V. haze.. VI. rapprochement.

V. haze.

– Ты, кажется, немного не понял правила нашего соглашения, - все с той же легкой улыбкой выдыхает мальчишка, а Чанёль покрывается мурашками от того, каким нежным кажется его голос.

Он спрыгивает со столешницы, оказываясь до безобразия низким, маленьким, и таким… очаровательным. Все призраки выглядят так соблазнительно, или этот мальчишка просто маленький дьяволенок, суккуб-искуситель? Чанёль наблюдает за ним не моргая, боясь лишний раз вдохнуть, ведь видеть воочию нечто столь невероятное - это… страшно. Он пятится назад с каждым шагом призрака ему навстречу, пытается оставить между ними спасительную, как ему кажется, дистанцию, но лопатки касаются стены, чувствуя шероховатый рисунок обоев. Легкие сводит, и он совершенно не знает, в какую сторону нужно бежать, чтобы укрыться от этого, но мальчик не дает времени на раздумья, быстро сокращая расстояние между ними. Ему приходится чуть встать на носочки, чтобы быть лицом к лицу с человеком, что так нагло вторгся в его жизнь. Кожу холодит ставший таким привычным ветерок, что, должно быть, всегда сопровождает этого мальчика. Он тянется к Чанёлю как можно ближе, оставляя между ними лишь несколько сантиметров пространства, в котором даже нет кислорода, чтобы вдохнуть. Ёль чуть подгибает колени, сам не зная, зачем, хотя, скорее от того, что они просто не держат его. Очень хотелось бы сделать вид, что это обычный мальчишка, пробравшийся в его дом, натворивший беспредел, соседский забияка, но что-то не дает этой мысли даже зародиться во встревоженном мозгу человека. От него веет чем-то необычным, нагоняющим страх; вокруг него совершенно нет кислорода, и эфемерное тело отдает неестественным холодком. Должно быть, такое пугающее ощущение пустоты встречается только там, где сверкают мириады звезд, совершенно нет воздуха, и только холод может объять тебя. Этот мальчонка словно маленький кусочек открытого космоса на земле - такой же невероятно красивый и пугающий. Такой же пустой и несуществующий, как свет звезды, иллюзии которой не должно существовать, но которая находится всего в паре сантиметров от лица человека, обжигая его губы ледяным дыханием, смотря точно в глаза.

Кажется, что это длится уже не первый час - они просто смотрят друг на друга, заглядывают в чужие глаза, где-то теплые, живые, все еще испуганные, где-то затянутые мраком, с редкими вкраплениями звезд в глубоком зрачке, обрамленном чернящей радужкой. Призрак всматривается в чужое, такое забавное лицо, искаженное страхом, и это заставляет его чуть грустить, он не хотел так сильно пугать, только не этого странного парня, который совсем не боится его, а точнее, делает вид, но даже так. Он очень смелый, а еще красивый и такой высокий.

Тонкая ручонка словно сама тянется к теплой коже лица, желая ощутить ее подушечками пальцев, провести к острому подбородку, коснуться мягких губ. Почувствовать. Ему так не хватает чужого тепла, не хватает прикосновений, возможности ощущать других. Кто бы мог подумать, что в жизни может не доставать таких простых вещей – человека рядом. Чанёль сжимается в предвкушении, нервно сцепляя челюсти, и просто ждет, потому что шевелиться до безумия страшно, точно так же, как и парень перед ним, наблюдает, затаив дыхание. Последние сантиметры тают между его кожей и наверняка холодными пальцами мальчишки, но те, словно дымка, тают на глазах, оставляя за собой еле заметные черные разводы. Рука неощутимо скользит мимо, почти проходя сквозь человека, исчезая на долю секунды, превращаясь в темнящее облако. Мальчишка разочаровано выдыхает, сжимая только-только появившиеся из дымки пальчики в маленький кулачок, и вновь разжимая. Он выглядит таким грустным, словно ожидал чего-то кардинально другого. Так оно на самом деле и есть, он ждал, что единственный человек, который не убегает от него, сверкая пятками, сможет подарить такое необходимое, давно забытое тепло. Но, похоже, не в этот раз. Он опускается на полную стопу, делая небольшой шажок назад, позволяя человеку перед собой наконец вдохнуть, что тот и делает, глубоко дыша, словно пробежал целый марафон. Чанёль до сих пор чувствует странный холодок на щеке, что должен был быть прикосновением, но стал лишь легким дуновением ветерка. Это всё странно. Тишина сгущает воздух, делает его тягучим и липким, что становится вновь тяжело дышать, и начинает кружиться голова. Мальчишка опускает глаза в пол, всего на пару долгих секунд, и резко поднимает все тот же игривый, отчасти томный взгляд на Чанёля.

– Я не давал тебе разрешения таскать сюда подобного рода дрянь, и уж тем более не давал согласия на однополые совокупления на кухонном столе! - мальчик чеканит уверенно, и звонкий голосок приятно стелется в тишине комнаты, лаская слух.

– Чего? - скорее высвистывает, нежели проговаривает Чанёль от того, что легкие все еще находятся в сжатом состоянии и больше напоминают сморщенный персик по ощущениям, чем здоровый орган.

– Глухой, да? - Аккуратная бровь скептически изгибается, чуть скрываясь за черной челкой, и мальчишка фыркает, наблюдая, как эмоции его милого квартиранта сменяются из недоумения к возмущению. - Или тупой?

– Ах ты мелкая язва! - В мозгу словно кто-то выключил рубильник здравого смысла и стер кратковременную память, потому что Чанёль, как последний идиот, порывается вперед, пытаясь схватить мальчонку за грудки.

Его руки исчезают в темной дымке, а мальчик делает шаг назад, чтобы и вовсе не исчезнуть на пару долгих минут из-за длительного нарушения его «призрачной целостности» – так он сам себе это объясняет. Не сказать, чтобы это было больно или неприятно, просто потом, появляясь где-нибудь в другой части дома, он чувствует себя потерянным и совершенно опустошенным. В такие моменты даже ему становится холодно, тому, кто уже очень давно не чувствует совершенно ничего. Чанёль и сам чуть отшатывается, когда его руки проходят сквозь чужую грудину, словно внезапно опомнившись. Ему и впрямь до сих пор сложно осознать, что перед ним не просто мальчишка, а давно умерший ребенок.

– Больше так не делай, - юный голосок звучит неожиданно строго, холодно, и Ёль, совершенно не задумываясь, кивает, смотря на свои чуть дрожащие пальцы.

Чанёль устало оседает на стул, переводя все еще отчасти не верящий взгляд на мальчонку перед ним, цепляется за каждую мелочь, даже выражение лица, в ожидании, когда ему скажут, что все это просто шутка. Мальчик этого сказать не может, садясь по другую сторону стола, с любопытством смотря на человека. Тот очень нравится ему: он забавный, смешной, и наблюдать за ним намного интереснее, чем за людьми, которые снимали этот домик раньше. А еще он не боится и больше не пытается убежать, даже поблагодарил утром за найденный рюкзак. Мальчик еле заметно улыбается своим мыслям, скромно тянет уголочки губ вверх, ведь он очень хочет понравиться Чанёлю. Он хочет подружиться, ведь у него так давно не было друзей.

А у старшего мурашки по спине от легкой улыбки маленького фантома. Она не выглядит пугающей или грозной, совсем нет, но и доверия почему-то не вызывает. А ведь мальчик перед ним совсем ребенок, хоть до этого и пытался казаться взрослым и уверенным в себе, маленькой язвой или даже стервой, но сейчас он больше походит на маленького щенка. Его глаза искрятся плохо сокрытой радостью, а улыбка так и хочет растянуться на всю довольную мордашку, словно он задумал что-то невероятное, фееричное, что-то, после чего Чанёлю точно не жить. Но он настойчиво отгоняет эти мысли, ведь кем бы тот ни был, сейчас он выглядит слишком безобидным. Память как на зло подбрасывает картинки прошедших ночей, как эта самая «безобидность» гоняла его по всему дому, роняла люстру на него, а его с лестницы, и в довершение, устроила здесь призрачный апокалипсис, дабы выпроводить Кёнсу. И, черт возьми, бедный Кёнсу… Перед ним придётся извиниться, причем очень хорошо извиниться и как-то это объяснить, но это он придумает потом.

Для него все это слишком сложно, и даже столь любимые Сэхуном хоррор-фильмы в реальной жизни оказались бесполезны. Молчание тянется безбожно долго, и мальчик в самом деле задумывается, не уснул ли часом старший, забыв прикрыть глаза, ведь даже моргает он ну уж слишком редко. Словно и вовсе выпав из реальности, Чанёль приходит в себя буквально за пару секунд до того, как призрак всерьез решает уронить на него какое-нибудь маленькое блюдце, чтобы и очнулся, и не сильно больно было. Ёль более осознанно оглядывает сидящего перед собой мальчика и все еще не может поверить сам себе, ведь тот выглядит совершенно нормальным, кроме того, что не может прикасаться к предметам и другим людям. Он поднимается со стула, заставляя фантома чуть хмуриться, ведь тот даже не знает, чего стоит ожидать от человека, а уж этот-то, без сомнений, может сделать очень многое и безрассудное. Но Чанёль лишь медленно подходит к плите, включая чайник. Вот так просто, доставая полюбившуюся ему чашку объемом в пол литра и засыпая в нее три ложки растворимого кофе. Мальчик сидит все так же неподвижно, наблюдая за человеком: как он заливает порошок кипятком, долго размешивает и чуть тяжело вздыхает, поворачиваясь и вновь натыкаясь взглядом на призрака. Он будто ждал, что тот исчезнет, окажется плодом его воображения, больной фантазии. Но снова нет.

Из заднего кармана джинс выскальзывает чуть измятая пачка сигарет и темный, коричневый фильтр сжимают влажные губы. Не сказать, чтобы Чанёль имел с этим проблемы, но иногда «баловался», когда нервишки шалили, а сейчас кажется, что вся его нервная система уже просто накрылась.

– Мне не нравится, когда кто-то курит в доме, - мальчик вновь обращает на себя внимание, но в этот раз говорит тихо и даже как-то виновато, хотя его взгляд из-под опущенных бровей лишний раз подчеркивает, что говорит тот совершенно серьезно.

– Вот как, - Чанёль только и может, что изогнуть бровь, пристально смотря на насупившегося мальчишку, и поражаться самому себе. Кто бы мог подумать, его строит какая-то малявка. Но сигарету все равно тушит о небольшое блюдце, оставляя на нем щепотку пепла и почти целую сигарету. А ведь какая трата денег – это же не дешевая отрава, а настоящий табак.

Кофе заканчивается достаточно быстро, но мальчишка, казалось бы, уходить никуда и не собирается. Он все так же продолжает наблюдать за старшим, но уже скорее с интересом в глазах. Наблюдает, как тот долго и усердно намывает чашку, просто потому, что совершенно не представляет, чем себя занять, а вот так сидеть в тишине под чужим пристальным взглядом как-то не хочется, но тот все равно не исчезает. Даже когда Ёль перемещается в свою комнату наверху, мальчик ненавязчиво следует за ним, вьется маленьким хвостиком, останавливаясь только у двери. Ему очень хочется пойти за старшим, но это кажется уже слишком - все же сейчас тот видит его. А даже если бы и не видел, он уже заметил эти небольшие климатические перемены, появляющиеся с присутствием поблизости призрака. В первые дни он не отходил от старшего ни на шаг, даже сидел на краю его кровати, пока тот спал. Все пытался напугать его достаточно сильно, чтобы он ушел, но тот даже и не думал; а потом мальчик начал привыкать, всего за каких-то пару дней. Но все равно продолжал делать пакости, хотя уже скорее ради интереса: как много у Чанёля терпения, как долго он будет делать вид, что все в порядке и ничего не происходит. Но на практике оказалось, что у самого призрака терпения куда меньше. Да и откуда ему вообще взяться, когда в твой дом приводят какую-то потаскушку и сажают на столешницу твоей кухни. Скажите спасибо, что он вообще этому пучеглазику черепушку не расколол, а ведь мог бы. Наверное. Он и сам еще не пробовал, но ведь учиться никогда не поздно, а тут такой подопытный.

Мальчик послушно сидит на диване в гостиной, сосредоточенно катая вазу по журнальному столику, пока Чанёль наверху бьется головой о подушку, пытаясь вбить в себя новое представление о вселенной, взамен тому, которое ему сегодня раскололи на кусочки. В его гостиной сидит призрак, и… и кажется, что-то там разбил, но идти и проверять как-то лень. Уже только поздно вечером, выйдя наконец из своей комнаты, Чанёль нашел разбитую вазу у журнального столика и развалившегося на диване мальчишку, что смотрел чуть виновато.

– Почему ты можешь разбивать предметы, но убирать за собой не можешь? - недовольно бурчал старший, закидывая осколки фарфора в урну под недовольное сопение со стороны дивана.

– Чтобы телипать стекляшку туда-сюда много ума не нужно, нужна энергия, сильные эмоции, например, а аккуратно переложить предмет – очень трудно, нужно сосредотачиваться и тратить много сил. - Мальчишка обижено сопит, потому что ему немного стыдно – все-таки он не специально, просто не удержал, и теперь на него смотрят как на дитя малое, а ведь он уже давно не ребенок. - А у меня их сейчас совсем нет, - сам не зная, зачем, добавляет он. Просто очень хочется говорить, много говорить, ведь он так давно молчал.

– И куда же ты их интересно дел, - фыркает Ёль, уповая на дневной погром, который тот учудил, и который оказался лишь дурацкой иллюзией, забрасывая в ведро последний крупный осколок и приступая сметать те, что помельче.

– Я нашел твой рюкзак и аккуратно положил его на стол, - мальчик отвечает совсем тихо, даже смущенно, отводя лицо в сторону, словно пытаясь скрыть румянец на щеках, да только те все так же бледны, как и обычно. Призраки ведь не краснеют.

Чанёль предпочитает промолчать, тщательно сметая последствия чужого ребячества на пестрый розовый совочек. Он уже отблагодарил его, а учитывая, сколько этот малец трепал ему нервы, он и этого не заслужил. Так думает Ёль, хотя его все же подмывает сказать очередное «Спасибо», но он терпит. А мальчик после этого, и впрямь ощутив себя провинившимся, уже не пытался следовать за старшим везде, даже когда тот долгие полтора часа гремел посудой на кухне.

Ужин откровенно не шел – подгорела даже яичница, и в общем, куда больше продуктов он попросту испортил, время от времени погружаясь в свои мысли и окончательно забывая о том, что на плите что-то активно жарится. Он то и дело переводил взгляд на раскинувшегося на диване мальчонку, и пожалуй, единственный вопрос, который его сейчас на самом деле волновал, так это: «Почему он не падает с дивана? ». Призрак не мог прикасаться к нему и не мог трогать вещи напрямую, меняя их расположение в пространстве какими-то своими призрачными телепатическими-способностями. А с дивана не падал. Хотелось спросить, очень хотелось, но Ёль терпел, в конце концов, вдруг это нетактично – задавать такие вопросы. Он уже почти свыкся с этой мыслью и теперь наличие в доме призрака его почти не пугало. В конце концов, убивать его, кажется, не собираются, да и выглядит он вполне адекватным, безобидным, такой себе домовенок. Почему бы и нет.

Все же выбросив энную попытку ужина в урну, к разбитой вазе, Чанёль достал очередную сигарету из пачки, сжимая фильтр губами, но, вспомнив слова мальчишки, вздохнул и направился к входной двери. Тот, заметив, что старший идет в коридор, увязался следом, все еще чуть держа дистанцию. Он думал, что Ёль пойдет в магазин или еще куда, ведь в доме вряд ли остались продукты, судя по запаху гари, туманом собравшемуся в комнатах. Но старший даже не стал обуваться, открывая дверь, собираясь закрыть ее снаружи, но наткнувшись на любопытный взгляд маленького фантома, что выглядывал из-за дверного проема, все же оставил ее открытой. Оседая на узкий бетонный порожек, он протягивает ноги дальше на дорожку, потягиваясь в спине, разминая затекшие плечи, и уже здесь поджигая сигарету. На каких-то коротких две минуты ему наконец стало спокойно. То ли свое дело сделал крепкий табак, теплом растекающийся по венам, то ли холодный вечерний воздух и уютный сумрак, что опускался на город, скрывая всю суету. Хотя какая суета в этой богом забытой окраине. Пусть здесь и не так далеко до города, этот район кажется и вовсе отрезанным от остального мира, а ведь так оно, должно быть, и есть, вряд ли же в центре в домах живут мальчики-призраки.

Сзади послышались коротенькие шажочки, и Ёль думал, что призрак сейчас усядется рядом, словно и вовсе маленький ребенок, которому интересно посмотреть, чем живут взрослые, но шаги остановились за его спиной. Только через пару глубоких затяжек Чанёль все же решил обернуться, чтобы увидеть сидящего в дверном проеме мальчика, у самого порожка, так забавно обнимающего собственные бедра, уложив подбородок на согнутые колени. Не хотелось признавать, но он и впрямь все еще ребенок, стоило ему почувствовать, что старший его не боится, как тут же стал виться за ним хвостиком, наблюдать, но все еще не позволять себе подходить слишком близко или говорить без надобности. Словно дозировал свое присутствие, позволял привыкнуть, в конце концов, смириться.

Наверное, Ёль первый за все шесть лет, кто не убегает, сломя голову, завидев его, и не падает замертво в коридоре. А он ведь все еще ребенок и наверняка же не по своей воле оказавшийся в таком положении, когда все от него отвернулись, забыли, а те, кому он показывается, крестятся и убегают. Должно быть ему очень одиноко. Если и вовсе не больно жить самому по себе, в своей маленькой, никому не видимой вселенной.

– Эй, - Чанёль смотрит куда-то вперед, далеко за низенькую калитку, за крышу противоположного дома, куда-то в видимый свод неба, и томно выдыхает едкий дым. - Тебя как звать-то, несчастье?

– Бэкхён, - шепчет мальчишка сзади, но в тихом голосе отчетливо ощущается его легкая улыбка. Кажется, Чанёль не прогадал с тем, что ему здесь очень одиноко. - Бён Бэкхён.

– Давай дружить, Бён Бэкхён. - Ёль поворачивается в пол оборота назад, не глядя туша сигарету о холодный бетон, и улыбается такому светящемуся от радости мальчишке.

***

Будильник жалобно скулит где-то на тумбе, заставляя Чанёля морщиться во сне, заползая с головой под одеяло. Просыпаться не хочется смертельно, потому что этой ночью он слишком долго не мог уснуть, и теперь веки категорически отказываются открываться, даже не смотря на мерзкий писк в ушах. Ёль тянет руку к тумбочке, пытаясь вслепую нащупать дьявольский аппарат, но тот затихает и сам. Единственное, что Чанёль хочет сейчас спросить, так это: на какой чёрт он вообще орал субботним утром в законный выходной. Под одеялом воздуха слишком мало, а еще безумно жарко, настолько, что глаза начинают слезиться, или это от недосыпа, тут уж не разберешь. Это заставляет его высунуть лицо из-под теплого покрывала и уткнуться в подушку.

– Ну почему ты все еще спишь, - звучит слишком жалобно, даже плаксиво, и Чанёль заставляет себя приподнять голову, оглядывая одним полуприкрытым глазом комнату.

Мальчишка стоит у самой кровати, любопытно вглядываясь в чужое лицо и чуть отшатываясь назад, когда старший отрывается от подушки. Чанёль долго смотрит на нарушителя его чуткого сна, скользит взглядом вдоль худых ног, обтянутых черным джинсом, все той же широкой майки, останавливаясь на густо проведенных карандашом глазах. Красиво. Но лицо вновь тонет в теплой ткани наволочки, и Ёль жалобно стонет в подушку.

– Ты все-таки настоящий. - А ведь он почти проверил, что вся эта чушь – плохой сон.

Несносный призрачный мальчишка с замашками стервы, который чуть его не убил. Вчера он тактично остался в гостиной на первом этаже или, по крайней мере, сделал все, чтобы Чанёль его не видел, и уже почти успел забыть, что все это реальность. Крайне ненормальная реальность.

– Ты чем-то недоволен? - Мальчик тут же щетинится, вмиг становясь похожим на взъерошенного воробушка.

Будь его воля, он бы всадил с ноги наглому старшему по заднице, но увы. Зато его возмущения вполне хватит на то, чтобы отбросить одеяло куда подальше под возмущенный писк, что звучит крайне странно в исполнении низкого баса. Привычное тепло резко исчезает, и кожу начинает покалывать неприятный холодок. Свое дело сделала не только резкая смена температуры, но и чертов маленький призрак, что работает лучше кондиционера.

– Эй, мелкая заноза, никакого уважения к старшим! - Теперь уже с кровати слетает подушка, правда в этот раз ускорения ей придала рука Чанёля.

Он отчаянно пытался попасть в наглого мальчишку, но тот просто исчез, радостно хохоча, а подушка влетела в окно, неприятно ляпнув о стекло, и отскочила на пол. Смешок еще какое-то время звучал в комнате, но сам мальчик больше не показывался, хотя оба и понимали, что смысла в этом нет. Чанёль все равно ничего не сможет сделать. Но с постели все же поднимается, протирая лицо ладошкой, ероша светлые волосы. Он лениво идет на кухню, ляпая босыми ногами по полу, чувствуя, как кончики пальцев начинают замерзать. Ставит чайник на плиту, разворачиваясь, прикидывая в уме, сколько времени есть на душ, и поднимается обратно в комнату в сопровождении легкого холодка.

– А ты в теплую сторону работать не можешь? - Звучит отчасти шутливо, хотя Чанёлю на самом деле интересно, специально ли мальчик, или это само собой так получается.

– Я могу поджечь твои волосы, устраивает? - недовольно фырчат в ответ, явно обижаясь на такие заявления. Он тут что, обогреватель, или призрак в конце-то концов.

Такой расклад не устраивает никого, даже предложившего это младшего, но он в жизни не признается, что ему очень нравятся серебристые локоны, торчащие во все стороны. Наверняка жесткие и очень густые, которые очень хочется потрогать хотя бы потому, что у него еще не было знакомых с таким смелым цветом, что в купе с цветными чернилами на предплечьях выглядят просто невероятно. Его собственные волосы отливают естественным черным, ни разу в жизни не крашенные и очень мягкие, но свое – это одно, а вот чужое…

Чанёль тратит пару лишних минут, доставая из недр шкафа любимую синюю футболку оттенка «вырви глаз» и домашние спортивки, на ходу подхватывая полотенце. Он пытался зацепиться чутким слухом хоть за малейший шелест, движение, скрип половиц, да даже дыхание, хоть что-нибудь. Просто хотелось как можно скорее научиться определять: где же стоит мальчишка, когда его не видно. Ёль любит, когда все под его контролем. Но тот и не думал себя выдавать, наблюдая, как старший вскользь оглядывает комнату, в попытке найти своего взбалмошного сожителя. Он останавливается уже у самой двери в ванную, замирая на долю секунды, вслушиваясь в звенящую тишину комнаты.

– Бэкхён, - он говорит не оборачиваясь, ведь все равно не знает, в какую сторону смотреть для большей убедительности, но мальчик отзывается сам тихим мычанием откуда-то слева.

Ему уже стало непривычно слышать собственное имя, и может быть, когда пройдет еще лет десять, он и вовсе забудет его. В последний раз оно прозвучало в этом доме в день его похорон, а после все, кто приходил сюда либо и знать не знали, либо как аджума-хозяйка – пыталась делать вид, что ничего и не было. И это было обидно, и это же было еще одной причиной, почему он всех выгонял. Да, он умер, но какой-то частью он все еще здесь, и этот дом все еще его, и видимо, будет его еще очень и очень долго, так что очень неприлично игнорировать кого-то, чувствуя его присутствие. А теперь, слыша свое имя, переливающееся бархатистым, низким голосом на чужих устах, Бэкхён почти заплакал. Он бы точно заплакал, если бы смог, и его сердце наверняка бы билось о ребра, если бы оно в принципе могло биться. Он смотрел на Чанёля с немой благодарностью, обещая сам себе, что когда-нибудь, когда они познакомятся чуть-чуть ближе, обязательно скажет ему за это «спасибо». Спасибо, что не стал одним из десятка других и спасибо за то, что признал его такое шаткое существование в этом мире.

– В ванну ты со мной не пойдешь! - Чанёль уточняет просто так, на всякий случай, ведь кто знает, что у этого мальчишки на уме, даже не догадываясь, какую трогательную сцену он рушит в данный момент.

– Можно подумать, я собирался! - взвизгивает младший под тихий смешок Ёля, еле сдерживая порыв запустить что-нибудь увесистое тому вслед, но только и может, что безбожно смущаться и радоваться, что его никто не видит.

Его щечки наверняка стали бы пунцовыми, когда он понял, что и впрямь пошел бы следом и не потому, что он извращенец, или еще чего похуже, просто за столько лет границы личного пространства слегка стерлись. И если быть совершенно откровенным, ему не хочется даже отходить от Чанёля. Рядом с ним он впервые за шесть долгих лет может сделать вид, что он тоже настоящий, живой, а не тень когда-то жившего человека. Он может говорить, не боясь, что стоящий перед ним потеряет сознание, а еще ему отвечают как совершенно нормальному, как живому человеку. Это ли не удивительно.

Чайник на кухне закипает, и Бэкхён даже умудряется его выключить, радостно хлопая в ладошки. Все-таки он много тренируется, и даже те его бессмысленные телепания предметов интерьера по дому не проходят даром. В свой первый год под его ногами не скрипели даже половицы, зато теперь он в состоянии закрывать и открывать двери, включать и выключать свет, воду и по настроению даже плиту. Правда, выйти из дома он все равно не может, но кому оно надо, если теперь у него появилась компания и в этих стенах?

– Ты чего шумишь? - Волну радости прерывает вошедший Чанёль с перекинутым через плечо полотенцем и влажными волосами.

Капельки воды стекают с пепельных прядок, застывая в надключичных впадинках, теряясь в ярком вороте футболки, что неприятно липнет к телу, покрываясь темными пятнами от лишней влаги. Он неспеша подходит к плите, откидывая полотенце на спинку стула, и пару секунд смотрит на закипевший чайник, в конце отмахиваясь и доставая кружку.

– Ты и печку выключать умеешь? - Вопрос звучит так обыденно, совершенно нормально, особенно, если не вникать в саму суть.

Чанёль совершенно спокойно интересуется его маленькими способностями, не заостряя внимания на их причинах, и Бэкхён не может скрыть улыбку и тот дикий трепет, который растекается по всему его эфемерному тельцу.

– Я многое умею, - младший немного смущенно отвечает, усаживаясь на один из стульев, когда Ёль садится напротив, пристально изучая его.

– А почему со стула не падаешь? - Чанёль вспоминает свой вчерашний вопрос, который мучил его фактически пол вечера, и решает все же спросить.

Его почему-то тянет на смешок, но он терпит, а то вдруг младший обидится и не расскажет, а это и впрямь его волнует. На самом деле, за последние минут двадцать он успел придумать множество интересных вопросов. Например о том, как он так красиво тает от прикосновений; может ли скакать из одной комнаты в другую, как показывают в фильмах; больно ли ему, когда к нему прикасаешься; может ли он переодеться, и вообще. Это все кажется настолько нереальным, что Чанёль до сих пор не уверен, взаправду ли это, не галлюцинации ли, не какой-нибудь психоз или розыгрыш. Перед ним сидит живой (выражаясь фигурально) призрак, который силой мысли лампочки как мыльные пузыри лопает. Это ли не чудо?

А Бэкхён и сам задумывается над тем, «почему». Когда он появился в этом доме таким, прошло не больше суток с момента его смерти, он видел только свои похороны и похороны своей семьи, и честно сказать, какое-то время он ждал, что они тоже придут к нему, но никто так и не появился. Ему никто ничего не объяснял, и долгое время его никто не мог даже слышать, уже не говоря о том, чтобы видеть. Живя словно в карманной вселенной с зеркальными стенами, он был среди людей, но не мог даже сказать им об этом. Тогда он много плакал и чувствовал жгучую боль в сердце, а потом все утихло: боль прошла, а слез больше не стало, и только с течением времени он смог научиться что-либо менять. Выбрался из этого «кармана», стал частью живого мира, и только почти через год, он смог заявить о том, что он все еще здесь. Что он существует. Половицы тихо поскрипывали под ногами, а свет еле заметно мигал, но это было только начало. Всему этому он научился сам. Тренируя себя изо дня в день, открывая новые возможности и способности, но до сих пор осталось так много вещей, о которых он ничего не знает.

– Просто не падаю, и все тут, - Бэкхён недовольно бурчит, понимая, что теперь и Чанёль будет задавать ему вопросы, ответа на которые он не знает.

– Значит, жопой ты на нем сидеть можешь, а руками трогать нет, - с крайне умной мордой лица тянет старший, отпивая горячий кофе. - А толкать предметы задницей ты не пробовал?

Идиотизм Чанёля проснулся раньше чувства такта, и он даже проронил гадкий смешочек, смотря как глаза мальчишки напротив удивленно распахиваются. Он готов отдать руку на отсечение, что он сейчас должен был покраснеть, но почему-то не краснеет. Вот и еще один вопрос в его копилку призрачных-интересностей, который он тоже обязательно задаст. И он бы еще долго хихикал, в конце перейдя на истерический хохот, но прилетевшая в затылок столовая ложка к смеху не склоняла ну что-то совсем.

– Еще раз, и я швырну в тебя чайником! - зло пищит младший, подскакивая со стула, но быстро садясь обратно.

Он обижено сопит, скрестив руки на груди, а Ёль все равно хочет смеяться, правда, теперь от умиления. Младший ведет себя почти как Кёнсу. Тот тоже в особенно неловких моментах грозится приложить его о что-нибудь твердое или вкатить по наглой морде, правда, никогда этого не делает. А вот Бэкхён… Бэкхён без зазрений совести швыряет в него тяжелые предметы. Здесь уже нужно быть осторожнее и помалкивать.

– Я не знаю, - выдыхает младший, прерывая почти удачные попытки Ёля сдержать хохот. - Меня никто не учил быть таким, какой я есть, и никто ничего не объяснял. Все мое существование для меня такая же загадка, как и для тебя. - Мордашка младшего окончательно грустнеет к концу фразы, и он как-то печально опускает взгляд в пол.

Чанёль от чего-то чувствует себя виноватым перед мальчишкой и в очередной раз чертыхается. Оказывается, разница между живым парнем и призраком парня ничтожно мала. Она фактически отсутствует, особенно учитывая, что этот парень еще и совсем ребенок.

– Да это и не так важно, - Ёль машет рукой, откидываясь на спинку стула, и широко улыбается, когда младший поднимает на него любопытный взгляд. - Я вот тоже не знаю причин своего существования.

– Это как так? - Обида улетучивается, и Бэкхён наваливается острыми локтями на стол, опираясь подбородком о ладошки, и любопытно выгибает бровь.

– Биологию учил плохо, - старший громко хохочет, хотя внутри что-то неприятно ёкает, ведь он и впрямь не знает, только дело тут не в учебе, а в его родителях. Бэкхён тоже знает, что это просто отговорка, чувствует это, но и не думает спрашивать, может быть, Чанёль сам ему расскажет. Потом. - А то, что не падаешь – это хорошо. Задницу не отобьешь. - Улыбка все не сходит с его лица, даже когда младший недовольно хмурится. - Ну а что, я же серьезно говорю!

Да, похоже, Бэкхёну еще только предстоит привыкнуть к специфическому чувству юмора старшего, но он все равно очень рад. Рядом с Чанёлем его привычное существование становится немного похоже на настоящую жизнь. Наверное, именно поэтому его губы все же растягиваются в легкой улыбке, и глазки-щелочки напоминают полумесяцы, в ответ на ту заразительную и такую живую улыбку старшего.

VI. rapprochement.

– Бэкхён-а, я дома! - Входная дверь звучно закрылась, и увесистый рюкзак полетел на пол под радостный, чуть басистый вопль Чанёля.

Это стало таким привычным – мельтешащий под ногами мальчишка, встречающий его дома после занятий, ярко улыбающийся, такой забавный. Чанёль и не заметил, как маленький призрак стал частью его повседневной жизни. Такой правильной, необходимой частью, что невольно начинаешь волноваться, когда он не появляется в прихожей, стоит только вставить ключ в замочную скважину. Бэкхён пытался выглядеть нормально, казаться если не живым, то хотя бы законно существующим, как можно больше передвигаясь на своих двоих и как можно меньше появляться в темной дымке в самых неожиданных местах. В первую очередь потому, что не хотелось напоминать Чанёлю о том, кто он на самом деле, а еще потому, что со старшим Бэкхён вспоминает каково это – жить, чувствовать течение времени, и самое важное – свое причастие к этому.

– От тебя соседи еще не шарахаются? - Бэкхён выглядывает из гостиной, лениво подходя к старшему, смотря как тот стягивает пыльные кеды.

– С чего бы? - Ёль подхватывает рюкзак, направляясь на кухню, чтобы поставить на плиту чайник и наконец отогреть замерзшие пальцы о чашечку горяченького.

На улице становится все холоднее. Осень незаметно подкрадывается, заключая в свои объятия когда-то пестрящий зеленью город, оставляя за собой редкие вкрапления золота и холодный ветер, что пробирает до костей. Скоро придётся наведаться домой, просто чтобы забрать немного своих вещей, как минимум прихватить кожанку и обязательно забрать любимую гитару. Играть на той балалайке, что хранится у бармена в подсобке, мягко говоря, отвратительно, его музыка может рождаться только на его «малышке».

– Да ты же выглядишь как натуральный шизик, когда здороваешься со мной, - Бэкхён не может сдержать издевательского смешка, смотря, как старший бросает на него недовольный взгляд.

– Позовешь, когда закипит чайник, а еще лучше выключишь и нальешь мне чай! - Он старательно игнорирует отпущенную ему шуточку, хотя сам впервые задумывается над тем, что о нем думают соседи, которые, не дай бог, слышали его радостные вопли на весь дом.

Бэкхён недовольно хмурится, переводя взгляд от такого же насупившегося Чанёля к чайнику и обратно, но старшего и след простыл. Он переодевается в домашнюю одежду дольше обычного, пытаясь вспомнить, как же так получилось, что он докатился до такого. Нет, выглядеть наркоманом, наркоторговцем, бандитом, преступником, да даже проституткой было для него уже привычным. С его-то внешним видом вообще было бы странно рассчитывать на хорошее отношение к себе от людей «далеко за пятьдесят». Но чтоб прям «шизик», это уже слишком, так глядишь и до кареты с мигалками дело дойдет, нужно если не завязывать, то хотя бы вводить правила поведения «при свидетелях». Он по привычке натягивает теплые носки, которые в жизни не носил в доме, но без которых теперь крайне сложно передвигаться по полу, учитывая, что рядом находится постоянный аккумулятор холода. Бэкхён, помнится, долго обижался тогда на просьбу старшего чуть прибавить температурки, но одна только фраза разом выбила из Чанёля все желание шутить на эту тему. «Ты видел когда-нибудь теплых мертвецов? » – младший в тот момент выглядел поистине пугающим, его голос стал жестким, а лицо не выражало ни одной эмоции, которые обычно пестрили целым ураганом на точеной мордочке. Чанёль раз и навсегда уяснил, что шутить на эту, да и пожалуй, на все другие темы, не стоит.

– Ты чего не зовешь? - Ёль влетел на кухню, чуть не снося непонятно откуда появившийся посреди дороги стульчик, подлетая к плите.

– Так я выключил, - фыркает в ответ младший, словно это само собой разумеющееся, и на самом деле именно Чанёль неотесанный орангутанг из джунглей, который печку ни разу в жизни не видел. - Правда, наливать сам будешь, я тебе в слуги не нанимался.

– Слуги… да от тебя мусора больше, чем от меня и Сэхуна вместе взятых, - Ёль бурчит себе под нос и на самом деле ожидает какую-нибудь дрянь, прилетевшую ему в затылок, вроде ложки или блюдца, которое однажды тоже повстречалось с его черепушкой.

Бэкхён не отвечает, хотя прекрасно все слышит, ограничиваясь весьма красивым, оттопыренным средним пальчиком в лицо старшему, стоило только тому повернуться к столу. Чанёль даже не обижается, он тоже так порой делает, когда аргументы в спорах с этим несносным мальчишкой заканчиваются, и высовывает ему в ответ язык, усаживаясь напротив. Бэкхён тихо смеется над ним, продолжая наблюдать за старшим, пока тот не отогреется и не закончит обедать. Такая вот маленькая, очень милая привычка – вместе садиться за стол, хоть одному из них это и ни к чему. Появившаяся всего за неделю, но ставшая такой необходимой, пожалуй, им обоим.

– А ты не чувствуешь голода? - Чанёль сам не замечает, как вопрос срывается с его губ. Он частенько думал об этом, да и многом другом, но спросить не решался, было как-то страшно и даже неловко колупать и без того незатянувшуюся рану мальчишки.

– Нет. - Младший качает головой, хоть и с заметной неохотой. Он не любит говорить об этом, о прошлом, о настоящем, о том, какой он сейчас и каким был, но Чанёль так искренне интересуется, а еще он нравится ему. Очень нравится. С ним хочется делиться тем, что уже так давно наболело. - В первое время чувствовал и голод, и жажду, и даже боль, но все это быстро прошло, наверное, за неделю, может чуть больше, я и не вспомню уже.

Чанёль только кивает, дожевывая бутерброд. Больше задавать вопросов он не собирается, видит же, как тому неприятно говорить о чем-то из прошлого, и, честно сказать, корит себя за то, что позволил вопросу сорваться с его губ. Каким бы вредным мальчишка ни был, он все еще ребенок, хотя и это сравнительно. Просто Чанёль как-то прикинул, что если бы в тот день, шесть лет назад, ничего не произошло, сейчас Бэкхёну было бы уже двадцать два, в то время, как самому Ёлю только двадцать.

– Жуй быстрее, я хочу успеть посмотреть одно шоу, которое начнется через двадцать минут, включишь мне телевизор? - Младший быстро меняется, его настроение скачет как разряд высокого напряжения, и Чанёль с трудом успевает за его переменами.

– Ты ведь сам его включаешь, - тот любопытно изгибает бровь, потому что точно помнит, как Бэкхён сам включил телевизор всего пару дней назад, а теперь просит его помочь.

– Тебе жалко что ли? - бурчит в ответ младший и обижено отворачивается. Ему просто не хочется признаваться, что с каждым днем становится все труднее делать подобные вещи.

Раньше он почти все свое время проводил будучи незаметным, невидимым ни для кого в своей карманной вселенной, но с появлением в его жизни Чанёля он все больше пытается казаться человеком, походить на живого, при этом делая ровно столько же своей «сверхъестественной хрени», как любит выражаться сам старший. Это отнимает слишком много сил, и ему уже не хватает ночи, чтобы вернуться в нормальное состояние, как было в первые несколько дней.

Они сидят на диване, глупо таращась в очередную несмешную передачу с участием кучки айдолов, которых Чанёль видит впервые, да и Бэкхён, честно говоря, тоже. За последние шесть лет появилось много нового, чего он не мог наблюдать, ведь не каждый здешний жилец был так же любезен как Ёль. Тот, в свою очередь, считал передачи подобного рода сугубо бабским уделом, и его немного удивлял мальчишка, который с таким интересом смотрит подобные вещи. Все же младший был для него загадкой без ответа и даже надежды на него. А ведь Чанёль за последнюю неделю успел задать не один вопрос Сэхуну, который среди них двоих мог по праву называть себя знатоком сверхъестественной дряни и большим фанатом всего, что имеет пометку «хоррор». Он, к слову, рассказал своему хёну много интересного, хоть не упустил шанса и поиздеваться над старшим, который в свои двадцать лет внезапно стал выглядеть на все шестьдесят, уверовав в призраков и плохую карму, цепляется за любой хоть мало-мальски возможный вариант как за святую истину.

– Бэкхён, - Чанёль зовет его как будто невзначай, даже не уверенный, что младший его вообще услышит, поглощенный все тем же шоу, но тот, словно нараспев, тянет вопросительно «Ммм? », даже не поворачиваясь к старшему. - А можно спросить?

Чуть недовольный взгляд скользит по нарочито расслабленному телу Ёля, словно прикидывая, что он может спросить, и как велико желание Бэкхёна вообще давать какие-либо ответы. Желания мало до безобразия, но он все ровно согласно кивает, вновь отворачиваясь к экрану.

– Ты в последние пару дней выглядишь совсем уставшим. - Младший вновь косится на Чанёля, но тот, словно не замечая, смотрит в телевизор, продолжая. - Мне Сэхун много чего рассказывал на днях, ну знаешь, увлекается он всяким… - Бэкхён хмурится еще больше, и Ёль это чувствует. Ему и самому не очень хотелось вновь лезть туда, куда не зовут, но младший и правда выглядит не очень, даже как для призрака. - Когда я только пришел, я не мог видеть тебя, но ты мне такие концерты устраивал… Сейчас я вижу тебя все время, и ты не можешь даже телевизор включить, хотя до этого устраивал массовые галлюцинации на уровне землетрясения.

– Тебе-то какое дело, или опять концерта захотелось? - Младший отворачивается, скрещивая руки на груди. Ему это не нравится, и в особенности то, как Чанёль, сам не понимая того, лезет именно туда, куда нужно. Это бесит, потому что Бэкхён ведь не пристает с расспросами о его отношениях с семьей, хоть и знает, что там просто карьер с дерьмищем. Нет, он ждет, когда Чанёль сам с ним поделится.

– Нет, просто… - старший как-то слишком быстро тушуется, натыкаясь на очередные колкости, которых за последнюю неделю хватило бы на создание огромного войска ёжиков и пару кактусов метра под два в высоту. - Я волнуюсь о тебе…

Теперь уже приходит очередь тушеваться Бэкхёну. Сейчас он и не вспомнит, когда ему говорили подобное в последний раз, еще и так искренне, что хочется разреветься и броситься в чужие объятия.

– Знаешь, если тебе что-то нужно, ты можешь сказать мне, если я могу помочь, я обязательно это сделаю, - Чанёль говорит уверенно, с такой самоотдачей, словно и впрямь готов ему звездную пыль достать, если попросит, а то и целую звезду.

– Что, например? - Бровь любопытно изгибается, и младший уже с нескрываемым интересом смотрит на сжавшегося в собственном смущении Ёля.

– Да что угодно, вдруг ты кровью местных жильцов питался, а тут я… - Чанёля не останавливает даже осознание того, какой это был бред, но вот звонкий смех младшего вызывает ответную улыбку и в нем.

– И ты бы притащил мне крови? - Бэкхён хохочет, видя, как тот кивает болванчиком, и думает, что Чанёль – самое странное, что было в его жизни, даже с учетом того, что сам он, вроде как, давно мертв. Просто такая бескорыстная самоотдача высокого, брутального парня, чьи щеки чуть порозовели, заставляет умиляться.

– А почему нет, я бы постарался сделать для тебя что-нибудь, чтобы тебе стало лучше. - Чанёль просто светится своей наивной искренностью, щенячьими глазами смотря на младшего. Он ведь и правда попробовал бы.

Он привязался. Не избалованный чужим вниманием, заботой, да даже человеческим отношением к себе, Чанёль просто не смог устоять. Бэкхён, который интересовался, как прошел его день, который выслушивал долгие рассказы о «чертовом Сэхуне», и переживал, когда Ёль задерживался на подработке до самого утра, внезапно стал ему почти родным. За одну неделю младший успел стать для него воплощением идеальной семьи в одном единственном человеке. Бэкхён был слишком хорошим для него, и Чанёль испытывал фактически неконтролируемое желание отблагодарить, сделать хоть что-нибудь, чтобы показаться, что для него это все не пустой звук. Что он ценит само присутствие мальчишки в его жизни.

Бэкхён теряется от такого заявления и того, сколько преданности и… любви виднеется в глазах старшего. Светлой любви, теплой, как брат должен любить брата, или, может быть, сын свою мать. Младший все еще помнит это чувство, ведь он очень любил родителей, а вот Чанёль его совсем не знал, и то, что делает для него Бэкхён на самом деле, кажется ему чем-то ценным.

– Тогда… - мальчишка прочищает внезапно охрипшее горло, шумно сглатывая и наблюдая, как нетерпеливо отзывается старший на его голос. - Ты не будешь против, если иногда я буду… если иногда ты не будешь видеть меня?

– Совсем нет, - Ёль активно машет головой из стороны в сторону, от чего светлая челка спадает на глаза, закрывая весь обзор. - Для тебя это важно, да?

– Вроде того, - Бэкхён ведет плечами, даже не зная, как объяснить, и уже не удивляясь своему желанию в принципе вдаваться в объяснения своих метаморфоз. - Слишком тяжело находиться в таком состоянии постоянно, мне нужно время от времени уходить «туда», чтобы отдыхать.

– «Туда»? Куда «туда»? - Чанёль щеночком клонит голову в сторону, и Бэкхён задумывается на пару секунд, как в таком парне умещается столько сторон, но быстро отгоняет эту мысль, ему еще будет время над этим поразмыслить.

– Это как карман во времени: место, которое отстает от общего течения всего на сотую долю секунды, из-за этого люди не видят меня, но я вижу людей, словно находясь под колпаком призмы. - Бэкхён может объяснить это только так, потому что все намного глубже, чем «видно – не видно». Словно другая реальность, где ему проще дышится, где многим больше предметов, которых он может касаться, где он появился, и где находился долгое время, пока не нашел способ приходить сюда. - Оттуда я начал свое существования таким, какой есть сейчас, и там мне легче находиться.

– Тогда ты должен пойти и отдохнуть, - серьёзно говорит старший, хмуря брови, ведь считает это глупым и даже безрассудным - находиться здесь так долго, если ему тяжело. - Но потом обязательно вернуться обратно! - Бэкхён кивает в ответ на неожиданно строгий голос и ловит легкую улыбку Ёля.

– Я скоро вернусь, - он говорит совсем тихо, и темная дымка рассеивается в воздухе.

«Красиво» - в очередной раз думает Чанёль, любуясь, как разводы плавно тают, совсем как сигаретный дым, и, хмыкнув, выключает телевизор. Как давно это перестало его смущать? Наверное, уже на второй день. Он просто проснулся с чувством, что «так и должно быть».

Сидеть на бетонном пороге слишком холодно, но он не может отказаться от этой привычки, обещая себе, что в следующий раз возьмет с собой подушку, чтобы ненароком не отморозить себе чего крайне важного, потягивая дымчатую отраву из крепкой сигареты. Просто Бэкхён все никак не может смириться с его вредной привычкой, то и дело выгоняя старшего на улицу, даже если на дворе ночь и чертовски холодный ветер. «Не хочешь мерзнуть – бросай курить» – звучит вполне логично, но Чанёль и логика не совместимы, оттого он мерзнет.

Для Бэкхёна его маленькая призма – та самая карманная вселенная, словно щелочка в течении времени – спасительный кислород, которого совсем нет там, где живут люди. Отсюда все выглядит как старый фильм на экране лампового телевизора – скудно, бледно, с болезненным синим оттенком и редкими помехами, особенно при движении проходящих мимо людей. А еще здесь он может скинуть с себя кожанку, снять надоевшую за долгие годы майку, правда, другой одежды нет, и эта все равно снова окажется на нем, стоит только покинуть этот кармашек. Отсюда их почти не слышно, а уж им-то его и подавно, но все равно есть легкое чувство присутствия. Наверное, поэтому сейчас он сидит в прихожей дома, прислонившись спиной к входной двери, где с обратной стороны так же сидит старший, потягивая гадкий по запаху дым. Бэкхён не может выходить из дома, даже проходя сквозь стены и предметы или же находясь в своем временном кармашке, где не имеет значение ничто из мира живых – двери существуют, и их невозможно открыть.

Он часто задавался вопросом, что с ним случится, если дом снесут, он развалится или сгорит. Сгорит ли так же и сам Бэкхён, исчезнет ли, в этот раз уже навсегда, или за этим будет что-то еще, что-то новое, другое? Он не знает и, честно сказать, проверять не хочет. А еще теперь у него есть Чанёль, и даже если дом снесут, Бэкхён не будет ни о чем жалеть, ведь старший стал для него еще одним, последним шансом почувствовать себя живым.

Смотря сейчас на него, Бэкхён впервые жалеет, что всего лишь тень когда-то жившего человека. Потому что Чанёль на самом деле удивительный: он смог найти в себе силы не отвернуться, а еще он улыбается ему, так тепло и искренне; он спрашивает, как младший чувствует себя, хотя что ему может ответить призрак? Чанёль слишком добрый, даже несмотря на свой грозный вид и отвратительную привычку курить по вечерам, закатывая рукава бомбера до локтя, оголяя исписанную чернилами кожу. Бэкхён восхищается им, читая глубокими ночами кривые наброски будущих песен в потрепанном блокноте старшего, и больше всего в жизни (своей несуществующей жизни), желая услышать хотя бы одну из них. Чанёль тот, кем Бэкхён несомненно захотел бы стать, познакомься он с ним при жизни, и все дело не в вульгарном цвете волос и крутых татуировках. Чанёль слишком настоящий, слишком осмысленный, настолько, что один в состоянии компенсировать такого нереального, несуществующего Бэкхёна. Превратить его след на мокром песке вселенной в глубокую ямку на побережье, наполненную соленой водой.

Если бы кто-нибудь спросил, за что Бэкхён смог бы продать последнее, что у него осталось – свою душу – он без сомнений ответил бы: «За возможность прикоснуться к Чанёлю». И он на самом деле бы продал.

Так они проводят несколько часов, как кажется младшему, но на деле время пересекает отметку десяти вечера, и улицы вновь становятся безбожно темными, а Чанёль ворочается в непривычно теплой кровати. Бэкхён никогда ему ничего не говорил, но сравнивая сегодняшнюю ночь с предыдущими, старшему кажется, что тот всегда был рядом, совсем близко, не иначе, как на другой стороне кровати. Просто сегодня постель казалась неожиданно теплой.

Бэкхён понял, что засиделся, только когда заметил выключенный в доме свет и темноту за окнами. Будет немного неловко, если Чанёль заметит, что температура в спальне немного другая, чем он привык, поэтому, выбираясь из своего уютного кокона, младший в первую очередь поднимается наверх. В этот раз позволяя себе не пользоваться лестницей, а темной дымкой проскочить в комнату. Чанёль, впрочем, как и всегда, скрученный в плотную колбаску из одеяла, жмется к краю кровати, что, ближе к окну, и куда падает тусклый лунный свет. Он не спит, Бэкхён уверен в том. Почему-то ощущать состояние Чанёля, находясь рядом с ним, стало таким привычным, обыденным. Порой хватает, чтобы тот просто зашел в комнату, чтобы почувствовать, что что-то не так, что-то тревожит его или наоборот, радует. Бэкхён этим в наглую пользуется, особенно сейчас, подходя к постели и почти физически чувствуя тоску.

– Можно мне полежать с тобой? - Бэкхён говорит тихо, без лишних предупреждений, и старший вздрагивает от тихого голоса за спиной.

– Ты быстро, - кокон из одеяла неуклюже переворачивается, раскручивается, и плотная ткань ложится на всю поверхность постели, а Чанёль легко улыбается, хлопая ладошкой по пустующему месту рядом. - Я думал, ты будешь там долго.

– Нет, мне пока хватит, - младший качает головой, укладываясь сверху на одеяло, потому что этот предмет с его существованием не считается, проходя сквозь эфемерное тельце, даже если попытаться укрыть сверху.

Они лежат в неловкой тишине, вновь съедаемые собственными вопросами, которых у Чанёля несомненно больше, и его сегодня непривычно сильно подмывает наконец озвучить их. Свой эффект заимело дневное откровение младшего, и Чанёль хочет узнать больше, хочет многое спросить, но не уверен, что посвежевший и отдохнувший Бэкхён будет все так же разговорчив.

– И часто ты так? - все же решается он, шепча совсем тихо, словно боясь, что услышит кто-то чужой.

– Что именно? - тот следует негласному правилу, отвечая вопросом на вопрос таким же тихим голосом, что, казалось, чуть дрожал.

– Спишь со мной, - Ёль говорит уверенно, и младший понимает, что это даже не вопрос, это факт, и спорить бессмысленно.

– Иногда бывает. - Будь его воля, он покрылся бы красными пятнами от смущения потому что, да, черт возьми, часто. Каждую ночь.

И все совсем не потому, что он извращенец, или хуже того, влюбился во взбалмошного, бестолкового, с отсутствующим чувством юмора и такта парня. Просто лёжа в чужой постели, наблюдая, как тот мило морщится во сне, сводя брови к переносице, Бэкхён чувствует давно забытый трепет. Проводя пальцами всего в паре сантиметров от кожи, имея безумное желание коснуться, но не имея возможности это сделать. Просто чье-то присутствие рядом, на расстоянии меньше, чем вытянутой руки, и ему кажется, что он чувствует слабое тепло, исходящее от тела старшего, его глубокий, мускусный запах, и да… Он влюбился.

– Чанёль… - и без того дрожащий голос сошел во взволнованный хрип, но старший все равно отозвался вопросительным мычанием, сверля блестящими в тусклом, лунном свете глазами чуть поникшую (хотя, скорее смущенную) мордашку Бэкхёна. - Что бы ты сделал, если бы мог прикоснуться ко мне?

Бэкхён сглатывает вязкую слюну, ощущая, как его распирает от давно забытого волнения, и испуганно смотрит в чужие блестящие глаза. Ему почти ничего не видно, но отчего-то он знает, что Чанёль волнуется точно так же, как и он сам.

– Я бы обнял тебя. Крепко-крепко, - звучит до безумия хриплым, севшим голосом, и старший сам не может сказать точно, отчего это прозвучало так… интимно. Но именно это кажется правильным. Это звучит именно так, как должно было. Он в этом уверен.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒