Примечание к части. VIII. fag-end.

Примечание к части

С 8 марта, мои любимые извращенцы ♡ ＼ (￣ ▽ ￣ )／ ♡

И да простят меня фаны Кёнсу за то, что к нему тут так нехорошо отнеслись (シ _ _)シ

VIII. fag-end.

Бэкхён уже забыл, что такое слезы, последние шесть лет видя их только со стороны. Сейчас по его щекам струились холодные капли, и он не знал, как это можно прекратить, забиваясь в угол в своем временном кармашке, рыдая взахлеб. Он натворил слишком многое, и это вряд ли получится исправить, и, пожалуй, он сделал правильно, что сказал Чанёлю убираться, ведь рано или поздно его влюбленность может стать настоящей любовью, и что тогда? Если он сейчас чуть не убил другого парня из-за ревности, что будет потом, когда это чувство въестся в его разум, пропитает его всего до капли, и даже дышать он будет только Чанёлем. Что он будет делать тогда, когда не сможет отпустить?

Старший пребывал в такой же прострации, понимая, что это не закончится ничем хорошим. Одна сигарета сменяла другую, и не останавливало даже данное когда-то обещание не курить в доме. Он сыпал пеплом на паркет, отбрасывая на пол окурки, и понимал, что погряз намного сильнее, чем думал изначально. Хотя бы потому, что с самого начала сомневался, чью сторону должен принять, все равно приглашая сюда Кёнсу; потому, что когда Су убегал из дома, а Бэкхён растворялся в воздухе, убегая в свой собственный укромный мир, он готов был пойти за Бэкхёном и обнять его. Крепко-крепко, как обещал всего пару дней назад. Понимание этого пугало его не меньше, чем влетевшая в дверцу шкафа табуретка.

Это не любовь, это, скорее всего, даже не влюбленность. Это симпатия, элементарный интерес, ведь нельзя жить бок о бок с человеком, который относится к тебе лучше, чем собственные родители; который ждет тебя по ночам с работы; который выглядит как воплощение твоей самой смелой мечты, и при этом не желать к нему прикасаться. Не желать его, не испытывать чувства благодарности, которое перетекает в желание любить. Прикасаться, целовать, гладить нежные щечки кончиками пальцев, заворачивать по утрам в одеяло и обнимать так крепко, как только можно.

Табуретка вновь летит в противоположную стену, потому что эмоций слишком много, и Чанёль совершенно не знает, куда их можно деть. Он зол сам на себя, потому что отказывался замечать свои собственные приоритеты, в которых Кёнсу, к сожалению, нет. Тот трепет, испытываемый когда-то к старшему, исчез вместе с появлением в его жизни маленького, истеричного фантома.

Бэкхён тоже не знает, что теперь делать. Чувство вины и собственного ничтожества разъедает его изнутри, а только-только утихшие слезы вновь рвутся наружу. Он совершал много ошибок в жизни, и эта, пожалуй, не самая страшная, но именно о ней он жалеет сильнее прежнего. Чанёль все равно уйдет, если не сегодня, так завтра. Повзрослеет, постареет, умрет, и уж точно не застрянет в каком-нибудь доме, как сам Бэкхён; у него впереди долгая жизнь, и она явно никак не должна была пересечься с чем-то вроде него. Это все неправильно, и именно поэтому он должен уйти, и как можно раньше.

Бэкхён «вернулся» только когда стемнело, глубокой ночью, в первую очередь заходя на кухню. На полу валялось множество окурков, смятая, давно опустевшая пачка, и небольшая кучка пепла возле шкафчиков, где, должно быть, Чанёль просидел до глубокого вечера. Бэкхёну на самом деле было стыдно, но просить прощения смысла было немного. Разве Чанёль сможет простить его эгоизм, который все равно никуда не исчезнет? Он с трудом поставил чуть перекошенный табурет на место, выходя в такой же пустой холл, не решаясь идти дальше. Чанёль у себя, он знает это, но боится показываться ему на глаза, боится подходить к двери его комнаты. Наверное, сейчас температура вокруг него еще ниже обычного, это будет трудно не заметить, только если он не спит. Может быть, тогда…

Он очень осторожно проходит в комнату, без труда преодолевая препятствие в виде деревянной двери, и застывает на месте. Чанёль лежит, привычно скрутившись трогательным комочком под одеялом, повернувшись спиной к двери. Почему-то от этого Бэкхёну становится еще более совестно, и он не может подавить в себе желание лечь рядом, как делал это на протяжении всех этих двух недель, что они живут вместе. Он неуверенно подходит к краю постели, цепляясь взглядом за то, как размеренно тот дышит, боясь потревожить, разбудить, разозлить своим появлением.

– Ложись. - Чанёль не видит его, но отчетливо ощущает близкое присутствие. И дело вовсе не в температуре, что даже не успела упасть до нужной отметки. Он просто чувствует Бэкхёна. Так привычно, словно само собой разумеющееся.

Младший вздрагивает, пытаясь определить, чем выдал себя, как смог разбудить Ёля, но тот так до боли привычно, поворачивается к нему лицом, хлопая рукой по пустующему месту рядом. Так же, как делал это раньше, и Бэкхён не может удержаться, мягко опускаясь на постель, и наконец позволяя старшему видеть себя, не прячась под покровом невидимой мантии. Ему ужасно неловко и еще больше стыдно, настолько, что нет сил поднять взгляд на старшего, бездумно смотря куда-то в район его груди.

– Тебе стыдно? - Чанёль шепчет совсем тихо, неотрывно наблюдая за реакцией младшего, и понимая, что стыдно, очень стыдно, по тому, как виновато клонится его мордашка, прижимаясь подбородком к груди.

– Прости меня…

Уголки губ сами тянутся вверх от того, насколько это мило и искренне. Он уже почти не злится, почти простил, и не уверен, что точно сыграло в этом роль: пачка сигарет, впущенная в собственные легкие и выбившая все дурные мысли, или то, что это Бэкхён. Просто его Бэкхён: идеальная «женушка», тот, к кому он привык, тот, кто относился к нему так, как никто. Тот, кто влюбился в него за какие-то жалкие две недели.

Рука сама тянется к взъерошенной макушке. Прикоснуться, приласкать, сказать «ничего страшного» – это кажется таким необходимым, правильным, что где-то за грудиной сплетается тугой узел от нетерпения. Бэкхён вздрагивает, видя, что к нему тянутся, цепляясь взглядом за ласково приподнятые уголки губ старшего, и поперек горла становится удушающий ком, словно вот-вот из глаз хлынут слезы. Снова. Он как завороженный наблюдает за чужой ладонью, что совершенно неощутимо касается кончиков его торчащих волос, что тают темной дымкой, незаметной в темноте, но холодящей кожу. Младший сильнее сжимает зубы, просто чтобы не реветь, потому что готов продать остатки своей души и почувствовать тепло чужой ладони, но та исчезает, мягко ложась на светлую ткань пододеяльника.

– Ты тоже… - Ёль запинается, вдыхая глубже, словно раздумывая над тем, стоит ли идти на поводу мимолетного желания, ведь забрать слова обратно не получится, но все равно выдыхает тихое: - Ты тоже нравишься мне, Бэкхён…

– Правда? - срывается совершенно необдуманно, но так искренне, почти с недоверием.

– Да, - Чанёль кивает, вновь приподнимая уголки губ, - но мы слишком разные, Бэкхён… ты ведь понимаешь это?

«Слишком разные» – младший замирает на какое-то мгновение, но, спохватившись, выжимает неловкую улыбку. Чанёль прав, и он сам это знает, он понимает. Они на разных полюсах, которые состыкуются всего в одной точке. Точке, где нельзя прикоснуться, почувствовать тепло чужого тела, где есть только голос и несуществующий силуэт одного из них. Призрачный, ненастоящий, фантом. У них нет даже шанса.

– Давай спать, ты ведь спишь по ночам? - Вопрос звучит немного неуверенно, и старшему становится чуть неловко. Они вместе уже две недели, живут бок о бок, а он не знает даже такого, казалось бы, элементарного.

– Нет, - Бэкхён качает головой, поворачиваясь на спину, - я не могу спать, сколько бы не пробовал.

– Тогда чем ты занимаешься по ночам? - Чанёль искренне удивляется, ведь ему казалось, что младший ложится рядом именно для того, чтобы засыпать рядом с кем-то, чтобы не чувствовать себя одиноко.

– Я… - он немного смущается, и вовсе поворачивая голову к двери, не зная, куда себя деть от смущения, в очередной раз радуясь, что не может покраснеть. - Я просто лежу рядом с тобой.

Теперь уже приходит черед смущаться старшему, забавно покрываясь румянцем от самых кончиков ушей, и смущенно хихикать. Это немного неловко – понимать, что вот уже две недели кто-то наблюдает за тем, как ты спишь, лежа совсем рядом, на другой стороне кровати. Должно быть, это вовсе не странно – то, что Бэкхён влюбился в него. Шесть лет прошло с того дня, когда кто-то считался с ним, с его существованием, и вот появляется он: тот, кто искренне старается не обращать внимания на то, что Бэкхён не такой как все, стараясь не придавать значения тому, что он очень многого не может. Чанёль часто просит его о помощи, чем-то маленьком, незначительном, вроде выключить свет, или чайник, включить воду, и тот с охотой отзывается на просьбы, выполняя маленькие поручения. Они проводят вместе все свободное время старшего, «вместе» завтракают и ужинают, «вместе» готовят, даже смотрят дурацкие шоу про айдолов вместе. Если Чанёль успел так к нему привязаться, что же тогда происходит с истосковавшимся по чужому вниманию мальчишеским сердечком?

***

– И кофе еще захвати, только без сахара, - Чанёль лениво откидывается на спинку свободного стула, не имея и капли желания топтаться в бесконечной очереди за жалкой чашкой кофе. Для чего же еще придуманы тонсэны, если не для этого.

– Хён, ты не охренел, нет? - Лицо Сэхуна удивлено вытягивается, словно он слышит величайшую глупость в этом мире, он что, в слуги нанимался, чтобы кофе ему носить. - Может, тебе еще и член пососать? - Сэхун обижено фырчит, на автомате сгребая выложенную старшим на стол кучку мелочи. Все равно ведь придется идти.

– Ну, если тебе совсем не терпится, так и быть, можешь, только давай отойдем хотя бы в уборную, - Чанёля даже забавляет то, как тот морщится, не иначе как вникая в смысл сказанного, и порываясь ответить какой-нибудь гадостью, но не находит достаточно обидных слов.

Младший с дуру пинает ножку стула, на котором восседал Ёль, чуть не отправляя того в свободный полет по гладкому линолеуму, но тот вовремя хватается за край стола. Вдыхая поглубже он на ходу подбирал слова, чтобы объяснить маленькому гаденышу, куда и как глубоко ему пойти, но Сэхун вовремя ретируется куда подальше, а точнее – в бурлящую очередь у окошка кафетерия. Прощение теперь придется замаливать тем самым кофе, чтобы и вовсе не получить по мозгам.

Выходные пролетели слишком быстро, так кажется Чанёлю. Он не успел толком привыкнуть к тому, как все сложилось, не успел свыкнуться с мыслью, что Кёнсу теперь не его. Сложно даже представить, что тот о нем подумал, видя в его доме смазливого мальчонку, разодетого как… не очень скромно, одним словом. Он профукал последний шанс наладить отношения, хотя, честно сказать, не жалеет, его мысли уже давно занял другой, осталось только привыкнуть. Бэкхён же, как ни странно, стал вести себя порядком спокойнее и сдержаннее, и тут уж не понять: то ли все еще стыдится за свой поступок, то ли переживает из-за слов, сказанных Чанёлем той ночью. Но так нужно было, так было правильно, им нет смысла питать напрасные надежды.

Взгляд невольно цепляется за знакомый силуэт, мелькнувший где-то возле входа, а после у одного из пустующих столиков у окна. Кёнсу совсем не выглядит как человек, что на днях пережил расставание. Да и с чего бы ему, он весьма оживленно о чем-то переговаривается со смутно знакомым Чанёлю парнем, которого он наверняка где-то видел, но не может вспомнить, где именно. Высокий, хоть и не такой как он, или Сэхун, смуглый, одним словом красавчик, с широкой улыбкой и звонким смехом, достаточным, чтобы было слышно в другом конце кафетерия. В чувства его привел только Сэхун, грузно опустившийся на соседний стул, и запах растворимого кофе, что приятно защекотал ноздри, заставляя отвернуться от парочки у окна.

– Заметил, да? - младший недовольно хмыкнул, разворачивая излюбленный шоколадный батончик. Он фактически ждал того момента, когда дымка влюбленности сойдет, и Чанёль наконец увидит то, чего не замечал все время своей «дикой любви».

– О чем ты? - Ёль как ни в чем не бывало поддевает бумажный стаканчик, поднося его к губам, вскользь поглядывая в сторону окна.

– О Кёнсу. - Сэхун пожимает плечами, жадно откусывая сладость, пытаясь с набитым ртом продолжить, - я ждал, когда ты это заметишь.

– Что замечу?

– То, что он заврался. - Младший откидывается на спинку стула, наблюдая, как недовольно хмурится его хён.

Чанёль ведь на самом деле не замечал ничего. Ему это казалось само собой разумеющимся – наличие личного пространства у каждого, время, которое Кёнсу уделяет себе, своим родителям, друзьям, учебе. Похоже, в этот список входил и еще один пункт, вроде этого смуглого парнишки, что теперь так беззастенчиво сжимал его руку. Ему Су такого не позволял, вечно смущался, прятался в укромных уголках, где никого нет, или на последней парте аудитории, где до них никому нет дела, но никогда так открыто.

«Я нашел того, кто лучше тебя, кто в состоянии заботиться обо мне и удовлетворять мои элементарные потребности, чего ты делать не мог» – так он тогда сказал, когда Бэкхён чуть не впечатал в него табурет. А ведь лучше бы впечатал, как бы плохо ни было так говорить, но сейчас Чанёлю было настолько обидно, что хотелось сделать в равной степени больно и Кёнсу.

– Давно это происходит? - он кивает в сторону воркующей парочки, обжигая кончик языка гадким кофе.

– Ты удивишься. Первый раз я заметил их недели две назад, Инхвон тогда устраивал вечеринку, позвал весь поток. - Чанёль недовольно хмурится, ведь хорошо помнит, как хотел пойти туда вместе с Кёнсу, но тот сказал, что у него много дел и остался дома, соответственно, и Ёль тоже, а тут вот как все оказывается. - Они, скорее всего, тогда и познакомились, весьма тесно познакомились, как я могу судить.

Две недели, чертовы две недели его ни во что не ставили, улыбаясь в лицо, а за спиной… даже не хочется думать, что они делали. Он проводит рукой по лицу, пытаясь унять расшалившиеся нервы. Неужто Бэкхён все это чувствовал, он ведь был прав, воспринимая Кёнсу в штыки, выгоняя, называя шлюшкой. Хотя нет, это глупости, у него просто взыграла ревность и не более.

– Почему ты говоришь это только сейчас? - Челюсти сжимаются сами, от обиды подкатывающей к горлу, и костяшки пальцев чешутся от желания заехать кому-нибудь да посильнее.

– Это были ваши отношения, хён, поглощенный своим влечением, ты бы ни за что не поверил мне, - Сэхун говорит абсолютно спокойно, с любопытством разглядывая «сладкую» парочку, и Чанёль невольно понимает, что он прав. - Я не хотел портить с тобой отношения из-за такого, как он.

Старший тяжело выдыхает, что больше напоминает рык, и подрывается с места, откидывая опустевший стаканчик кофе. Хун и не думает реагировать на это, и сам знает, что буйная натура Ёля так просто не оставит все это, и будет хорошо, если обойдется без кровопролитий. Чанёль вспыльчивый, возможно, даже слишком, и об этом знает фактически каждый, кто хотя бы слышал его имя.

Он показательно закатывает рукава, пробираясь через толпу появившихся студентов, что кочуют от угла к углу в поисках свободного места, но все равно расступаются, при виде столь разъяренного старшекурсника. Все замирают, затаив дыхание, наблюдая за разворачивающейся картиной: как Чанёль подходит к одному из столиков, за которым уже сидят два парня. От него веет злобой и даже мощью, то ли в силу роста, то ли комплекции, но он впервые заставляет Кёнсу испуганно сжаться, сильнее сжимая чужую руку пальчиками, пока по спине бегут мурашки. Такого он не ожидал от слова совсем, надеясь ограничиться проникновенной речью, и то вряд ли, но нет. Чужая рука плавно выскальзывает из сильной хватки, когда Ёль, буквально отдирает смуглого паренька от своего места. Тот, похоже, и вовсе не понимает, какого черта происходит, но когда ему в челюсть прилетает увесистый кулак, вопросы как-то сами собой испаряются. В голове звенит, и он грузно падает на пол, в то время как старший покрывается мурашками от того, что сейчас, судя по всему, с ним случится то же самое. Но Чанёль на самом деле, не такой ублюдок каким кажется, хотя и считает, что это было бы весьма справедливо. Просто не умерла в нем еще та крупица романтики, которая шепчет, что подло бить девушек и хрупких пассивов, как и Кёнсу в данном случае. Но просто так, молча, уйти он уже не может, опираясь ладонью о крышку стола, наклоняясь так близко, как только возможно. Он смотрит в блестящие от влаги глаза и дрожащие, плотно сжатые от страха губы своего хёна. Теперь уже не испытывая ничего кроме обиды и злобы.

– Мерзкая шлюха, - он выдыхает совсем тихо, но в тишине комнаты, наверняка слышно почти всем.

Кёнсу плачет, беззвучно роняя слезы на крышку стола, пока парень, лежащий на полу, все еще не может прийти в себя и понять, какого черта здесь происходит. Чанёль этого ждать не собирается, иначе рискует и вовсе выбить последний дух из того, отталкиваясь от стола, и уходя к двери, где его уже любезно дожидается Сэхун, дожевывая свой батончик. День испорчен безвозвратно.

***

– Бэкки, я дома! - Входная дверь звучно хлопает, и Ёль успевает только моргнуть, как на пороге появляется улыбчивый младший.

– С возвращением, как прошел твой день? - Бэкхён улыбается слишком очаровательно, излучая одним своим присутствием какой-то уют и тепло.

Тепло, которого так не хватает Чанёлю. Он с трудом сдерживает себя, чтобы не потянуться за объятиями, но вовремя останавливает себя. Ему так не хватает этого, чужих ласковых прикосновений, чужого присутствия как можно ближе к себе, особенно сейчас. Он так давно пытался строить нормальные отношения, длящиеся дольше одной недели, имеющие в себе что-то помимо секса, и так глупо провалился. Переоценил, относился слишком хорошо. Перестарался и теперь поплатился. Ему фактически плюнули в душу, и он не знает, чем можно выветрить это мерзкое чувство.

А дома его снова встречает Бэкхён, такой ласковый, добрый, искренний, который улыбается, потому что на самом деле рад, интересуется его делами, потому что беспокоится. Он без труда умудрился занять все мысли старшего, пробраться в его сердце так глубоко, что от Кёнсу остался только тусклый след из обиды и немного злости. Ни любви, ни ревности, ни жалости. Именно теперь он понимает, насколько несправедлив мир, отбирающий у него одно за другим, лишая всего, чего можно было лишить: сначала ребенка, потом подростка, а теперь взрослого человека. Это слишком жестоко. То, чего он так желает, находится так близко и в то же время слишком далеко, в другом мире, к которому он никак не может прикоснуться.

Ёль мельтешил по дому, пытаясь во всеобщем беспорядке откопать любимую рубашку, пока Бэкхён увлеченно таращился в очередное шоу, которое старшему уже поперек горла стояло. Настроение так и не стало лучше, хотя прошло уже полдня с того легкого конфуза в буфете. Он слегка вспылил, хотя и считает весь свой гнев, обрушившийся на ту «шоколадку», весьма справедливым. Чтоб в будущем неповадно было чужое трогать. Хотя было ли «это» когда-то его? Принадлежал ли ему Кёнсу хотя бы один день из всего того времени, что они были вместе? Наверное, нет.

– Хватит мельтешить, что ты вообще делаешь? - недовольно тянет младший, когда тот в очередной раз проносится перед телевизором, заслоняя собой весь обзор.

– Рубашка, темно синяя, с черными пуговицами? - Сухо и по факту, в очередной раз заглядывая под одно из кресел.

– За дверью спальни посмотри, там что-то такое валялось, - фыркает младший, внутри умиляясь тому, как недовольно фырчит Ёль. - Ты куда такой красивый намылился?

– Домой поеду, и я что, совсем дурной вещи за дверь бросать, нет ее там!

– Я тебе говорю, посмотри, там она. - Чанёль пыхтит и недовольно хмурится, но все равно идет наверх, слыша, как следом за ним мельтешит небольшими шажочками Бэкхён. - А дома что?

– Вещи заберу, а то холодно по утрам на остановке топтаться, да и на мотоцикле не поездить, чтоб руки не отморозить. А еще хочу гитару забрать, правда не придумал еще как все это уместить на свою малышку, – Ёль тянет задумчиво, но тут же сдавлено матерится под задорный смешок доставая рубашку из-за двери.

Выглядит она, откровенно, как из задницы, и он даже не ленится пойти и выдрать гладильную доску, сокрытую в шкафу. Бэкхён довольно улыбается, смотря на то, с каким трудом Ёль орудует утюгом, все норовя прижечь себе ладошку. Он бы с удовольствием помог, имея за душой жалкую крупицу опыта в этом деле, но, увы, об этом нет и речи.

– Гитара! А ты сыграешь для меня что-нибудь? - Глаза младшего словно светятся изнутри от предвкушения.

Как часто он тайком читал песни старшего, когда тот забывал закрыть тетрадь, или засыпая прям так, в процессе написания, за столом или на диване. Он долгое время не мог понять, как в таком странном, совершенно необычном парне смогло уместиться столько разных граней: такой пугающий, суровый, неординарный настолько, что может жить бок о бок с ним, с Бэкхёном, в то же время такой ласковый и романтичный. Чанёль идеальный, в глазах Бэка он именно такой, и с каждым днем становится все сложнее просто смотреть на него, не имея возможности быть хоть немного ближе.

– Сыграть? - Ёль невольно смущается, вспоминая одну из своих последних песен. - Да, у меня есть кое-что особенное, как раз для тебя. - Губы невольно расплываются в улыбке, когда в памяти всплывают строчки, немного сопливые или даже ванильные, но искренние.

Бэкхён стал ему на самом деле важен, на самом деле дорог. Он особенный. Чанёль не соврал бы, назвав младшего своей единственной семьей. Своим… возлюбленным? Пожалуй, да. Если бы не одно небольшое «НО», которое не даст им ни шанса.

– Особенное? - Кажется, от восторга даже температура вокруг Бэкхёна становится чуточку теплее, что не укрылось от внимания старшего, заставляя его еще больше смущаться.

– Узнаешь, когда приеду, - его щеки непривычно горят, наверняка покрываясь легким румянцем, и Ёль спешит натянуть рубашку поверх домашней футболки, чтобы было теплее, и направиться к выходу. - Я быстро, так что не скучай!

Младший так же смущенно хихикает в ответ, топая следом, чтобы как и обычно проводить Чанёля. Это уже вошло в привычку – быть рядом как можно чаще и сходить с ума. Он как наркотик, когда хочется получать больше с каждым разом, но чем «выше дозировка» - тем тяжелее становится. Такая непривычная смесь счастья и отчаяния была для него в новинку, но Бэкхён готов был терпеть это еще долго, тщательно вычленяя в этом коктейле все самое лучшее, сохраняя как можно глубже в памяти, как самое хорошее, что было в его жизни.

Чанёль тоже следовал этому правилу. Даже не обращая внимания на то, как пытается запомнить те нередкие моменты, когда сердце дрожит в груди, и хочется плакать от того, что он, кажется, счастлив рядом с этим маленьким, очень шумным и до боли искренним мальчишкой. Его Бэкки.

Ветер неприятно холодит, словно проскальзывает под ткань легкого бомбера, касаясь кожи острыми иголочками прохлады, и даже привычно теплый шлем мало спасает от холодного потока в лицо. Свой отпечаток несет и то, что уже вечереет, и на улице становится все холоднее, что на большой скорости ощущается сильнее. За долгих сорок минут дороги ему хочется выть, и зуб на зуб не попадает в прямом смысле этой фразы, до того он замерз, и даже не удивится, если завтра сляжет с температурой, но отказываться уже поздно. Особенно сейчас, стоя под дверью собственного дома, сжимая задубевшими пальцами ключи, и не решаясь открыть ее. Сил так и не хватило, просто явиться туда, словно ничего и не было, и его решимости хватило только на короткий стук.

Дверь открыли почти сразу. Совершенно такая же, как и обычно, его встретила мать, с совсем легкой улыбкой на губах и скрытой радостью во взгляде. Она так и не позвонила ему ни разу, и здесь наверняка не обошлось без отца. Тот совершенно спокойно мог запретить ей делать это, да и сам Чанёль не хотел, не было сил слышать голоса родителей.

– Минён, кто там пришел? - в коридоре показался его отец, тут же хмуря брови, стоило только наткнуться взглядом на обесцвеченную макушку, взъерошенную от мотоциклетного шлема. - Какого черта ты приперся? Учти, если просить прощения, лучше убирайся сразу.

– Я заберу свои вещи и уйду, - Чанёль недовольно шипит, начиная жалеть о том, что не пришел хотя бы в середине рабочего дня, когда никого нет дома.

Отец долго всматривается в его совершенно безэмоциональное лицо, в итоге надменно выдыхая и уходя в глубь дома. Чанёль воспринимает это как разрешение и берет на себя смелость зайти на порог, тут же уходя в свою комнату. Вещи почти без разбора летят в небольшую спортивную сумку, с расчетом на то, что придется захватить еще и гитару, а теплая куртка тут же натягивается на тело. Мать скромно стоит в дверях, с какой-то грустью наблюдая за сыном.

– Ты живешь у Сэхуна? - все же решается спросить она, совсем тихо, словно, чтобы не услышал отец.

– Нет, я снял домик на окраине, - Ёль бросает, почти не задумываясь над смыслом слов.

– А еда? Ты хорошо питаешься? - Голос женщины так и сквозит беспокойством, а Чанёля начинает воротить.

Зачем делать это, если последние двадцать лет их вообще мало что интересовало в его жизни. Зачем делать это страдальческое лицо, если им в пору радоваться: он точно не вернется, не сядет на шею, не будет позорить их и отбирать драгоценное время.

– Да.

– И ты… - она запинается, неловко оглядываясь назад, проверяя нет ли рядом ее мужа, - ты так и не передумал…

– О чем ты? - Ёль бросает на нее удивленный взгляд, совершенно не припоминая, что он должен был переосмыслить, и что передумать.

– Ты все еще… с тем парнем. - Его мать неловко опускает глаза, и, не иначе, как из-под земли, за ее спиной вырастает отец, тоже ожидая услышать ответ.

Чанёль недовольно сжимает челюсти, чтоб не ругнуться. В нем бурлит обида и отчасти злоба. Все эти вопросы были заданы только ради того, чтобы сейчас спросить вот это. Им так важно с кем он спит? Конечно, да, это же «о великая» репутация. И отец за женской спиной точно так же сжимает челюсти и кулаки, в ожидании хоть одного слова от сына. Он, конечно же, и так прогнал его еще тогда, в тот чертов день, но ведь этот упертый мальчишка еще может все исправить, измениться, отбросить свои безрассудные дурости и попросить прощения. Они простят его, конечно простят, ведь он их кровь и плоть, их ребенок. Правда, Чанёль не готов просить прощений, он вообще не готов возвращаться домой. Хотя, какой дом, его дом там: на тихой улице с тусклыми фонарями, с низенькой калиткой и странной аджумой-соседкой, его дом с Бэкхёном, а не здесь.

– Нет, - он выдыхает почти с шипением, но тянет губы в гадкой улыбке, которая не дает родителям вздохнуть с облегчением даже от желанного ответа. - Уже с другим.

– Ублюдок, - голос отца безумно похож с голосом Чанёля, и мать вздрагивает, слыша его из-за спины.

– Правда, этот немного младше, ему только-только шестнадцать, - он уже не может остановиться, войдя в раж, видя искаженные отвращением лица родителей, которые совершенно не ждали ничего подобного. - Зато такой хрупкий, и удобно помещается в объятиях на узкой постели, - он врет не моргая, с упоением представляя, как на самом деле мог бы обнимать Бэкхёна, спать с ним в обнимку, а не просто рядом, и улыбается. - Мы живем вместе последние две недели, правда, замечательно?

Издевка нарушает все допустимые границы, но Чанёль даже не удивляется, когда терпение отца заканчивается, и тот с размаху ударяет его в скулу, только теперь он не будет молча принимать удары. Мать кричит и просит их перестать, совсем как в прошлых раз, но ее снова не слышат, ударяя по самому больному, не жалея друг друга.

– Тварь, почему ты не сдох еще в детстве, когда пользы от тебя было больше чем вреда. Неблагодарная сволочь! - Удары сыплются один за другим, но Чанёль все равно смеется в лицо старшему, разбавляя кровь из разбитой скулы слезами.

Ему не больно, почти нет, по крайней мере, не телу. Ему больно, что все происходит вот так, но он сам в этом виноват. В отношениях с родителями, кто не давал ему относиться по-человечески и пойти им на встречу? Собственная глупость. В отношениях с Кёнсу тоже виноват только он. В том, что его жизни перманентный пиздец, ведь он столько раз мог все исправить, но ни разу этого не сделал, даже не попытался, и теперь пожинает плоды.

– Я ненавижу вас, как же я вас ненавижу! - все равно срывается с его губ, по которым приходится очередной удар.

И как в давно заготовленном сценарии, он снова вылетает за дверь фактически с пинка, больно ударяясь о асфальт, сплевывая кровь на газон. Сумка, и даже гитара, все, что он собрал, летит точно в него, как в прошлый раз кеды. Это смешно до безобразия, и все равно обидно.

– Надеюсь, что после того, как ты уйдешь, ты сдохнешь под каким-нибудь бордюром, как и полагается такому отбросу как ты! - чеканит отец, захлопывая за собой дверь.

Чанёль все равно смеется, лежа на земле и смотря в покрытое звездами небо. Это все уже не важно. К черту их. Вопреки всем их словам он будет счастлив, и у него будет отличная жизнь. Они не дождутся, чтобы он так просто сдался. Он обязательно доучится и найдет постоянную работу, из него получится отличный композитор, а потом он найдет себе девушку и женится, или познакомится с каким-нибудь милым парнем, или… или отдаст всю свою жизнь маленькому, взбалмошному, но самому милому в мире. Его мальчику, его Бэкхёну, который любит его так искренне и чисто.

Улыбка невольно касается губ, а из головы все не выходит его образ, и это заставляет сердце в груди трепетать, словно он первоклассник, влюбившийся в преподавательницу. Это, пожалуй, самое прекрасное чувство, которое он испытывал, и, должно быть, стоит поторопиться. Вернуться скорее домой, к себе домой, чтобы сказать об этом Бэкхёну, сказать, как он важен ему, и как дорог. Что он самый особенный для Чанёля.

Сумка с вещами и гитара кое-как умащиваются на его «малышке», чтобы не потеряться по дороге, и на голову водружается теплый шлем. В этот раз ехать намного теплее и приятнее, и не смущает темнота, так невовремя опустившаяся на город. Вопреки всему, Чанёль чувствует себя свободным. Из-за родителей ли это, или из-за того, что он наконец смог признать себе всю важность в его жизни младшего, но факт остается фактом. Чанёль счастлив.

Он с трудом выруливает из переполненного шоссе, забитого автомобилями, ведь сейчас самый час пик, и он на самом деле рад, что его транспорт – маневренный мотоцикл, а не автомобиль, на котором он простоял бы в пробке с пару часов как минимум. Ему оставалось объехать всего пару машин, а после поворот через встречку, на узенькую дорогу, где через пару километров начнется его уже такой родной поселок. Чанёль только выворачивает на встречную полосу, прибавляя газу, чтобы быстрее проскочить, но что-то идет не так. Глаза нещадно слепит свет чужих фар, а уши закладывает от визга шин. Чисто интуитивно, он выжимает газ на всю, желая поскорее проскочить и не быть сбитым каким-нибудь безбашенным водителем (которым, в принципе, является он сам), но не рассчитывает поворот. Мотоцикл влетает в одну из машин, едущих навстречу, и тело безвольно отрывается от мягкого сидения. Все идет кругом, а сердце замирает в груди от ужаса того, что все это может закончиться отнюдь не хорошо, и он падает на землю, проскользив вдоль крыши чужой машины. Острая боль пронзает шею, а перед глазами темнеет, и безумно хочется откашляться, словно он упал не на землю, а на дно глубокого озера, и вода быстро наполняет его легкие, не позволяя вдохнуть. Почему-то в мыслях мелькает страшное осознание того, что он умирает, и глаза смыкаются, на последних импульсах вспоминая, что дома его ждет Бэкхён. Он ведь обещал приехать пораньше, а теперь… приедет ли вообще? Его мальчик, он ведь так ждет его дома в одиночестве…

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 10 Следующая ⇒