, это тоже вклад, особенный, женский, опосредованный, «в борьбу за мир во всём мире». Надька готова на всё, на что только сил хватит: помогать Максу всегда, поддерживать. Только не до бесконечности. Силы кончатся — помрёт, вот и всё. До смерти — да, но хватит ли этого? Вот Маша держится, живёт, не умирает и не собирается. Или не негатива её — не из нытиков Маша! — Надька боится, а своей слабости и нежизнеспособности — и понимания этого при Маше?

Ближе к утру подошла Татьяна, и тут же почти сразу Сашка. Не знали, но почувствовали — да и что ж за любовь, коли б не почувствовали?.. Тройственный союз — куда им друг без друга: жизнь одна общая, цели одни, любовь одна — Макс тоже один, и тоже общий, получается?!
Надька подумала было, что паника сейчас — раскачают одна другую — пойдёт вразнос, но Оля как-то так всё объяснила, что ситуация не радужная и безрадостная, но не смертельная, и умирать от страха — вы что, дамочки, о детях подумайте! Сашка внешне спокойно, даже со своими обычными смешочками — и что, что малость нервными? — имеет право! — пошла помогать Оле готовить завтрак.
И тут громко, нагло (что с того, что всегда одинаково?! — в такой ситуации всё слышится, конечно же, громким и наглым) и до паралича пугающе затрезвонил телефон. Надька смотрела на него как на сущее исчадие ада — и боялась нажать на зелёное.

— Бери! — тоже уже громко и истерично дыша, выкрикнула Татьяна: любое плохое известие — весть! — не так страшно, как неизвестность — вестей этих отсутствие. Сунулись с кухни Оля и Сашка — тоже глаза по двенадцать копеек перепуганные:

— Бери!

Надька нажала на приём звонка — и на громкую связь.

— Малышева Надежда Станиславовна? — спросили на том конце.

— Станиславна, — автоматически поправила Надька. И страшно стало просто через край. И номер неизвестный...

— Вы, кажется, беременны? — раздалось из телефона.

— Да... — чуть живая, выдавила из себя Надька.

— Вы только не волнуйтесь... — попросил телефон. — Может быть, всё ещё окажется не страшно.
Любой человек, это все отлично знают, при словах «Вы только не волнуйтесь! » понимает, что случилось что-то из ряда вон. Но с другой стороны... Лучше, наверное, всё же хоть так заранее узнать, что сейчас скажут страшное, чем без подготовки — обухом по голове.

— Говорите! — велела Надька.

— Малышев Максим Матвеевич — Ваш муж?

— Да! — взвыла Надька. — Что с ним?! Говорите уже!

— Он исчез... — сказал телефон. — Из реанимации. С аппарата ИВЛ. Медбрат на минуту отлучился. Дверь закрыта, на окнах решётки... Администрация больницы не может объяснить этого факта. Наверное, Вам надо обратиться в полицию... Мы очень сами переживаем — случай небывалый, есть, наверное, и наша вина, мы Вам от всей души сочувствуем и желаем, чтобы Ваш муж нашёлся живым. Приносим свои извинения...

Три взрослых женщины и одна юная смотрели друг на друга в полной панике — и словно искали друг у друга поддержки и уверений, что всё разрешится... Кто там сильнее? Оля? Сашка?

И тогда телефон вновь взорвался звонком.

Пьеро!.. Ему что надо?!

Но все уже тесным кругом собрались у стола, все видели, что это Пьеро звонит, все наперебой требовали:

— Возьми!

Надька снова нажала на зелёную и на громкость:

— Да!

— Не паникуй, Макс нашёлся. Живой, успевший выздороветь, его по времени назад на полтора месяца отнесло.

— Где он?! — взвыла Надька: случилось, ясно теперь, не самое страшное, но тем не менее всё же, похоже, достаточно плохое — вот почему-то не сам Макс звонит, а Пьеро. — Почему сам не звонит? Как его вернуть?

— Сам не звонит, потому что угодил в какой-то странный мир, похоже, не входящий даже в нашу Мультивселенную. Сидит в тамошнем Новосибе, телефонной связи с нами нет. Только телепатической вот меня выцепить сумел. Зато дел по горло: в мире, который сам о себе думает, что чудес в нём нет, эти чудеса найти, активировать, интегрировать тамошний мир в Мультивселенную. Как с делами раскидается, уверен, сможет вернуться назад каким-нибудь обычным магическим путём: автобусом-семёркой или Мишкиной дверцей. Так что, уважаемые товарищи беременные, без паники. Дел колдовских вам делать — не переделать, глаза всем подряд отводить да чудеса «на деревню дедушке» экспортировать. Паниковать некогда. Да ещё родить вовремя не забудьте, — мрачно и коряво пошутил вообще не склонный к шуткам меланхолик Пьеро.

Атмосфера разрядилась. Воздух, замешанный на тревоге и панике, уже нельзя было резать ножом. Оля и две остальные участницы Тройственного союза дышали рядом уже без всхлипов — почти спокойно.

И Надька поняла, что тоже успокоилась.

Но это было нехорошее какое-то успокоение. Равнодушное, что ли... Или нет... Опустошённое, скорее. До того, чтобы стать совсем равнодушной к Максовым делам и горестям, Надьке надо было не меньше, чем умереть, но сейчас она чувствовала, что душа выгорела, как не выдержавший напряжения предохранитель, и пока что в отключке. Эмоции будут, но не сейчас.
А если разобраться... С Максом всё, относительно, конечно, в порядке, от жены и остальных ему нужна конкретная помощь, а не истерическое заламывание рук, ну так, получается, и хорошо, что паника ушла?! А спокойствие, успокоение, умиротворение — это тоже ведь... Состояние такое, отчасти, в некотором роде, эмоция, кто сказал, что нет. Положительная? Так и хорошо, и слава богу.
А ведь Максу б тоже легче было, когда б она, — поняла Надька, — почаще чему-то хорошему радовалась.

«Человечество давно курит на бочке с порохом и тушит окурки об её щелястую крышку», — вспомнилась вдруг фраза из «Островов и капитанов» Командора. (Если возвращается способность вспоминать, сопоставлять, анализировать — значит, действительно пришла, или хотя бы приходит, в себя? ) Раньше Надьке казалось, что раз в мире всё настолько неладно, что он, мир этот больной и непрочный, постоянно на грани балансирует, рискуя в любой миг свалиться в никуда — то в нём, оттащив его в очередной раз от края, ещё можно и не грешно быть иногда счастливыми, но уж покой точно немыслим. Но сейчас думалось: а пуркуа бы и не па?! Вечно в распсихе невозможно: сгоришь и реально помрёшь. А так... Перенапрягся, выдохся, выдохнул, заснул, успокоился — пошёл дальше. Ну или пошла.

И всё это касалось сколь мира, столь и Макса.

Надька просто физически чувствовала не только успокоение, но и даже прилив сил. И ощущала, что Татьяна и Сашка тоже как-то по-новому деловито спокойны, и только Оля и прежде это знала.
Дел ведь правда было невпроворот. И их, как ни удивительно, надо было делать — спокойно, без истерик. Для детей, для самих себя, для Макса, для всего Влада и даже для всей Мультивселенной. Плюс — для миров, не подпадающих под категории «все»...

А что есть возможность взлететь на воздух...

Ну так до сих пор не взлетали — авось и дальше как-нибудь без этого?..
Начинался новый день. Оля и Сашка действительно приготовили завтрак. Во-от... Позавтракать — и думать о делах. И делать, что сообразить удастся. Чтоб паз сложился, чтоб фишка легла.

«Без паники, майор Кардаш! »! Что за майор, Надька не знала, фильма старого не видела, лишь название было на слуху. Да какая разница?! Всё равно — без паники!

***

Надька приехала на Маяк автобусом (проклятая духота... ) и теперь шла к Игорю на Токаревскую Кошку, изнемогая от зноя. Ей казалось, что с ней происходит нечто вроде того, что творилось в Полнолунии, только с точностью до наоборот. Считается, что лето во Владе — сезон дождей, ветров и прохлады, но на её долю приходится, причём, кажется, постоянно, лишь то «сейчас», в котором зной и ультрафиолет, вон плечи сгорели, лупятся, и будущий сын митингует, выступая против

Наверно, надо было соглашаться, когда Оля доказывала, что к Игорю нужно им с Ильёй идти. Нет же — подумала, что Игорю тяжело будет встречаться с любимой и братом в новых их жизнях, где они смогли наконец быть вместе. А теперь — дойдёт?!

Но высшие силы решили сжалиться над беременной, снизошли до того, чтобы дунуть на жертву жары ветерком, завесить небо шторками тучек и даже сбрызнуть её парой капель (большее — перебор... ) дождя.

И вот — уф!.. — добралась.

Токаревская Кошка — может, и не самое уютное место в мире, но только, честное слово, исключительно потому, что не нуждается в участии во всяких там рейтингах — просто очень-очень уютное, и этого больше чем достаточно.

И Игорь встретил так сердечно и радостно, что Надька поверила, что всё образуется.
Кроме Игоря на маяке было ещё четверо, но... Четыре пары внимательных глаз молча и ненавязчиво смотрели на гостью — ребята явно были готовы прийти на помощь, но только если эта помощь потребуется. Ну Марсюша (он же Арес, он же Маркел) — это само собой, любимый ученик Игоря у него и живёт, тот даже терпит нечастые, но даже и будучи редкими утомительные набеги Нашей Даши и Кирюши — заполошных Марсюшиных родителей. А где Марсюша, там и Анюта, а куда ж она без брата, «знаменитого французского художника Кирилла Роландо»? А он куда — без Маринки? Но четверо умели работать слаженно и практически незаметно — и не отсвечивать, когда нужно просто набираться опыта.

Вот и сейчас... По глазам видно было: Надьку ждали, хотя она в неверном своём спокойствии и забыла позвонить, и про ситуацию тоже все явно всё знали.

Казалось, Игорь только глазами на кухню показал — а Кирилл с Маринкой уже организовали душистый травяной чай, убирающий и утомление жарой и бессонной ночью, и остатки нервозности.

— Ты знаешь, как вытащить Макса? — с места в карьер спросила Надька Игоря.

Игорь удивлённо и даже слегка разочарованно посмотрел на Надьку:

— Я думал, ты умнее...

— Что?

— Макса не надо вытаскивать. У него есть важное дело, в этом деле ему можно и нужно помочь. Он идёт со своей стороны, мы пойдём со своей. Как туннель в метро. Когда-то же будут его и у нас строить. Так вот одна бригада идёт, значит, от станции «Луговой» до «Авангарда», а другая, получается, им навстречу — от «Авангарда» до «Луговой». Вот и тут нужен туннель между мирами. Макс идёт от забытого богом и природой мирка без чудес к Мультивселенной, мы ему навстречу ищем из Мультивселенной этот мелкий его, но живой мирок... Понимаешь?

— Не особенно... — неохотно призналась Надька. — Это что же, ты всерьёз считаешь, что у Макса может быть что-то вроде миссии — мирового, вселенского, мультивселеннского даже — масштаба.

— Да, — как-то удивлённо сказал Игорь. — А почему нет?!

— Но он же... Да, умный. Очень умный. Но ведь — несерьёзный же. Дежурный клоун! Да, я его такого и люблю, но мир?

— На примере своего брата Ильи я давным-давно очень ясно понял, что отсутствие пафоса, важности и напускной серьёзности редко вредит делу, а их наличие вообще никогда на пользу ему не идёт. В этом твой Макс его цитирует практически дословно. Ну, выглядывают порой кроссовки сорок восьмого размера из-под костюма-тройки — и что с того? Не будь он таким петухом и фанфароном — любила бы ты его так же?

— По-другому... — сердито буркнула Надька. — Но при чём здесь я?! Речь о мирах.

— А «Сенсоры» их — не о мирах?! — столь же искренне, сколь и Надька его, не понимавший её, удивился Игорь. — У многих великих первые браки развалились, потому что жёны не осознавали масштаба личности, только ещё входящей в силу. Вот честно: думал, тебе это не грозит — и с чудесами ты «на ты», и во Владшколе магии не лишний человек. И не глупый. Ладно, понимаю: неожиданность, зной и ультрафиолет, беременность опять же. От этого все женщины немного... того... приземляются... А Макс, ты уж мне поверь, богом себя не совсем и в шутку называет. Хотя звучит это, конечно, изрядно комично. И нахально — но пусть!

Повисло молчание — не то чтоб гнетущее, но всё же неприятное. Но тут нашлась Анюта: пара нажатий кнопок — и заиграла песенка. Очень памятная для Надьки (хочется верить — и для Макса тоже... ) песенка — когда-то, шокируя публику, они пели её на два голоса в школьном коридоре.

— А Михайлов наш в том мире, где сейчас Макс, просто Ким. А Михайлов там — его псевдоним для кино, — сказал Марсюша. — Вот тоже — вроде песенки шутейные да незатейливые поёт — а сколько от него с этими его песенками добра и тепла. Зря ты — при всей твоей к ним любви — недооцениваешь дежурных клоунов...

Тогда Игорь взял с полки ужасно знакомую книжку — Максову «Злую весёлую депрессивность». Открыл там, где надо — да она словно сама услужливо распахнула страницы.

— Читай, — велел.

И Надька стала перечитывать то, что словно бы и наизусть знала — а вот о смысле позабыла. А ведь ночью думала: у него, как у мужчины, дела мировой важности, моя же миссия женская — поддержать его на этом пути.

Надька погрузилась в текст — словно снова оказалась там, в этом школьном коридоре.

«— Красота не бывает жалкой! — вскинула на меня почти злой взгляд красотка Надин. — Только красота и не бывает.

Вот уж точно — как мордой в кипяток… Я смутился. Я — смутился!.. Ничего себе…

— Ну да, — выдавил из себя. — Нашла красоту неописуемую, невъебенную… У дежурного клоуна. (Сколько раз потом ещё, понял я, придётся ей напоминать о том, что я – дежурный клоун, чтоб на пьедестал не тащила…

И куда Игорь её смотрит?! )

Надинка вдруг улыбнулась светло и руки вскинула, словно держит в них что-то прекрасное и важное — шарик Солнца, к примеру… Или — для неё прекрасное — меня. Всё. Молчу. Шутка.

— Ну!.. — Абсолютно безмятежная улыбка! — Да!.. Тем и… Ладно, воздержусь. Помнишь песенку?! — и она начала что-то легонько-тихонько насвистывать. И я вспомнил. И мы, похоже, крупно позабавив большую перемену, вместившую этот наш диалог, запели дуэтом — Надька ещё и дирижировала:

— «Я клоун, весёлый клоун.

Самим собою я безумно очарован.

Ну разве

я не прекрасен?!

Вот это клоун, вот потеха, вот смешной!

Давайте поля сражений

объединим в один манеж для представлений!

Я выйду

на середину,

а вы как дети смейтесь,

смейтесь,

смейтесь

надо мной!!! »

— Ну вот! — сказала Надька с улыбкой. И пошла прочь. А я остался — дурак дураком…»

Надька захлопнула книжку. Теперь она сама не понимала, что за наваждение такое на неё нашло — поставить под вопрос масштаб личности мужа — человека, которого всегда не только беззаветно любила, но и безоговорочно уважала.

— Да, я была не права! — честно посмотрела она в глаза Игорю, боковым зрением замечая, как хорошо улыбается четвёрка начинающих волшебников. — Конечно, мы должны помочь Максу — не только вернуться, но и для мира того что-то сделать. И миру помочь тоже — через Макса. Я готова. Другие, я думаю, тоже.

— Харон с Лексом уже думают. И Алёшенька. И Пьеро — не зря же именно до него докричался Макс. А ваш Тройственный союз... От вас лучшая помощь — вовремя родить здоровых сыновей и не отрываться от земли насильно. Поняла? (Надька закивала, выражая горячее согласие. ) И я уверен: даже если к тому времени дело своё Макс до конца и не доделает, то уж ненадолго подержать новорождённых на руках многодетный папаша придёт всенепременно. Согласись, пятнадцатилетний многодетный папаша выглядит весьма комично, а по сути — он молодец.

— Когда Оля родилась, ему немногим больше было, — Надька спорила, похоже, уже просто из вредности. И вдруг до неё дошло: — А почему пятнадцатилетний?!

— А тебе Пьеро не сказал? Или ты плохо соображала? Тому миру твой муж потребовался пятнадцатилетним. Видимо, молодой задор и несерьёзность и у миров котируются...

— Ну да ведь память никуда не денешь?..

— Но образ жизни тоже немало значит. Пусть отчасти кажущаяся — но беззаботность. Момент порой важнее вечности. Кто там говорил: ловите миг удачи?

День на маяке пролетел мгновенно. Споры утихли — теперь было взаимопонимание, дружеское душевное тепло, а ещё — надежда на скорое благополучное разрешение от бремени и встречу с мужем, а потом и на победное его возвращение.

А ведь никто из Владшколы излишней серьёзности на себя и не напускает... Но именно поэтому хоть к Лексу, хоть к Харону, да вообще к кому угодно, можно зайти запросто хоть в офис, хоть домой — и будет хорошо и тепло — так, как и надо, чтобы все хорошие задумки осуществлялись.

***

У Сашки в голове играли «Похороны шута» — и шутом виделся — кто б сомневался?! — Макс. Но ведь она помнила, ох, как хорошо помнила, о чём песня-то... Самоотверженные люди, любящие своих близких, заботятся о них, о том, в частности, заботятся, чтобы те в полное отчаяние не впали. Всё опошлить, доказать, что мол, «на ваших глазах эта старая скучная драма легко превращается в новый смешной анекдот». А потом что? Когда окажется, что всё же драма, всё будет уже показано настолько комично, что и смерть всерьёз принимать как-то уже стыдно будет. Оплакивать, во всяком случае. Ныть и скулить, сопли распускать.

И что? Такие высоты духа Максу не по силам? А идите вы! Вы все просто не способны понять, какой он. Дежурный клоун?! Так это и есть образцовая самоотверженность, чтобы никто его проблемы на себя не навешивал.

Сашка сама позвонила Пьеро, пытаясь что-то выяснить, но тот знал не так уж много — и это немногое касалось, получается, только внешней, формальной, можно сказать, стороны дела. Что ж, внешне всё было не так уж плохо: есть проблема, есть план её решения, есть Макс, который план этот претворяет в жизнь. Вполне так, вроде бы, деловито.

Макс, понятно, не нытик, но тоже, между прочим, живой человек (хорошо ли это не понимает, а именно чувствует, ощущает тонкая ранимая Надька? а яростная, вечно во все крайности кидающаяся Татьяна — понимает ли вообще?! ), со своими нервами и душевными ранами. Ныть не станет, но ведь... А если опять переклинит его, ум за разум зайдёт? Опять тихо, без жалоб и причитаний, попытается уйти навсегда?!

Мир, которого Сашка не видела, но в котором, знала, не было ни чудес, ни Максовых близких, пугал её не на шутку. «Уютной коробкой отдельного гроба» из песни казался. Может, конечно, и в этих экстремальных условиях Макс — ну он же Макс всё-таки?! — адаптируется, сделает их нормальными, и там тоже близких найдёт. И всё же тоску по действительно близким это не отменит. А что если этот его сегодняшний бесчудесный мир совсем погасит его, лишит сил и голоса, сущности дежурного клоуна лишит?! Как в песне опять же — заставит молчать бубенцы его шутовского колпака, пусть и метафорического, но от этого не менее правдивого и потому — реального?! Вдруг это не её домыслы, а он сам мог бы сказать так о себе?!

Всё же каким-то чудесам он её успел научить... Телепатия — это чудо вообще? Или просто доведённая до абсурда чуткость и умение чувствовать то, что происходит с теми, кто дорог? Хотя... Да ведь любое чудо — это по сути что-то обыкновенное, просто доведённое до абсурда... Кто-то это умение проникнуть в чужое состояние считает эмпатией. Но по этому поводу Сашка полностью согласна с Лексом: самая действенная эмпатия — это не воспринимать себя оторванно от мира, а — его частью, тогда и боль не делится на свою и чужую.

Ну что? Получится?! Когда был рядом — выходило ведь почти легко?.. Сашка до предела напрягла нервы — но словно упёрлась в глухую стену. Почувствовать Макса не получалось настолько, что вообще казалось, что его не существует. Может быть, это сама Мультивселенная считала, что она настолько всеобъемлюща, что вне её ничего нет, а всё, что вроде бы и есть — фикция, обман — и на самом деле не существует. Сашка уже сама готова была выбросить себя туда, к Максу, за пределы Мультивселенной — но не получалось и этого.

В одиночку ничего не сделать. Дружеская помощь нужна, да и, как говорится, «одна голова хорошо, а с телом лучше». Телом, несомненно, была вся Владшкола, ну и плюс Новосибирский филиал, и Полнолуние, конечно. Просто нужно, чтобы народ понял, что песня-то у неё, у Сашки, в голове всё же не случайно заиграла, это по правде Макс из своего типа несуществующего мира ждёт помощи, сигналя о ней: мол, «сегодня молчат бубенцы моего колпака»...

***

А вообще — сейчас-то Сашка из Тройственного союза самая мобильная: что Надьке, что Татьяне не сегодня завтра рожать, вся жизнь — сплошной живот, на нос, что называется, лезущий, а у Сашки сроку ещё пять месяцев всего, даже жара не доводит до умопомрачения. Хоть к Харону с Лексом в «Сенсор», хоть к Мордеру в Полнолуние. Хотя... Тут уж лучше не пешком, а через сны — Валькино Сонное Агентство своим всегда с радостью поможет.

Но сперва Сашка пошла в «Сенсор».

И не застала там ни Харона, ни Лекса (правильно, лето, есть занятия поинтереснее, чем в мониторы пялиться, да, может, и для дела более полезные), лишь Алёшенька, сам — компьютерные мозги, сидел за компом.

Сашка уже давно воспринимала его как человека: мозги пусть и компьютерные, а душа-то живая.

— Можешь не объяснять, — вместо приветствия сказал Алёшенька. — Мы всё знаем, Пьеро приходил.

— Здравствуй, вообще-то... — не очень ехидно, но всё же, хихикнула Сашка.

— Ну здравствуй, — согласился Алёшенька. — Есть у меня идея. Лекс с Хароном пошли инфу собирать для её осуществления.

— Что за идея?! — вскинулась Сашка.

— Они тут, ну, Харон с Лексом, кстати, как знали — без Макса, ещё до меня написали одну киберпанковскую программульку — имитацию реального пространства с возможностью полного погружения сознания и даже материального переноса тела. Ну — такой полигон, что ли, тренировочный... Жёсткий довольно. Не совсем, конечно, «Метро» Глуховского, но типа того. Полноценное моделирование нештатных ситуаций. На владивостокской, ясен хрен, почве, но и на новосибирской что-то подобное склепать не проблема. Вот, пошли они наблюдать свежим взглядом, на что надо особое внимание обратить — что самое нехорошее и бесчудесное и поэтому нуждается в скорейшем привлечении внимания и исправлении. И наоборот: что самое классное — и есть везде. Такое, на что народ должен внимание обратить и поверить как в чудо. В нашем мире ведь тоже не все замечают чудеса, не все в них верят. — Алёшенька шмякнул перед Сашкой на стол не великанский, но довольно-таки увесистый том: — Вон некий Александр Панчин целое «исследование» провёл, засвидетельствовано ли под протокол, или же нет, существование необъяснённого. И говорит, что ни наличие, ни отсутствие чудес научно пока что не доказано, а пока наличие не доказано, надо принимать, как опять же говорят в НГУ, «наличие отсутствия». Эдакое что-то втирает типа сильно изгаженной презумпции невиновности. И принцип, что подобное тянется к подобному, клеймит как магическое мышление.

— Клеймит? — не поняла Сашка.

— Именно! — закивал Алёшенька. — Мол, магичность мышления — признак темноты и полной умственной неразвитости.

— Это в нашем мире книга издана?! — отказывалась понимать Сашка.

— Увы... — вздохнул Алёшенька. — Хотя с автором можно было бы поспорить, что именно стоит считать чудом... Короче, — подвёл он итог, — нет ничего экзотического в ситуации, когда чудеса есть, а веры в них нет. Даже в нашем мире прожжённых скептиков хватает. А вообще самые-рассамые настоящие чудеса только любовью делаются, всё остальное — сплошной эрзац.

Ладно, пошли погуляем, там вроде облачка натянуло, не так жарко должно быть.
То ли у братьев Хван, Димки и Тимки, студентов-медиков, осчастлививших Алёшеньку телесной оболочкой, вообще не было чувства юмора, то ли наоборот — его было прямо через край, странного и извращённого, но Алёшенька у них получился таким красавцем, что это было просто неприлично — девчонки на улице оглядывались: эдакий современный поэт Ленский, только кудри до плеч — не чёрные, а медовые, а в янтарных глазах столько мысли и чувства, словно и вся печаль человечества тоже там. Даже теперь, когда оболочка уже малость обмялась под использование, перестала напоминать манекен и стала вполне живой, а печаль сделалась не нарисованно-кукольной, а болящей, по-настоящему своей Алёшенькиной, он всё же притягивал взгляды — как восхищённые, так и осуждающие. Впрочем, самого его это не волновало абсолютно. Алёшенька шёл, рассказывал Сашке о посетивших группу «Сенсор» идеях, и плевать ему было, как смотрят на них девицы в свободном поиске: беременная с таким феерическим красавцем — и что он в ней нашёл, ну, милая-симпатичная, но обычная же?! Нет, Сашка-то эти взгляды замечала, но они её не огорчали, так, забавляли немножко...

— Вот и получается, что и нашему миру, и тому, где сейчас Макс, и самому Максу вместе со всеми мирами — нужно одно и то же. Разобраться, что есть самого плохого и самого хорошего — и как сделать так, чтоб людям хотелось с плохим бороться, а хорошее ценить настолько, чтобы видеть в этом чудо. Пока этот вопрос не решится хотя бы начерно, Макс не сможет и сам не захочет вернуться насовсем. Но энергетическая подпитка ему очень нужна: дело сложное, геморройное. Значит, надо сделать так, чтобы он мог приходить домой хотя бы не насовсем, пусть бы оставаясь пятнадцатилетним — с необходимостью укорениться пока в Академе того бесчудесного — условно! — мира.

— А как это сделать? — начиная считать идеи в изложении Алёшеньки настолько своими, что казалось: это не он ей, а она ему их объясняет, спросила Сашка.

— Есть мироходцы, что и Лексу с Хароном фору дадут... — ласково — а вот любил он этих мироходцев всей душой — улыбнулся Алёшенька. Сашка вопросительно выкинула брови, ну да Алёшенька и не собирался делать из этого секрета: — Коты, ясен пень. И Мордеровы монстрики из Полнолуния. А так путей связи много. Ни моря, ни музыки, ни любви, ни привязанности к детям ни вообще никто не отменял, ни тем более не отменял для Макса. Пой колыбельные своему сыну ещё до рождения — сто к одному, что их услышит и Макс. И даже если он сам этого не поймёт, они его всё равно притянут. Просто сделают легче, практически элементарным путь туда-обратно.

— А все уже всё знают? — спросила Сашка.

— Кто? — не понял Алёшенька.

— Ну — Владшкола. И родные Максовы, отец в первую очередь.

— Все, — подтвердил Алёшенька. — В том числе братец твой.

— Оперативненько вы подсуетились! — с присущей ей всегда иронией, но и с искренним практически восхищением присвистнула Сашка.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒