УДК 159.9(075.8) ББК88 15 страница

Все эти преобразования в категории действия были обусловлены не умозрительными соображениями о соотношении между психикой и сознанием (как, например, в учении Гербарта), а исследовательской практикой, побуждающей при изучении такого объекта, как органы чувств и органы движений, коренным образом изменять прежние воззрения на характер отношений между этими органами, фиксировать их внутреннюю взаимозависимость и утверждать благодаря этому во внутреннем составе знания о психике принципиально новую интерпретацию такого ее неотъемлемого компонента, как психическое действие.

Как мы видели, важнейшей предпосылкой всех этих преобразований стало открытие того, что мышца, рассматривавшаяся прежде как энергетическая машина, выступала отныне и как особый орган чувств. Неосознаваемость или крайне слабая осознаваемость сенсорных сигналов, сообщаемых этим органом, побудила физиологов говорить о " неосознаваемых ощущениях", или, как образно выражался Сеченов, о " темном мышечном чувстве". Но какая бы терминология ни использовалась, признание мышцы органом не только локомоции, но и сенсорной активности разрушало все прежние дуалистические модели действия, преобразуя их из физиологических, с одной стороны, и порождаемых имманентной, произвольной активностью сознания -с другой, в психологические структуры, имеющие объективный (независимый от интенций субъекта) и в то же время не сводимый к физиологическим реакциям статус в общей системе знаний о регуляции поведения.

От сознательного действия к интеллектуальному

В то же время в исследованиях функций орга нов чувств народилась идея трактовки сенсомоторного действия как компонента более сложной структуры. Построение ее достигается посредством серии операций, " алгоритмы" которых отнюдь не подобны простым сочетаниям элементов, изображаемым учением об ассоциациях. Эти операции, как уже отмечалось, Гельмгольц назвал " бессознательными умозаключениями".

Среди многих опытов Гельмгольца в этом направлении можно указать на использование им различного рода призм, искажающих визуальный образ в естественных условиях видения. Несмотря на то что преломление лучей дает искаженное восприятие объекта, испытуемые очень скоро научились видеть сквозь призму правильно. Это достигалось благодаря опыту, состоявшему в многократной проверке действительного положения объекта, его формы, величины и т. д. посредством движения глаз, рук, всего тела. Обобщая относящиеся к этой области факты, Гельмгольц и выдвинул свою гипотезу о " бессознательных умозаключениях", которые производит не абстрактный ум, а глазодвигательный аппарат. Так, умозаключение о величине предмета строится путем варьирования действий, устанавливающих связь между величиной изображения на сетчатке и степенью напряжения мышц, производящих приспособление глаза к расстояниям. На этом же базируется константность (постоянство) восприятия, достигаемая благодаря все той же импликации как форме бессознательного вывода (" если... то... " ). Если величина образа на сетчатке такая-то, а напряжение мышц подает данный сигнал (о характере их сокращения), то, несмотря на изменчивость величины образа, который возникает по законам оптики, мы воспринимаем константность предмета.

Гипотеза Гельмгольца о бессознательных умозаключениях разрушала казавшуюся прежде непреодолимой пропасть между действием телесным (мышечным движением) и действием умственным, которое веками было принято относить за счет активности души или сознания. Гипотезу Гельмгольца воспринял и прочно утвердил в русской психологии Сеченов. Он развил ее в свою концепцию " предметного мышления", согласно которой умственные операции сравнения, анализа, синтеза, умозаключения имеют в качестве своей телесной инфраструктуры реальные действия оперирующего с внешними объектами организма.

Интериоризация действия

Сеченову же принадлежала и другая идея - искать пути объяснения внутренних психических действий в сфере действий реальных, производимых в процессе адаптации живой системы к пространственно-временным координатам внешней среды.

В своей работе " Рефлексы головного мозга" Сеченов определил мысль как заторможенный рефлекс, как " две трети рефлекса". Такое определение могло дать повод для предположения, что царство мысли начинается там, где кончается непосредственное реальное взаимодействие человека с его предметным, внешним окружением. Отсюда следовало, что мысль в отличие от чувственного впечатления не имеет отношения к двигательному компоненту, а тем самым и к контактам организма с независимым от него объектом.

Но Сеченов совершенно иначе решал эту проблему. Он отстаивал формулу о целостном, нераздельном психическом акте, сохраняющем свою трехчленную целостность при незримости двигательного завершения. Так обстоит дело, например, при " зрительном мышлении" (основанном на такой фундаментальной операции, как сравнение, реализуемой посредством двигательной механики, когда глаза " перебегают" с одного предмета на другой). В этом случае, как писал Сеченов, " умственные образы предметов как бы накладываются друг на друга". Если воспринимается один предмет, акт сравнения тоже непременно совершается — наличный предмет сравнивается с уже имеющейся в сознании меркой.

В какой же форме представлена эта мерка? Репродуцируется весь прежний целостный процесс восприятия, стало быть, и двигательное звено этого процесса. Иначе говоря, прежние внешние действия преобразуются во внутренние. Реальное сравнение, произведенное посредством этих внешних действий, становится " умственной меркой" для всех последующих операций, которые означают обеспечиваемое мышечной работой соизмерение образов. Внутренние умственные операции (сравнение, анализ, синтез) — это операции, бывшие некогда внешними.

Таков механизм, получивший имя интериоризации (перехода реальных интеллектуальных актов из внешних, включающих мышечное звено, во внутренние).

Понятие об интериоризации стало опорным для объяснения генезиса внутреннего плана психической активности субъекта. Этот план, который в силу иллюзий саморефлексии, изначально данной и бестелесной, первоначально выступил в образе проекции внешних действий и отношений, которые интерпретировали различно. Отсюда и различие ответов на вопрос о механизме и " составе" процесса и эффекта интериоризации.

В частности, у Выготского представление о преобразовании " внешнего во внутреннее" (то есть об интериоризации) приобрело новый смысл, отличный от всех предшествующих попыток понять, на каких началах из внешнего поведения возникает и выстраивается внутренний мир сознания. Отличие состояло в том, что интериоризация мыслилась не только как переход телесного действия из внешней среды его совершения во внутреннюю, нервно-психическую " среду" (Сеченов) и не только как проекция объективных межлюдских отношений в субъективный внутриличностный план (Жане, Болдуин, Мид и др. ). И то и другое предполагалось концепцией Выготского, которая, однако, этим не ограничивалась. Телесное по своей фактуре и социальное по направленности действие приобретает в этой концепции новый атрибут. Через знаки оно соотносится со всей человеческой историей, точнее, с миром, каким он открывается людям в ходе этой истории. Иначе говоря, принцип интериоризации у Выготского ознаменовал идею зарождения индивидуального сознания со всеми его уникальными признаками не из задач адаптации организма к среде и не из процесса общения как такового, но из усвоения человеком (посредством адаптивных действия и общения) системы общественных продуктов, орудий и ценностей.

Отсюда мысль Выготского о том, что посредством знаков как " общественных органов" из низших (натуральных) психических функций развиваются высшие. Восприятие, внимание, память, мышление, характерные для психической регуляции поведения животных, радикально перестраиваются. Знак, ориентируя человека во внешней среде, одновременно оказывается для него инструментом ориентации в самом себе. Психические процессы из непроизвольных становятся произвольными. Индивид научается произвольно запоминать и быть внимательным, сознательно регулировать свои (ставшие теперь уже внутренними) умственные действия. Это, конечно, не остается без последствий и для внешнего поведения, приобретшего новые могучие внутренние регуляторы. Трактовка психических функций как актов вводила в научный оборот категорию действия. Насей раз —умственного, хотя и отличного от внешнего, от него производного. Версия об опосредованности этого действия знаком как исполненным объективного смысла орудием культуры утверждала (по выражению Выготского) " вершинное" понимание сознания в противовес " поверхностному" воззрению на него как одномерную плоскость и " глубинной" психологии фрейдизма.

Работы Выготского стали отправным пунктом исследований А. Н. Леонтьева о развитии сложных форм памяти, А. Р. Лурия и А. В. Запорожца о построении произвольных движений и речевых актов.

В дальнейшем, отправляясь от идей Выготского, А. Н. Леонтьев разрабатывает учение об особенностях формирования умственных действий. На передний план выдвигается процесс интериоризации.

" Интериоризация действий, то есть постепенное преобразование внешних действий в действия внутренние, умственные, есть процесс, который необходимо совершается в онтогенетическом развитии человека. Его необходимость определяется тем, что центральным содержанием развития ребенка является присвоение им достижений исторического развития человечества[65]. Гипотеза о поэтапном формировании умственных действий путем интериоризации действий внешних легла в основу экспериментальных работ П. Я. Гальперина, Д. Б. Эльконина и других отечественных исследователей в области педагогической психологии. Были выявлены возможности интенсификации умственной деятельности и наметились пути реализации идеи Выготского о том, что обучение должно вести за собой развитие.

Существенный вклад в теоретический анализ проблемы сознания и деятельности внес С. Л. Рубинштейн. Опираясь на известную формулу " Капитала" Маркса о том, что, изменяя внешнюю природу, человек в то же время изменяет свою собственную природу[66], С. Л. Рубинштейн развивал общее положение о единстве сознания и деятельности, сформировании всех психических процессов и свойств человека в его деятельности.

Установка

В сообществе отечественных психологов, обогативших разработку психологической категории действия, выделялась также школа Д. Н. Узнадзе. Ее программу выражало понятие об установке. Это понятие уже давно вошло в психологический язык, употреблялось во многих значениях, общность которых, однако, оставалась неясной. Тем не менее этот термин вновь и вновь появлялся в психологической литературе в самых различных контекстах. Обращает на себя внимание, что понятие об установке возникло в ходе экспериментальной работы. Впрочем, как мы сейчас увидим, введение нового термина говорило не только о том, что обнаружен феномен, для обозначения которого в наличном научном лексиконе нет соответствующих слов. Хотя речь шла об описании и характеристике конкретного явления, дело не ограничивалось присоединением знания о нем к общей сумме эмпирических сведений. Последствия открытия феномена установки были значительно более важными. Затрагивалась вся система теоретических психологических представлений. Не только вводился в оборот новый факт, но, чтобы осмыслить его, требовалось отказаться от некоторых принципиальных воззрений на общий строй психической деятельности.

К представлению об установке привели первые же крупные достижения экспериментальной психологии, связанные с изучением времени реакции и порогов чувствительности.

В исследованиях времени реакции измерялась, как известно, скорость психических процессов. Предполагалось, что простая реакция (возможно, более быстрый двигательный ответ на единичный сигнал) есть для каждого индивида величина постоянная. Однако еще в конце прошлого века немецкий психолог Л. Ланге открыл, что эта величина зависит от направленности испытуемого либо на восприятие стимула, либо на предстоящее движение (во втором случае время реакции короче). Это заставляло пересмотреть исходную схему, включив в нее в качестве дополнительного фактора предшествующее состояние индивида, его готовность выполнить экспериментальное задание. В те же годы идея о влиянии на результат психофизических опытов (то есть опытов по определению порогов чувствительности) готовности к реакции была высказана Г. Э. Мюллером. Обнаружилось, что при многократном сравнении двух неравных по весу предметов у испытуемых возникает иллюзия, состоящая в том, что тела одинакового веса начинают восприниматься как неравные. Мюллер охарактеризовал этот феномен как эффект " моторной установки".

Новые шаги экспериментальной психологии ознаменовали переход от элементарных сенсомоторных процессов к мышлению и памяти. Изучая память по методике " бессмысленных слов" Эббингауза, один исследователь столкнулся с испытуемым, который, десятки раз читая список, состоявший всего лишь из 8 слогов, никак не мог его выучить. Потеряв надежду на успешный результат, экспериментатор остановил испытуемого и спросил его, может ли он, в конце концов, воспроизвести этот ряд слогов наизусть. Тогда-то и оказалось, что испытуемый, плохо знавший немецкий язык, просто не понял инструкцию, то есть не знал, что от него требовалось выучить предъявленный набор слов. Но как только она ему стала ясна, заучить список не составило труда. Посмотрим на этот факт глазами психолога-экспериментатора той поры. Предполагалось, что заучивание бессмысленных слогов есть процесс установления связей (ассоциаций) между элементами сознания. Длина списка, количество повторений, время, прошедшее после заучивания, — таковы, казалось, переменные, которыми исчерпывающе определяется итоговый результат. Опыт же (хотя и случайный)[67] свидетельствовал, что психическая механика зависит от понимания. Чего? Конечно же, не от понимания заучиваемого материала, который умышленно подбирался так, чтобы не вызывать никаких смысловых ассоциаций. Требовалось понимание инструкции, то есть того, что нужно делать с этими словами. Понимание, о котором идет речь, предшествует действию, " устанавливает" индивида на определенный ряд операций.

В эти же годы к пониманию важной роли установки пришли психологи, изучавшие процессы мышления. Это были представители Вюрцбургской школы. Они воспользовались для объяснения своих экспериментальных фактов введенным Мюллером термином " установка", но с целью обозначить явления другого порядка. Возьмем самый простой пример. Если предъявить человеку комбинацию цифр ', то реакция на нее определяется инструкцией - что нужно сделать: сложить или вычесть, умножить или разделить. Во множестве опытов обнаруживалась важная роль установки. Представление о ней не только вступало в конфликт со многими традиционными постулатами, но и было одним из первых в ряду " снарядов", разрушивших их до основания. Оказывалось, что связь между стимулом и реакцией (сенсорным сигналом и мышечным движением, различными бессмысленными словами, вопросом и ответом на него) зависит от состояния индивида в период, предшествующий соединению стимула с реакций, от готовности испытуемого применить тот или иной способ действия. Следовательно, элементы сознания (и поведения) не соединяются сами собой, в силу внутренне присущих им свойств. На характер их связи влияет фактор, который нельзя извлечь из них самих. Но именно этот фактор придает психическому процессу упорядоченность и целенаправленность. Понятие об установке, быть может, как никакое другое, поставило под вопрос представление о сознании как " внутренней сцене", на которой теснятся психические " атомы", созерцаемые субъектом. Опыт показал, что действительное своеобразие умственного процесса определяется тем, что происходит в подготовительный период реакции, то есть до того, как осознается раздражитель, в ответ на который она производится.

Оставаясь неосознанной при совершении действия, установка тем не менее незримо его регулирует. Здесь первые исследователи установки натолкнулись на непреодолимые трудности. Ведь они считали, что единственный предмет психологии — сознание, ее единственный законный метод — внутреннее наблюдение (интроспекция). Все, что находится за пределами сознания, относилось к физиологии. Но установка явно выступала как истинно психологический фактор. Пришлось прибегать к " обходным маневрам". Мюллер, например, полагал, что субстратом установки является мышечное чувство. У испытуемого, который многократно взвешивает два неодинаковых по тяжести предмета, мышечная система настраивается соответствующим образом и поэтому, когда в руках оказываются равнотяжелые предметы, возникает иллюзия. Но как быть с установкой в области памяти, мышления, воли? Где локализовать ее в этих случаях? Не решаясь отступить от веры в то, что сознание есть единственный носитель психических явлений, стали говорить об " установках сознания". Выявленная экспериментально-психологическим исследованием роль установки в организации и регуляции психологии актов не смогла быть, таким образом, адекватно осмыслена из-за шор интроспекцио-низма. Чтобы преодолеть барьер субъективной психологии, требовалась новая методологическая перспектива. Нужно было взять за исходное не замкнутое в себе сознание с его элементами и отдельными функциями, а человека как целостное существо, активно взаимодействующее с реальностью.

При наличии потребности и ситуации ее удовлетворения в субъекте, согласно концепции Узнадзе, возникает специфическое состояние, которое можно охарактеризовать как склонность, как направленность, как готовность его к совершению акта, могущего удовлетворить эту потребность, как установку его к совершенно определенной деятельности[68].

Разработка научных методов, адекватных природе установки, обусловила достижения школы Узнадзе, высокую экспериментальную культуру ее работ.

Какой же момент психической реальности отражало разработанное Узнадзе понятие об установке? Мотивационный аспект? Нет. Установка возникает на основе потребности (например, на основе потребности решить задачу, скажем, определить, каково соотношение двух шаров: меньше — больше), но сама ею не является. Образный аспект? Нет. При восприятии[69] объектов установка лишь обнаруживается.

Принятая нами трактовка категориальной структуры психологического знания побуждает отнести понятие об установке к категории действия[70]. Субстратом, автором действия, согласно Узнадзе, является целостный субъект. Действие - это не реакция организма, а акция личности. Соответственно, категория действия выступила в качестве изначально связанной с категорией личности. В понятии об установке представлены такие важнейшие признаки человеческого действия, как направленность, упорядоченность (внутренняя связанность, сопротивляемость помехам, структурная устойчивость), организация во времени[71]. Обращаясь к этим признакам, нетрудно понять, почему установка в интерпретации Узнадзе является бессознательной (или, лучше сказать, неосознанной) и иной быть не может. Ведь актуально осознаваемыми у человека являются только объекты (данные в образах - чувственных и умственных), а не тот способ действовать по отношению к ним, к которому индивид готов уже до осознания этих объектов и благодаря которому становится возможным само сознание.

Глава 6. Категория мотива

Прежде чем войти в разряд психологических категорий и закрепиться в языке науки, представление о мотиве неизменно и повсеместно появлялось (под различными именами) во всех случаях, когда возникал вопрос о причинах человеческого поведения.

Мотив (отлат. moveo — двигаю) — это то, что движет живым существом, ради чего оно тратит свою жизненную энергию.

Мотив не может быть адекватно объяснен сам по себе, вне неразлучных связей и изначальной включенности в систему тех детерминант — образа, отношения, действия, которые конституируют общий строй психической жизни. Его " служба" в этой жизни представлена тем, чтобы придать поведению импульс и направленность к цели, поддерживая энергетическое подкрепление поведения на всем пути стремления к ней.

Будучи непременным " запалом" любых действий и их " горючим материалом", мотив издавна выступал на уровне житейской мудрости в различных представлениях о чувствах (например, удовольствия или неудовольствия), побуждениях, влечениях, стремлениях, желаниях, страстях, силе воли и т. д. Переходя от житейской мудрости к научным объяснениям, следует начать со взглядов на мотив в эпохи, когда изучение психологических вопросов считалось занятием для философов.

Локализация мотива

В период античности была проведена различительная линия не только между чувственным познанием и мышлением, но также между этими разрядами явлений и побуждениями человека. Это отразилось на представлении о различных " частях" (у Аристотеля функциях) души. Как отмечалось, они изображались разделенными даже анатомически. Пифагор, Демокрит, Платон помещали разум в голове, мужество - в груди, чувственное вожделение — в печени. У Платона это разграничение приобрело этический характер. Он считал разумную душу (она осела в голове, как наиболее близкая к небесам, к нетленному царству идей) высшим достоянием человека. Низкая - " алчущая" - часть души уводит к низменным целям, препятствует благородным мотивам. На разум возлагалась задача " обуздания" этих рвущих человека в разные стороны побуждений. В образной форме Платон описал проблему конфликта мотивов в известном мифе о колеснице, в которую впряжены два коня противоположных цветов — черный и белый; каждый тянет в свою сторону.

Историк Р. Уотсон видит иронию истории в том, что главный вклад в психологию Платона-философа, который превыше всего ставил разум, свелся к акцентированию иррационального в человеке.

Аристотель среди функций души выделил стремление " к чему-либо" или " от чего-либо". За этим стояло утраченное последующей психологией и возродившееся в новейший период положение о том, что мотив всегда имеет предметную направленность, поскольку предмет, к которому стремится организм, может стать целью, лишь будучи представлен в форме образа.

Стремление неотделимо от ощущения. Оно сигнализирует о том, достигнута ли цель, вызывая у субъекта чувства удовольствия или неудовольствия. Тем самым объективно присущее организму стремление (имеющее смысл мотива, который побуждает организм действовать) соотносилось с субъективно испытываемыми чувствами. Впоследствии вопрос о связи мотивационных факторов с эмоциональными станет важнейшим для многих теорий.

У Аристотеля сама по себе эмоция (удовольствие или неудовольствие) - не мотив поведения, а сигнал достижения цели стремления. Наряду со стремлением важным мотивационным началом Аристотель считал аффекты.

Если стремления относились к организму, то понятие об аффектах соединяло психологию с этикой, с отношением человека к другим людям. Считалось, что в случаях, когда аффективная реакция является либо избыточной, либо недостаточной, человек поступает дурно. " Всякий в состоянии гневаться, и это легко, также и выдавать деньги и тратить их, но не всякий умеет и нелегко делать это по отношению к тому, кому следует и насколько и ради чего и как следует". Крайности безнравственны. Но между ними имеется " золотая середина". Оптимальным состоянием, если речь идет о деньгах, является щедрость, негативными же полюсами - либо расточительство, либо скупость.

Платон возлагал обуздание побуждений на силу разума. Согласно же Аристотелю, человек способен выработать правильные аффекты благодаря своему личному опыту, систематическому обучению.

Воспитание чувств совершается в поступках. " Справедливым человек становится, творя дела справедливые, а умеренным — поступая с умеренностью, а без подобной деятельности пусть никому и в голову не приходит стать хорошим человеком".

Тем самым мотив наделялся нравственным знаком, определяющим смысл реального действия — поступка. Сам же поступок приобрел роль творческого начала характера (личности).

Аффект и разума

Отношение между разумом и аффектом заняло значительное место в психологических воззрениях философских школ в эллинистический период. Школа стоиков, в частности, отвергла разделение Платоном души на рациональную и иррациональную. Все психические процессы считались разумными. Страсти, желания, аффекты относились на счет неправильной деятельности мышления, в результате которой они становятся болезненными состояниями души. Избавить от них способен разум, в котором виделось главное терапевтическое средство (своего рода " логотерапия" ).

Наконец, в эпоху крушения античной цивилизации в учении Августина в качестве основной мотивирующей силы действий души выступает, взамен мышления и аффектов (эмоций), особая, чуждая всему материальному, сила воли, которая распоряжается как своими орудиями мозгом, органами чувств и движений. Отпечатки вещей в этих органах сами по себе никакого знания не содержат. Воля, выраженная во внимании, превращает эти отпечатки в чувственные образы. Все другие психические процессы возникают и изменяются благодаря чисто духовной волевой активности. Она же поворачивает душу к самой себе, становясь источником осознания личностью своего внутреннего опыта.

Проблема воли

К Августину восходит волюнтаризм, воспринятый в последующие века рядом учений о мотивацион-ном приоритете воли в психической организации человека. Со времен Августина вопрос о соотношении непроизвольного и произвольного в реакциях и поступках индивида служил темой многих философских дискуссий и школ. Понятие о произвольности ассоциировалось с теми процессами в организме, которые регулируются осознаваемой целью и духовными актами субъекта как последней причинной инстанции.

Психологические соображения соотносились с глобальной философско-религиозной проблемой свободы воли. Первый крутой поворот к новым объяснениям произошел с открытием Декартом рефлекторной природы поведения в его учении о страстях. Как отмечалось, применительно к человеку это учение прокламировало бескомпромиссный дуализм. Материальное тело предстало в образе автомата, запускаемого в ход внешними импульсами, промежуточным эффектом действия которых становятся восприятия и элементарные чувства, а конечным эффектом — " раздувание" мышц. Но наряду с этим организм приводится в действие " излучениями" другой, бестелесной субстанции, откуда исходят акты сознания и воли, а также высшие интеллектуальные чувства.

Декартов дуализм царил над умами в течение трех столетий. Его отражением стала в конце концов версия о необходимости " двух психологии" — объяснительной, которая усматривает причины изучаемых явлений в телесной механике, и описательной (или понимающей), интуитивно проникающей в душевную жизнь с целью постичь ее уникальность, ее озаренность богатством культурных ценностей. Однако уже в Декартовы времена была предпринята величественная попытка объяснить с геометрической строгостью, руководствуясь не интуицией, алогическим анализом, мотивы поведения человека как телесно-духовного существа. Эта попытка принадлежала оппоненту Декарта Спинозе. Он отверг убеждение в том, что воля -это самостоятельная причинная сущность. " Воля и разум, — утверждал Спиноза, — одно и то же".

Иллюзия свободы воли — результат незнания истинных причин. Этими причинами являются аффекты. Под ними имелись в виду не Декартовы " страсти" (то есть страдательные состояния) души, которые, возникая в организме, могут быть только результатом того, что он испытывает; служить же мотивом его действий, влиять на них они бессильны. Аффекты, согласно Спинозе, — это особые телесно-психические состояния. Их вел и кое множество. Аффекты ненависти, гнева, зависти и т. д., рассматриваемые сами по себе, вытекают из той же необходимости и могущества природы, как и все остальные единичные вещи.

Спиноза, обращаясь к аффектам, усматривал задачу философии в том, чтобы, неотступно следуя принципу причинности, объяснить предназначение аффектов как движущих сил человеческого бытия.

Спиноза предложил строго объективное изучение аффектов взамен сбора сведений о том, как они переживаются испытывающим их субъектом. Рассматривая их в объективной системе отношений, он сводил богатство аффектов к трем основным, имя которым: влечение, печаль и радость. Он наделил аффекты действительным влиянием на организм (тело), считая, что печаль уменьшает способность тела к действию, тогда как радость увеличивает ее.

Важнейшие нововведения Спинозы: подход к аффектам с позиций, отвергающих дуализм телесного и духовного, придание им реальной причинной роли в жизнедеятельности — побудили в XX веке Л. С. Выготского задуматься над перспективой создания теории, способной применить идеи Спинозы к современной психоневрологии. Последняя нуждалась в преобразовании, поскольку все еще продвигалась в русле дуализма Декарта. Свой замысел Выготский не реализовал. Но поучительно его обращение к Спинозе, который обнажил — на уровне философской рефлексии — уязвимость дуализма в объяснении мотивов, правящих человеком.

Природное и нравственное

Столкновение естественных инстинктов с нравственным зарядом " рефлексов головного мозга" ставило вслед за проблемой жизненной истории мотивов проблему их конфликта. Обе проблемы решались с надеждой на определяющую роль воспитания. Ведь категория рефлекса после Сеченова из анатомической схемы становилась не только нейродинамической, но способной создавать новые формы поведения благодаря двум обстоятельствам: как пластичности нейросубстрата, так и преобразованию мотивации.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒