Салман Рушди. Ярость 16 страница

Его ждали. Новость о двойнике Командира бежала впереди вертолёта. Здесь, в Театре Масок, оригинал, человека без маски, воспринимали как имитатора: создание было реальностью, а создатель – подделкой! Он словно присутствовал при смерти Бога: умершим богом был он сам. За дверью вертолёта его ждали мужчины и женщины в масках с автоматами. Он молча последовал за ними.

Под немигающими взглядами ящериц его провели в лишённый стульев " зал ожидания", где единственным предметом мебели был разбитый деревянный стол; страдавшие от жажды мухи жужжали, подлетая к влаге в уголках его глаз. Паспорт, часы и авиабилет у него забрала женщина, чьё лицо скрывала маска с изображением его любимой. Оглушённый резкой военной музыкой, непрерывно оглашавшей аэропорт на максимальной громкости через примитивную систему динамиков, он всё же слышал ликующий страх в юных голосах своих стражей – ибо его со всех сторон окружали увешанные оружием повстанцы; в меняющихся глазах гражданских лиц без масок в здании терминала и в нервных телах бойцов в масках сквозили свидетельства чрезвычайной нестабильности положения. Всё это ярко показало Соланке, как далеко он ушёл от своей стихии, оставив за спиной все знаки и коды, устанавливавшие смысл и форму его жизни. Здесь " профессор Малик Соланка" не существует как личность, как человек с прошлым, с будущим и с людьми, которых заботит его судьба. Здесь он только причиняющий неудобство Никто с известным каждому лицом, и если он не сумеет быстро превратить потрясающее сходство в преимущество, его положение ухудшится, что приведёт в лучшем случае к скорой депортации. О худшем случае он отказывался даже думать. Мысль о том, что его могут выслать, не дав приблизиться к Ниле, угнетала достаточно. Опять я голый, подумал Соланка. Голый и глупый. Иду прямо навстречу приближающемуся нокауту.

Через час с чем-то к ангару, где его держали, подъехал австралийский " холден-универсал", и Соланку пригласили – не мягко, но без ненужной грубости – на заднее сиденье. Повстанцы в боевой форме втиснулись по бокам; ещё двое залезли в багажник и сели задом наперёд, высунув винтовки через поднятый люк заднего окна. Проезжая через Милдендо, Малик Соланка пережил сильное " дежа вю" и через мгновение понял, что увиденное напоминает Индию. Точнее, Чандни Чаук, беспокойное сердце Старого Дели, где торговцы точно так же толпятся в беспорядке, где фасады магазинов так же ярко раскрашены, а интерьеры так же резко освещены, где дороги ещё плотнее забиты бредущей, едущей на велосипедах, пихающейся, орущей жизнью, где животные и люди борются за жизненное пространство, и где многочисленные сирены машин день за днём исполняют неизменную симфонию улицы. Соланка не ожидал такой толпы. Более предсказуемым, но не менее нервирующим оказалось ощутимое недоверие между общинами, недружелюбные взгляды, бросаемые друг на друга мужчинами из бормочущих кучек элбов и индо-лилипутов, ощущение жизни в пороховой бочке в ожидании искры. Парадокс и проклятие межобщинной вражды: когда наступит время, убивать тебя придут друзья и соседи, те самые люди, что каких-то несколько дней назад помогали тебе завести грохочущий мотороллер, что с благодарностью принимали сладости, которые ты раздавал, когда твоя дочь обручилась с достойным, образованным человеком. Управляющий обувным магазином, рядом с которым десять с лишним лет работала твоя табачная лавка: этот самый человек выйдет на улицу, приведёт мужчин с факелами к твоей двери и напоит воздух сладким виргинским ароматом.

Нигде не видно туристов. (Рейс в Блефуску на две трети пустовал. ) На улицах очень мало женщин, кроме удивительно большого числа женских кадров СДС, и ни одного ребёнка. Многие магазины закрыты и забаррикадированы; прочие опасливо открыты, и люди – мужчины – всё ещё ходят по делам. Однако повсюду винтовки, время от времени раздаётся беспорядочная стрельба. Полиция сотрудничала с СДС в поддержании хоть какого-то закона и порядка; поговаривали, что армия остаётся в казармах, хотя ведущие генералы вовлечены в сложные переговоры, ежедневно и подолгу идущие за кулисами. Переговорщики СДС встречались с племенными вождями элбов, религиозными лидерами, деловыми людьми. " Командир Акаш" по меньшей мере старался произвести впечатление человека, ищущего пути мирного разрешения кризиса. Но гражданская война булькала у самой поверхности. Скайреш Болголам свергнут и пленён, но многие молодые элбы, поддержавшие провалившийся путч болголамитов, зализывают раны и наверняка планируют следующий ход. Тем временем мировое сообщество стремительно двигалось к объявлению Лилипутии-Блефуску самым маленьким мировым изгоем, задерживало торговые соглашения и замораживало программы помощи. В этом Соланка видел свой шанс.

Мотоциклисты эскорта окружили " универсал", подгоняя его к сильно защищённым внешним стенам здания парламента. Ворота открылись, и они въехали, направляясь к служебному входу в задней части центрального комплекса. Кухонный вход, подумал Соланка с кривой незаметной ухмылкой: истинные врата власти. Многие – функционеры, просители – могут входить в большие дома власти через главный вход. Но попасть в служебный лифт под взглядами шеф-поваров и кухарок в белых колпаках, медленно подниматься в кабине без украшений в окружении молчаливых мужчин и женщин в масках: это действительно важно. Появиться в непримечательном бюрократическом коридоре и пройти через несколько всё более скромных комнат – значит идти по настоящей дороге к центру. Неплохо для кукольника, подумал он. Внутрь ты попал. Посмотрим, сможешь ли выбраться наружу с тем, за чем пришёл. На самом деле посмотрим, сможешь ли вообще выбраться.

В конце ряда соединённых между собой пустых задних комнат оказалась комната с единственной дверью. Внутри оказалась уже знакомая спартанская обстановка: стол, два брезентовых стула, лампочка на потолке, шкаф, телефон. Его оставили одного ждать. Он снял трубку и услышал гудок; табличка на аппарате предлагала набрать 9 для выхода на внешнюю линию. Он предусмотрительно отыскал и выучил несколько номеров: местной газеты, американского, британского и индийского посольств, юридической службы. Он попробовал их набирать, но каждый раз слышал записанный на плёнку женский голос, произносивший на английском, хинди и лилипутском: " С Вашего аппарата набрать этот номер невозможно". Он попробовал позвонить в скорую помощь. Неудача. " Набрать этот номер невозможно". То, что мы здесь имеем, сказал он себе, не есть телефон, а только изображение, маска телефона. В точности как сама комната, только надевшая костюм офиса, а на самом деле – тюремная камера. Дверь: без ручки внутри. Единственное окно: маленькое, зарешёченное. Он подошёл к шкафу и вытянул ящик. Пусто. Точно: сценические декорации; его взяли в труппу, но не дали сценария.

" Командир Акаш" появился через четыре часа. За это время остававшаяся у Соланки уверенность почти испарилась. " Акаша" сопровождали два юных Солдата свободы, слишком незначительные для костюмов, за ними в комнату вошли оператор с видеокамерой, звукорежиссёр с микрофоном и – сердце Соланки подпрыгнуло от возбуждения – женщина в камуфляжной форме и маске " Замин из Рийка": скрывая лицо под его же имитацией.

" Это тело, – приветствовал её Соланка, пытаясь звучать легко, – я узнал бы где угодно". Получилось не слишком удачно. " Зачем ты здесь? – взорвалась Нила, потом взяла себя в руки. – Простите, Командир. Приношу свои извинения". Бабур в костюме " Акаша Кроноса" уже не казался удручённым, сконфуженным юношей, памятным Соланке по Вашингтон-скверу. Его лающий голос не допускал возражений. Игра масок, вспомнил Соланка. " Командир Акаш", огромный человек-гора, стал большим человеком в мелком пруду и играл свою роль. Не такую большую, заметил Соланка, чтобы быть свободным от эффекта Нилы. Бабур шагал широко и стремительно, но каждую дюжину шагов ухитрялся наступить на полу обвившего его плаща, из-за чего шея неуклюже дёргалась назад. За минуту в камере Соланки он умудрился столкнуться со столом и обоими стульями. Несмотря на то, что её лицо скрывала маска! Ей всегда удавалось превзойти ожидания Соланки. А он её разочаровал. Теперь посмотрим, удастся ли её удивить.

Бабур уже примерил на себя королевское " мы". " Мы, конечно, с Вами знакомы, – начал он без предисловий. – Кому неизвестен создатель Кукольных Королей? Несомненно, у Вас есть важные причины появиться здесь, – произнёс он, полуобернувшись к Ниле Махендре. Что ж, не глуп, подумал Соланка. Нет смысла отрицать известное. – Нам нужно решить, что теперь с Вами делать. Сестра Замин? Хочешь что-то сказать? " Нила пожала плечами. " Отправить домой, – вяло сказала она потрясшим Соланку равнодушным тоном. – Мне от него никакой пользы". Бабур рассмеялся. " Сестра считает Вас бесполезным, профессор-сахиб. Вы и правда такой? Славно! Значит, можно выкинуть Вас в корзину? "

Соланка начал подготовленную речь. " Я проделал такой долгий путь, – заявил он, – чтобы предложить: позвольте мне быть посредником. Ваша связь с моим проектом не требует комментариев. Мы можем связать вас с массовой всемирной аудиторией, помочь завоевать сердца и умы. Вам это необходимо, причём срочно. Туризм уже мёртв, как ваша легендарная птица Хурго. Если вы потеряете рынки сбыта и поддержку главных сил региона, страна обанкротится за несколько недель, в лучшем случае месяцев. Вы должны убедить людей в справедливости своего дела, в том, что боретесь за принципы демократии, а не против них. То есть за аннулированную конституцию Голбасто. Вы должны придать маске человеческое лицо. Разрешите Ниле и мне объяснить это нашим людям в Нью-Йорке. Считайте это работой pro bono для освободительного движения". Вот как далеко готов я зайти ради своей любви, говорили Ниле его невысказанные мысли. Твоё дело – моё дело. Если ты простишь меня, я стану слугой всех твоих желаний.

" Командир Акаш" отмёл идею напрочь. " Ситуация изменилась, – заявил он. – Другие партии – никчёмные неудачники! – непримиримы. В итоге наши позиции также ожесточились. – Соланка не понимал. – Мы потребовали всей полноты исполнительной власти. Хватит жеманничать. Что нужно Силбистану, так это крепкий парень, лидер. Не так ли, сестра? – Нила молчала. – Сестра? " – повторил Бабур, поворачиваясь к ней и повышая голос; и она, опустив голову, ответила почти неслышно: " Да". Бабур кивнул. " Период дисциплины. Если мы скажем, что Луна сделана из сыра, то из чего, сестра, она сделана? " " Из сыра", – так же тихо повторила Нила. " А если мы скажем, что мир плоский? Какую форму он имеет? " " Плоскую, Командир". " А если завтра мы постановим, что Солнце вращается вокруг Земли? " " Значит, тогда, Командир, Солнце будет вращаться вокруг". Бабур удовлетворённо кивнул. " Отлично! Пусть мир поймёт смысл происходящего, – сказал он. – В Силбистане появился лидер, и каждый должен следовать за ним – или страдать от неизбежных последствий. Кстати, профессор, Вы же изучали историю идей в Кембриджском университете в Англии, не так ли? Так будьте любезны просветить нас относительно весьма спорного вопроса: что лучше – когда тебя любят или когда тебя боятся? – Соланка не ответил. – Ну же, профессор, – поторопил Бабур. – Попытайтесь! Вы способны на большее". Сопровождавшие " Командира Акаша" кадры СДС начали многозначительно поигрывать своими " узи". Бесцветным голосом Соланка процитировал Макиавелли. " Люди меньше задумываются о зле, причиняемом тому, кто заставляет себя любить, чем тому, кто заставляет себя бояться. – Он заговорил воодушевлённее, глядя прямо на Нилу Махендру. – Ибо любовь держится на цепях обязанностей, которые в силу горькой доли человека нарушаются каждый раз, когда затрагиваются его шкурные интересы; но страх держится на боязни наказания, которое тебя не минует". Бабур просветлел. " Молодчина! – хлопнул он Соланку по спине. – Не так уж Вы бесполезны, в конце-то концов! Так, так. Мы подумаем над Вашим предложением. Отлично! Оставайтесь тут. Будьте нашим гостем. В резиденции уже живут президент и г-н Болголам. Вы тоже станете свидетелем первых светлых часов нашего любимого Силбистана, над которым никогда не заходит солнце. Сестра, будь добра, подтверди. Как часто садится солнце? " И Нила Махендра, всегда державшаяся с царственным достоинством, рабски склонила голову и молвила: " Никогда, Командир".

В камере – он перестал считать её комнатой – не было ни постели, ни элементарных туалетных удобств. Унижение было обычным приёмом " Командира Акаша", как показало его обращение с Нилой. Соланка осознал, что его также ждут унижения. Время шло; ему не хватало часов, чтобы его измерять. Бриз увял и умер. Ночь, идеологически невыдержанная, несуществующая ночь, отсыревала, сгущалась и растягивалась. Ему дали миску непонятной мешанины и кувшин подозрительной воды. Он пытался сопротивляться и тому, и другому, но голод и жажда, ставшие тиранами, заставили его есть и пить. После этого он боролся с природой до неизбежного момента поражения. Потеряв силы терпеть, он позорно пописал и покакал в углу, снял рубашку и подтёрся как можно чище. Трудно было не впасть в солипсизм, не счесть деградацию наказанием за неуклюжую, пагубную жизнь. В его образе Лилипутия-Блефуску заново изобрела себя. Её улицы стали его биографией, патрулируемой плодами его воображения и альтернативными версиями его знакомых: здесь появились научно-фантастические варианты Дубдуба и Перри Пинкус, костюмированные и замаскированные инкарнации Сары Лир и Элеоноры Мастерс, Джека Райнхарта и Скай Скайлер, и Моргена Франца. По улицам Милдендо ходят Виславы и Шлинки космического века, не говоря уж о Миле, Ниле и о нём самом. Маски его жизни окружили его и строго судят. Он закрыл глаза, но маски продолжали вращаться. Он склонил голову перед их приговором. Он хотел быть хорошим человеком, вести жизнь хорошего человека, но правда такова: он не смог. Как сказала Элеонора, он предал тех, чьим единственным преступлением была любовь к нему. Пытаясь уйти от тёмной стороны своей личности, от своей опасной ярости, надеясь искупить ошибки процессом самоотречения, капитуляции, он просто впал в другое, ещё более скорбное заблуждение. Ища искупления в создании воображаемого мира, он видел, как его обитатели уходят в жизнь и становятся чудовищами; а самое страшное чудовище носит его собственное виновное лицо. Да, безумный Бабур – его зеркало. Стремясь исправить глубочайшую несправедливость, стать слугой Добра, " Командир Акаш" сорвался с ниточек и стал гротескным монстром.

Малик Соланка сказал себе: я не заслуживаю лучшего. Да случится худшее. Посреди коллективной ярости этих несчастных островов, ярости гораздо большей, гораздо более глубокой, чем мой собственный жалкий гнев, я обнаружил личный Ад. Да будет так. Конечно же, Нила ко мне не вернётся. Я недостоин счастья. Придя посмотреть на меня, она спрятала своё прекрасное лицо.

Когда пришла помощь, было по-прежнему темно. Дверь камеры открылась, и вошёл молодой индо-лилипут с открытым лицом в резиновых перчатках, с рулоном пластиковых пакетов для мусора, ведром, тазом и шваброй. Он быстро и деликатно убрал за Соланкой, избегая взгляда преступника. Закончив, он вернулся с чистой одеждой (светло-зелёной рубахой и белыми пижамными штанами), чистым полотенцем, двумя новыми вёдрами (пустым и наполненным водой) и куском мыла. " Пожалуйста, извините", – сказал он и вышел. Соланка вымылся, переоделся и почувствовал себя лучше. Потом появилась Нила, одна, без маски, в платье горчичного цвета, с синим ирисом в волосах.

Её, очевидно, тяготила мысль, что Соланка стал свидетелем её робкой реакции на издевательства Бабура. " Всё, что я сделала, всё, что делаю, только для истории, – сказала она. – Маска – жест солидарности, способ завоевать доверие бойцов. И потом, знаешь, я тут для того, чтобы смотреть, что они делают, а не для того, чтоб они смотрели на меня. Я видела: ты думал, я прячусь за ней от тебя. Это не так. То же самое с Бабуром. Я тут не для того, чтобы спорить. Я делаю фильм. – Она говорила оправдывающимся, напряжённым тоном. – Малик, – резко сказала она, – я не хочу говорить о нас, ясно? Я впуталась во что-то большое. Моё внимание требуется здесь".

Он согласился, собрался с духом и принял условия игры. Всё или ничего, пан или пропал: другого шанса у меня не будет. Возможно, его нет и сейчас, но она хотя бы пришла навестить, оделась для меня, и это – хороший знак. " Для тебя это стало чем-то куда большим, чем документальный фильм, – сказал он. – Тебя задело за сердце. Ставки слишком велики: тебя сильно тянут выкорчеванные корни. Твоё парадоксальное желание – быть частью того, что ты покинула. И потом, на самом деле я не думал, что маской ты хотела скрыть от меня своё лицо, во всяком случае, я думал не только это. Я ещё подумал, что ты прячешься от самой себя, от решения, которое приняла где-то по пути, перейти границу и стать участницей происходящего. Ты мне не кажешься наблюдателем. Ты слишком погружена. Возможно, это началось с личного чувства к Бабуру, – не волнуйся, это не ревность, по крайней мере, я очень стараюсь этого не допустить, – но я предполагаю, что какими бы ни были твои чувства к " Командиру Акашу", сейчас они куда более неопределённые. Твоя проблема в том, что ты – идеалист, пытающийся быть экстремистом. Ты убеждена, что твой народ, если мне позволено будет употребить столь старомодный термин, пострадал от истории, что он заслуживает того, за что борется Бабур – избирательного права, права собственности, всего реестра законных человеческих требований. Ты считала это борьбой за человеческое достоинство, битвой за справедливость, и искренне гордилась Бабуром, научившим твоих пассивных соотечественников и соотечественниц сражаться за себя. Как следствие, ты старалась не замечать определённого, скажем так, фанатизма. Война – жестокая вещь, и так далее. Некоторые тонкости просто вытаптывают. Всё это ты говорила сама себе, и всё же в твоей голове постоянно звучал другой голос, шептавший то, чего ты не желала слушать: что ты превращаешься в шлюху истории. Ты знаешь, как бывает. Однажды продавшись, потом можешь только торговаться о цене. На какие уступки ты согласишься? На какую степень авторитарной чуши под именем справедливости? Сколько воды ты можешь выплеснуть, не потеряв ребёнка? Так что теперь ты, как ты говоришь, впуталась во что-то большое, оно требует твоего внимания, но вот ещё кое-что: ты зашла так далеко только из-за ярости, внезапно овладевшей тобой в моей спальне в другом городе в другом измерении вселенной. Я не могу точно сформулировать, что именно произошло той ночью, но знаю, что между тобой, Милой и Элеонорой образовался какой-то психический контур обратной связи, и ярость пошла по кругу, удваиваясь и утраиваясь. Она заставила Моргена ударить меня и швырнула тебя через всю планету в руки маленького Наполеона, который, если вылезет из этой заварухи наверху, будет угнетать " твой народ" даже сильнее, чем этнических элбов, главных, во всяком случае в твоих глазах, виновников всех безобразий. Или будет угнетать их так же, но другим способом. Пожалуйста, пойми меня правильно. Я знаю, когда людей уносит друг от друга, они обычно используют непонимание как оружие, намеренно хватая палку не за тот конец, накалывая себя на её острие, дабы доказать вероломство другого. Я не говорю, что ты прилетела сюда из-за меня. Ты всё равно собиралась, так ведь? У нас была чудесная прощальная ночь, и насколько я помню, всё шло прекрасно, пока моя спальня не превратилась в Центральный вокзал. Так что ты так или иначе оказалась бы тут, и все здешние приливы и отливы сказались бы на тебе независимо от моего существования. Но я думаю, что за край тебя толкнуло разочарование в любви. Ты испытала разочарование мной и во мне, то есть в любви, в великой несдерживаемой любви, которую только-только позволила себе начать чувствовать ко мне. Ты только-только начала доверять мне, доверять себе, отпустила себя, а тут принц вдруг оказался отвратительной жабой. Вот что произошло: сочившаяся из тебя любовь испортилась, створожилась, и теперь ты используешь эту горечь, это разочарование и цинизм, чтобы толкать себя в тупик Бабура. Почему бы и нет, а? Если доброта – фантазия, а любовь – журнальная сказочка, почему нет? Хорошие парни финишируют вторыми, победитель получает всё, и так далее. Ты борешься сама с собой, раненая любовь набрасывается на идеализм и утрамбовывает его в покорность. И знаешь что? Это ставит тебя в невозможное положение, когда ты рискуешь гораздо большим, чем жизнь. Ты рискуешь своей честью и самоуважением. Вот он, Нила, твой момент Галилео. Вращается ли Земля? Не говори мне. Я знаю ответ. Но это самый важный вопрос, который когда-либо будет тебе задан, кроме одного, который я задам сейчас: Нила, ты меня ещё любишь? Поскольку если нет, то, пожалуйста, уйди, иди встречай свою судьбу, а я дождусь тут своей, но не думаю, что ты сможешь это сделать. Потому что я люблю тебя так, как тебе надо, чтоб тебя любили. Выбирай: со стороны правды – твой милашка Прекрасный Принц, который по прискорбному стечению обстоятельств оказался одержимой манией величия психованной свиньёй. Со стороны кривды – жирная старая жаба, которая способна дать тебе то, в чём ты нуждаешься, и которой очень нужно то, что ты, в свою очередь, способна дать ей. Может ли правда стать кривдой? Может, для тебя кривда и есть правда? Я уверен: ты сегодня пришла найти ответ, увидеть, можешь ли ты победить свою ярость, как помогла мне победить мою, понять, можешь ли ты найти обратный путь из-за грани. Останься с Бабуром – и он наполнит тебя ненавистью. Но ты и я: мы могли бы просто попытаться. Знаю, глупо делать подобные заявления, когда всего час назад я вонял собственным дерьмом, а ручки на двери у меня нет до сих пор, но тем не менее: я пересёк мир, чтобы сказать именно это".

" Ух ты, – сказала она, выдержав приличествующую случаю паузу. – А я-то считала себя главной болтушкой в нашей команде".

Она выловила в сумочке размягчившуюся от жары шоколадку, и Соланка жадно набросился на еду. " Он теряет доверие, – рассказала она Соланке. – Парнишка, который помог тебе ночью? Таких, как он, много, может быть, почти половина, и почему-то они шепчутся со мной. Пшшш, пшшш. Это так печально. " Мадам, мы порядочные люди. Пшшш. Мадам, Командир-сахиб ведёт себя странно, правда? Пшшш. Пожалуйста, мадам, никому не говорите, что я думаю". Я тут не единственный идеалист. Эти ребята не считают, что шли воевать за плоскую землю или за отмену тёмного времени суток. Они сражаются за свои семьи, и вся эта сырная чушь их нервирует. Поэтому они приходят ко мне и жалуются, и это подвергает меня серьёзной опасности. Совершенно неважно, что я им в действительности советую: быть второй фокальной точкой, конкурирующим центром, уже достаточно опасно. Одной крысы – одного крота – будет достаточно, и, кстати о жабах, да, я люблю тебя, очень люблю. Но вот что я успела заметить до того, как притащила сюда свою команду: армию тошнит от того, что её сделали предметом насмешек. У меня есть сведения об их контактах с американцами и британцами. Ходят слухи, что морская пехота, возможно, уже в Милдендо; на самом деле, я несколько недель чувствовала себя полной идиоткой из-за того, что так на тебя накинулась. У самых территориальных вод – британский авианосец; Бабур даже не контролирует военные аэродромы Блефуску. Если честно, я уже некоторое время думаю, что пора сматываться, но не знаю, как отреагирует Бабур. Одна его половина хочет заняться со мной любовью перед камерами национального телевидения, а другая – избить меня до смерти за то, что вызываю у него такое желание. Так что теперь ты знаешь, почему я на самом деле ношу маску: это почти так же хорошо, как засунуть голову в бумажный пакет; а ты проделал весь этот путь ко мне и попал в логово льва. Думаю, ты должен меня понять. Я занята поисками выхода. Если я смогу поставить нужных Солдат свободы на нужные места, думаю, у нас получится, к тому же у меня есть знакомые в армии, которые хотя бы переправят нас на британский корабль или военный самолёт. А пока буду следить, чтоб за тобой хорошо приглядывали. Я до сих пор не знаю, насколько у Бабура съехала крыша. Возможно, он считает тебя ценным заложником, хотя я ему уже все уши прожужжала о том, что с тобой нечего возиться, ты просто гражданский человек, наткнувшийся на то, чего не понимает, маленькая рыбка, которую он должен бросить обратно в море. Если ты меня немедленно не поцелуешь, мне придётся задушить тебя собственными руками. О, вот так хорошо. Теперь замри. Я вернусь".

В Афинах Фурий считали сёстрами Афродиты. Гомер знал, что красота и мстительный гнев бьют из одного родника. Это одна история. Гесиод, однако, утверждал, что Фурии рождены Землёй и Небом и что их потомство включает Страх, Раздор, Ложь, Месть, Несдержанность, Ссору, Ужас и Битву. В те дни они мстили за кровавые преступления, преследуя тех, кто причинил вред (особенно) своим матерям: Орест, за которым они долго гонялись после убийства им обагрённой кровью Клитемнестры, знал об этом всё. Лейрион, или синий ирис, иногда умиротворял Фурий, но Орест не носил в волосах цветов. Даже лук из рога, данный ему Пифией, Дельфийским оракулом, для защиты от атак, принёс немного пользы. " Змееволосые, собакоголовые, нетопырекрылые" Эринии охотились за ним до конца жизни, лишив его покоя.

Сегодня богини, менее почитаемые, стали более голодными, более дикими, шире раскинули сети. С ослаблением семейных уз Фурии начали вмешиваться в человеческую жизнь. От Нью-Йорка до Лилипутии-Блефуску негде укрыться от хлопанья их крыльев.

Она не возвращалась. За ежедневными потребностями Соланки следили молодые мужчины и женщины. Они принадлежали к числу усталых, замурованных бойцов, которые, боясь собственного лидера, Бабура, не меньше, чем врагов за стенами здания, шли за советом к своей тёмной Афродите; но если Соланка спрашивал про Нилу, они молча жестами показывали " не знаю" и уходили. " Командир Акаш" также не показывался. Профессор Соланка, забытый, находящийся на грани, дремал, громко разговаривал сам с собой, дрейфовал в сторону нереального, болтаясь между сном наяву и приступами паники. Через маленькое зарешёченное окошко он слышал шум боёв, становящийся всё чаще и ближе с каждым днём. Высоко в небо поднимались столбы дыма. Соланка подумал о Леди Бестолковке. " Я бы его дом подожгла. Я бы весь его город спалила".

Акт насилия остаётся неясным для большинства вовлечённых в него. Опыт фрагментарен; причина и следствие, " почему" и " как" отделены друг от друга. Существует только последовательность. Сначала это, потом то. А затем, для выживших, целая жизнь на то, чтобы понять. Штурм произошёл на четвёртый день пребывания Соланки в Милдендо. На рассвете дверь камеры распахнулась. На пороге стоял тот же неразговорчивый молодой человек, – на этот раз с автоматом и с двумя ножами за поясом, – без единой жалобы убравший за ним несколько дней назад. " Побыстрее, пожалуйста", – сказал он. Соланка последовал за ним и снова оказался в лабиринте унылых соединённых комнат, охраняемым бойцами в масках, подходившими к каждой двери так, будто их ждёт мина-ловушка, поворачивавшими за каждый угол так, словно за ним таится засада; и издали Соланка слышал невнятный голос боя, болтовню винтовок, ворчание тяжёлой артиллерии, а надо всем этим – кожаное хлопанье крыльев нетопырей и лай собакоголовой Троицы. Потом его закрыли в служебном лифте, за руку провели через разрушенные кухни и втолкнули в фургон без номеров и окон; потом – долгая пауза. Быстрое движение, остановки по тревоге, повышенные голоса, снова движение. Шум. Откуда весь этот крик? Кто умирает, кто убивает? Что тут за история? Он знал так мало, что чувствовал себя незначительным, даже ненормальным. Швыряемый из стороны в сторону в качающемся, шатающемся фургоне, Малик Соланка громко завыл. Но это, в конце концов, спасение. Кто-то – Нила? – счёл меня достойным. Война стирает индивида, но я спасён от войны.

Дверь открылась; он прищурился от ослепительного света дня. Ему отсалютовал офицер – этнический элб с экзотическими усами в украшенной абсурдными галунами униформе лилипутской армии. " Профессор. Счастлив видеть Вас в безопасности, сэр". Он напомнил Соланке Серджиуса, несгибаемого офицера из " Оружия и человека" Шоу. Серджиуса, который никогда не извинялся. Этого парня явно отрядили сопровождать Соланку, и задание он выполнял живо, вышагивая впереди, как игрушка с заведённой до отказа пружиной. Он провёл Соланку в здание с эмблемой Международного Красного Креста. Принесли еду. Британский военный самолёт ждал его и группу других обладателей иностранных паспортов, чтобы увезти их в Лондон. " Мой паспорт отобрали", – сказал Соланка Серджиусу. " Всё это уже не имеет значения, сэр", – ответил офицер. " Я не могу улететь без Нилы", – продолжал Соланка. " Ничего не знаю, сэр, – сказал Серджиус. – Мне приказано незамедлительно доставить Вас на борт самолёта".

Все сиденья в британском самолёте оказались развёрнуты лицом к хвосту. Заняв назначенное место, Соланка узнал в соседях через проход оператора и звукорежиссёра Нилы. Когда они встали, чтобы обнять его, он услышал дурные вести. " Невероятно, дружище, – сказал звуковик. – Она и тебя вытащила. Потрясающая женщина". Где она. Это всё неважно, твоя жизнь, моя, подумал он. Появится ли она здесь. " Она сделала всё, – сказал оператор. – Организовала Солдат свободы, которых тошнит от Бабура, связалась с армией по коротковолновому радио, обеспечила безопасный проход, в общем, всё. Президента отпустили. Болголама тоже. Ублюдок пытался её благодарить, назвал национальной героиней. Она заткнула ему рот. В собственных глазах она стала изменницей, предавшей единственное, во что верила. Она помогала плохим парням победить, и это её убило. Но она увидела, во что превратился Бабур". Малик Соланка замер и затих. " Армия устала от насмешек, – сказал инженер по звуку. – Они вызвали всех резервистов и пустили в ход старые, но ещё пригодные пушки. Купленные в Штатах много лет назад б/у вертолёты эпохи Вьетнама, миномёты, несколько лёгких танков. Прошлой ночью они окружили правительственный комплекс. Но Бабур не беспокоился". Оператор показал серебристую коробочку. " Мы засняли всё, – сказал он. – Она организовала невероятный доступ. Просто немыслимый. Он не верил, что они используют тяжёлую артиллерию против здания парламента, и уж во всяком случае пока он держит заложников. Насчёт здания он ошибся. Недооценил их решимость. Но заложники были ключом, и Нила открыла этот замок. Мы вчетвером вышли вместе. А потом появился второй путь, который она устроила лично для Вас". После этого наступило молчание. Что-то жуткое повисло между ними ярчайшим светом, но оно было слишком ослепительным, чтобы смотреть на него. Звуковик зарыдал. Что случилось? – наконец спросил Соланка. Как вы могли её бросить? Почему она не сбежала вместе с вами к безопасности? Ко мне? Оператор потряс головой. " То, что она сделала, – промолвил он, – разорвало её на части. Она предала его, но не могла бежать. Это было бы дезертирством под огнём". Но она же не солдат! О Боже. Боже. Она журналист. Она что, не знала этого? Зачем ей нужно было переступать эту проклятую линию? Звукорежиссёр обнял Соланку за плечи. " Она должна была кое-что сделать, – сказал он. – Весь план бы не сработал, если бы она не осталась". " Чтобы отвлечь Бабура", – глухо произнёс оператор, и вот оно, самое худшее. Отвлечь его: как? Что это значит? Почему именно она? " Вы сами знаете, как, – сказал звуковик. – И знаете, что это значит. И знаете, почему именно она". Соланка закрыл глаза. " Она передала Вам вот это", – говорил оператор. Вертолёты и тяжёлые орудия с благословения освобождённого президента Голбасто Гью дырявили лилипутский парламент. Бомбардировщики сбрасывали свою ношу. Здание взрывалось, крошилось, горело. Грязный дым и клубы каменной пыли вздымались высоко в воздух. Три тысячи резервистов и передовые отряды штурмовали комплекс: пленных не брали. Завтра весь мир проклянёт эту безжалостную акцию, но сегодня она должна свершиться. Где-то среди руин лежали мужчина, надевший лицо Соланки, и женщина, надевшая своё собственное. Даже красота Нилы Махендры не властна изменить траекторию миномётного огня и бомб, смертоносными рыбками ныряющих сквозь воздух. Иди ко мне, шептала она Бабуру, я – твой убийца, я – могильщик собственных надежд. Иди сюда и дай мне увидеть, как ты умрёшь.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 13 14 151617 Следующая ⇒