ЧАСТЬ ВТОРАЯ 3 страница

— Пока возвращают имена героям прежних войн, на новых новые ребята без вести пропадают...

— Вы перечитайте Командора «Взрыв Генерального штаба», — всё в одном же направлении мыслил Харон. — Мне так кажется, такой Генеральный штаб и по правде есть, пусть не как организация, не как тем более здание — но «пушки вместо масла» всем правящим верхушкам нравятся — вполне допускаю, что они договариваются. А помните главную идею?! Мало взорвать штаб — надо в себе его влияние искоренить — то есть опять о том же, что начинать-то с себя надо.

— Надо, надо... — почти уже отмахнулась Варька. — С себя... А дальше что?!

— А включи радио, — уже вполне спокойно сказал Лекс — тоже взмокший и усталый, но его это не злило, наоборот, хотелось стать тихим, незаметным и со всеми нормальными людьми согласным и дружным. — Мир подкинет подсказку.

Варька включила. Да, нельзя так — вынужденное стояние в пробке, прожаренная солнечной радиацией — никакие кондиционеры не помогают! — машина, невозможность довезти гостей именно что в гости к себе — нервы не на месте. Не дело срываться! Не вина Харона, заслуга, скорее, что в мире беспредела и злого на каждом шагу колдовства (которое одно, получается, что ли, и роднит наш мир с тем, где оказался Макс?! ) он готов не только мечтать о хорошем, но и конкретные шаги, даже не ожидая особо успеха, делать.
Радио отозвалось злобным шипением. Варька покрутила ручку настройки.

«Мы покинем вагоны и поезда,

мы уйдём из теплушек и и эшелонов,

чтоб сойти на перроны и уйти в города

с полустанков и станций в деревни и сёла.

Но всё это будет тогда,

когда

закончится последняя война».

Не один Харон мечтает, не стоит забывать — сам мир напоминает, о жизни, где исчезнут ненависть и напряжение, а с ними и войны — и на планету снизойдут любовь и спокойствие, утешая тех, чью душу сжег Афганский, он же Чеченский, синдром, он же — посттравматическое стрессовое расстройство. Любовь и покой лечат души. Пусть чуть-чуть совсем, но лечат.
С покоем сложнее. Но приносить в мир немного любви не только ведь Харон может. Варька посмотрела на Лекса — они встретились глазами. И мы тоже можем и делаем, — прочли они во взглядах друг у друга. — Вся Владшкола. Весь Новосибирский филиал.

Мир, конечно, не вертится весь целиком вокруг оси Владивосток — Новосибирск, но эта ось есть — и что-то на ней происходит. Делается всё же! И до остального мира достаёт, правда же!

Похоже, полиция наконец сумела переловить и обезвредить участников нападения, во всяком случае, оставшихся в живых, а может, остальные скрылись окончательно и бесповоротно — с мигалками и сиренами, истерично завывая, три машины перестали стоять баррикадой импровизированной — показало опять ставшее экраном зеркало заднего вида — и рванули вперёд, давая затору рассосаться. Три же «Скорые» давно уехали в сторону Академа. Варька дала по газам.

— Мы уж к тебе на днях заедем, — сказал Лекс немного извиняющимся голосом. — Сейчас до Строителей довези, и мы на семёрку и по домам, ладно?
Варвара кивнула.

Без пробок до проспекта Строителей от Матвеевки минут двадцать.

— А Высоцкий верил, что настоящий мир однажды наступит. И тогда главным станет сохранить и не предать память, — сказал Харон — вот, мол, не я один такой идеалист. — А когда Пьеро на концерте «Песню о новом времени» однажды спел — это дракой закончилось.

— В этом году на Девятое играли концерт? — спросила Варька.

— Не пустили на школьную площадку, — обиженно сказал Харон. — Да и друг с другом не так уже хорошо сыграны. И лучшая гитаристка с пузом ходит. Но мы диск военных песен записали, чтоб и по правде, и по нашему. До двадцать второго меньше двух недель, должен выйти диск как раз вовремя — пока вроде всё в графике.

Радио сыграло одну песню и самоустранилось — а они и не обратили внимания. Но теперь оно вдруг ожило. У Высоцкого много песен, что каждый раз, слушая, что-то новое открываешь. О войне в том числе. У Шевчука, кстати, тоже — сам много в какие точки горячие (и он, и Командор называли их горящими) с концертами ездил, на своей шкуре знает.

А там и Академ.

А с народом из Новосибирского филиала они на днях встретятся и подумают спокойно, что делать с этим Максовым миром. И с самим Максом, кстати, тоже.

***

Никогда Ольга не была плаксой — наоборот: душа разрывается, а глаза сухие, скорее умрёшь, чем заплачешь. Это было в прошлой жизни, это же осталось у Оли в этой. Что бы ни было — и она не совсем она, и Илья пусть рядом, бесконечно близкий и настоящий — да всё же, видно, бывает больше, чем бесконечно: Илья — да не совсем Илья. Как и она не совсем Ольга. Но это не повод не ценить хорошее, обижать друг друга не повод. И уж тем более не повод к близким относиться спустя рукава. Тем более к Максу. Он её вытащил. Отцом стал — хорошим отцом, хоть тоже не совсем настоящим. Что ж, она не найдёт (именно найти, а не просто искать предстоит! ) способа наладить связь с его миром?! Подумаешь, промазал мирок мимо Великого Кристалла, эка невидаль!.. Дорога, вообще-то, тоже где-то вне его идёт — но ведь нет-нет, да и соприкоснётся. Прорвёмся!

Да чего там, Оля прекрасно знала, у кого надо просить помощи для Макса.
«Бог создал Кота с самомнением и с душой, но выдал ему срок годности небольшой». Оля даже сама себе ответить не может, от чего больнее щемит сердце: просто от судьбы кошачьего племени — или от кошачьих стихов Саши Кладбище. А судьба горька: дома — прощай естество, шанс плодиться и размножаться, общество себе подобных -- тоже обычно прощай, пусть любимый и любящий хозяин, но очень часто — ради безопасности... — тюрьма четырёх стен, но тут же и возможность извлекать из своего положения максимум неудобных для хозяина, но забавных для кота бонусов, а если смирился с такой жизнью, можешь вести жизнь хозяина этой самой жизни и баловня судьбы; не имея же дома, имеешь волю и шанс на любовь со своими, но жизни и даже шанса на жизнь практически не имеешь, ибо машины, собаки, бабушки с «вкусным творожочком» и прочие Алёны и Алины, и не только в Хабаровске, который и в своём-то мире настолько лишён магии, что кажется, что он во всех слоях пространства — лишь из Максова нынешнего мира, вон и в Новосибе четырнадцатилетняя сволочь что творила, бедный кот Мотя, а в силу её малолетства менты даже имя её так зашифровали — что и владмагии узнать настоящее не по зубам: то ли Вероника — вот счастье двум младшим Петровым такую тёзку иметь, то ли Ульяна, то ли Варвара — а у Варьки сын одно время жил в доме, что потом прославился печально. Да, это Саша Кладбище написала про космодесантника — и что теперь?! Нет в космодесантнике ничего такого, что бы ставило под сомнение хоть в чем-то искренность скандальной киевлянки...

... Краб бочком-бочком (потому и Краб, что бочком, криминальные авторитеты Масленниковы никаким боком) подобрался к Илье, стал тереться дымчатой волосатой мордой, возьми, мол, с собой, о голую ногу — пусть Лаврентий Палыч, как говорится, Берия в такую жару в джинсах ходит или в галифе, и Владшкола, и Новосибирский филиал делили предпочтения между бриджами и классическими шортами пионерского образца, Илья же шорты носил ещё в той жизни — как и забранные в хвост длинные волосы — только резинка уже теперь не аптечная, а за рупь из «Союзпечати».
Илья и сам собирался к котам — чего ж своего не взять?! Ну и что, что живого к мёртвым?! К ним многие живые постоянно ходят, те же оба Гоши, Валет Лексов и сестра Валета Дамка, Газик Варькин... Да правда много!

Опять бочком-бочком осторожный Краб двинулся к двери, словно приглашая Илью за собой. Да, сам собирался, но вдруг Краб что-то знает.

Да, Краб что-то знал. Пока Илья шёл за ним, раздумывая, поехать ли к Оле на Чуркин — а Надибаидзе, как известно, на Чуркине — на автобусе или немного поколдовать, чтобы мосты встретились во времени с катером или лучше с паромом — с «Яковом Бутаковым», конечно — почему-то нравился он народу из Владшколы, как вдруг оказалось, что на минуту задумавшись, он уже и оказался вслед за Крабом на Надибаидзе. Прямо возле Максова дома. Ну и Олиного, соответственно. Ого! Этак он и в кошачью империю проведёт тайными надпространственными, надмирными путями?! Если даже здесь, во Владе, его, Краба, магия оказалась сильнее Ильюшкиной!..

А Оля уже выбегала из подъезда — лёгкая, юная — скажешь ли, что на душе камнем и груз прошлой жизни, и вообще трагическое мироощущение, когда «чужая боль — не чужая боль», а боли это не чужой столько...

Секунду — прикоснуться друг к дружке, обняться, прижаться тесно — и отстраниться. И делать дела, с которыми мир без них не справится. Потому что известно давно: любовь — смотреть не друг на друга, а вместе в одну сторону. Хотя и друг на друга тоже — всё у них есть и всегда будет, слишком дорого за счастье заплачено, чтобы позволить себе его проворонить.

— Кажется, Краб знает, как попасть в Кош легко и быстро, — сказал Илья, когда они, держась за руки, шли вниз, к Калинина (она охватывает район петлёй: вверх пойдёшь — на Калинина попадёшь, вниз — тоже на Калинина).

— Иди за ним, думай о своём, не обращай внимания, где идёшь, когда обратишь — окажешься там, куда стремилась.

Так и вышло. Шли, разговаривали — пытались понять, все ли прежние миры, где им доводилось бывать — ну хоть мёртвый мир, или то же Королевство Кош, или Мёртвая Радуга — входят в Мультивселенную?

Потом как очнулись:

— Краб!

Краб сидел на очаровательной полянке в позе «хоба! », смотрел на Илью и Олю словно с усмешкой и собирался, похоже, вылизывать то, что котам лизать полагается в случае, если делать нечего. Кони подковы гнут, а коты — вот...

Вокруг было зелено и неожиданно (для нынешнего лета неожиданно вдвойне) блаженно прохладно. Кусты вокруг полянки прятались то ли в клочьях густого кисельного тумана, то ли просто в облаках, на синем-пресинем небе с сияющим Солнцем тоже клубились, рвались клочьями, торчали перьями белые, серые, серебристые, голубые, розовые, желтоватые, перламутровые облака. Между ними колыхались радужные мосты.

— Похоже, Мёртвую Радугу пытались, и не совсем безуспешно, оживить. И слить с Кош, — оглядывая пейзаж (а Краб хочет яйца, или что там от них осталось, лизать — его право! ), сказал Илья.
— Сейчас Короля позову, — сказал Краб — если кот при жизни вхож в Кош, значит, не так он прост, да и в доме у Харона не так он появился, как обычно появляются простые коты, а просто взял и возник — а что непростой кот разговаривает — это ли диво для магов из Владшколы?!

И Краб убежал. Скоро он вернулся с Белым Королём. Немного поодаль независимо шествовала Чёрная Королева — какие ещё у мужа могут быть без неё дела?!

— Мы всегда рады людям из Владшколы, — радушно приветствовал гостей Белый. — Правда, дорогу к нам так просто не найдёшь, — он довольно ехидно посмотрел на Илью: ты, мол, сам собирался, но признай, без Краба бы не справился. — Вот Валет Машеньку Хван иногда приводит, но вообще гости редки.

— У вас тут, я вижу, перемены? — Илья присел на корточки, протянул руку погладить Белого — и не осмелился было — остановил на полпути, но Король сам поднялся на задние ноги, приглашая гладить, и Илья решился. Тогда и Чёрная подошла к Оле. Оля села на землю, Королева забралась к ней на колени. Тогда и Илья сел, приглашая Короля, но тот лишь позволил себя гладить.

— Да, — подтвердил Белый. — Валет и Дамка сумели поменять настроение моих подданных. Они перестали оплакивать свою судьбу, потому что поняли, что кроме извергов есть те, кто любит всей душой, а кроме мучеников есть коты и кошки, чьи судьбы при жизни кардинально изменились в лучшую сторону любовью людей. Мёртвая Радуга и Кош Киндом слились, ориентируясь теперь на Хайнлайна. И на Сергея Кочергу. «И с тех пор вот так и гуляю туда и назад, потому что Вечное Лето — это тоже скучно».

— Это — Вечное Лето? — спросила Оля.

— Да, — ответил Король. — Перевалочная база между жизнями. — Он отошёл от Ильи и направился к Оле — она же тоже должна была его погладить. Тогда Чёрная отправилась посидеть на коленях у Ильи.

— Прищурьтесь немного, — сказала она. — Так, чуточку опустите веки. Не смотрите пристально.
Илья и Оля последовали её совету — и увидели многое множество котов и кошек. Они — пусть и мёртвые — жили своей жизнью. Играли, пили воду из дождиков и речек на земле и в небе, ели корм премиум-класса (ни одна душа попавшего в корм летних мёртвых котов животного не пострадала — только тело). Большинство же спали — вечный сон хоть и не вечен, но всё же сон, и надо спать, пока дают. Крошечные котята возникали из ничего — и тут же начинали расти, раз-два — и вот они уже молодые, но взрослые коты и кошки. Кошачьи старики тоже возникали ниоткуда — и начинали молодеть, не становясь, однако, котятами. Хотя нет. Были те, кому нравилось быть шустрыми, игручими, подвижными котятами. Кто-то выглядел месяца на два, кто-то, может, на семь...

И Илья, и Оля сразу обратили внимание на рыжего мраморного котёнка месяцев четырёх. Он был удивительно красивым. Что-то непередаваемо, необъяснимо нежное, грациозное, гармоничное было в его ласковой, хотя, может, чересчур простоватой мордочке.

— Мы поможем вам, — сказала Чёрная. — Конечно! Мы всё знаем. Макс попал — не будем пока выдаваться в подробности, кто и как это сделал — и зачем, в мир, лишённый чудес. Будет пора, и сам он всё узнает, и вы тоже. Вы пытаетесь соединить миры осью Владивосток — Новосибирск. Это правильно. Но этого мало. Но мы поможем. Для котов нет запретных миров. Они свяжут любые. Ничто, кроме разве что людского зла, — горько вздохнула Королева, — не устоит перед напором кошачьей магии. Валет! — громко крикнула она.

Лексов вечный котёнок как из под земли возник перед повелительницей.

— Валет, ты говорил с Яриком? — строго спросил теперь уже Король, вставая рядом с женой.

— Говорил! — подтвердил задорный рыжик. — Он в принципе согласен. Только просит, чтоб перед выходом ещё раз подробно проинструктировали.

— Давай его сюда! — распорядился Король.

Валет исчез — и тут же возник снова. А с ним — тот мраморный рыжий красавчик. Ну да рыжие друг друга — да чтоб не поняли?! Шутите!

— Ярик помнит Макса, — объяснял Белый, — да и сам Макс помнит Ярика. Ярик был дурной, не пошёл к Максу жить — в итоге чуть не умер. Сюда его притащили мои приближённые едва живым — но всё же живым. Расти он не хочет, но он может вернуться на Землю таким, как есть, не рождаясь заново. Захочет — так и будет долго-долго четырёхмесячным, захочет — вырастет. Но ему это вряд ли надо. Ну и хорошо. Юный задор поможет ему вместе с Максом наводить мосты между мирами: искать и находить чудеса, налаживать междугородное автобусное сообщение, взаимное проникновение компьютерных программ — да мало ли что... Просто с ним у Макса всё будет лучше получаться. А ещё потихоньку будет подтягивать знакомых котов. Газманова, в первую-то очередь.

Казалось, Ярик внимательно вместе с Олей и Ильёй слушает Короля. То есть он сидел в почтительной позе. И вдруг стал остервенело чесать за ухом задней ногой.

— Ну не остолоп ли?! — притворно возмутился Король. — Другого, впрочем, нет... Ярик!

— Да?! — с подчёркнутым почтением, аж сомнения закрались в его искренности, мяукнул Ярик.
— Идёшь к Максу. На несколько часов назад откатишься, чтоб он после разговора с Пьеро на кладбище тебя подобрал?

— Запросто! — отрапортовал Ярик.

— Любить Макса будешь?

— Да я и тогда его любил, не знаю, что за вредность меня обуяла, что сразу у нему не пошёл... Глядишь, ничего бы с ним не случилось...

— Это ты брось! — оборвал его Король. — Надо было, чтоб случилось — вот и случилось. Теперь, главное, хорошенько помогай ему побыстрее дело сделать и вернуться.

— Как помогать? — вроде и послушно, но и немного издеваясь — разыгрывая из себя более тупого, чем он есть на самом деле, спросил нахальный, но все же очень милый Ярик.

— Опять двадцать пять! — не выдержала Королева. — Люби! Очень люби! Как только кот может любить своего человека. Понял?!

— Понял! — муркнул Ярик.

— Отправляйся! — почти по-собачьи рыкнули в два голоса Король с Королевой.

Тут на полянку выкатился — опять бочком-бочком, словно нашкодил чего, Краб.

— Вот и ваш провожатый, — улыбнулся Белый. — Без него бы дорогу нашли?

— Если очень постараться, — улыбнулся Илья. — Но лучше всё-таки с ним.

— Ну и с ним приходите! — пригласили кошачьи монархи. И сказали Крабу: — Хватит уже бояться. Никто тебя не обвиняет и не осуждает. Захотел к Харону жить идти — и молодец. Тут для живых вообще не место. Так, перекантовался немного, и правильно, что на Землю вернулся.

Но Краб спрятался за спиной у Оли.

— Идите уже! — муркнул Король. — Приходите теперь запросто. Этот, который бочком-бочком, проводит. Не по делам. Просто с нашими поиграете. Не все же спят. Многие ласку любят.

— Мы придём! — заверила Оля, встала, отряхнула шорты и подошла к Королю и Королеве погладить на прощание. И Илья тоже отряхнулся и подошёл гладить:

— Обязательно.

— До свидания! — сказала Чёрная. И, прислушавшись к своим ощущениям, добавила:
— Ярик уже у Макса. Отмыли его и глаза лечат.

***

Когда Варвара в скверном совершенно настроении добралась до дома, она ещё на лестнице поняла, что настроение это проклятущее надо выбросить или хотя бы спрятать в карман: подъезд благоухал пирогами — коричным тестом, яблоками и брусникой. И Варька поклясться готова была, что аромат источала её квартира: принятую у них пропорцию яблок и брусники, а заодно и то, что корица кладётся в тесто, а не в начинку, что способен унюхать только очень чуткий — как вот у неё! — нос, Варька никогда бы ни с каким посторонним вариантом не спутала. Всё ясно: Ванька печёт пироги!

Так и было — хорошо, что перед дверью Варька натянула-таки на лицо (и постаралась на душу — тоже) улыбку и немного пошлёпала себя по шекам, чтобы улыбка не осталась натянутой, а немножко приросла всё-таки.

Ванька священнодействовал на кухне: один пирог уже томился, остывая под промасленной калькой и хрустящим накрахмаленным полотенчиком, другой — Варькин нюх не обманешь — сидел в духовке, третий же Ванька с Алексеем Павловичем только ещё доводили до состояния готовности нырнуть в пекло духового шкафа. Алексей Павлович раскатывал полоски теста, надрезал их ножам, а Ванька выкладывал их в красивый узор на пироге. Тут же вертелся и Витька, правда. он, очевидно, только мешал. Но его не гнали — всем было весело и хорошо вместе. Танечки дома не было, гуляла с Данилой — кулинария в семье Шестаковых-Михеевых считалась категорически не женским делом, жене и дочери Ванька позволял разве что изредка картошки начистить.

Вопросов, куда так много, не возникало: Ванька с Варькой, дед, Витька и Танечка с сыном — это уже шестеро, а аромат волшебен — его не почувствовать невозможно, и давно уже решено, что особого приглашения не надо, залетел в ноздри аромат (который бы, будь надо, и ковидный отвал нюха пробил бы) — это и есть приглашение. Вполне официальное. Может, Алёшка с с семьёй выберутся, может, Ванькина мама, или сестра, тоже с семьёй, или брат. Может, из Сокольских кто — хотя они, кажется, все в отъезде. Но даже если никто и не сможет прийти, от пирогов до утра всё равно ни единой крошечки не останется.

Ванька вынул из духовки второй пирог, обмазал маслом решетку теста, дед аккуратно посыпал сахарной пудрой — остынет — получится что-то вроде карамельной корочки ужасно вкусной — окошки бруснично-яблочные. Витьке дела не нашлось — он просто стоял рядом и вдохновенно жевал яблочную кожуру, которую любил больше самих яблок. Ванька загрузил в духовку третий пирог, второй же накрыл калькой, подоткнул полотенчиком и только тогда посмотрел на жену. Зелёные глазищи его сияли.

— А знаешь что?! — сказал он ей. — В субботу сделаешь временной бросок, пусть будет август хоть на денёк, и пусть на академовских яблонях-ранетках будут яблоки любых сортов, каких только твои гости ни захотят. И пироги печь вы с ними будете сами — а я, если понадобится, помогу. Сумеешь?

— Конечно! — обрадовалась Варвара. Эх, всё-таки муж ей достался самый лучший на свете. Впрочем, она, не будь дурой, его сама выбрала. Но ведь и он её тоже!
Август, когда ясно уже, что лето не пропало зря и готово на праздник Лугнасад (или просто Лунаса) хвастаться урожаем, время благословенное, хотя и немного печальное, как, впрочем, и любое подведение итогов в преддверии скорой осени. Но осень у Варьки пока далеко не последняя, Колесо Года крутится, за умиранием осени ещё не раз придёт мёртвая зима, в недрах которой обязательно зародится жизнь весны и цветов, и всё это оплодотворится, созреет и даст плоды живым благословенным летом...

Но сейчас нужен темпоральный скачок, какой уже однажды опробовали они с Максом и Хароном — и всё получилось. Просто сейчас подарить ребятам немного радости и покоя вместо сошедшего с ума раскалившегося июня. Почему-то казалось, что так у них будет больше уверенности в скорой встрече с Максом. Правильно Ванька придумал! Нет, ну какой молодец! Хотя что она, сомневалась, что ли?!

В Щ, где живёт, как сказал Пьеро, сейчас Макс, и по Иванова, и по Арбузова растут ранетки. И мелкие, и средние — сладкие и мягкие. Конечно, машины, выхлопы, пыль, вроде бы и не стоило их есть, но вкусно же! Летом, в зелени листвы, не особенно бросается в глаза, как уродливо обстригли деревья люди — это станет мучить взгляд и душу где-то в октябре, когда деревья сбросят листву. А в мае в цвету и летом, когда рубиновые шарики загораются в листве, ранетки красивы. Здесь они цветут белым. А вот на Золотодолинской деревья всё же сохранили свою крону. И цветут розовым — от самого бледного до тёмного малинового, как фенолфталеин в щёлочи. В мае Золотодолинская красива немыслимо. Хотя, конечно, ребята это видели — и Харон тут много раз во все сезоны бывал, а в прошлой жизни вообще в Бердске обитал, а Лекс — так тот ведь Варькин однокашник по физфаку НГУ. Но вот чего они точно не видели — так это чтоб на ранетках сортовые яблоки росли!

Лекс с Хароном приехали на семёрке, как Ванька и предсказал, в субботу.
... Ванька давал жене и гостям последние указания:

— Если сейчас выйдете на Морской и по нему дойдёте до Золотодолинской, останется июнь июнем, а на ранетках-деревьях будут висеть крошечные зелёные ранетки-яблоки. Так что заходите на Золотодолинскую с другой стороны — через Ботсад, к утиному пруду.
Ботсад начинается за Варькиным домом практически сразу. Или лес? Никто как-то не задумывался из них никогда, где просто лес превращается в Ботсад. Ну да, дальше, конечно, но и лес буквально за домом — это тоже немного счастья. Особенно предосенний, с мухоморами и рыжими ещё белками. Пусть и деревья тут к осени не так разноцветны, как в самом Академе — в лесу из лиственных в основном берёзки золотятся, краски рябин и клёнов — всех оттенков пурпуров — это на улицах. Да и не в августе, позже. Опять мелькнула у Варьки мысль, что руки бы, и не только, поотрывать тем, кто портит клёны, неизвестно с какого перепугу объявив их сорняками. Но... Нельзя жить постоянно на взводе. Ушла мысль, уступила место покою леса.
В ботсаду тоже есть озеро с утками. Хлебом их кормить вредно, но Варька взяла им пророщенного овса. А ещё на берегу озера прыгали крошечные лягушата — совсем малыши, с хвостиками ещё даже. Приходилось быть предельно осторожными, чтобы не попередавить молодое лягушиное поколение.

Потом выбрались на улицу, к утиному пруду, скормили уткам остатки овса — правда, тут голуби были тут как тут, проявляли эти Борманы — летающие боровы — свою гоповскую натуру и способность объедать не только белок, но и уток...
Пошли по улице. Рябинки уже теряли зелень листвы к осени. Беловатыми такими делались, странными...

А после пересечения с улицей Учёных пошли наконец и ранетки.

Они остановились у первого же дерева — зря, что ли оно свесило ветки до земли?.. Харона манили жёлтые душистые плоды зимнего сорта голден, Лекс предпочитал рябенькие жёлто-красные макинтоши. А для Варьки нашлась обычная русская, но от этого не менее сладкая и душистая, антоновка. Смотришь на неё — и кажется, что ты осенью на природе, и как у Паустовского в рассказах, по крыше стучат яблоки — перезрели и вот падают теперь. Но падалица самая вкусная — и на варенье, и на шарлотку, и на сидр.

Варька хлопнула в ладоши — и обычные пластиковые пакеты в её руках превратились в настоящие корзины. И никого не удивляло, что почти в центре Академа они собирают с дерева-ранетки сортовые — причём трёх разных сортов! — яблоки. Повезло, ребята! Ну, мы за вас рады!
Дома выяснилось, что у Харона есть свой фирменный рецепт шарлотки, а Лекс умеет печь настоящие штрюделя. Ну чем плохо, если мужчины — семейные же! — умеют и любят готовить?! А уж Варька — по семейному рецепту.

Пироги удались на славу, что Ванька как играющий тренер — помогал Варьке, чего уж там — засвидетельствовал. На запах и Лешка с женой с сыном Виталькой заглянули, и Ванькина мать Ольга Львовна, и даже Мишка Сокол, только что из Москвы вернувшийся, залетел.
Огорчало, что не было за столом Макса. Но Ванька с уверенностью сказал, что Алла, которая в этом мире оказалась его, то есть Вадика Волкова, мамой, тоже сегодня испекла очень вкусный яблочный пирог. А к настоящему августу (а за окном уже снова обгорал от жары июнь), глядишь, и в наш мир Макс сможет выбраться.

Хотя бы пока на пироги.

***

Когда-то, чтобы попасть из Полнолуния во Влад или обратно — из Влада в Полнолуние — нужно было долго идти пешком, внимательно, на пределе возможного напряжения, прислушиваясь к себе: правильно иду?! Ну, или вызвать вертолёт из песни — что тоже поначалу не на раз-два давалось. С Новосибом же у Полнолуния прямой связи вообще тогда не было — только через Влад. Блин, как в песне Воронеж на Влад заменить — два слога выпадает?! О! Можно так: «С пересадкою во Владе от отсутствия прямых поездов»!

А теперь что?! А теперь — всё! Два мира сделались близкими, родными друг для друга — сами собой разумеются, какие проблемы?!

Нужно, подумал Пьеро, посоветоваться с Федором, глаза прикрыл — и открыл их уже у Федьки в избушке. Сидел на хозяйском топчане с неприбранной, как это часто у того бывает, постелью.
Пьеро потянулся, отвалился на топчан, руки за голову закинул. Федька, похоже, в огороде возится, нет необходимости звать, торопить — можно подремать пока, авось какая здравая идея в полудрёме посетит.
Не посетила, ибо и полудрёмы не вышло — Петька элементарно вырубился полностью. И проснулся, когда в сенях опять что-то упало, загремело-загрохотало — ну вот никак не может Фёдор без шумовых эффектов «лягушонки в коробчонке». Наконец хозяин возник в дверном проёме.

— Привет! — Пьеро опять потянулся и сел.

— Привет! — откликнулся Федор, садясь перед открытым окном и ставя на него корзинку с огурцами и помидорами. — Так и думал, что сперва ты явишься, а малость попозже — Алёшенька с Сашкой.

— В курсе? — удивился, но несильно, Пьеро.

— А то!.. — подтвердил Федька. Он внимательно смотрел на Пьеро, руки же словно сами собой чистили овощи. — Неужто думаешь, что мы тут не ощущаем, что с друзьями в соседних мирах происходит?!

— И что? — недовольно нахмурил брови Пьеро. — С Максом несколько дней связи нет — что с ним?

— Не знаю, — пожал плечами Фёдор. — Знаю, что попал он в какой-то отнюдь не соседний мир, с которым связь наладить — не из простых задача, это тебе не с вашим соседним.

— А где этот мир? — не хотелось Петьке верить в то, что Фёдор не больше, чем они сами, знает.

— Где-то совсем в каком-то левом пространстве... — без энтузиазма сказал Фёдор. — В перпендикулярном, можно сказать. В том, которого, с точки зрения нашей условно всеобъемлющей Мультивселенной, и вовсе нет.

— Но ведь связь нужна...

Федор перестал чистить принесённые с огорода овощи, сгрёб их на блюдо и встал.

— Пошли на кухню, — распорядился он. Пьеро нехотя поднялся. — Понятно, нужна, — продолжил он, вываливая овощи в раковину и включая воду. — Но вот он же прорвался в твоё сознание, устроил сеанс телепатии. Значит, мы тоже можем. Сейчас попытаемся, — Федька отрезал два хороших ломтя от лежащего на столе ароматного каравая, шлёпнул на оба по смачному куску душистого тоже деревенского масла — не иначе в студии ССЗ корову держит, пододвинул Петьке блюдо с помытыми овощами — свежими, прямо с грядки, развернул полотенце с травками, укропом да петрушкой-сельдерюшкой — у Пьеро аж слюнки потекли. — Подкрепимся сейчас и попробуем.

Пьеро вонзил зубы в хрустящий огурец, сам Фёдор — в налитой соком большущий — «бычье сердце»? — помидор — и тут же устряпал светлую, впрочем, и так уже не первой и не второй свежести, футболку. Пьеро себе такого никогда не позволяет: координация движений плюс изначальная уверенность, что он не имеет права и не может быть неряхой, а только всегда как только что из-под утюга.

— Ерунда, — сказал Фёдор, оттирая полотенцем томатное пятно на груди. — Давай подкрепляйся и пойдём, — он снова со вкусом откусил от куска хлеба и от помидора, макнул в соль пучок огородной травы и тоже отправил в рот. — Не торопись, не горит.

Наконец с витаминчиками было покончено. Пьеро вылез из-за стола и пошёл на крыльцо — Федька наелся раньше и ждал уже его там.

— Куда идём? — спросил Пьеро, выходя на крыльцо. Фёдор махнул рукой в сторону какого-то странного сооружения — то ли купола импровизированной обсерватории, набранного из треугольников стекла, то ли ещё какого культового сооружения — только Пьеро и во Владе несколько таких видел, вон, к примеру, на вершине сопки Монастырской, и на картинах Кирилла Роландо. Но здесь?.. Зачем?..

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒