УДК 159.9(075.8) ББК88 17 страница

Когда один и тот же раздражитель начинает повторяться, он быстро утрачивает вторую — активирующую функцию[79]. Утрата им способности вызывать возбуждение означает падение уровня активности соответствующих мозговых аппаратов. Такая ситуация устроила бы организм, если бы его единственная задача состояла в поддержании го-меостатической стабильности. Но факты говорят о другом.

Организм нуждается в том, чтобы сохранять возбуждение своей активизирующей системы, хотя и не на чрезмерном, но на достаточно высоком для успешного приспособления к среде уровне. А это возможно лишь при утолении " сенсорного голода", то есть потребности в новых внешних раздражителях, когда старые, привычные перестают " насыщать".

Конечно, принцип гомеостазиса тем самым вовсе не утрачивает значение, но оказывается недостаточным, чтобы объяснить мотивацию поведения. Если поместить лабораторное животное (например, крысу) в привычную обстановку (например, в лабиринт), но с проходом в незнакомый отсек, то животное предпочтет движение в новом, незнакомом направлении спокойному пребыванию в привычных условиях. Правда, это движение носит несколько своеобразный, амбивалентный (двойственный) характер. С одной стороны, " исследовательская" мотивация влечет к непознанному, к раздражителям, активирующим поведение, с другой — новые раздражители являются потенциально опасными. Любой неожиданный сигнал сразу же приостанавливает движение, порождает стремление возвратиться в привычные условия. В этой картине амбивалентного поведения перед нами наглядно предстает противоборство двух основных мотивацион-ных сил — гомеостатической и " исследовательской". Здесь принцип единства организма и среды раскрывается в своих мотивационных характеристиках: мотивация, направленная на сохранение организма как системы, нераздельно связана с мотивацией, обеспечивающей изучение среды.

Чем выше мы поднимаемся по эволюционной шкале, тем значительней удельный вес второй формы мотивации[80]. У ближайших к человеку животных, в особенности у шимпанзе, деятельность по решению проблем (то есть деятельность, носящая уже интеллектуальный характер) сама по себе становится привлекательной безотносительно к гомеостатическим нуждам. Так, в опытах отечественных психологов Г. З. Рогинского и Н. Н. Ладыгиной-Коте, американского психолога Харлоу обезьяны часами занимались решением простых механических задач. Их поведение не подкреплялось ничем, кроме самого решения. Это было единственное вознаграждение.

Если в отношении активности животных принцип гомеостазиса не может претендовать на ту роль, которая придавалась ему в предшествующий период развития психологии, то что же тогда говорить об активности человека? Выдвигаются требования пересмотреть традиционную концепцию мотивации, ограничивающую ее истоки биологическими нуждами организма. Хронологически они относятся к середине нашего столетия, и у нас есть основания полагать, что сдвиги в трактовке мотивации, будучи обусловлены конкретно-научными достижениями нейрофизиологии, сравнительной, экспериментальной, клинической психологии, не случайно падают на этот период. Они связаны с коренными изменениями в содержании, структуре и масштабах научно-технической деятельности, существенно повысившими требования к возможностям человеческой личности, ее активности и самостоятельности, придавшими большую актуальность проблемам психологии творчества[81].

Примером могут служить исследования так называемого " мотива достижения", проведенные американским психологом Д. Маклелан-дом. В основе этих исследований лежит стремление преодолеть традиционную концепцию мотивации, ориентирующуюся на биологические нужды организма. Они направлены на поиск объективных количественных показателей силы мотивации как важнейшего фактора, обеспечивающего высокий уровень достижений в человеческой деятельности. Мотивацию было принято измерять временем, истекшим с момента удовлетворения потребности. Чем длительнее, например, периодлишения пищи, тем сильнее мотивационный потенциал потребности. Поскольку потребность представляет собой внутреннее состояние, нет другого способа ее определить, кроме как по ее следам в поведении или сознании. Фрейд полагал, например, что она отражается в действиях (иногда кажущихся нелепыми) и образах (так, в сновидениях и грезах изживаются неисполненные желания). При этом, по Фрейду, энергия либидо циркулирует в замкнутой системе организма, разряжаясь согласно " принципу удовольствия". Именно поэтому воображаемое достижение целевого объекта считалось эквивалентным реальному овладению им. Главное — восстановление энергетического равновесия внутри организма, а за счет чего это происходит — фантастических образов, патологических симптомов, бессмысленных двигательных актов, — существенного значения не имеет. Опыты Маклеланда вскрыли реалистическую установку сознания, его направленность на воспроизведение действий, способных удовлетворить потребность. Чем сильнее был мотив, тем чаще испытуемые представляли различные способы успешного достижения цели. От целей, связанных с органической потребностью, Маклеланд перешел к более высоким, отражающим ценностную ориентацию личности. При этом он обнаружил большие различия между испытуемыми в отношении силы возникшего у них мотива достижения. Но где истоки этой силы? Маклеланд искал их в условиях семейного воспитания, которое в свою очередь было поставлено им в зависимость отрелигиозных убеждений родителей. Переход от биологических объяснений к социальным был симптоматичен.

Категория мотива, как и другие звенья категориального аппарата психологии, вбирает признаки, " детектируемые" научной мыслью в общении с исследуемой реальностью. Этой реальностью в нашем случае выступает система особых, предметно-ориентированных энерге-тийно-динамических отношений субъекта с действительностью, заданная взаимодействием природных и социокультурных начал в его психической организации.

Глава 7. Категория отношения

Многообразие типов отношений

Термин " отношение" охватывает бесчисленное множество самых различных признаков и свойств объектов в их взаимозависимости друг от друга, в их взаиморасположенности и взаимосвязи. В силу своей всеобщности этот термин приобретает предметно-содержательный характер только в случае его интерпретации применительно к какой-либо определенной системе: формальной (в логике и математике), материальной, социальной, духовной и др. Что касается психологической мысли, то она на различных уровнях и с различной степенью определенности охватывает в своих понятиях многообразные типы отношений между ее собственными явлениями и другими явлениями бытия, будь то в форме причинно-следственных связей, системных зависимостей частей от целого и т. п. Какой бы психологической категории не коснуться, постигаемые посредством нее реалии никогда не выступают в виде изолированных сущностей, но неотвратимо вынуждают углубиться в мир отношений, неисчерпаемость которого становится все более зримой с прогрессом познания.

Повсеместно и во все времена человек, подобно любым другим объектам, взаимосвязан с окружающей действительностью. Соответственно и научное изучение человека сообразовывается в своих понятиях и методах с этим обстоятельством. Ведь сама психика нечто иное, как субъектно-объектное отношение, но в таком случае, учитывая " повсюдность" этого отношения, правомерен вопрос: допустимо ли придавать этому столь глобальному понятию особый категориальный смысл? Ведь рабочие функции, которые способна исполнить категория в мышлении, предполагают ее отличие от других категорий, нередуцируемость к ним. Напомним, что именно этим категориальный анализ отличается от установки на поиск " клеточки", из свойств которой могло бы быть выведено все то, что происходит с психическим " организмом".

Подобно тому как несводимы друг к другу, хотя и нераздельны, категории формы и содержания, количества и качества и др., в частной, конкретной науке — психологии — образ и действие, мотив и переживание сгущают в своем категориальном составе и строе несводимые к другим признаки. Они присущи только психике, отличая ее по различным параметрам от всех других аспектов бытия живых существ. По поводу же термина " отношение" (учтя отмеченную выше его универсальность) такого на первый взгляд не скажешь, поэтому приходится задуматься об основаниях, побуждающих возводить его в ранг особой категории, отличной от других.

Здесь следует коснуться вопроса о языке науки. Конечно, его слова должны быть терминированы. Между тем, прежде чем приобрести терминированность, они, перебывав в различных контекстах, проходят извилистый путь. Напомним, например, об уже хорошо знакомых терминах " образ" или " действие", употребленных в качестве знаков различных психологических категорий. Очевидна их полисеман-тичность. Но очевидно также, что избраны именно они, а не другие для обозначения соответствующих категорий по причине своей обеспеченной языком " генеалогии".

Термин " отношение" может быть принят при условии выделения в предмете психологической науки особого содержания, для отображения и изучения которого его следует признать, во-первых, более адекватным этому содержанию, чем какой-либо иной, и, во-вторых, несущим категориальную нагрузку.

Роль отношений в психологии

В русском научно-психологическом языке этот термин появился после работ А. Ф. Лазурского,

который, вычленив в человеке эндопсихику как внутреннюю сторону психического и экзопси-хику как его внешнюю сторону, представил последнюю в виде системы отношений субъекта к действительности.

Отправляясь от замысла Лазурского, термин " отношение" отстаивал в качестве важнейшего для понимания личности в норме и патологии В. Н. Мясищев. Он писал: " Исходя из того, что понятие отношения несводимо к другим и неразложимо на другие, надо признать, что оно представляет самостоятельный класс психологических понятий" [82].

Несводимость и неразложимость понятия суть признаки обретения таким понятием категориального статуса. Однако это сталкивает с необходимостью разъяснить, на изучение и объяснение каких именно признаков психического мира личности, непрозрачных для наличного категориального аппарата науки, оно претендует. И здесь с сожалением замечаешь, что изначальная " размытость" в привычном для многих понимании термина " отношение" путает карты; она препятствует его продуктивному применению, то есть соединению с ним объяснительных схем, позволяющих осветить психические феномены, мимо которых " проскользает" научная мысль, оперирующая другими категориями. Взамен этого под всеохватывающее понятие отношения подводятся психические свойства и процессы, системно-детерминистский анализ которых требует иных научных средств (категорий). Печальным результатом этого является соблазнительный, но по сути своей уводящий от позитивного решения психологических проблем редукционизм.

Так, например, когда увлеченный " теорией отношений" В. Н. Мя-сищев определял личность как " ансамбль отношений", он утрачивал перспективу изучить своеобразную и неисполнимую этим " ансамблем" " симфонию" развития личности. Ведь за метакатегорией личности стоит мощный комплекс знаний о человеке, собранных в различных исследовательских поисках в особую целостность, игнорировать интегральный характер которой опасно. Этот комплекс существенно оскудел бы, если изъять из него все, кроме представлений о свойствах и структуре личности, объединенных под термином " отношение". Еще хуже обстоит дело с позицией последователей этой линии, утверждающих, что, раскрывая сущность понятия " отношение" в психологии, В. Н. Мясищев видел психологический смысл отношения в том, что оно является одной из форм отражения человеком окружающей его действительности, что формирование отношений в структуре личности человека происходит в результате отражения им на сознательном уровне сущности тех социальных объективно существующих отношений общества в условиях его макро- и микробытия, в котором он живет.

Очевидно, что соединение с понятием " отношение" таких признаков, как " отражение", " сознательный уровень", " сущность социальных отношений общества" не только не делает психический смысл этого понятия (и тем самым концепцию, которая выступает под его девизом) более содержательным, но вообще ставит под сомнение его объяснительную ценность.

Ведь признаки, которыми в данном случае наделяется " отношение", можно найти во всем многообразии проявлений психической жизни, да и то не повсеместно (так, скажем, " сознательный уровень" вовсе не является непременным условием отношения субъекта к его " макро- и микробытию", нечасто это отношение выражает " сущность социальных отношений общества" и т. д. ).

Означает ли это, что понятие отношения вообще является избыточным, беспечно занесенным в научно-психологический лексикон? Нет, за ним стоит психическая реальность, и В. Н. Мясищев имел все основания считать, вслед за А. Ф. Лазурским, что это понятие охватывает особый класс неразложимых явлений и несводимых к другим. Тем самым оно обладает содержанием, побуждающим признать за ним категориальное достоинство. Задача заключается в том, чтобы диагностировать систему признаков, гарантирующих нередуцируемость этого содержания к психическим явлениям, данным в объяснительных схемах других категорий.

Конечно, как и в других теоретико-психологических ситуациях, оно не изолировано от этих схем. Отношение как особая характеристика психической связи индивида с действительностью представлено повсеместно - идет ли речь об образе этой действительности, о мотиве, побуждающем личность совершать или не совершать какое-либо действие, и т. п. Во всех этих самых разнообразных обстоятельствах реально, независимо от уровня осознанности, изначально представлена одна из инвариант психической организации человека, на которую и указывает термин " отношение". Но означаемое им отличается от других инвариантных, признаков, присущих психической регуляции поведения. Между тем теория отношений (В. Н. Мясищев и др. ) склонна считать производными от системы отношений и характерные свойства личности, и мотивы ее поступков, и ее потребности, интересы, склонности, жизненную позицию и многое другое, в конечном счете " растворяемое" во всепоглощающем представлении об этой " универсалии".

Отношение базисная категория

Выделяя в указанном представлении наиболее значимые для категориального анализа признаки, отметим среди них в первую очередь такой, какдоминирование в категории отношения значимой для субъекта направленности на объект, в качестве которого могут выступать не только материальные вещи, но также и феномены культуры, духовные ценности, другие люди, сам субъект. Отношение, однако, не следует идентифицировать с мотивом, эмоцией, потребностью и другими проявлениями индивидуально-личностного плана психической жизни. Так, отношение индивида к какому-либо политическому событию (например, выборам) принято фиксировать в различных видах рейтингов. Однако разве не очевидно, что показатели рейтинга еще не позволяют судить о мотивах реального поведения или эмоциональном состоянии того лица, отношение которого к событию в данном рейтинге запечатлено. Аналогично обстоит дело с отношением индивида к природе, столь значимое в нынешней эко-

логической ситуации, к государству, религии, собственной персоне и др. Здесь перед нами именно отношения, выступающие в особой психической форме, отличной от мотива, действия, переживания личности и других психических детерминант, запечатлеваемых в других блоках категориального аппарата.

Категории отношения присущи такие признаки, как заданная субъектом векторизованность психического акта, избирательность, установка на оценку (позитивную, негативную, выражающую безразличие), предрасположенность и готовность к определенному образу действия и др.

Во всех случаях перед нами базисная психологическая категория, имеющая свой статус. Попытки стянуть к ней богатство других категорий (в частности, например, свести личность, как уже сказано, к " ансамблю отношений" ) столь же бесперспективны, как универсализация категории образа в гештальттеории или категории действия в бихевиоризме.

В свое время теория отношений под давлением такой " павловиза-ции", которая навязывалась психологии, надеялась обрести прочность и авторитет в формулах И. П. Павлова. Как писал В. Н. Мясищев, " И. П. Павлову принадлежит формула: психические отношения и есть " временные связи", то есть условно-рефлекторные временные, приобретенные связи представляют, по Павлову, психические отношения. И. П. Павлов не давал определения и характеристики отношений человека, поэтому, говоря о Павлове, мы укажем здесь лишь на два момента:

1. Психические отношения как условные временные связи черпают свою силу из безусловных.

2. У человека все отношения перешли во 2-ю сигнальную систему" [83].

Категория " временной связи", которую Павлов идентифицировал с психическим отношением, утрачивала тем самым свою объективность (в смысле ее независимости от субъекта, который в действительности является " автором" и " собственником" отношения) и экспериментально контролируемую строгость. Но и для отмеченных признаков психического отношения (предрасположенность, установка на оценку и др. ) идентификация с временной связью никаких реальных поведенческих механизмов не проектировала.

В качестве внутренней формы психологического познания категория отношения в случае ее редукции к физиологическим связям утрачивает эффективность.

Глава 8. Категория переживания

Рубеж XIX и XX столетий ознаменован в развитии философско-психологической мысли резкой конфронтацией двух способов познания бытия, включая духовное бытие человека. Триумфальное шествие наук о природе столкнулось с нараставшим противодействием со стороны приверженцев идей, взращенных на почве научного изучения культуры и социальной истории.

В философии неокантианство, как известно, исповедовало несовместимость способа образования общих понятий, принятого науками о природе, с исследованиями феноменов культуры, ценностей человеческой жизни в ее неповторимости и историчности.

Эта общая для немецкой философии тех времен ориентация своеобразно преломилась в ответе на вопрос о том, кому и как разрабатывать психологию, который предложил философ Дильтей, воспитанный не столько на Канте, сколько на Гегеле.

Германия тогда была главным центром построения психологии по образу и подобию естественных наук. В психологию с пафосом внедрялись методы этих наук, прежде всего экспериментальный и количественный анализ. Поместить в лабораторию не лягушку или собаку, а человека с его считавшейся бессмертной душой — это действительно было для своего времени революционным событием.

Отныне считалось, что самостоятельность психологии как науки гарантирована тем, что у нее имеется уникальный, никакой другой наукой не изучаемый предмет — сознание.

Обратим в связи с этим внимание на два обстоятельства, важные для понимания ситуации в тогдашней психологии. В самом термине " сознание" скрыта идея определяющей роли знания (истинного или иллюзорного — это другой вопрос). Заметим далее, что предметом психологии считалось сознание отдельного человека — индивида. Именно в экспериментальном анализе интроспективного самоотчета определялись " нити", из которых оно соткано. Между тем это противоречило самой конструкции слова " сознание", поскольку приставленный к корню " знание" префикс " со" указывал на то, что предполагается совместное с другими знание.

Главные успехи экспериментальной психологии в пору ее становления определило изучение ощущений, восприятий, представлений и связей между ними (ассоциаций). Новая наука могла отныне гордиться открытием прошедших испытание опытом многих закономерностей, которым подчинена работа сознания. На рубеже XIX и XX веков эта гордость стала восприниматься как сомнительная. По молодой психологии, считавшей своим предметом сознание, было на-

несено несколько мощных ударов, подорвавших ее притязания на научность. Отметим три основных направления этих ударов. Сознанию как сфере, где начинаются и кончаются психические процессы, было противопоставлено поведение. Понятие о нем, родившееся в России, вывело научную мысль на простор открытого общения целостного организма со средой, в которой он энергично действует, чтобы выжить. Он различает свойства этой среды в форме сигналов (а не образов), источником же энергии его действий служит потребность организма во внешних объектах (а не импульсы, придаваемые организму сознанием субъекта).

Этот новаторский подход был воспринят американскими психологами, избравшими путь трактовки поведения как системы стимул-реактивных отношений организма со средой. Субъективную психологию сознания оттесняла агрессивная объективная психология поведения, утвердившаяся в США под именем бихевиоризма.

Второй сильнейший удар по традиционным взглядам на сознание нанес психоанализ Фрейда, обнажив неисчислимые потаенные каналы, по которым неосознаваемые психические силы предопределяют явленное субъекту в образах других людей и в том, каким он представляется самому себе. При этом отношение сознания к бессознательной психике мыслилось неизбежно конфликтным.

Третий удар по казавшейся неоспоримой в своих постулатах эмпирической психологии сознания нанесло направление, для которого ключевым термином в противовес " сознанию" послужило не " поведение", не " бессознательное влечение", а " жизнь". Это направление стремилось возвратить в психологию изгнанное из ее научных пределов представление о душе с запечатленным в нем признаком нерушимой целостности и органической (в противовес механической) связи психических явлений, образующих особый жизненный мир, отличный от изучаемого биологией с ее физико-химическими понятиями и естественнонаучными методами. Одним из первых теоретиков новой " психологии жизни" выступил Дильтей. Не отвергая важность естественных наук для индустриального развития своей страны, он считал опору на них недостаточной для ее социального развития.

" Знание сил, доминирующих в обществе, имеет витальную ценность для нашей цивилизации, — писал он. — Поэтому знание наук об обществе возрастает сравнительно с естествознанием" [84].

Сперва он надеялся на то, что обосновать научными средствами социально важную сущность человеческой личности способна психология. Школа Вундта, куда приезжали со всего мира обучаться новой экспериментальной психологии (в том числе из России -В. М. Бехтерев, Н. Н. Ланге и др. )[85], сулила создание точной науки о человеке и его сознании. Но Дильтей, культуролог и историк, изменяет свою позицию. Принятое в экспериментальной психологии за общие закономерности сознания бессильно — согласно его новым воззрениям — объяснить " то, что мы актуально переживаем". По Диль-тею, психолог призван не объяснять наблюдаемые факты в общих понятиях, а интерпретировать ценности, намерения и чувства людей как исторических личностей. Тогда-то психология и сможет стать надежной опорой постигающих сущность человека " духовных" наук в их отличии от естественных.

Феноменам сознания (какими их представляла интроспективно-экспериментальная психология) были противопоставлены переживания, требующие особых принципов изучения. Каузальному объяснению противополагались описание и герменевтический подход. Своей концепцией Дильтей открыл полосу дискуссий о " двух психологи-ях" — объяснительной, для которой главное — опора на принципы и методы наук о природе, и " понимающей" с ее установкой на непосредственное постижение целостных переживаний субъекта, на интуитивное проникновение в его внутреннюю жизнь как высшую реальность. Поток человеческой жизни, согласно Дильтею, историчен и требует для своего истолкования вчувствоваться в культуру, духом которой он пронизан. Тем самым прочерчивались контуры новой категории, способной запечатлеть уникальность этой жизни. В том,, что предмет психологии несводим к элементам сознания и их внешним связям, Дильтей не заблуждался. Однако, полагая, будто, используя общенаучные средства, ум бессилен перед полнотой человеческой психики, Дильтей выводил переживание " по ту сторону" объективных жизненных встреч реального организма с предметным миром, преобразуемым с приходом человека в мир, исполненный смыслов и значений.

К концепции " двух психологии", вызвавшей интерес и споры на Западе (первым от имени экспериментальной психологии Дильтею ответил знаменитый немецкий исследователь памяти Г. Эббингауз), российские психологи постреволюционного периода вначале оставались равнодушны. Их идейно-теоретическая мысль вращалась вокруг проблемы " поведение и сознание". Что касается поведения, то к нему их взоры обратили труды И. П. Павлова и В. М. Бехтерева. Но в отличие оттого, что происходило в США, где под эгидой условного рефлекса заговорили о " бихевиористской революции", в Советской России сложилась иная ситуация. Идеология марксизма (популярная в условиях энтузиазма начала 20-х годов, порожденного верой в то, что при содействии науки будет выращен человек нового социального мира[86]) спасла от редукционистских увлечений.

Волей этой идеологии требовалось включить в условно-рефлекторный механизм качественно новый регулятор, каковым является сознание, служебная роль которого в том, чтобы отражать бытие.

Вокруг проблемы сознания, его функций, его взаимоотношений с деятельностью вращалась молодая психология, названная по государственно-политическому критерию советской. Само же сознание советские психологи стремились (" от греха подальше" ) мыслить в ког-нитивистских терминах, расставляя акценты таким образом, чтобы не отступать от ленинской формулы сознания как отражения внешнего, объективного мира.

Однако некоторые исследователи, сохраняя верность этим формулам, наталкивались в практике общения с психической реальностью с феноменами, побуждавшими к важным теоретическим инновациям. В кругу общепринятых категорий появляется термин " переживание". Во всегда нераздельном субъектно-объектном отношении в ситуации переживания субъектный полюс доминирует. Его " личностность", будучи выражена в эмоциональной напряженности, ни в коем случае ею не исчерпывается.

Переживание и развитие личности

К проблеме переживания первым в советской психологии обратился Выготский. Он же, столкнувшись с Дильтеевой дихотомией, стал первым в нашей литературе не только ее критиком, но и тем, кто вышел на путь ее преодоления в конкретно-научных исследованиях психики. Прежде чем обратиться к феномену переживания в практике общения с детскими душами, он проделал огромную философскую и историологическую работу.

Юрист и филолог по образованию, великий исследователь психологии искусства, он был верен принципам гуманитарного знания, способу мышления, принятому в науках о культуре. Но в поисках новой психологии он изначально отвергал представление о несовместимости этого знания с естественнонаучным. С юношеских лет он стал приверженцем монистической картины мироздания и места в нем человека. На всю жизнь своим главным учителем он выбрал Спинозу. Изложенную в " Этике" Спинозы трактовку страстей человеческих Выготский воспринял как образец их целостного познания, предполагающего сочетанность того, что Дильтей посчитал несовместимым: понимание их ценности и смысла, с одной стороны, и строго детерминистского объяснения — с другой. Этот подход противостоял дуализму Декарта, определившему на триста лет расщепленность картины человека, одна из разодранных половин которой виделась отражающей законы физической природы, другая - причастной внете-лесным силам. Критике Декарта Выготский посвятил свой главный историко-философский трактат, написанный незадолго до кончины и оставшийся незавершенным. В нем он соотносил психологическую мысль XVII века с новейшими учениями об эмоциях, уделив особое внимание острой критике несостоятельности Дильтеевой дихотомии, ибо, согласно Выготскому, " проблема причинного объяснения есть основная проблема возможности психологии как науки" [87].

Критика побуждала к поиску позитивных решений, и в нем зародилось новое направление.

Психологическая мысль советского периода продвигалась к новым рубежам с тем, чтобы выйти из кризисной ситуации в мировой науке, на которую указывали коллизии вокруг категории сознания, с одной стороны, поведения — с другой (см. выше).

Но, как уже сказано, симптомом неблагополучия служила обнажавшаяся в силу неосвоенности средствами научной психологии еще одна критическая точка, на которую указывала Дильтеева дихотомия. Дильтей соединил с ней термин " жизнь", который был перенесен из биологического в уникально духовный, культурно-исторический контекст.

В течение нескольких лет интеллектуальную энергию Выготского, как и всего сообщества советских психологов, поглощала задача преобразования понятий и о сознании, и о поведении. На исходе же своих исканий, после длительной полемики с Дильтеем, после удивительного по филигранности разбора Декартовых " страстей души" и защиты тезиса " назад к Спинозе", Выготский выделил в системе величин психологического познания в качестве их " общего знаменателя" категорию переживания. Она рождалась в особой исследовательской ситуации. Редкая по напряженности теоретическая рефлексия сочеталась с повседневным опытом работы в клинике изучения развития личности в онтогенезе. В прежние времена, размышляя о " клеточке" как первоэлементе психической организации человека, Выготский склонялся к популярной тогда версии, наделяющей этой ролью корниловскую " реакцию" [88].

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒