IV. fata Morgana.

– А если я хочу быть плохим? - Холодное дыхание касается основания его шеи, а тонкий голос с легкой хрипотцой шепчет на самое ухо, заставляя глаза парня резко открыться, а легкие сжаться от прилива страха.

Чанёль только и может, что подорваться с кровати, прилипая спиной к противоположной стене, и бездумно вытаращиться расширенными зрачками на постель. Совершенно пустую постель. Босые ноги щекочет холодный сквозняк, которому и неоткуда взяться в доме, а тело покрывается липкой, хладной испариной. Сердце в груди колотится, да так, что хоть гвозди забивай, и странно, что и вовсе грудную клетку не пробило, а он все стоял, боясь даже пошевелиться. Нет, Ёль, конечно, подумывал, что рано или поздно эта нечисть себя явит, и думал, что совершенно к этому готов, но ноги все равно дрожат, а ладони потеют. Похоже, думать – не его конек.

Он никогда не был пугливым, как, впрочем, и суеверным, но в последнее время он и без того делает слишком много «НЕ», о которых раньше и подумать не мог. И уж очень хотелось бы сказать, что все это ему послышалось, что больная фантазия решила и вовсе добить своего хозяина, чтоб не мучился, да слишком уж реально это было, и сам Ёль был слишком трезв для таких галлюцинаций. В ушах все еще звучал чужой мягкий голос с чуть хриплой ноткой, словно его обладатель слишком долго молчал, и должно быть так это и было. Внешний мир всего на пару секунд стал немым, скрываемый ударами собственного сердца, что отдавали в висках, и шумным дыханием. Тишина перерастала в гадкий писк, что бил по перепонкам, и Ёль пытался задержать дыхание, чтобы хоть как-то выровнять его, а заодно и удары сердца, чтобы снова услышать хотя бы стук секундной стрелки на старых часах, что висели над самой его головой.

– А ведь с утра храбрился… - все тот же тонкий шепот на ухо разрывает тишину и шум собственного дыхания, словно сами стены шепчут ему, издеваясь, заставляя сходить с ума.

Чанёль даже не задумывается, бросаясь к двери, прижимаясь к ней спиной и крепче сжимая руку на резной тонкой ручке. Легкие щемит то ли от страха, то ли нехватки в них кислорода, и жутко хочется откашляться, да только шепот вновь раздается над ухом, из-за спины, проходя сквозь двери, въедаясь в подкорку.

– Такой самоуверенный и так быстро сдулся, - звучит с насмешкой, что блевать хочется, ведь Чанёль и впрямь не слабак, да дрожащие колени и глаза навыкате – плохое тому подтверждение.

Сердце стучит уже скорее в пятках, чем в висках, а перед глазами плывет, когда дом и так походит на черное размытое пятно, сокрытое ночью. Он не разбирает дороги, врезаясь в стены, и чуть не оступаясь на лестнице, да вовремя хватается за перила, почти скатываясь на первый этаж и впечатывается всем телом во входную дверь. Словно тихий смешок режет тишину, уже до коликов знакомый, привычный, совершенно не Чанёлевский, только в этот раз совсем не в мыслях. Он сотрясает ледяной воздух комнаты, и холодеют даже кончики пальцев, так отчаянно цепляющиеся за дверную ручку.

– Беги, - звучит непривычно громко, задорно, не нужно даже видеть, чтобы чувствовать улыбку в словах, - беги, пока ноги держат… хороший мальчик. - Ничем не прикрытая насмешка режет гордость без ножа, но Чанёль все равно вываливается на улицу, почти носом тормозя о крохотный порожек.

Дверь за спиной закрывается с характерным хлопком, а Ёль, опираясь о нее спиной, соскальзывает на пол, оседая на порог. В груди все горит, и, кажется, даже желудок свело, ведь одно дело думать об этом, а второе – слышать голос того, кто ходит сквозь стены и находит тебя везде, обрушивая на твою тень громоздкие люстры и разбивая лампы и чашки.

Дневная жара уже успела смениться ночной прохладой, и вовсе не той, что ласково гладила взмокшее тело и ерошила волосы нежными потоками ветра. Она была колкой и совершенно неприятной, касаясь мокрой кожи крошечными иголками, заставляя покрываться мурашками. Чанёль не знает, сколько времени так просидел, бездумно таращась в закрытую низенькую калитку. В голове эхом отдавал чужой голос, колкие фразы, что пугали, и в то же раззадоривали. С ним словно играли, и пусть он не видел его, этот голос был еще слишком молод, по-мальчишески нежен, и нет никаких сомнений, что это и впрямь тот парень, тот… знать бы только его имя. Чанёль наконец позволил себе глубоко вдохнуть, опуская лицо в раскрытые ладони. Это же надо, его довел фактически до паники шестнадцатилетний мальчонка, которого уже и в живых нет, от которого остался только эфемерный след, отпечаток на мокром песке вселенной. Хотя этот отпечаток и убить может, как показала практика, ведь кто знает, вдруг тот, предыдущий жилец, испытал то же самое, просто в силу возраста не смог сбежать дальше, чем коридор. Вдруг его сердце просто не выдержало, да и попробуй тут, когда и сам Чанёль еще какое-то время чувствовал его то в глотке, то в пятке.

Но он ведь не господин Мун. Ему уже двадцать лет, и он не забит предрассудками о плохой ауре и всякой нечисти. Не пристало ему, молодому и сильному парню, бояться всяческой чуши, типа демонов, призраков, вампиров-кровососов и еще невесть чего, что можно встретить в этом долбанном мире. Он представитель самой испорченной и раскованной в своих желаниях молодежи; он именно тот, кто «В наше время себе такого не позволяли»; он тот, кто не верит никому и ни во что, и его уж точно не спугнет то, чего по всем законам физики, логики и природы (которых он, к слову, знать не знает), быть не должно. В конце концов, мужик он, или не мужик?

«Мужик» – Ёль отвечает сам себе, подрываясь с холодного цемента, и одним рывком распахивая дверь. Дом выглядит таким же тихим и спокойным, как и обычно, вот только его этим больше не проведешь, он уже знает, что за хрень здесь обитает. Оттого, глубоко вдыхая, проходит в коридор, закрывая за собой входную дверь.

– Милая, я дома, - Чанёль елейно тянет, вглядываясь в томящий сумрак комнат, надеясь различить хотя бы тонкий силуэт. Сквозняк все еще щекочет оголенную кожу, а значит его личная фата-моргана где-то рядом. - Молчишь, значит. Неужто наговорился? - Он фыркает, делая пару неуверенных шагов к центру комнатки. - Уж не знаю, чем тебя моя компания не устраивает, но настойчиво советую привыкать, черта с два я отсюда съеду.

Он говорит это уже в сотый раз за последний день и отчаянно пытается верить в это сам, ведь очень надеется остаться здесь жить даже несмотря на столь странное соседство и угрозу выехать отсюда вперед ногами в «квартирку» два на метр. Ступеньки неприятно поскрипывают под босыми ногами, словно сгущая краски на и без того мрачной атмосфере, а спину словно прожигает любопытный взгляд. Чанёль не хочет даже оборачиваться, чтобы убедиться, так ли это. Пока в спину не летит табуретка, тумбочка, или нож – все в норме. Он возвращается в комнату, тут же забираясь под одеяло, что холодит кожу не хуже сквозняка, гуляющего по дому. Просидев так пару минут и не уловив никаких изменений, он с замиранием сердца улегся на бок. Чуткого слуха коснулись тихие шаги где-то за спиной, у двери словно кто-то прошел мимо, хотя, скорее, зашел в комнату, дверь которой закрыта, да вот только кого это остановит? Чанёль затаил дыхание, и будь его возможность – перестал бы гонять кровь по венам, выжидая хоть чего-нибудь, да ничего не происходило. Он с опаской прикрыл глаза, все так же держа ухо востро, пока в комнате не раздался еле уловимый звук, словно кто-то небрежно фыркнул с тонкой надменной ноткой, и шаги направились прочь.

Чанёль еле сдержал победный смешок, ведь с его правилами если не смирились, то хотя бы приняли их на рассмотрение, иначе он давно бы уже был придавлен невесть чем, что, в принципе, можно отодрать от пола. Спать в такой обстановке казалось верхом безрассудства, ведь где гарантия, что когда он проснется, ничего не изменится, и что он вообще проснется, но показывать свои слабости и метаться по дому, или того хуже – уходить из дома – Ёль не собирался. Не для того он здесь выделывался, строил из себя решительного мужика и ставил этого своенравного фантома на место, чтобы позорно слинять. Он же мужик, в конце концов.

***

Все было не так плохо, как могло бы показаться изначально. Чанёль как минимум проснулся с рассветом, по мерзкому писку будильника, с пониманием того, что где-то там, почти в центре города его ждет универ. А в универе – Кёнсу, и это единственная мысль, которая радует на самом деле и заставляет его подорваться с постели и, ляпая босыми ногами по полу, направиться в кухню. Почему-то при свете дня ночные приключения кажутся лишь сном, и единственное, что подтверждает их реальность – оставшийся недосып. Но даже так, он собирает довольно быстро, на ходу жуя бутерброд и таская за собой по дому чашку кофе, пока сонный взгляд пытается зацепиться за рюкзак, лежащий где-то «на самом видном месте». Уже только на третьем кругу по дому он понимает, что за спиной раздаются лишние звуки шажков, таких же неторопливых и даже ленивых, как его собственные. Чанёль напрасно пытается озираться, исподтишка оглянуться назад, да только там никого нет, и в конце концов, даже звук чужой поступи исчезает. Ёль недовольно фыркает, но продолжает бродить из комнаты в комнату, лишь один раз цепляясь за тусклый, почти прозрачный силуэт в одном из проемов, что тут же исчезает, скрываясь за стеной. По спине пробегают мурашки, ведь как не подготавливайся, быстро ты к такому не привыкнешь. А в голову почему-то лезут кадры различных хоррор-фильмов, где стоит главному герою повернуться назад, как перед ним, всего в паре сантиметров, оказывается ужасающего вида чудовище с налитыми кровью или мраком глазами, что с ощутимым голодом смотрят на человека. От таких мыслей мурашек на спине становится только больше, и они перебегают на конечности, заставляя всего парня покрыться неприятной «гусиной» кожей. Но даже так ничего пугающе страшного не происходит, и только неприятный холодок скользит по телу, а редкие шаги звучат где-то за спиной, теряясь в шорохе, который старательно создает Чанёль, но и это не специально, просто его беспокоит одна небольшая пропажа. Которая, к слову, находится почти через двадцать минут, аккуратно лежащая на кухонном столе. Ёль, стоящий в проеме с пустой чашкой в руках, даже опешил, ведь не может же быть все так просто. Сам он его сюда точно не приносил, да и не было его здесь, когда он только заваривал кофе, а значит…

– Эй, спасибо! - Чанёль горланит на весь дом, отставляя чашку в раковину и подхватывая рюкзак.

За спиной надменно фыркают, но не отвечают, и Ёль на самом деле этому рад – слышать голос звучащий из ниоткуда ему не очень хочется, пока хватает факта чужого присутствия, с которым еще тоже нужно свыкнуться. Он одевается в спешке, закидывая смятые тетради в рюкзак, ведь и так потрачено двадцать минут его времени в пустую (учитывая, что этот незримый некто и сразу мог помочь с поисками, а не выжидать, когда же Ёль начнет опаздывать).

Дорога занимает всего лишь полчаса. Полчаса мучений и боли в автобусе под завязку наполненном преклонного возраста дамами, которым черт пойми что нужно в городе в семь утра, но которые из последних сил трамбуются в и без того забитый транспорт. К концу пути, а точнее, в момент «рождения» Чанёля из кучи людей на улицу, и выдирания сумки, так неудачно зажатой между двух старушек, он понимает, что лучше собираться на часок пораньше и вовсе идти пешком. Ибо к черту такой утренний марафон. А у входа его уже ждет заскучавший Сэхун, который светится от счастья маленьким атомным генератором и сверкает улыбкой во все тридцать два. Нет смысла даже спрашивать причину, все и так понятно: Чанёль живет у него – у Сэхуна недотрах – Сэхун грустный; Чанёль съехал на край географии – Сэхун внезапно повеселел. Делаем выводы. Он что-то радостно лепечет, стоит только завидеть глубоко любимого хёна, лезет с ненавистными тому объятиями, и просто пышет флюидами любви, распространяя вокруг себя розоватую, сопливо-сахарную ауру, от которой блевать хочется. Чанёлю просто завидно. Вот честно. Он тоже хочет трахаться. К слову о глубокой любви, интересно, пришел ли уже Кёнсу? Вчера у него были какие-то важные дела (о которых Ёль все обязательно выяснит), и которых сегодня, он искренне надеется, что не будет.

Сэхун любезно интересуется о новом доме хёна, как тому живется, и вообще: «Ну че как? ». А Чанёль искренне пытается не отфэйспалмить. Кулаком. Тонсэну в моську. Нет, он очень любит Сэхуна, но спихнуть его в дом с малолетним призраком-убийцей ради секса, а потом с довольной мордой спрашивать, как там Ёлю живется... Он что, правда такой наивный? Вопрос остается без ответа просто потому, что потому. Чанёль не хочет даже заикаться о том, как по ночам его будит скучающий фантом, устраивает ему встряску, а утром подает рюкзак, прохаживаясь по скрипучим половицам для пущего эффекта. На самом деле, рассказывать об этом посторонним (читай нормальным, адекватным людям), очень не хочется, ведь никогда не угадаешь, как быстро те вызовут карету с мигалкой. Поэтому Чанёль ограничивается скромным: «Да нормально» и молча бредет по коридору, уклоняясь от сонных студентов первогодок. Сэхун тянется следом, не решаясь доставать старшего, ибо выглядит тот как-то не очень, и какое-то странное чувство вины залегает где-то на подкорке, тонким слоем липкой жижицы размазываясь по стенкам черепушки.

Такое состояние Ёля держится приблизительно до окончания первой пары, пока в короткий перерыв в кабинет не проскальзывает Кёнсу. Явно не выспавшийся, чуть помятый, с легкими синяками под глазами, он не сразу ловит на себе взгляд Чанёля, но, встречаясь с его горящими глазами, слабо улыбается и идет к своему, кажется, все же парню. Кажется – потому что после того печального конфуза Кёнсу слегка остыл. Его словно обмакнули в холодную воду, и пришло внезапное осознание того, что не такой он себе жизни хотел: натягивать боксеры под охеревше-разъяренным взглядом чужого родителя, выскальзывая при этом из-под его взбалмошного сынка. Резко воплотившееся в реальность желание острых ощущений оставило за собой неприятный отпечаток на хрупкой мальчишеской психике, чего не скажешь о Чанёле.

Он был безумно рад, наконец, увидеть своего дражайшего хёна, что впервые за последние три дня находился всего в паре сантиметров. Руки сами тянулись к хрупкой фигурке, словно невзначай обвивая тонкую талию, притягивая ближе к себе. Ему было совершенно плевать на занятия. Какие лекции, когда рядом сидит кто-то столь идеальный и безумно желанный? Да и сам старший все же чутка подтаял от движений теплых рук на пояснице и томного низкого шепота на ушко. Возможно, он и впрямь человек настроения, а может, все дело в Паке и его чертовом очаровании «плохого мальчика». Ведь как можно оставаться равнодушным, когда такой суровый и совершенно бессердечный с виду парень, что сорит грубостью налево и направо, что курит дорогие сигареты в неположенных местах и сверкает «рукавами», пока гордо разбивает морды наглым идиотам, так нежно прикасается к нему одному. К четвертой паре Кёнсу тает окончательно, подставляя шею под легкие поцелуи, пока преподаватель что-то чертит на доске, в ответ стеснительно клюя Чанёля в щеку.

Старший испытывает стойкое чувство дежавю, когда они вылетают из корпуса на всех парах, боясь пропустить ближайший автобус, что довезет их до уютного гнездышка Ёля. Тот совсем не задумывается над тем, что сейчас тащит своего парня в дом, где разгуливает неуравновешенный призрак, и подвергает того опасности, ведь неясно, как тамошний жилец воспримет гостя. В данный момент мозг не функционирует совершенно, ибо вся кровь отлила от него и давно уже плещется значительно ниже.

Короткая прогулка от остановки к небольшому домику младшего, как их маленькая традиция, еще одна прелюдия, плавная, неспешная. Когда вновь есть возможность просто держаться за руки, сплетая вместе пальцы, чувствуя тонкую ручку любимого в своей ладони. Чанёль считает это по-своему волшебным – идти вдоль пустынных улиц, залитых солнцем, что теряется в непослушных прядках волос. Еще таким ярким, но уже далеким, чуть холодным, отдающим землю в объятия пылающей осени. Это красиво, так же красиво, как идущий рядом Кёнсу, чьи щеки тоже пылают от смущения и где-то – нетерпения.

Это все еще можно считать их первым разом, ведь прошлый как-то не очень задался. Чанёль откровенно нервничает, ведь мальчик на ночь – это мальчик на ночь, а Кёнсу… Кёнсу – это нечто большее, слишком важное, с кем нельзя оплошать еще раз. Старший несмело бродит по дому, оглядывая каждую картину и полочку, пока Чанёль мельтешил на кухне, разливая по чашкам кофе. Дом кажется ему довольно милым и безумно уютным, и не смущают даже скрипучие половицы, что скрипят вовсе не под его ногами. Не будь мысли его так увлечены хозяйничающим на кухне тонсэном, он, возможно, бы это заметил. Чанёль возится слишком долго, и, честно говоря, Кёнсу понятия не имеет, к какому месту здесь и сейчас напитки, ведь не ради кофе они летели на остановку как подстреленные, но держит свои придирки при себе. В конце концов, они воспитанные (да-да, и Чанёль тоже) люди, а не звери, и некая романтика им все же присуща. Но когда хён входит на кухню, все воспитание, как и романтику, в общем-то сдувает. Он обвивает торс младшего руками, шаловливо забираясь под футболку, щекоча напряженный пресс кончиками пальцев. Ёль замирает от неожиданности, отставляя чайник, отодвигая наполненные чашки подальше. Он пытался, но нет, так нет. Кёнсу даже не замечает, как его хватают за локоть, в следующую секунду находя себя сидящим на столешнице с разведенными ногами, и младшим, удобно устроившимся между ними. Чанёль позволяет себе не сдерживаться, ведь это начал хён, но вот продолжит уже он сам, касаясь сладких уст старшего. Его полные губы просто созданы для поцелуев или чего поглубже, но об этом, пожалуй, в другой раз, сегодня есть место только нежности и любви, которую Ёль подарит возлюбленному. Влажные поцелуи скользят ниже, теряясь на шее, а острые зубки находят пульсирующую артерию, что почти дрожит от возбуждения. Кёнсу роняет первый стон, когда под его ключицей расцветает яркий розоватый бутон, что завтра нальется темным бордо, будет отливать синевой, и который, несомненно, придётся прятать от родителей. Но это уже потом, не сегодня. Сейчас его мысли залегли на глубине сознания, полностью отдавая власть над телом желанию и возбуждению, заставляя голову откинуться назад, почти впечатываясь затылком в невысокие кухонные шкафчики точно над столешницей. Руки младшего так привычно скользят под легкой кофтой хёна, оглаживая стройный животик и тонкую, почти девичью талию, пока кончик язычка огибает яремную впадинку. Кёнсу сладко стонет, низко и тягуче, заставляя младшего покрываться мурашками, и с большей жадностью выцеловывать тонкую грудину, не сокрытую тканью, но звон разбитого стекла заставляет их оторваться друг от друга.

Для Кёнсу это уже почти психическая травма, что их вновь кто-то заметил, что сейчас опять придется стыдиться себя и своих предпочтений, чувствовать на себе чужой осуждающий взгляд. Они испуганно озираются по сторонам, пытаясь найти причину лишнего шума, но находят лишь разбитую тарелку у стола. Кёнсу почти не придает этому значения, сейчас его мысли заняты другим, и вопрос: «Как могла упасть тарелка со стола, у которого никого не было» - его не интересует, в отличие от Чанёля. Он чувствует неприятный холодок, что касается босых ступней, пробирается под кожу, и давно уже знает ответ на этот вопрос, но что делать – не представляет совершенно, а делать что-то нужно, причем, чем скорее, тем лучше. Но мыслительный процесс прерывают в зачатке, хватая того за ткань футболки, и вновь вовлекая в мокрый поцелуй. Чанёль отвечает скорее интуитивно, вновь приобнимая парня за талию, но уже не смыкая и глаза, боясь пропустить внезапный выпад. Но что он один может сделать против незримого исчадия ада?

Столешница начинает вибрировать, переходя в дрожь. Посуда гремит в каждом шкафчике, и, кажется, начинает дрожать уже весь дом, что заставляет старшего отпустить чужую футболку и испуганно оттолкнуть от себя Чанёля. Посуда дождем осыпается на пол, покрывая его белесыми слезами – осколками фарфора и плотного стекла. Кёнсу уверен, что это чертово землетрясение, другого объяснения этой тряске просто быть не может, но когда дверцы шкафчиков открываются, и тарелки оттуда почти вылетают, ударяясь обо все, что попадется на пути, сердце и вовсе уходит в пятки. Так при землетрясении не бывает.

Чанёль теряет дар речи, напрочь забывая, что он не один лицезрит этот крик чужого возмущения. Посуда фонтаном летит по сторонам, и Ёль даже не уверен, было ли ее изначально так много, но соскользнувший со столешницы Кёнсу, убегающий в сторону двери, приводит его в чувства. Младший бежит следом, пытаясь окликнуть того, но все напрасно, хён вылетает из дома босиком, на ходу прихватив кеды. Снаружи все более чем спокойно и тихо, привычная жизнь, протекающая мимо разменным темпом, и нет никакого землетрясения, паники, и земля не уходит из-под ног. Кёнсу напуган даже более чем, его глаза широко открыты, а встревоженный и потерянный взгляд скользит по совершенно тихой улице. Чанёль вываливается из дома следом, так же босиком, и тоже замирает на месте, смотря в спину хёну.

– Кёнсу-я, - младший делает шаг вперед, пытаясь подойти ближе, но тот слишком резко оборачивается, испугано косясь то на совершенно спокойный с виду дом, то на своего парня.

– Какого черта? - только и может выдавить из себя старший. Ноги почти его не держат, и он глупо пятится назад, словно перед ним нечто ужасное и непостижимое.

Так оно должно быть и есть, по крайней мере, ощущение на себе тяжелого, прожигающего взгляда не дает даже вдохнуть полной грудью. Кёнсу тоже не трус, просто он совершенно ничего не понимает, от того и страх. Сильный, необузданный, и босые ступни почти влетают в кеды, а старший выбегает за калитку.

– Кёнсу, подожди, постой же, я все тебе сейчас объясню. - Чанёль пытается поймать хёна, схватить за руку, но тот ускользает сквозь пальцы, смотря на него с неприкрытым ужасом в глазах.

– Иди к черту, Пак Чанёль, вместе со своим долбанным домом. - Больше Кёнсу не оборачивается, по памяти убегая в сторону остановки, оставляя позади чуть расстроенного и не менее испуганного младшего.

В нежную кожу ног врезаются маленькие острые камушки, и он аккуратно возвращается к дому, проклиная все, на чем свет стоит. Его маленький фантомас-убийца слишком разыгрался, и теперь Чанёль даже не представляет, как будет объяснять все это хёну, да и захочет ли он слушать что-то. Вся эта чертовщина и впрямь не для слабонервных, и если к Ёлю эта хрень подходила постепенно, то на его бедного хёна обрушилась совершенно неожиданно и столь феерично. Но младший сам виноват, он сам, не подумав, привел Кёнсу в этот дом. Получите, распишитесь.

Чанёль может только представлять, какой погром увидит на кухне, и как долго будет его разгребать, заранее прикидывая, в какой обуви это лучше делать, чтобы не порезаться, куда складывать, в чем выбрасывать, чтобы и после никто не поранился, но первое, что он видит заходя на кухню – чистый пол. Абсолютно такой же, как и с утра, без единого осколка и даже следа на предполагаемый погром, что очень сильно напоминает ему его первую ночь здесь, вот только в тот раз не было одного маленького «НО». Удивленный взгляд скользит вдоль паркета, натыкаясь на пару черных конверсов. Неуверенно поднимая глаза выше, Ёль невесомо очерчивает стройные ноги, обтянутые темным джинсом, что перетекают в довольно длинную, черную майку с забавным принтом. Дополняет картину расстегнутая кожанка, что прикрывает наверняка оголенные от плеча руки. Парень, совсем ведь еще мальчишка, сидит на столешнице – там, где еще пару минут назад сидел Кёнсу, и задорно покачивает ножками из стороны в сторону. Тонкие губы растянуты в легкой улыбке, а небольшие озорные глазки-щелочки густо подведены карандашом. Мальчишка, если честно, больше напоминает шлюшку из того самого бара, где по вечерам подрабатывает Чанёль, но даже этот весьма вызывающий наряд не скрывает его юный возраст.

Ёль не уверен, как долго простоял, боясь даже двинуться, смотря в одну лишь точку – на сидящего перед ним парня, но было до чертиков страшно лишний раз двинуться и спугнуть его, или, и того хуже, добавить неприятностей себе. Он ни секунды не сомневался в то, кто перед ним, вот только имя он так и не узнал, и до сих пор не знает, что именно от него хочет этот маленький чертеныш.

– Ты, кажется, немного не понял правил нашего соглашения. - Все с той же легкой улыбкой выдыхает мальчишка, а Чанёль покрывается мурашками от того, каким нежным кажется его голос.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒