Примечание к части. IX. conge.

Примечание к части

Простите меня за Кёнсу < (_ _)>

IX. conge.

Он не смог открыть глаза, не хватало сил даже поднять веки. Словно в невесомости, тело казалось до невозможного легким, ватным. В ушах звенело, мерзкий писк продирал до самого мозга, скребя череп изнутри, и Чанёль был почти уверен, что это звук аппаратов жизнеобеспечения. Перед глазами мелькали картинки его последних секунд: машина, свет фар, встречка, мелькающее на пару с асфальтом небо и боль.

«Бэкхён»

Куда он ехал, зачем так спешил? Полчаса в пробке не сделали бы ему погоды, но он торопился, словно опаздывал, а его ждал кто-то очень важный… очень...

«Бэкхён»

Веки казались чугунными, и потребовалось много сил, чтобы разлепить их и столкнуться взглядом с темнотой. Писк растворился в тишине и вовсе исчез, оставляя Чанёля один на один с... ничем. Вокруг не было ничего, только темнота и тишина, и это пугало.

«Бэкхён»

Его мальчик. Он спешил домой, спешил оказаться рядом с тем, кого любил, рядом с Бэкхёном. Тело само порывается встать, и только поднявшись, Чанёль понимает, что его совсем не сковывает боль. Взгляд скользит вниз, судорожно пытаясь рассмотреть собственное тело, убедиться, что он цел, что все в норме, просто дуракам везет, и он родился в рубашке, но тела словно не было. Только темнота, настолько густая, что не видно даже собственных пальцев рук, и только неуверенные прикосновения к самому себе помогают справиться с наступающей паникой. Руки скользили вдоль любимого бомбера и черной футболки, все как обычно, все так, как перед той аварией, только без теплой куртки, но это ведь мелочи.

Вокруг нет ничего кроме темноты, перед глазами рябит, и Чанёль не знает куда идти, где он, и что делать. Пара неуверенных шагов, но ничего не меняется, только твердый пол неприятно скрипит под подошвой кед. До безумия хочется найти включатель и зажечь свет в этом, не иначе как подвале, но стен все нет, сколько бы он не шел вперед. Чанёль не знает, как далеко нужно зайти, чтобы найти выход, не знает, каким он должен быть, но все равно уверенно идет вперед. Обычно в фильмах так показывают момент выбора человека: «жить или не жить», вернуться назад, или пойти дальше, выглядит слегка нереально, но ему почему-то кажется, что сейчас происходит как-то так же. Что он на самом деле в больнице, и врачи отчаянно борются за его жизнь, а сам он здесь, в прихожей «того света».

Проходил ли Бэкхён через это же, почему выбрал то, как оно есть сейчас? Что должен выбрать Чанёль, чтобы не исчезнуть? Впереди ничего нет, и только темнота вокруг, и даже время замерло в этом месте, словно он движется целую вечность в пространстве без конца и начала. И, должно быть, он на самом деле идет слишком долго, пока в конечном итоге не находит дверь. Немного потертую, старую, точно дверь его комнаты в родительском доме, и рука сама тянется открыть ее, вот только страшно. В груди неприятно жжётся, его тянет туда, тянет открыть ее, войти. Неприятный скрип касается слуха, и Чанёль щурится от бьющего в глаза света. Дурацкий стереотип оказался до смешно реальным. Свет приятно согревал кожу, и тянуло приятным теплом из открытой двери. Туда хотелось идти, вслед за спокойствием, умиротворением, которого порой не хватало в его жизни, за теплом, которого раньше не было. Ноги сами несут туда, переступая порог, почти не колеблясь, словно зачаровано.

«Бэкхён»

Он останавливается, цепляясь пальцами за дверь, пока в груди нарастает комок волнения. А не исчезнет ли он, если пойдет дальше? Что будет там? Очнется он или уйдет окончательно? Что будет делать Бэкхён, один, без него? Что будет дальше?

Чанёль делает шаг назад, а после еще один и еще. Руки бросают дверную ручку, и она все с тем же скрипом закрывается, оставляя парня одного в ставшей такой привычной темноте. Он не уверен, что сделал правильный выбор, не уверен, что сделал его вообще, и что все это не коматозные галлюцинации, просто что-то внутри сжималось, тревога нарастала снежным комом с каждым шагом вперед. А после дверь просто исчезает, оставляя его совсем одного, один на один со своими сомнениями. Ему почти не жаль. Только немного страшно.

Время здесь шло по-другому, оно не ощущалось, протекало мимо. Чанёль не мог сказать, сколько провел здесь, не мог сказать, движется ли он или топчется на месте, в один момент просто опуская руки. Он лежал на холодном полу, который не имел границ, переходя в стены (если, конечно, здесь были стены), в потолок, воздух, самого Чанёля, словно все здесь состояло из темноты, и больше ничего. Веки вновь тяжелели, смыкались, его безбожно клонило в сон, и не было сил сопротивляться. А вдруг его дверью в обратную сторону будет именно сон? И глаза сомкнулись, позволяя ему кануть в очередную темноту, только другую, ту, что была в нем самом, внутри него.

***

Когда он просыпается в следующий раз, перед глазами возникает почти белый, чуть бежевый потолок. Больница. Первая мысль, мелькающая в голове, и Чанёль выдыхает с долей облегчения. Темная комната забывается как страшный сон, и не хочется думать над тем, было ли это на самом деле, или просто его фантазия. Проснулся ли он потому, что остался там, и что было бы, уйди он туда, куда вела та дверь? Он не знает, и знать откровенно не хочет. Уголки губ легко тянутся вверх, и даже хочется засмеяться. Это же надо, какая глупость. Он жив, значит все хорошо, вот только…

– Чанни, - тихий, заметно дрожащий голосок касается его слуха, и глаза вновь резко распахиваются. - Чанни.

Бэкхён сидит на краю кровати, почти нависая над ним, обеспокоенно всматриваясь в испуганное лицо. Его щечки чуть влажные, хотя все такие же бледные. Тонкая ручка тянется к плечу старшего, но он быстро ее отдергивает, прижимая к груди. Бэкхён напуган, и это прекрасно видно в выражении его лица. Чанёль тоже напуган, хотя куда больше обескуражен. Почему Бэкхён рядом?

– Что ты здесь делаешь. - Ёль с трудом опирается на предплечья, пытаясь приподняться, - я же… - Взгляд скользит по стенам комнаты, высокому шкафу, тумбочке, взволнованному мальчишке; все такое привычное, совсем родное, только немного сероватое, словно от плохого освещения. - Что я здесь делаю?

Он лежит на своей кровати, в своем доме. Совершенно целый, и только голова раскалывалась по швам. Он прекрасно помнил все, хотя это и казалось больше похожим на странный сон, и все равно. Что-то было не так. Младший и сам сидел как на иголках, обеспокоенным взглядом цепляясь за каждую эмоцию на лице Чанёля.

– Ты не помнишь, как оказался здесь? - его голос тихий и чуть дрожит. Он и сам не может поверить, сидя здесь, совсем рядом со старшим и не зная, что произошло, как так получилось.

– Вообще. - Чанёль с трудом садится на кровати, взъерошивая торчащую копну волос. Мысли в голове скачут от одного к другому, ни за что толком не цепляясь. - Помню, как домой от родителей ехал, не вписался в поворот слегка и, видимо, вырубился.

«Вот так просто» - Бэкхён не верит своим ушам, неужели все на самом деле случается вот так просто. Без предупреждения, без всякого «может быть», права выбора или шанса изменить все. Разве так должно быть. Не слишком ли это жестоко?

– И все?

– Да, кажется. - Чанёль с трудом отдирает руку от лица, вновь смотря на младшего. - Был там еще бред всякий: комната черная, дверь потертая, странный, одним словом, сон был, - он неловко хихикает, отбрасывая с глаз челку.

Бэкхён помнит это: комнату, дверь с мягким светом, что зовет войти в нее. Помнит, как испугался и бежал, бежал так долго, что ноги онемели, но ничего вокруг не менялось. Темнота была повсюду, и казалось, что она вот-вот поглотит его, сожрет, и он перестанет существовать, но свет все равно пугал многим больше. Он боялся, что войдя в дверь просто исчезнет. Умрет. На самом деле он и так умер, только тогда еще не знал об том, и сделал неверный выбор. Он бежал, пока ноги не ослабели, и он не опустился на холодный пол, давясь слезами и теряясь в забытьи, а после проснулся здесь. За эти шесть лет он сотни, тысячи раз жалел об этом, мечтал снова оказаться в темной комнате просто, чтобы изменить все, сделать верный выбор и уйти. Отпустить себя.

– Почему ты не ушел? - Бэкхён пытался держать себя в руках, но голос все равно срывается на всхлип, и по щекам опять текут слезы. Он так много плачет в последнее время, словно пытается выплакать весь океан, скопившийся за время такой его «жизни».

– Что? - Чанёль и в самом деле теряется от такого вопроса, удивленно смотря на младшего. Тот плачет, и его голос просто сквозит обидой и немного болью, от этого сердце неприятно сжимается, заставляя руку тянутся к Бэкхёну. - Эй, ты чего сопли распустил. - Он слишком поздно вспоминает, что не может прикасаться к младшему, не успевая вовремя отдернуть себя. - Всё же… хорошо…

Широкая ладонь ложится на дрожащее плечико, вместо уже привычных чернящих разводов, и оба испуганно замирают. Бэкхён перестает всхлипывать, поднимая влажные глаза на старшего, в ожидании его реакции. Тот и вовсе перестал даже моргать, неотрывно смотря на свою ладонь.

– Какого… - Чанёль отдергивает руку, смотря на свои дрожащие пальцы, переводя непонимающий взгляд на такого же дрожащего мальчонку. - Я что… я…

В памяти мелькает свет фар, встречка, крыша чужой машины и боль, пробирающая до костей. Он захлебывался собственной кровью. Он… Слезы сами текут по щекам, неприятно собираясь у подбородка, капая на темную ткань джинс. Как так получилось. Почему? А что будут делать его… как он оставит… кого? Кёнсу уже нет в его жизни. Родители? Их, наверное, никогда и не было. Отец и вовсе должен радоваться, его пожелание воплотилось в жизнь в срочном порядке, как и просил – под чертовым бордюром. Сэхун? Только он и остался, только он и был с самого начала, с самой школы. Только он беспокоился, волновался, о своем названном старшем братишке, только он будет грустить, когда узнает. Он утыкается лицом в раскрытые ладони, содрогаясь в беззвучном плаче. Это больно, даже когда ты никому не нужен, даже если во всем мире о тебе думал только один человек, это все равно больно. Словно он так и остался в той черной комнате, закрытый от всего мира, без будущего, без прошлого. Один.

Тонкие ручки неуверенно касаются чужих дрожащих плеч, заставляя Чанёля замереть, проронив тяжелый вздох. Это так непривычно – чувствовать чужое прикосновение, такое легкое, воздушное, расходящееся вибрацией по всему телу. Совершенно не так, как при жизни, по-другому. Бэкхён смелеет, наблюдая, как от его прикосновений успокаивается старший, как затихают тяжелые вздохи, и подается вперед. Чанёль чувствует чуть прохладные объятия, чужое легкое тельце, навалившееся на его спину. Тот тоже дрожит, впервые чувствуя чужое прикосновение, уже забыв, какие они – объятия, и плача с новой силой от того, что теперь он не один. Как бы эгоистично это ни было, Чанёль теперь будет с ним. Всегда.

– Чанни, - младший шепчет совсем тихо, сильнее сцепляя пальчики на чужой груди, прижимаясь как можно ближе. - Чанни.

Старший чувствует неприятную холодную влагу на своем плече – чужие слезы. Бэкхён плачет из-за него, хотя не виноват ни в чем. Плачет потому, что ему тоже больно, тоже обидно, потому, что Ёль был ему дорог. И должно быть дорог до сих пор.

Чанёль неуверенно касается хрупкой ручки, обнимающей его за плечи, привыкая к новым ощущениям: непривычным, чуть холодным, отдающим легкой вибраций в теле. Приятным. Он тянет младшего к себе, заставляя опуститься рядом на постель, цепляясь за его плечи, прижимая как можно ближе к себе. Он утыкается носом куда-то в бледную шейку, всхлипывая, переставая сдерживать себя и позволяя себе просто выплакаться, пока тонкие пальчики перебирают прядки его волос.

Легче стало только к утру, когда солнце первыми лучиками пробиралось из-за горизонта, а дом окутывал свет, мягкий, по-своему теплый, хотя Чанёль все равно чувствовал только холод. Они все еще сидели в постели, обнявшись, прижавшись как можно ближе друг к другу. В голове до сих пор не укладывалось все это, и он старался думать как можно меньше о том, чего не сделал, что хотел бы и что не успел, зарываясь узловатыми пальцами в темные прядки. Они и впрямь были безумно мягкие, совсем не такие, как пожженные краской волосы Ёля.

«– Что бы ты сделал, если бы мог прикоснуться ко мне?
– Я бы обнял тебя. Крепко-крепко».

Чанёль опускает взгляд на взъерошенную макушку разомлевшего в его объятиях младшего и крепче прижимает к себе, утыкаясь носом в копну волос, глубоко вдыхая. Это все так странно. Он только привык к тому, что Бэкхён – что-то недостижимое для него, находящееся за гранью понимания, тактильного ощущения, что-то живущее с обратной стороны вселенной. А теперь он и сам по ту сторону, рядом с ним, греет в своих объятиях, что, естественно, всего лишь образно. Он, кажется, и сам стал таким же холодным как и младший. Должно быть теперь, когда их здесь двое, температура в комнате еще ниже прежнего.

– Ты чего? - Бэкхён шепчет совсем тихо, боясь нарушить то хлипкое спокойствие, наконец воцарившееся в их душах.

– Ничего, вспомнилось просто, - он отвечает так же тихо, почти шепча на ухо, и Бэкхён успокаивается, удобнее устраиваясь в чужих руках.

Вспомнилось на самом деле многим больше. То, как время от времени младший ронял крупицы своих воспоминаний, делясь ими с Ёлем. Бэкхён тогда был один, совершенно один, ничего не понимающий, не помнящий. Мертвый. Рядом с ним не было никого, и он был вынужден привыкать ко всему в одиночку, учиться всему, и в первую очередь принимать себя таким, какой он есть. Он справился, такой маленький и хрупкий мальчишка смог, значит и Чанёль сможет тоже. Тем более он не один.

Дверь в комнату отворилась, и люстра зажглась разливаясь светом по комнате, в которую вошла аджума-хозяйка. Непривычно грустная, чуть взвинченная, она казалась какой-то бесцветной на фоне остальной комнаты, а ее движения немного замедленными, расплывчатыми. Он словно смотрит старый телевизор, с нередкими помехами и неприятной рябью. Бэкхён чуть отодвинулся от груди старшего, ровно садясь в постели, любопытно смотря то на старушку, то на Ёля, следя за его реакцией.

– Теперь всегда будет так… странно? - Он неотрывно наблюдал за женщиной, что осматривала комнату, скользила взглядом по кровати, совершенно не замечая их, и грустно вздыхая.

– Нет, сейчас ты не там, где привык быть, отсюда все выглядит так, - Бэкхён слабо улыбается, смотря, как старушка выходит из комнаты, и Чанёль поднимается с кровати, чтобы пойти за ней. - Здесь ты отдыхаешь от мира живых, набираешься сил. - Мальчик идет следом за старшим, ненавязчиво цепляясь своей ладошкой за его, чувствуя, как Ёль аккуратно сжимает его пальчики.

– Карманная вселенная. - Он помнит, как Бэкхён объяснял это раньше, но даже не догадывался, как это выглядит, представляя совершенно по-другому. Но ему уже нравится это место, здесь легко и даже дышится легче, чем когда-либо раньше.

Они останавливаются на последней ступеньке, удивленно смотря на сидящих в холле людей. Бэкхён даже не представляет кто они, но понимает, для чего они пришли. Чанёль их всех прекрасно знает, вот только… Понимание происходящего приходит слишком поздно, приблизительно в тот миг, когда взгляд натыкается на гроб, стоящий среди венков. Лакированный, из темного дерева, красивый и несомненно дорогой, возможно, даже слишком для такого как он. Рядом его фотография в такого же цвета рамке и свеча. Пальчики Бэкхёна сильнее сжимают его руку, потому что он помнит, каково это – оказаться в подобном месте, толком ничего не зная, еще даже не смирившись со своим новым естеством. Это слишком тяжело. Широкая ладонь крепко сжимает его маленькую ручонку с хрупкими пальчиками, и Ёль делает еще несколько неуверенных шажков вперед.

На диване сидит его мать: бледная и заплаканная, с опухшими от слез глазами, он никогда бы не мог подумать, что именно так она отреагирует на… это. Отца рядом с ней не было, как должно быть и в самом доме, да и Чанёль, если честно, не ждал, и так ведь понятно, что после всего и ноги его здесь не будет. Странно еще, что мать отпустил. Рядом с ней Сэхун, такой же подавленный, с покрасневшими глазами и чертовски бледный, сжимает худыми пальцами мятую сигарету. Подле него сидел мальчишка, смутно знакомый, но очень симпатичный, что нервно сжимал тонкими пальчиками коленку Сэ. Несколько их сокурсников, друг со старшей школы, ребята из группы, с которыми он частенько играл в баре. Они даже принесли его малышку, обмотав гриф чертой лентой. Весьма символично. И Кёнсу, пожалуй, слишком печальный для человека, с которым они все же не смогли стать достаточно близки, так и оставшись по разные стороны «баррикады», в сопровождении своего, скорее всего, уже парня. Хотя, какая Чанёлю разница, он теперь мертв, а еще теперь у него есть Бэкхён, и не просто как призрачное дополнение к новому дому, но и как единственный близкий человек. Несколько родственников, добрая аджума-соседка, что частенько угощала его вкусностями в детстве.

Здесь не было лишних людей, все они так или иначе оставили свой след в его жизни, делали ее чуть ярче, насыщеннее, дарили ему тепло или заботу, хорошие воспоминания, которые теперь заставляют его глупо улыбаться, роняя соленые слезы. Они все скоро уйдут и, должно быть, никогда больше не вернутся в этот дом, оставив его одного здесь. Хотя, разве одного.

Он тянет Бэкхёна к себе, утыкаясь лицом в его макушку, опять плача как чертов слабак, но сегодня ему можно. Сегодня последний и самый важный праздник в его жизни – его похороны. Бэкхён жмется как можно ближе к старшему, крепко обнимая его и плача вместе с ним. Просто отчего-то ему стало горько, и трудно держать это в себе.

Входная дверь отворилась, что было почти не слышно «отсюда», но они все равно обратили внимание, поворачиваясь вместе со всеми. Бэкхён впервые видел его, но ни на миг не сомневался, кто это. Такая поразительная схожесть отца с сыном не оставляет даже шанса на ошибку. Он медленно проходит в комнату, и никто не решается сказать ему и слова, молча наблюдая за мужчиной. Остановившись только у гроба он всего на несколько секунд замер, наконец отворачиваясь и равнодушно осматривая всех присутствующих.

– Пойдем. - Его взгляд остановился на жене, что и вовсе забилась в угол дивана, опустив голову.

– Но ведь еще… - ее голос тонул в тишине, и было непривычно видеть женщину такой подавленной и тихой.

– Какая разница, его все равно зароют, нам там делать нечего, - отец отрезает сухо, а у Чанёля кулаки сжимаются от этого: неужели даже умереть оказалось слишком мало, чтобы получить хоть мало-мальски сносное отношение от отца?

– Это же наш сын. - Слезы вновь катятся по бледным щекам, но изящная ручка тут же стирает их платком. – Это наш мальчик.

– Не помню, чтобы растил ВОТ ЭТО, - мужчина с особой брезгливостью выделяет последние слова, недовольно морщась. - Поднимайся.

– Я хочу проститься с ним, - с трудом выжимает из себя эти слова мать Чанёля, снова всхлипывая, прикрывая рот ладошкой.

Терпение ее мужа и вовсе заканчивается, и он с силой сжимает хрупкое женское запястье в своей руке, заставляя женщину подняться с дивана.

– Мне плевать, чего ты там хочешь, он не заслужил даже малой доли этого. Он получил по заслугам, - мужчина в конец выходит из себя, силком оттаскивая женщину к выходу, переходя на крик, но тут же замолкая и добавляя уже на много спокойнее. - Я рад, что он сдох.

В комнате эхом отдает звук пощечины, а слезы все сильнее стекают по щекам женщины, пока все присутствующие, затаив дыхание, удивленно наблюдают за развернувшейся картиной. Чанёль тоже видит такое впервые, ведь никогда его мать не смела идти против отца. Да, плакала, порой ругалась, но никогда не заходила так далеко. Неужели его смерть отрезвила ее, заставила, наконец, проснуться материнский инстинкт. Пожалуй, лучше поздно, чем никогда.

– Вам пора. - Сэхун первый пришел в себя от всеобщего удивления, ведь знать, что в семье плохие отношения и видеть это своими глазами – разные вещи. - Уходите.

Он почти без труда вырывает руку женщины из чужой хватки, заслоняя ее собой, с долей презрения смотря на отца лучшего друга. Тот лишь недовольно хмыкает и уходит, громко хлопнув дверью. Ей, должно быть, здорово достанется дома, но, кажется, его мать и вовсе не жалеет, слабо кивая в знак благодарности и возвращаясь обратно в комнату. Чанёль благодарен ей, как и Сэхуну, как и всем, кто пришел сегодня к нему. В последний раз.

Он идет следом за ней, опускаясь на пол подле ее коленей.

– Я тоже люблю тебя, мам, - Чанёль улыбается сквозь слезы, даже не пытаясь прикасаться к ней, чувствуя, как рядом опускается Бэкхён, - я знаю, что часто говорил обратное, всегда говорил, но все равно любил тебя, и может быть даже любил папу, хоть и многим, многим меньше. Спасибо, что подарили мне жизнь.

Его голос срывается на всхлип, и раскрытые ладони закрывают вновь влажные от слез щеки. Впервые он говорит ей такое, впервые признается в том, о чем боялся даже думать, храня глубоко в душе, и как жаль, что она не слышит этого. Бэкхён вытирает рукавом слезы и, слабо улыбаясь, встает с пола. Он взял бы Чанёля с собой, но еще слишком рано, он слаб, и ему будет тяжело находиться в мире живых. И вышагивая из своего купола, Бэкхён медленно проходит мимо гитары, задевая кончиками пальцев пару струн, заставляя сидящих в комнате вздрогнуть. Чанёль тоже поднимает взгляд, любопытно смотря на Бэкхёна, который, подойдя к небольшому столику, задувает стоящую на нем свечу. Все с трепетом обернулись в ту сторону, затаив дыхание, смотря на тонкую струйку дыма, что поднималась от потухшего фитилька вверх.

– Как будто сам Ёль, - тихо выдыхает Сэхун, хотя все прекрасно слышно в нависшей тишине, - прощается.

Должно быть, так правильно, так должно быть. Он отпускает их, они его, и все живут дальше, только каждый в своем мире, созданном специально для него. Тонкие ручки Бэкхёна вновь ложатся на плечи старшего, обнимая его, заставляя уткнуться носом в хрупкую мальчишескую грудь, и Чанёль с удовольствием это делает, обвивая талию младшего, сильнее вжимаясь в чужое тельце.

Так должно быть.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 789 10 Следующая ⇒