(Лукин Юрий Леонидович) 6 страница

- Папа, папка, не умирай!!! – с криком слезы фонтаном брызнули.

Оттащил отца на обочину, опрокинул спиной на скат сугроба, куртку на нем рывком от воротника надвое по молнии распластал. У самого сердце словно кто-то ледяными пальцами сжал, ревмя реву… Потом всхлипнул, задержал дыхание, размахнулся и со всей силы тыльной стороной ладони по груди папке - нна!

Ни о чем не думал – некогда, да и неоткуда осознанию правильности того, что делаю, взяться. Словно бы и не намеренно отца родного вдарил, а на мне закоротили два контакта вольт на пятьсот и такая вот моя по отношению к родителю моторика рефлекторно взбрыкнулась. Но вовремя. Еще бы секунд десять…

Ткнулся в сугроб с папкой рядом, руками снегу поднаскреб и – к лицу. Сразу в глазах жечь перестало и голове легче. Отец рядом зашевелился, сел. А я пошевелиться не могу.

- Откормили бугая, - слышу, - как кобыла копытом под ложечку звезданула!

С трудом сдержался, чтобы в голос не всхлипнуть, плотнее лицом в снег влип, но губы, чувствую, сами в широкую улыбку разъехались.

С минуту думал, как в ответ отшутиться:

- В другой раз придуриваться станешь, точно копытом, а не ладошкой звездану! И вообще, а почему кобыла, не конь?

И отпустило окончательно. Заговорил про «другой раз» и вдруг понял: а не будет другого раза. Завязали, короче, с темой «афганского подарочка».

Поднялись, отряхнулись. А снег как шел, так и идет огромными пушистыми хлопьями, свет от фар «уазика» из темноты обыкновенные елки под серебристые маскирует, луна плывет масленичным блином, изредка, как балерина пачкой, в облака снизу укутываясь.

- Красиво, - даже батьку на патетику пробило. Руками меня за шею обхватил, к себе прижал и – прерывистым шепотом: – Спасибо, сын…

За руль папка сел спокойный, я бы сказал: какой-то весь из себя умиротворенный. Когда во двор усадьбы завернули и перед тем, как из машины выйти, даже прикололся:

- Надеюсь, у тебя в привычку не войдет отца родного чеглыздить? - помолчал чуток, потом добавил: - Матери ни слова! – и пошел ворота закрывать.

Я его на крылечке подождал, чтобы в избу вместе войти.

Глава 9

Вятский, в лыжи обутый

Снег валил всю ночь, но утром распогодилось. Я когда в окошко глянул, сразу Пушкина вспомнил: «Мороз и солнце! День чудесный! »

Снегу, пушистого, искрящегося, ослепительно белого, насыпало столько, что нестерпимо захотелось выскочить на крыльцо и, как есть в трусах и майке, – в сугроб.

Проснулся, кстати, непривычно поздно - солнце оранжевым апельсином больше чем на три четверти над горизонтом поднялось. На часах почти десять. Хорошо, сегодня воскресенье и в школу не надо. Утреннюю работу мама с папкой, выходит, сами переделали. И свою часть, и за Таньшу, которая в Киров умотала, и за того парня. За меня то есть. Пожалели младшенького, выспаться дали. Даже совестно, блин. Тупо по утрам ухом подушку плющить я давно отвык, ощущение - будто опух весь от безделья, невыработанная энергия наружу просится. Ладно, должок в наше семейное дело вечером с лихвой отработаю, а поскольку сегодня так фишка легла, грех случаем не воспользоваться. Тем более, что:

Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит;

Прозрачный лес один чернеет,

И ель сквозь иней зеленеет,

И речка подо льдом блестит…

По-быстрому оделся, лыжи достал из подклети. Примерил – маловаты, но с простым носком терпимо. Там же из старого хлама за прадедовским сундуком отрыл собачью упряжку на постромках, три года назад собственноручно излаженную и заброшенную прошлой зимой по причине бурного роста и утраты подростковой худощавости и угловатости.

И - на крыльцо. Кабысдошке вытащенное показывать.

- Ояврик, Кабысдош!

Пес из конуры выкатился кубарем и от радости по-щенячьи взвизгнул. Вспомнил забавы наши молодецкие и на мое приглашение откликнулся с энтузиазмом и чувством глубокого удовлетворения, о чем умильным выражением лица своей морды отсигнализировал.

«Ояврик» - из давнишнего детского фильма про тундру, который я случайно в Интернете нашел и от делать нечего от начала до конца просмотрел. Там герой, пацан-чукча, приехавший из интерната домой, разговаривал со своим псом: «Каникули, Ояврик, каникули! » Ну а для Кабысдоша «ояврик» как бы пароль: едва услышит, сразу выставляется в полной готовности ездовую собаку изображать. И что характерно, радостный такой, словно в конуре кучу мослов затырил, хотя я с последнего раза, когда он меня на постромках тащил, порядком отяжелел.

Не стал я злоупотреблять Кабысдошкиной доверчивостью и его неподкупным дружеским ко мне расположением. До окраины ельника через снежную целину мы с ним рядом бежали. Он по-волчьи подпрыгивал в мягком снегу, я лыжню наводил. А вот на увалах у Аннушкиного ручья вдоль просеки под ЛЭП и на Костенниковском пасеве я его поэксплуатировал по полной. Когда убедился, что и песик с позапрошлогодней зимы тоже мышечную массу нарастил. По весу пропорционально моей, а по качеству, пожалуй, и получше. Несмотря на то, что и я на печке не лежал и целлюлит на себе не отращивал.

На лесных тропинках между полянками вдоль замерзшего ручья белок распугали уйму. Псина так расшалилась, что, помимо ездовой, себя охотничьей воображать стала. В самый для меня неожиданный момент вырвала постромки из рук и в чащобу ломанулась – за зайцем, судя по следам, которые я, когда из снега поднимался, рядом увидел.

Поднялся, короче. Кулаком вслед убежавшему ездовому средству погрозил, шепотом матюгами его обложил. Вслух нельзя: на ругань и матюги особенно Кабысдош обижается. Его даже сукиным сыном обзывать опасно: сразу на дыбки встает и обидчику в лицо заглядывает. Попробуй прощения не попросить – реально за честь матушки заступится.

Отряхнулся, лыжу левую, в падении соскочившую, поправил. Гляжу: Кабысдош зайца матерущего гонит. Сообразил, что по рыхлому снегу зайца голенастого не догнать, а тут справа ручей замерзший, за которым обрывистый берег, слева поляна, исчерченная лыжными следами, а прямо я стою. Косой, меня увидев, замешкался на долю секунды, но Кабысдошке хватило его в воздухе плечом сбить и, полуконтуженного, зубами - хвать за шкирятник.

- Ай, молодец!

Пес в ответ на комплимент заважничал, зайца тряхнул пару раз, чтобы не трепыхался, и гордо в мою сторону пошествовал.

- Але, гараж! – говорю. – Сезон охоты еще не открыт!

Про «сезон охоты» я так просто от балды ляпнул, но Кабысдош типа понял: остановился обескуражено, посмотрел на меня странно, голову книзу опустил, зарычал. Заяц взбрыкнулся – и только гузном между елок засверкал. Пес на него внимания – ноль. Напрягся, голову еще ниже опустил, шерсть на загривке дыбом. Теперь мне страшно стало. В утехах молодецких нас с Кабысдошкой опять на то место у Аннушкиного ручья занесло, что и два месяца с небольшим назад. Как раз в десятке метров от места, где сейчас стою, с велика и навернулся. А поскольку ручей замерз, то и не заметил, что стою рядом с обвалившимся выворотнем, из-под которого тогда черную фиговину вытащил. Если, конечно, не померещилось, что вытащил. А коли выворотень тот самый и под снегом ниша в берегу та самая угадывается, выходит: скорее вытащил все-таки, нежели померещилось…

И ведь, блин, стоило подумать: глюк – не глюк, глюки по новой начались!

Кабысдош с ума собачьего сошел, крутанулся волчком, потом давай на снегу кататься, зарычал и… исчез.

Беззвучно. Был – и нет его.

Пока я заорать собирался, он снова появился. Причем не сразу, а постепенно, отчего не просто заорать – заверещать хотелось. Во всю ивановскую и крепко зажмурившись. Не кино ведь, когда комбинированным наложением кадр на кадр такое снимают.

Кабысдош именно покадрово воплощался - сначала полупрозрачной фата-морганой, потом постепенно объем приобрел. При этом картинка с его изображением пульсировала и зеркально переворачивалась. То нос с хвостом местами менялись, то спина с животом и лапами…

Секунд сорок Кабысдошу понадобилось окончательно во плоти прежней (или не совсем прежней? ) материализоваться. Если бы дольше, боюсь, пришлось бы мне реально в областную поликлинику в Семушинском медпункте направление брать на прием к узким специалистам, которые за психическое состояние пациента отвечают.

Покатились, обнявшись, по снегу кубарем. Я его за шерсть треплю, чтобы окончательно убедиться, Кабысдошка передо мной, а не фантом или оборотень какой-нибудь; он языком меня лижет, убеждаясь: тут он я, никуда не делся, живой-здоровый, вопреки ему не без оснований померещившемуся.

Наконец Кабысдошка на пятую точку сел, отряхнулся, носом дернул и сказал на смеси собачьего с немецким:

- На хауз?

- На хауз, - говорю, вставая. - Классно погуляли!

Возвращались рядышком. Всю дорогу до родного крылечка я сам лыжами толкался, а не на ездовом псе ехал. Пес семенил рядом и постоянно меня носом под коленки подталкивал, с немецкого на английский перейдя:

- Гоу, Гоу!

Камагулонский на военной тропе

Ближе к перевалу булыганы закончились. На самой бровке – вообще ровная скальная порода. Словно поперек гряды Треугольных скал сверху гигантской циркуляркой чиркнули – сначала вперед, потом в обратную сторону. Скалы, между прочим, треугольными и отсюда смотрелись: слева одна, справа одна, а прочие за этими двумя, уменьшаясь в перспективе, выстроились, как если бы смотреть из прорехи в обруче на его края.

Впереди глетчер полого спускался вниз. В выемку, которая на противоположном краю снова вверх изгибалась стеной Вымяобразных гор. Аккурат посередине выемки – Рогатые горы: поближе Матушка (гора с Черной Штуковиной), наискосок и чуть подальше Тетушка – а кем ей еще быть, как не Тетушкой, если первая гора Матушка? Матушкин рог наклоняется в противоположном от нас направлении, а Тетушкин к нему симметрично вершинкой тянется. А вот «Черную Штуковину» отсюда не видно.

Зато видно, как перед Матушкой глетчер опускается в белесый туман, из которого поднимается вверх уже подобием дороги и упирается в подножие Матушки, а там дыра. Явно не естественного происхождения.

Перед самой дырой серебристого оттенка точек каких-то великое множество, а чуть ниже места, где мы с Моим Гвиром пейзажем любуемся, изогнутая дугой буквы «Ч» от боковой грани Тетушки другая дорога в глетчер упирается. Путь в обход, надо полагать, но нам туда не надо. И хорошо, что не надо, – жутковато выглядит. Даже для меня, привыкшего к Камагулонским сюрпризам. Во-первых, что-то вдалеке очень на крутейшую автомобильную пробку похоже, а во-вторых… Трудно объяснить, но попробую. В общем, вид, как если бы фотографию на несколько частей косо разрезали, а потом внахлест куски соединили, чтобы в целом снова прямоугольник получился. Такое со мной уже было – на мгновение померещилось перед тем, как я из первой штозабяки «устриц» поджарил. Только здесь более отчетливо и не фотография, а изображение он-лайн.

Давно не оглядывался и, воспользовавшись случаем, оглянулся. Красота неописуемая! Пояс Поганковых джунглей отсюда вполне ничего выглядит, Жемчужное озеро - вообще отпад: идеально круглое, с изумрудной водой, куда с небесной тверди под прямым углом время от времени весьма живописно столб ослепительного света низвергается. В целом, вид круче, но напоминает Гороблагодатский карьер, когда на него смотришь от памятника Степану Чумпину. (Это в городе Кушва, Свердловской области, куда три года назад мы к папкиным родственникам в гости ездили. )

Полюбовались, передохнули. До развилки «Ч»-образной двигались легко, пока снова каменюки не начались. А когда развилку прошли – в смысле, кто-то прошел, а кто-то пропрыгал, - новенькое в пейзаже обнаружилось. «Кости» в камнях. Где тонким слоем, а где навалом. «Кости» в кавычках потому, что сразу и не догадаешься, что кости – скорее, крошево из осколков панцирей и того, в чем, если богатую фантазию иметь, можно предположить сходство с мослами и позвонками, но больше похоже на давленную яичную скорлупу или ракушки, которых у нас по песчаным берегам Вятки и Чепцы полным-полно.

- Гвирчик Мой, - спрашиваю, – у вас здесь кладбище?

Гвирчик прогвиркал смутный образ текущего сверху вниз синеватого тумана. Мало у нас на двоих общих ассоциаций - попробуй угадай, что он имел в виду. Природный катаклизм или газовую атаку каких-нибудь местных фашистов.

- И часто у вас так?

- Гвиррр-нет.

- Это радует, – утешился я и зашагал прямо по костям - больше ноги ставить некуда.

Прогулка по кладбищу, пусть и по инопланетному, на минор крепко настраивает. Не природный катаклизм, точно. Слишком зловещи своим обилием бренные останки. В одном моя уверенность не поколебалась – в том, что в бывших обладателях этих остовов разума ни на копейку отродясь ни бывало.

Читал я гипотезу про осьминогов и кальмаров как приматов моря, то есть тварей разумных или полуразумных. Ерунда, по-моему. Я кальмаров видел только свежезамороженными, но вообразить их разумными так же легко могу, как представить наличие интеллекта в автомобильной покрышке.

Местные организмы, даже гвиры, не выбрались из экологической ниши, которую у нас занимают головоногие. Разве что не головоногие они, а головохвостатые.

Но есть две вещи даже на мою банальную эрудицию совершенно аномальные. Природа антрацитовой слизи и наличие разума в Моем Гвире. Идея внешнего ментального вгвирячивания для романа хороша, всерьез ее воспринимать по-любому стрёмно, но, кажется, именно она точку над i ставит.

Еще подумалось: здесь по глетчеру не гигантский ли коврик-самобранка, не великанский ли антрацитовый медузенок, скатились, подъедая всю органику, которая плохо лежала и вовремя не убежала? Что двенадцатигранники – навряд ли. Видел я, что они с фауной делают: пшик – и готово! Кстати, и коврик косточек бы не оставил – в косточках для него самый смак. Антрацитовый гипермедуз тем более.

Замучился я с философией, на лирику перешел: «О поле! Кто тебя усеял мертвыми костями? »

Мой Гвир в ответ: Запредельно-Могучие-Отцы-Основатели-Которые-Отвечают-на-Вопросы-и-Решают-Всё.

Довольно смутный для моего понимания образ, но в целом я картинку усек. Двенадцатигранники, образовавшие глетчер, и туман – это страховка для надежности. Агрессивно настроенную живность истребить и к Вершине-Материнской-Горы по делам Предназначения шествующим дорогу очистить. По поводу тумана информация гвирова мне реально туманной показалась: мол, убойно действует, но не сразу. В случае чего, мы не ежики, не заблудимся и из тумана, куда надо, выскочим во время. (У меня по русскому твердая «четверка», и «во время» через пробел здесь написано правильно. Именно так Мой Гвир прочириквакал: не наречием, а существительным с предлогом. )

Отчасти Гвир меня утешил. Мол, не грузись, Степан Александрович Баркатов-Камагулонский, костяное крошево – это чтобы тебе куда наступить было, и «бедных Йориков» не жалей: они того не стоят - всего лишь Твари-Похожие-на-Обитателей-Запретного-Озера. По отгвирчирквакнутому, в Тварях-Похожих-на… я узнал штозабяк и медузенка-извращенца, с которыми уже сталкивался. Реально грузить себя перестал, воспринимая останки под ногами не последствиями запредельной жестокости, а наоборот, проявлением гуманизма. Уразумел ведь из мыслеобразов Моего Ласкового, что ракушкообразные твари из штозабяк могут до размера КамАЗа вырасти, а мне их и в микроскопическом виде не жалко. Одна нестыковка напрягала: кости-то откуда взялись, если здесь штозабяки из антрацитовой протоплазмы шествовали? На это мое недоумение Мой Ласковый еще один образ гвирчикваками нарисовал – опять же мутный, мало чего объясняющий. Типа того, что здесь антрацитовые штозабяки не шествовали, а ехали внутри тортил, чумуданов и прочих диких тварей из дикого леса. От такой картинки я головой сильно-сильно помотал и решил просто тупо шагать дальше. С этой непоняткой насчет внутри как-нибудь на досуге разберемся.

Когда вновь вышли на подъем к подножию Рогатой Матушки, начал мой Вергилий, снизу подпружиненный, целеустремленно вправо забирать. Глетчер закончился, и то, по чему я шагал, а Мой Ласковый прыгал, чем дальше, тем больше напоминало нахоженную тропу.

У нижних булыганов и кладбище закончилось. Новообретенный пейзаж по контрасту с прежде виденными удивлял чистотой и ухоженностью. Разве что уличных регулировщиков не хватало.

Представил себе гвира в форме дэпээсника и чуть не расхохотался.

То есть расслабился – и напрасно.

Сусанин мой, очередной раз прыгнув, умудрился в последний момент в воздухе траекторию изменить, и заверещал предупреждающе, но я по инерции в проход между первыми каменюками уже шагнул.

И наткнулся на чумудана-переростка с серой плесенью на грязно-коричневом теле. Раз в шесть крупнее тех, которые в Поганковых джунглях. Голова, в натуре на чемодан из бугристой крокодильей кожи похожая, к мясистому хвосту прикреплена, глаза на полуметровых отростках как у улитки. Про зубы - отдельная песня, от которой описаться можно: наподобие застежки-«краба» у Англины (Ангелины Станиславовны, «англичанки» нашей) на голове, чтобы волосы в пучке держались. Только зубья сантиметров шестьдесят каждый на хлопающих челюстях и из пасти под углом вперед выпирают, а челюсти шире всей чумудановой башки.

Мы поначалу оторопели оба, но этот паршивый монстр хайло разинул и на меня прыгнул раньше, чем я от него.

Думаю, не специально. Здешние и самые безмозглые твари чуяли: им очень бо-бо будет, если я антрацитовой мамочке пожалуюсь. Чумудан на гвира охотился, да промазал. Хреново, между прочим, промазал - в полуметре от моего лица челюстями хлопнул, скотина.

Прежде чем испугаться, я на одном рефлексе ему кулаком в один из глазьев прямым хуком – бэмз! Эх, блин, жалко Лена меня, такого героического, не видела. И слава Богу, что она меня не видела потом, когда я во все лопатки от разъяренного чумудана удирал.

Чумудан обиделся и про гвира забыл. Наверное, он бы сразу раскаялся и прощения попросил, в меня зубами вцепившись, но пока раскаиваться ему было не в чем. Да и мне не шибко хотелось давать ему повод для раскаивания. Увертываться же удавалось, пока находились щели среди камней, через которые он протиснуться не мог. Со стороны посмотреть или потом вспомнить – весело. Как в старом фильме, опять же мною в Инете случайно надыбанном, «Миллион лет до нашей эры», когда герой в щели между камнями прячется, а в щель эту заглядывает глаз огромнющего динозавра, а потом лапа с когтями метрового размера лезет, чтобы героя, как ядрышко из ореха, выковырять. Наяву такое пережить… Впрочем, сам себе удивляюсь: ну, бегаю от чумудана, значит, уворачиваюсь и между тем успеваю подумать, как бы это со стороны забавно смотрелось или потом вспоминалось…

Мой Гвир в беде товарища не бросил. Наоборот, спасти пытался до самопожертвования. Вокруг чумудана прыгал, прямо перед пастью распахнутой пролетал, от отчаяния даже на сверххитрость пустился: в очередном прыжке каким-то макаром умудрился размножиться на двух одинаковых гвиров. Что, кстати, его и спасло: чумудан на мгновение замешкался и вхолостую пастью хлопнул, из которой гвир – фантомный или настоящий, не разберешь – в последний миг выскочить успел. Но челюсти чумуданьи так громко вдарили, что двойник Гвира мигом самоликвидировался. А чумудан снова на меня переключился и уже не отключался, даже когда в очередном самоотверженном прыжке Мой его напружиненным хвостом по тому же глазу хлестанул, по которому я давеча кулаком залимонил.

Так мы втроем в догонялки минут пять играли, пока в компанию четвертый игрок не напросился. Догадались, кто?

Кабысдош! Сумел-таки, псина, комплексы свои на берегу Жемчужного озера (или Запретного, как его здешние называют) преодолеть. Почувствовал, наверное, как мне без него одиноко. Прошел по моим следам и джунгли, и лабиринт и оказался в нужном месте в нужное время. А вот как умудрился на первую башню вскарабкаться – сие тайна великая есть.

Прыгнул Кабысдошина между мной и чумуданом, расселся в любимой позе - чтобы песье достоинство наружу, осклабился и сказал:

- Гамм-бурр-герррр!

Чумудана проняло: попятился, болезный, но Кабысдош и сдавшегося врага не милует, когда враг физически не слабее его.

Всего-то повисел на чумуданьей нижней губе секунды три, и чумудан моментом покрылся черными точками, будто на него из баллончика аэрозольной краской попрыскали.

Я испугался: вдруг благодаря антрацитовой первооснове Кабысдошина, которого и так издалека не разберешь, собака он или ночной кошмар, сам в чумудана преобразится? Обошлось без кошмаров. Кабысдош себя контролировал. Малюсенькой толикой первосущности с чумуданом поделился, но тому хватило - в диком испуге прочь уполз, извиваясь, как гусеница на раскаленной сковородке.

Обнялись мы с Кабысдошиной. Я его за шерсть тереблю, уши руками трогаю, убеждаясь окончательно, каким бы он изнутри ни был, снаружи все равно самый мой лучший четвероногий друг, Кабысдошка меня языком лижет, повизгивает, а глазами по сторонам водит: кого тут еще, на хозяина посягнуть готового, насмерть уделать?

Поблагодарил я его за спасение, Гвиру представил.

Нашли местечко, уселись кому как удобнее. Отдохнуть и в себя придти после стресса.

Новознакомцы отнеслись дуг к другу с симпатией. Кабысдош по собачьему обычаю знакомиться к гвиру с тылу зашел, а тот исполнил замысловатый обряд, сопровождаемый интересными телодвижениями и гвиркваканием.

Я умилился:

- Идиллия, ё-моё! Точно, Элли и Тотошка в Волшебной стране, а с ними Страшила! Самое время с Железным Дровосеком повстречаться!

Кабысдош вскочил и носом повел: где «дровосеки»?

- Есть хочешь? – спрашиваю и, чтобы успокоить, пузо ему почесываю.

- Ноу! – отвечает.

Не успел еще проголодаться. И вряд ли стоит фантазию напрягать, представляя, сколько он в себя, антрацитового внутри, успел биомассы чумудана втянуть, пока на губе у того висел.

- Тогда вперед, банда?

Мой Гвир гвирчирикнул утвердительно и на хвосте поудобнее к прыжку изготовился, Кабысдош встал рядом, на смеси собачьего с английским степенно ответил:

- Гоу, гоу! – и посмотрел на вершины Рогатых гор.

Интересно, а ему-то откуда ведомо, что наш квест в ту сторону?

Двинулись. Немного кругаля дали, чтобы вернуться на давешнюю тропку, откуда нас чумудан спугнул, и, кстати, прошли мимо того, что от чумудана осталось. Жалкое зрелищче, душераздирающчее зрелищче…

Вышли на тропку, прошли ее всю – то есть километра полтора, вступили под арку из трех булыганов, от которой тропинка вдаль в туман уходила…

И тут нижняя челюсть у меня, как у чумудана давешнего, отвисла, и я заорал:

- Екарный бабай, блиииин!!!

Глава 10

Вятский в поезде

Настоящий, матерый снег покрыл землю только накануне Нового года.

Хорошо, я успел и Ленку прокатить на «снегоходе», и на лыжах с Кабысдошкой пробежаться, потому что на две недели вдарила аномальная оттепель и земля протаяла до липкой черноты. И не получилось у меня еще раз до Аннушкиного ручья смотаться с лопатой, ломиком и под выворотнем основательно покопаться. А потом и некогда стало.

«Зима! Что делать нам в деревне? »

Вопрос риторический. Зимой в деревне хлопотни хватает. Не как летом, но все-таки. На печи лежать некогда. Поэтому и просыпаешься, как обычно в полпятого, а то, по зимнему времени, и в четыре утра. Скотину-то обихаживать надо. Если по-быстрому сумеешь с доильным аппаратом коровенок обойти, подкинуть им сена-соломы в кормушки, бидоны с молоком отнести в сепараторную, то можно и снова на ребро до полшестого, пока завтракать не позовут, а потом на учебу.

С мясозаготовками разобрались по-умному. Сеть кировских кафе и ресторанов через фирму «Матрена», с которой у нас Ольгиными усилиями контракт, сполна обеспечили. За неплохие деньги.

Перед Налоговой отчитались, чтобы спать спокойно. Отпраздновали Новый год, Рождество.

Между праздниками, поскольку у меня каникулы, с батькой наконец-то наладили систему централизованного отопления и подачу горячей воды в избе и подворье. Артезианская, помимо колодца, уже с лета была рядом с летней кухней. Системой хитрых труб водичка под естественным давлением плюс электронасос для надежности за полчаса набиралась в трехкубовый котел, списанный из Вахрушинской городской бани и кем-то в лихие девяностые по случаю «плохо лежало» прихватизированный, а после по дешевке бате проданный. Под котлом печку оборудовали, чтобы топить отходами с Рехинского леспромхоза. Радиаторные батареи на городской манер по периметру стен установили. Благодаря Лехе-кандидату с его инженерной гениальностью легко получилось. Еще бы миниэлектростанцию оборудовать, для нужд отдельно взятого фермерского хозяйства…

Может, некоторые из тех, которым мой экзерсис читать доведется, здесь на меня свое «Пфе! » скажут. Зачем, мол, у меня сюжет вязнет в никому не интересных и специфических подробностях? Кому в наше время сельская экзотика нужна? А другие некоторые, наоборот, упрекнут: почему, у меня про суровые деревенские будни и тяжкий сельский труд мало написано, а написанное – мимоходом и как про ничего особенного? А где про гудящие суставы, намозоленные руки, запах навоза? Про то, как на морозе приходится в скотных постройках печки топить да воду греть, коровенок-козочек-кабанчиков обихаживать?

А так как и те и другие обязательно найдутся, я и тем и другим вот что скажу: сами вы зануды. Читать, кроме моего, нечего? Полки от книг в магазинах ломятся - слева про злодейских «ненаших» и рефлексирующих «наших» вампиров-кровососов, справа про «Полюби меня с разбегу». А кому сельской экзотики не хватает, на тему «Вот моя деревня, вот мой дом родной» тоже немало понаписано. Правда, в прошлом веке.

А я живу здесь и сейчас. В деревне. Не горжусь, но и с теми, кто русскую деревню воспринимает свалкой для спившихся маргиналов, не согласен. Это родина моя. И я ее просто люблю. Такой, какая она есть, потому что без моей – и не только моей - любви она не выживет. Если у кого-то сейчас физиономия скривилась от моего квасного пафоса… короче, вы поняли, куда вам идти.

На самом деле, кроме этого лирического отступления, нет у меня ни желания, ни необходимости описывать суровые будни современных российских пейзан. Любой труд может со стороны подвигом показаться, но все делают, что надо, что в привычку вошло, и не заморачиваются по поводу своего якобы героического поприща. Кстати, и руки от лопаты, косы, вил или от коровьих доек только первые две недели болят. С непривычки. Как у меня болели, когда я семилеткой первый раз косу в руки взял...

Девятого января мы классом поехали на четыре дня в Санкт-Петербург. Мне поездка не сильно вставляла. Было, чем дома заняться. У прадеда Петруни, земля ему пухом, помню, слово «турист» в одном ряду со «стилягой», «жуликом» и «тунеядцем» употреблялось. Если бы не Ленка, я бы на это дело ни за что не подписался - жизнь кончается не завтра, и в Москве, Питере побывать я еще успею. Но Ленка поездки ожидала с восторгом, и проблема выбора для меня отпала. Жалко, Вовчик Чирков не смог – к ним как раз приехала куча родственников погостить.

Собрались на Вахрушинском вокзале утром в количестве двенадцати штук: пять парней, остальные девчонки. Во главе с Терешкой - Терешиной Еленой Тимофеевной то есть. С родителями попрощались, выстроились на перроне приблизительно в том месте, где наш седьмой вагон должен остановиться, к посадке изготовились.

Не смейтесь: в Вахрушине в поезд сесть - что десантную вылазку совершить. Стоянка Питерского две минуты, а перроны у нас - когда ногу на нижнюю вагонную ступеньку ставишь, коленка в подбородок упирается.

Но загрузились оперативно и без потерь. Мы с пацанами заранее стратегию посадки обговорили. Двое в тамбуре: один девчонок по очереди за руки вдергивает, второму вещи передают. Двое снизу (ой, как интересно! ) девчонок подталкивают и кошелки с чемоданами - на гор а . Самый малохольный, Валька Ермаков, на всякий случай стоп-кран контролирует.

Сели. Определились с местами, с некоторыми пассажирами поменялись, чтобы кучнее расположиться. Я, Ленка да Сашка Усанов с Тамаркой Вологжаниной купе подальше от Терешки оккупировали. Одно мне не понравилось: в соседнем компания работяг на сезонную вахту в Усть-Лугу ехала. Но они от самого Мантурово квасили и уже упились до положения лежа.

Едва сумки и чемоданы по рундукам распихали да постели застелили – Киров. Двадцать минут стоянка. Наши из вагона на перрон попрыгали. За чипсами и пепсиколами. Я эти чипсы один раз на интерес попробовал, и больше мне их даром не надо. И вообще не пойму: полтора часа в дороге, продуктов полные сумки, а дитяткам чипсы прогорклые да кириешки подавай!

Но на перрон я тоже вышел. Следующая длинная стоянка только в Шарье, через четыре часа, а Шарья не Киров. Такая же станция, как наш Вахрушин. Купил в ближайшем ларьке шоколадку Ленке в подарок, вернулся в вагон, а в нашем купе два похмельных гоблина перед девчонками хвосты распускают.

Есть мужики, у которых павлиний инстинкт с возрастом лишь усиливается. Обычно, ничего страшного – посидят, побалаболят, но все-таки… Я с ходу, чуть не по ногам гоблинов ступая, между тем, который к Ленке клеился, и Ленкой уселся и, широко улыбаясь, спросил у гоблина тихим задушевным голосом:

- Чего тебе надобно, старче?

Гоблин растерялся поначалу. Потом фиксами золотыми ощерился:

- Борзеешь, мальчик? - и руки крест-накрест на груди сложил, пальчиками поиграл, типа визитку мне предъявил.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒