thirsty souls.. I. source.

thirsty souls.

https: //ficbook. net/readfic/4011369

Автор: herr. roysh (https: //ficbook. net/authors/855849)
Пейринг или персонажи: Чанёль/Бэкхён, side! Чанёль/ДиО, Бэкхён, Чанёль, ДиО
Метки: Счастливый финал, Магический реализм, Призраки
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Мистика, Hurt/comfort, AU, Мифические существа, Первый раз
Предупреждения: OOC, Нецензурная лексика, Смена сущности, Ксенофилия
Размер: Миди, 85 страниц

Описание:
– Что бы ты сделал, если бы мог прикоснуться ко мне?
– Я бы обнял тебя. Крепко-крепко.

I. source.

– Чанёли, твои родители не будут против, что ты приведешь меня? - субтильный парень с иссиня-черными волосами любопытно поглядывал на своего тонсэна, что по закону жанра был на полголовы выше и в два раза шире в плечах.

Он смотрел немного снизу вверх, запрокидывая голову и тут же щурясь от лучей солнца, что слепили глаза, теряясь в непослушных локонах цвета серебра. Тот ярко улыбался, смотря на забавно сощурившегося хёна, и приглушенно смеялся, чем еще больше действовал на нервы того.

– Их не будет до вечера, - фыркает парень, отворачиваясь от старшего. - Кёнсу-я, лучше опусти голову, пока глаза не вытекли из орбит.

Тот послушно опускает взгляд вниз, что-то недовольно бурча о неуважении к старшим и чрезмерной наглости, но Чанёль совсем не слушает. Его улыбка кажется такой мягкой, перенасыщенной любовью, а широкие глаза искрятся отчасти детской радостью, когда крупная ладонь ловит маленькую, совсем хрупкую ручку хёна, сплетая между собой пальцы. Кёнсу совсем немного смущается, но старается не показывать этого, чуть отворачиваясь в сторону, но тот и так знает об этом, по дрожащим в волнении кончикам пальцев. Просто для них все это впервые.

Улицы кажутся пустынными, разогретыми горячими лучами, что скользят вдоль серого асфальта, раскаляя все живое на своем пути. Земля парит, и где-то на линии горизонта скромный городской пейзаж стекается в одну маслянистую лужу. Дышать почти нечем, а смуглая кожа покрыта редкими капельками мускусной испарины, смешанной со сладковатым парфюмом, что атласом блестит в палящих лучах.

«Красиво» - думает Чанёль, бросая редкие взгляды на изможденного жарой хёна, и сглатывает вязкую от жажды слюну.

Дом встречает их спасительной прохладой и отчасти желанной тишиной, что совсем не смущает, а скорее, наоборот, несет в себе таинственную нотку предвкушения. Они идут в комнату младшего, бросая друг на друга чуть смущенные взгляды, проскальзывая в тесную обитель, заваленную тетрадями и нотными листами, где в углу таится пара гитар, а у кровати лежит баскетбольный мяч. Обстановка выдает своего хозяина с лихвой, выставляя на обозрение все его предпочтения и увлечения вроде парочки томов высокорейтинговой манги в углу книжного шкафа и плакатов зарубежных рок-групп на стенах. Кёнсу это нравится, здесь уютно.

Они не тратят время на напрасные слова, все и так уже было решено, когда тетради полетели в рюкзаки, а две лекции выпали из их расписания только ради одного этого момента. Широкие ладони младшего обхватывают тонкую, совсем не мальчишескую талию хёна, притягивая его ближе к себе. Кёнсу льнет к крепкому телу, застенчиво прижимаясь, обхватывая чужую шею. Они тянутся друг к другу, пока еще робко соприкасаясь влажными губами, снова и снова, с каждым разом все глубже. Голова идет кругом то ли от духоты, внезапно появившейся в комнате, то ли от возбуждения, и единственно верным спасением кажется избавление от одежды. Лишние тряпки беззастенчиво летят на пол, оголяя горячую, покрытую сладкой испариной кожу, и Ёль не может сдержаться, впиваясь влажным поцелуем в дрожащую предвкушением венку на шее. Пробуя чужую кожу на вкус, вдыхая такой желанный мускусный аромат возбужденного тела. Кровать болезненно скрипит, а тонкое одеяло водою струится на пол, скинутое на скорую руку, чтобы не мешалось. Им совсем не стыдно, скорее, наоборот: они изголодались. Так давно бросая друг на друга жаждущие взгляды, не имея возможности коснуться чего-то столь желанного, теперь же здравый рассудок отдается возбуждению без боя. Кёнсу роняет первый стон, что музыкой звучит в тихой комнате и отдает мурашками в теле младшего, когда тот сжимает напряженную бусинку соска горячими губами, втягивая во влажный рот.

Это кажется таким прекрасным, сказочным, покрытым легкой дымкой эйфории, или безумной галлюцинацией. Кёнсу изгибается под давлением языка и узловатых пальцев, что скользят вдоль тела, роняет возбужденные хрипы и сладкие стоны, горячий, покрытый испариной и легким румянцем. Желанный. И Чанёль не может больше терпеть, скользя ниже, оставляя легкий поцелуй внизу живота, всего в паре сантиметров от налитой кровью головки. Старший замирает, взволнованно задерживая дыхание, ему хочется прекратить это слишком смущающее действие тонсэна, но с другой стороны в нем бурлит азарт. Сможет ли Чанёль, решится ли он на такое, достаточно ли сильно возбуждение вскружило ему голову? Кёнсу еще просто многого не знает о младшем и удивленно выдыхает, стоит губам сомкнуться на влажной головке члена.

– Какого черта здесь происходит?! - звучит почти по слогам со стороны двери, и Кёнсу вздрагивает от чужого голоса вмиг теряя весь свой запал.

Его испуганный взгляд встречается с, не сказать иначе, как охреневшими глазами взрослого мужчины, в котором можно достаточно легко узнать отца Чанёля, а вот сам младший почти никак не реагирует, лишь выпуская чуть обмякший член своего парня изо рта. Он поднимает недовольный взгляд на родителя, словно задавая немой вопрос о том, какого хрена их прервали, а Кёнсу, предчувствуя бурю, пытается прикрыться подушкой. Минуты текут слишком медленно, тягуче, а безмолвный диалог между отцом и сыном все не прекращается, хотя воздух вокруг них заметно тяжелеет. Старший был бы рад провалиться сквозь землю, исчезнуть, стать невидимым и никогда больше не попадаться на глаза этому человеку, который наверняка сейчас из него всю дурь вытрясет.

– Ты нам мешаешь, - сухо бросает Ёль, намереваясь повернуться к Кёнсу, да только не успевает.

Его откидывают с кровати почти за шкирку, а массивный кроссовок со всей мощи врезается парню под дых в сопровождении испуганного визга старшего. Удары сыпятся один за другим, но Чанёль не позволяет себе проронить и стона, уж слишком много чести, но вот надсадный кашель сдержать уже не может, захлебываясь кровью, вытекающей из сломанного носа. Кёнсу не рассчитывал на такой концерт, когда шел сюда, совсем не рассчитывал.

***

Сложно сказать, когда именно это началось, просто в один момент все стало настолько привычным, словно было так всю жизнь. Их отношения тяжело было назвать нормальными, или хоть мало-мальски любящими. Нет. Это была очень странная семья.

– Пак Чанёль, какого черта тебя не было дома ночью? Снова шатался в своем чертовом баре со всяким сбродом? - мужчина, брызжа слюной, надрывал глотку, стоило только входной двери открыться.

– Ты же прекрасно знаешь, что по вечерам я играю там на гитаре, - он уже давно перестал реагировать на злобные выпады родителя, на бессмысленные придирки, крики недовольства, на все его существование в принципе.

– Я не для этого все твое детство таскал тебя в чертову музыкальную школу, чтобы сейчас ты брынькал в том гадюшнике. - Крики постепенно набирают обороты, децибелы выше, смысла меньше, так думает сам Чанёль, почти не вслушиваясь в сказанное отцом.

– Это моя работа, - он лениво отмахивается просто потому, что очень устал. Атмосфера в баре к спокойствию не склоняет, голова и так гудит от постоянного шума, музыки, кучи народа, воздуха что почти на все сто состоит из дыма и запаха алкоголя, а тут еще и отец решил добить окончательно. Впрочем, как и всегда.

– Тогда где твоя зарплата, работничек? - Попытки скрыться за дверью собственной комнаты нагло прерывают, отдергивая парня за шкирку. Он шипит сквозь стиснутые зубы, всячески отговаривая себя от рукоприкладства хотя бы потому, что отец все же сильнее. Что ему стоит выбить дурь из мелкого (хоть и сравнительно с ним самим) щенка.

– А на что я живу по-твоему, вспомни, когда я последний раз просил у тебя денег! - Чанёль может лишь откинуть руку родителя от себя, и все же, не сдержавшись, завопить со всей дури ему в лицо. Вены на шее вздуваются, а лицо краснеет, совершенно непривлекательно, в точности, как у отца. Они словно отражения друг друга, чертовски похожие.

– Да ты что, что же ты себе и квартиру не купишь, на свою «зарплату», чтобы не будить нас с матерью в четыре утра каждый божий день? Тебе уже двадцать, а тебя скоро выпрут из чертова университета, и тебе же болт класть на это, лишь бы ходить ночами и свою гитару в той конуре подрачивать! - Длинный узловатый палец неприятно тычется в грудь парня, выводя его еще больше, он ровно в таком же бешенстве, как и его отец.

– Какая тебе к черту разница, как я живу, это моя жизнь, а не твоя, - Чанёль вновь отталкивает от себя руку родителя, звучно хлопая по ней. Он всегда кричит, что не похож на них, хотя на деле не иначе, как «маленькая копия», может только более своенравная. Это грозило перерасти в драку, или вколачивание святых истин в черепушку нерадивому ребенку, если бы только не мать.

– Довольно! - ей давно осточертели эти бессмысленные сотрясания воздуха на почве воспитания сына. В конце концов, они виноваты в этом сами. То, что стоит сейчас перед ними - исключительно их рук дело.

Чанёль громко хлопает дверью своей комнаты, валится на кровать, сцепляя зубы на тонкой ткани наволочки, и колотит руками по матрасу. Да, по-детски, да, глупо, но лучше так, чем снова реветь в подушку, как в далекие двенадцать.

Он ненавидит родителей, родители винят его во всем. Это уже давно стало нормой их жизни: вечно недовольные, озлобленные, словно глубоко обиженные жизнью. Он забрал у них молодость, перспективы, шанс на шикарное будущее. Так говорят они сами в пылу скандалов. Так они говорили все его детство, пока думали, что малыш Ёль не слышит, а он ненавидел их все больше, плача в подушку и мечтая об элементарной родительской любви.

Все воспитание шло коту под хвост, школьные оценки были ниже некуда, поведение потенциального маленького уголовника. Родители не понимали, что делают неправильно, а Чанёль злился на них всем своим маленьким детским сердечком. Ему обидно до боли в груди. Ведь если они так не хотели его, почему мама не сделала аборт, почему не отдала в приют? Зачем он нужен им, если его никто не любит? Так поведение становилось еще хуже, звонков учителей еще больше, а порка ремнем еще чаще. Они пытались уберечь сына от неправильного выбора и последствий, а он лишь делал все им наперекор. Хотя, может быть они просто неправильно пытались?

Восемь лет его исправно водили в музыкальную школу, в надежде, что музыка привьет послушание, но стоило ему чуть подрасти, и он решил прожигать талант на сцене захудалого бара, даже не получив диплом. Мальчик рос, и, вопреки надеждам, становилось только хуже. Родители не могли найти управы на ребенка, в котором взыграл переходный возраст, упреки перерастали в скандалы, попытки поговорить - в ссоры, ремень пришлось отложить в дальний ящик, ведь еще чуть-чуть, и он сам сможет дать сдачи. А дальше как по накатанной: плохая компания, алкоголь, сигареты в школьной сумке, обесцвеченные до отвратного оттенка пепельного волосы. Жизнь казалась девятым кругом ада, и все винили друг друга вместо того, чтобы попытаться признать свои ошибки.

Шестнадцать лет стали их началом конца, так отметила про себя мать, когда Чанёль впервые явился домой к утру, таща на перевес потрепанную бас-гитару, обернутый пищевой пленкой поверх с бинтом от запястья до локтя. Тогда родители на самом деле испугались, ведь мало ли, в какую передрягу он мог влипнуть, но тот ничего не объяснял и даже не собирался, закрывшись в своей комнате. Только через пару дней они узнали, что это было, когда Чанёль удостоил их своим присутствием на завтраке, в темной футболке, что совсем не скрывала исчерченные тусклым контуром татуировок предплечья. Отец был в бешенстве, и Ёль тогда на самом деле думал, что его придушат к чертовой матери, до того крепко его схватили за грудки, но нет, обошлось лишь парой ударов наотмашь и домашним арестом. Но даже это не оставило его, и время от времени рисунки расцветали на руках насыщенными пятнами чернил, пока не покрыли всю светлую кожу предплечий.

А потом окончание школы с бубном наперевес и ритуальными танцами вокруг выпускных тестов, не иначе, как по волшебству, поступление в университет, чем он тогда знатно удивил родителей. Композиционный факультет - звучит гордо и даже солидно. Учителя, теперь уже бывшей школы, поражались тому, что их маленький уголовник и не уголовник вовсе, а просто человек искусства, списывая все его былые выходки на тонкую натуру и бунтарскую душу творца. И только родители знали, что искусством там и не пахнет. В их понимании он все еще выглядел как кусок мусора и наркоман из подворотни, что, разумеется, было неправдой. Наркотики он себе не позволял никогда, кроме одного раза и то чисто из принципа: «Родители сказали никогда так не делать». Просто удачно подвернулась чья-то вписка по случаю поступления, тесная квартирка на третьем этаже до отказа забитая невменяемыми первокурсниками, и они с Сэхуном затесавшиеся не в ту компанию. В память о той ночи осталось лишь вычурное слово: «Хуй», набитое в пьяном угаре под левой ключицей, которое давно закрыл собой красивый стебель розы, распустившейся на груди. Больше пробовать не хотелось, ведь мало ли, какие еще «хуи» потом придется разгребать.

Это были первые крупицы настоящей свободы. Тогда ее пьянящий вкус на языке и запах взрослой жизни в легких вскружили ему голову. На учебу был забит увесистый болт еще с первого дня, зато выступления в баре стали чаще, знакомых больше, развлечения жестче. Девушки сменяли одна другую, их имена стирались из памяти уже через пять минут после принятия телами горизонтального положения, но его все устраивало, и не смущали даже участившиеся ссоры с родителями. Те потеряли последнюю надежду, перестали даже пытаться, просто оставив все как есть, и только мать в глубине души надеялась. Верила, что когда-нибудь он встретит ту единственную и изменится ради нее, бросая в пылу очередной ссоры сухое: «Надеюсь, ты найдешь себе девушку, которая вправит тебе мозги на место». Вот только девушек больше не было.

Сначала исключительно назло, а потом… Потом он встретил Кёнсу: такого маленького, хрупкого, с невероятным голосом и большими искренними глазами. Он напоминал испуганного совенка, и его безумно хотелось защищать, хоть он и был немногим старше, но в глубине его черного зрачка плескалось пламя, которое Чанёлю не терпелось ощутить на себе. Тогда он впервые задумался над тем, что парни тоже могут быть красивы, даже прекрасны, впервые испытал на своей шкуре то неконтролируемое желание чужого, подобного собственному, тела. Кёнсу стал его точкой невозврата.

***

Чанёль вытирал кровь, что ручьем текла из разбитого носа, отдавая гадким привкусом металла во рту, пачкая натянутую наспех футболку. Кёнсу уже и след простыл, бедный хён вылетел из дома как винная пробка, стоило только появится возможности, но Ёль не обижается, он поступил бы так же, нарвись на кого-то вроде собственного отца.

Он раскинулся на широком кресле в холле, в то время, как мать скромно ютилась в углу дивана, как-то печально разглядывая витиеватый узор ковра. Пожалуй, она давно привыкла к подобным неожиданностям, сколько уже раз такое случалось. Она переживала, когда малыш Ёль не закончил музыкальную школу и лишь через пару лет экстерном получил диплом, чтобы поступить в университет; переживала, когда тот, еще будучи несмышленым мальчонкой, попал в компанию бывалых музыкантов; переживала, когда пропадал ночами в неизвестном баре, когда появлялся дома пьяный и пропахший сигаретным дымом; когда от него чуть не забеременела одногруппница. Как много она переживала? Сейчас у нее уже просто не осталось сил - Чанёль выпил все до капли.

Отец мельтешил по комнате, не мог найти себе места и изо всех сил пытался держать себя в руках, чтобы не продолжить начатое в комнате сына, и не убить того ко всем чертям. Он просто перешел все границы - переходной возраст затянулся, инстинкт самосохранения так и не развился, а чувство такта, уважения и, пожалуй, даже здравый рассудок просто захлебнулись в алкоголе.

– Маленький, неблагодарный ублюдок, - отец не сдерживает злобный рык, бросая на сына уничтожительный взгляд, но все без толку, тот спокоен, пожалуй, даже слишком. - Собирай свои манатки и катись к черту из моего дома!

Чанёль любопытно изгибает бровь, а мать впервые за последние полчаса подает признаки жизни, нервно вздрагивая, поднимая удивленный взгляд на мужа, но тут же опуская голову обратно. Похоже, она даже не собирается спорить с ним, да и хотела ли она противиться, Ёль откровенно сомневался.

– Готов выгнать единственного сына? - он усмехается, щуря широкие глаза, хотя внутри все сжимается до состояния ссохшегося яблока. Ему ведь некуда идти.

Кто в здравом уме впустит в дом парня сомнительной наружности, что больше походит на отпетого наркомана? Кёнсу живет с родителями, да и не настолько далеко зашли их отношения, а остальные... Сейчас, перебирая в памяти всех, с кем он хоть иногда проводит время, на ум не приходит ни один человек, которого можно назвать другом. «Собутыльник», «знакомый», «пару раз вместе выступили», «вроде учится со мной в одной группе», «неплохо делает минет», «хорош в постели »... но ни одного даже близкого к понятию «друг». Ёль нервно сглатывает, теперь уже смотря на отца с толикой страха и может быть немой мольбой во взгляде. Он ведь не серьезно?

– Сына? - мужчина роняет брезгливый смешок, даже не пытаясь скрыть всего отвращения, что кипит сейчас в нем. - Ты ни во что нас не ставил с двенадцати лет, положил хуй на учебу, на наши с матерью просьбы взяться за ум, пил, курил, наверняка же принимал чего потяжелее никотина, трахался налево и направо, пропадая сутками в том затхлом клоповнике, а теперь внезапно вспомнил, что ты наш сын? Ты - долбанный педик, который не постеснялся трахать парня в моем доме. Ты отброс и язва нашего общества, ты последняя дрянь. Ты кто угодно, но ты не мой сын. Нет.

– Какого... - глаза парня широко раскрыты. Он не может поверить, что к двадцати годам все же преодолел высшую точку терпения своих родителей. Он... доигрался, как бы смешно это не звучало.

Отец наблюдает за растерянностью сына, но его терпение и того меньше. Он тянет парня за шиворот, даже не вслушиваясь в его возмущенные крики, не обращая внимания на попытки вырваться, что больше походят на бессмысленные трепыхания. Чанёль слишком удивлен, он напугал, и его привычная жизнь пустила первую трещину, норовя рассыпаться битым стеклом под ноги. Из-за спины доносится жалобный голос матери, она просит прекратить, остановиться, закрывает лицо руками, пытаясь утереть соленые слезы, вот только зачем ей плакать? Ее жизнь теперь станет легче, не будет основной причины всех проблем и несчастий, не будет Чанёля. Вот только отец не обращает на это внимания, открывая входную дверь и выталкивая за нее парня. Он цепляется ногами за порог и чудом успевает выставить руки вперед, чтобы не впечататься в пыльный асфальт и без того разбитым носом. В спину больно ударяют кеды, брошенные не иначе, как разъяренным отцом, и Ёль на секунду радуется, что успел хоть немного одеться, ведь быть выставленным за дверь в боксерах было бы совсем не весело.

– Как же я жалею, что поскупился тогда на аборт твоей матери, если бы я знал, что вырастет такое - ты никогда бы не родился! - он уверенно чеканит каждое слово, смотря точно во влажные от подступивших слез глаза Чанёля. - Никогда не возвращайся. Никогда! - Дверь громко закрывается, оставляя его одного, сидящего на горячем асфальте, разбитого, потерянного, без гроша за душой, на глазах у ошарашенных соседей.

Он не любил их, но слова больно резали что-то в груди, мешая дышать, сжимая легкие в тиски. Родители винили его во всем. Теперь между ними осталась лишь стена чистой ненависти и ничего более.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒