Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





УДК 159.9(075.8) ББК88 12 страница



Если учение Демокрита об ощущениях как эффектах атомных воз­действий было первой причинной концепцией возникновения отдель­ных сенсорных качеств, то его представление об оболочках (" эйдо-ла" ), непрерывно отделяющихся от вещей и тем самым " заносящих" в органы чувств структурные подобия этих вещей, было первой при­чинной концепцией восприятия как целостного чувственного обра­за. Эта концепция пользовалась большой популярностью у естество­испытателей вплоть до начала XIX века, когда успехи физиологии (разработка принципа специфичности сенсорных нервов) потребо­вали по-другому объяснить механизм " уподобления" органов чувств параметрам внешнего объекта.

Если рассмотренные теории ощущений исходили из принципа " подобное познается подобным", то другая группа теорий отвергла этот постулат, считая, что сладкое, горькое и другие чувственные свой­ства вещей нельзя познать с помощью их самих. Всякое ощущение сопряжено со страданием, учил Анаксагор. Сам по себе контакт внеш­него объекта с органом недостаточен, чтобы возникло чувственное впечатление. Нужно противодействие органа, наличие в нем контра­стных элементов. " Мы видим, — утверждал Анаксагор, — благодаря отражению предметов в зрачке, причем отражение падает не на одно­цветное, на противоположное по цвету".

Образ как подобие объекта

Аристотель разрешил антиномию подобного — противоположного, над которой бились предшествующие мыслители, с новых общебиологических по­зиций. Уже у истоков жизни, где течение неорга­нических процессов начинает подчиняться законам живого, сперва противоположное действует на противоположное (например, пока пи­ща не переварена), но затем (когда пища переварена) " подобное пита­ется подобным". Этот общебиологический принцип Аристотель рас­пространяет на ощущающую способность, которая трактуется как упо­добление органа чувств внешнему объекту. Ощущающая способность воспринимает форму предмета. " Ощущение есть то, что способно при­нимать форму чувственно воспринимаемых (предметов) без (их) мате­рии, подобно тому как воск принимает оттиск печати без железа и без золота". Предмет ощущения лежит вне его, и весь смысл сенсорной функции состоит в " ассимиляции" этого предмета, в приобщении к нему. " Но ведь камень в душе не находится, а (только) форма его".

Первичен предмет, вторично его ощущение, сравниваемое Ари­стотелем с оттиском, отпечатком, " факсимиле", оставленным внеш­ним источником. Но этот отпечаток возникает только благодаря дея­тельности " сенсорной" (" животной" ) души". Деятельность, агентом которой является организм, превращает физическое воздействие в чувственный образ.

В предшествующих рациональных объяснениях ощущений и вос­приятий проникновение в орган " истечений", " оболочек" или дру­гих материальных процессов считалось достаточным условием воз­никновения сенсорного эффекта. Аристотель признал это условие не­обходимым, но недостаточным. Помимо него непременным факто­ром является процесс, исходящий не от вещи, а от организма. Тем самым был совершен капитальной важности шаг. Если прежде в фо­кусе внимания было ощущение — образ, то теперь к нему присоеди­нилось ощущение — действие. Первое исходит от внешнего предме­та, второе-от действующего организма. Чтобы возникло ощущение, нужен синтез обоих моментов. То, что в дальнейшем превратилось в расчлененные, разветвленные и сложные по строению категории об­раза и действия, выступает у Аристотеля как целостная характеристика психического, начиная от элементарного сенсорного акта.

Аристотель преодолевает ограниченность схемы Демокрита. Он ищет реальное основание для представляемых " вторичных" образов вещей внутри организма. Впервые продукты познавательной деятель­ности осознавались как такие феномены, которые, передавая знание о внешнем, в то же время производятся самим субъектом, интерпре­тированным как деятельность индивидуального одушевленного те­ла, а не бесплотной, противостоящей телу души.

Область представлений (по аристотелевской терминологии " фан­тазии" ) была открыта как объект научного исследования Аристотелем. Если до него в познавательном процессе различались две формы — ощу­щение и мышление, то Аристотель показал, что этими формами не ис­черпывается работа познавательного механизма, в котором важная роль принадлежит связывающему их звену — представлениям.

Образ и ассоциация

Аристотель не только выделил представление объектов как специфический план познавательной активности (особый, чувственный образ). Он разра­ботал гипотезу о том, что представления соединя­ются по определенным правилам, названным через много веков за­конами ассоциации (связи представлений по смежности, сходству и контрасту). Тем самым он стал зачинателем одной из самых могучих психологических теорий — ассоциативной. Нельзя забывать о важ­ном нововведении, связанном с зарождением понятия об ассоциации.

Самоочевидные факты возникновения образов без видимого внеш­него воздействия (например, при воспоминании) внушали мысль об их самопроизвольном зарождении.

Разработка представления об ассоциации позволяла выводить эти казавшиеся спонтанными образы из тех же материальных причин, ко­торыми объяснялись ощущения и другие процессы, зависящие от пря­мого контакта организма с вещами. На этой основе явления репро­дукции, воспроизведения, воспоминания, приобретшие у Платона мистический смысл, получали естественное объяснение.

С появлением в теории познавательных форм нового их разряда, охватываемого общим понятием " фантазия" (в современном пони­мании к нему относится вся область представлений - не только пред­ставлений воображения, но и памяти), существенно расширялись воз­можности анализа психических процессов и взаимодействий между ними, изучения диалектики перехода от ощущения к мысли.

Касаясь соотношения между воображением (фантазией) и мыш­лением, Аристотель отмечает, что без воображения невозможно ни­какое составление суждения и вместе с тем ясно, что воображение не есть ни мысль, ни составление суждения. Воображение — материал мысли, а не она сама. Почему? Как совместить это отрицание того, что воображение входит в состав " разумной души", с категорическим выводом о том, что душа никогда не мыслит без образов?

Прежде всего обращает на себя внимание трактовка воображения как такого состояния, которое зависит от нас самих, когда мы хотим его вызвать. Стало быть, воображению присущи признаки субъектив­ности и произвольности. Оно связано с реальностью по своему про­исхождению от вещей (через ощущения), но для сопоставления его с самими вещами нужна дополнительная умственная деятельность.

Какими средствами располагал Аристотель для изображения и ана­лиза этой деятельности?

Осмысливая в общих категориях потенциального и осуществлен­ного специфически человеческий уровень душевной активности, Ари­стотель разграничивает разум страдательный, испытывающий дей­ствие умопостигаемых предметов, и разум деятельный, уподобляю­щийся им. Мыслительная работа, таким образом, определялась по своей объектной сфере. Но в этом пункте детерминистские возмож­ности аристотелевской концепции исчерпывались. Если при уподоб­лении ощущающего органа ощущаемому объекту последний не терял независимого бытия (ведь не отождествлялись же камень и его отпе­чаток), то непременным условием уподобления мысли своему пред­мету становилась их идентификация. За пределами взаимодействия одушевленного тела с внешним миром ум обретал собственные над-

природные объекты — вечные категории и истины, постигаемые в деятельном состоянии (" деятельным разумом" ).

Иерархия форм познавательной деятельности завершалась " вер­ховным разумом", который мыслит самое божественное и самое цен­ное и не подвергается изменению. Это чистая форма и вместе с тем цель всеобщего развития. Так возник догмат о " божественном разу­ме", извне входящем в психофизиологическую организацию челове­ка. Этот догмат сложился на почве определенных идейно-гносеоло­гических обстоятельств, среди которых одно из самых важных — не­возможность объяснить возникновение абстрактных понятий и ка­тегорий теми же естественнонаучными принципами, опираясь на ко­торые, удалось раскрыть детерминацию чувственных восприятий и представлений.

Проблема построения образа

В арабоязычной науке новый подход к психогностической проблеме, к вопросу о соотношении сенсорного и интеллектуального в познании

внешних предметов принадлежал Ибн аль-Хай-

саму. Изучая законы отражения и преломления света, он подошел к

органу зрения как к оптическому прибору.

В античных представления-х о зрительной функции можно выде­лить две основные концепции. Зрительные ощущения и восприятия объяснялись либо " истечениями" от предметов, либо " истечениями" из глаза. Имелись и компромиссные теории, предполагавшие, что в зрительном акте сочетаются оба вида " истечений". Мнение о том, что для зрительного восприятия необходимо распространение из глаза по направлению к предмету некоторого вещественного начала (огня, пневмы), сложилось в силу невозможности понять, исходя из одного только воздействия извне, каким образом глаз постигает не результат этого воздействия, а его источник — внешний предмет.

Ибн аль-Хайсам преодолел эти трудности тем, что за основу зри­тельного восприятия принял построение в глазу по законам оптики образа внешнего объекта. То, что в дальнейшем стали называть про­екцией этого образа, то есть его отнесенностью к внешнему объекту, Ибн аль-Хайсам считал результатом дополнительной умственной де­ятельности более высокого порядка.

В каждом зрительном акте он различал, с одной стороны, непо­средственный эффект запечатления внешнего воздействия, с другой — присоединяющуюся к этому эффекту работу ума, благодаря которой устанавливается сходство и различие видимых объектов. " Способ­ность (зрительного) различения, — писал он, — порождается сужде­нием". Ибн аль-Хайсам полагал, что такая переработка происходит бессознательно. Он явился тем самым отдаленным предшественни-

ком учения об участии " бессознательных умозаключений" (к кото­рым в дальнейшем обратился Гельмгольц) в процессе непосредствен­ного зрительного восприятия. Тем самым разделялись непосредствен­ный эффект воздействия световых лучей на глаз и дополнительные психические процессы, благодаря которым возникает зрительное вос­приятие формы предмета, его объема и т. д.

В средневековой Европе, воспринявшей и переработавшей в со­ответствии с царившей в ней идеологической атмосферой наследие как античного, так и арабоязычного мира, философская мысль выра­ботала два понятия, глубоко отразившихся на категориальном аппа­рате психологического познания. Это понятия об интенции — в то-мистской философии (учение Фомы Аквинского) — и о знаке — в фи­лософии номинализма (крупнейший представитель этого направле­ния — Вильям Оккам).

Интенция как актуализация образа

Выхолостив из сильного своей связью с эмпирией аристотелевского учения его позитивное содержание, Фома вместе с тем ото­брал один из его принципов, получивший

своеобразное истолкование в понятии об интенции. У Аристотеля, как мы отмечали, актуализация способности (деятельность) предпо­лагает соответствующий ей объект. В случае растительной души этим объектом является усваиваемое вещество, в случае животной души — ощущение (как форма объекта, воздействующего на орган чувств), ра­зумной - понятие (как интеллектуальная форма). Это аристотелев­ское положение и преобразуется Фомой в учение об интенциональ-ных (направленных) актах души. В интенции как внутреннем, ум­ственном действии всегда " сосуществует" содержание — предмет, на который она направлена. (Под предметом понимается чувственный или умственный образ. )

Сознание — не " сцена" или " пространство", наполняемое " элемен­тами". Оно активно и изначально предметно. Поэтому понятие об ин­тенции не исчезло вместе с томизмом, но перешло в новую эмпириче­скую психологию, сыграв существенную роль в становлении функци­онального направления, выступившего против вундтовской школы.

Главным противником томистской концепции души выступил но­минализм. Обычно позиция сторонников этого направления опреде­ляется в связи с популярными в схоластике диспутами о природе об­щих — родовых и видовых — понятий (универсалий).

Понятия как имена

Номинализм отвергал восходящее к Платону учение реализма, согласно которому универсалии (общие по­нятие любого порядка) суть реалии, существующие не­зависимо от индивидуальных явлений и до них. Наряду с множеством конкретных шарообразных, конусообразных и т. п. вещей, дока­зывали реалисты, имеются общие понятие шара или конуса как архе­типы, обладающие тем же онтологическим статусом, что и сами кон­кретные вещи. Отвергая этот взгляд, номиналисты отказывали общим понятиям в независимом от индивидуальных явлений бытии. Эти по­нятия, учили они, относятся к области названий, имен (лат. nominalis; отсюда и термин " номинализм" ), а не реалий.

Понятие об ощущение (восприятии) издавна имело своей предпо­сылкой убеждение в том, что возникающий в сознании чувственный образ воспроизводит качества самих вещей. Предполагалось, что пе­реживаемые цвета, запахи, звуки совпадают с реальными. Этот взгляд первоначально был свойственен как материалистам, так и идеалистам, хотя они и расходились радикально в трактовке источника такого со­впадения. Поздние номиналисты требовали заменить отношение об­раза отношением знака, и это было в свое время прогрессивным стремлением, ибо объективные материальные основания образа дей­ствительно не совпадают с тем, что дано сознанию непосредственно, а действие вещи на орган чувств отнюдь не сводится к простой пере­даче свойств этой вещи мозгу. Здесь вступают в игру несравненно бо­лее сложные отношения и механизмы, лежащие за пределами того, что дано чувственному созерцанию как таковому.

Как только началось очищение картины природы от субъективиз­ма, от отождествления реальности самой по себе с ее субъективным образом, немедленно возникла проблема корреляции между действи­тельностью, какой ее изображает геометризованная механика, незна­ющая никаких чувственных качеств, и образами, порождаемыми ор­ганами чувств.

Проблема образа в механистиеской картине мира

Эпоха научной революции XVII столетия утвердила великую мысль об единстве природы. Но это единство утверждалось ценой ее сведения к пространственному перемещению качественно однородных части ц. Реальными в телах призна­вались только их пространственная форма, величина, перемещение. Лишь эти свойства считались имеющими причинное значение, тогда как все другие относились к разряду " вторичных" качеств — чисто субъективных продуктов, основанием которых служат не вещи сами по себе, а результаты их воздействия на нервную систему. Тем самым качественная определенность внешнего реального мира оказывалась иллюзией, созданной органами чувств.

Книга природы, как учил Галилей, написана геометрическими фи­гурами - квадратами, треугольниками. Представление о " вторичных" качествах имело прямое отношение не только к теории познания, но и к учению о причинной обусловленности жизнедеятельности. Хи­мерические вторичные качества как остаточный продукт работы те­лесной машины не могли претендовать на роль реальных детерми­нант поведения. Коэффициент их полезного действия в поведении оказывался нулевым. Поскольку же эти качества - первые элементы знания, данные в форме чувственных образов, то телесное поведение и эти образы превращались в два независимых ряда уже у истоков вза­имосвязи организма с природой.

Им противопоставлялись другие образы - умственные, которые в духе рационализма XVII века выступали в виде идей (согласно Де­карту, " мыслей" ), ясное и отчетливое созерцание которых дает ис­тинное знание природы.

Различение первичных и вторичных качеств, принятое Галилеем, Декартом и другими, приобрело в Европе большую популярность бла­годаря локковскому " Опыту о человеческом разуме", где оно описы­валось следующим образом: первичные качества (плотность, протяжен­ность, форма, движение) - это такие, которые совершенно не отдели­мы ни от какой частицы материи, вторичные же (цвет, звук, вкус) на деле не находятся в самих вещах, но представляют собой силы, вызы­вающие в нас различные ощущения своими первичными качествами.

Трактовка большой группы воспринимаемых качеств как вторич­ных имела своей предпосылкой механистический взгляд на взаимо­действие вещей с органами чувств. В конечном эффекте взаимодей­ствия не остается ничего от особенностей источника.

Преодолевая механистический взгляд на взаимодействие, полагая, что в каждой монаде (духовной сущности) воспроизводится с различ­ной степенью отчетливости и адекватности жизнь всей Вселенной, Лейбниц стремился найти иное, чем господствовавшее не только в его век, но и позднее, решение проблемы первичных и вторичных ка­честв. И опять-таки отправным пунктом для него служила физико-математическая интерпретация психической деятельности.

Лейбниц отказывался признавать, что вторичные качества " про­извольны и не имеют отношения к своим причинам или естествен­ной связи с ними... Я скорее сказал бы, что здесь имеется известное сходство — не полное и, так сказать, in terminis, а в выражении (ex­pressive) или в отношении порядка — вроде сходства между эллипсом и даже параболой или гиперболой и кругом, проекцией которого на плоскости они являются, так как есть некоторое естественное и точ­ное отношение между проецируемой фигурой и ее проекцией, по­скольку каждая точка одной соответствует определенному отноше­нию каждой точки другой" [59].

'Стало быть, согласно Лейбницу, отрицание объективности чув­ственных качеств вовсе не является единственной альтернативой схо-листической теории " специй". Здесь возможны и другие решения, в частности применение принципа взаимно-однозначного соответствия (изоморфизма). Лейбниц, насколько нам известно, впервые исполь­зовал в психологическом объяснении идею изоморфизма, открывшую перед современной психологией новые перспективы детерминисти­ческого анализа.

Влияние физиологии

До XIX века изучение сенсорных явлений, среди которых ведущее место занимала зрительная перцепция, велось преимущественно математиками и физиками, установившими, исходя из законов оптики, ряд фи­зических показателей в деятельности глаза и открывшими некоторые важные для будущей физиологии зрительных ощущений и восприя­тий феномены (аккомодацию, смешение цветов и др. ).

В первые десятилетия XIX века начинается интенсивное изучение функций глаза как физиологической системы.

Это было крупное достижение естественнонаучной мысли. Пред­метом опытного изучения и эксперимента стал один из наиболее сложных органов живого тела, Вместе с тем в силу особой природы этого органа как устройства, дающего сенсорные (познавательные) продукты, необходимо должны были возникнуть коллизии, связан­ные с ограниченностью прежних объяснительных понятий.

Как продукт длительного эволюционного развития, органическое тело с его рецепторными аппаратами закрепило в своем устройстве особую живую историю способов общения с окружающим миром. По­этому, скажем, аналогия между глазом и камерой-обскурой, будучи в определенном отношении плодотворной объяснительной моделью, обеспечившей первые крупные успехи в области детерминистического познания механизма зрения, в то же время помогла раскрыть только один аспект этого механизма, оставив во мраке другие его аспекты, выражающие то, что отличает процесс зрительного чувственного от­ражения от отражения в оптических приборах. И неудивительно, что для наиболее значительных в 20-х годах прошлого века работ по фи­зиологическому исследованию зрительной чувствительности, принад­лежащих Я. Пуркинье и И. Мюллеру, характерно обостренное вни­мание к так называемым субъективным зрительным феноменам, мно­гие из которых давно были известны под именем " обманы зрения", " случайные цвета" и т. д.

Для тех, кто хотел понять зрение как жизненный акт, особый ин­терес представляли моменты, не выводимые из физических законо­мерностей. Оптика бессильна разъяснить происхождение указанных

феноменов. Но и к умозрительной психологии обращаться за их есте­ственнонаучным объяснением было бесполезно.

Пуркинье, обсуждая вопрос, какой науке изучать чисто субъектив­ные зрительные явления — психологии или физиологии, считал, что ими могла бы заняться эмпирическая психология, если бы для этого не требовалось более точного определения материальных и динами­ческих отношений внутри индивидуального организма. Он поэтому и предлагал отнести эти явления к описательному учению о природе. Мюллер также указывал на необходимость подвергнуть иллюзии фи­зиологическому анализу и искать их причину в условиях функциони­рования органа чувств.

Различие в исходных мировоззренческих позициях направило, од­нако, Мюллера и Пуркинье по разным путям.

Физиологического объяснения иллюзий Мюллер добивается це­ной отрицания различий между ощущениями, правильно отражаю­щими внешний мир, и чисто субъективными сенсорными продукта­ми. И одни и другие он трактует как результат актуализации зало­женной в органе чувств " специфической энергии". Реальность тем самым превращалась в мираж, созданный нервно-психической орга­низацией. Он называет зрительные фантомы основными зрительны­ми истинами, считая, что физиологу важно сосредоточиться только на одной зависимости — зависимости субъективного факта от физио­логического субстрата безотносительно к тому, с чем коррелирует этот факт во внешнем мире.

Если чувственное качество имманентно присуще органу, то сама проблема отграничения ощущений, адекватных предмету, от неадек­ватных (иллюзорных) оказывается иллюзорной. Ведь она имеет смысл, пока признается, что между ощущениями и определенными реальными признаками вещей существует отношение подобия. По Мюллеру же, у ощущений нет другого коррелята, кроме свойства нервной ткани, при актуализации которого специфические особен­ности внешнего воздействия не имеют значения.

У нас не может возникнуть посредством внешнего влияния ни один модус ощущений, который не мог бы проявиться и без него, утверж­дал Мюллер. Он не отрицал, что причиной ощущений является воз­действие извне на соответствующий телесный орган, но он отрицал, что полученная в результате информация воспроизводит по своему качеству что-либо иное, кроме свойств нервной ткани.

Придав представлению о " специфической энергии" смысл уни­версального закона, Мюллер стал зачинателем направления, которое впоследствии Л. Фейербах назвал физиологическим идеализмом.

В предшествующую эпоху определяющую роль в физиологии иг­рало материалистическое воззрение на ход жизненных и психических

процессов. Нервная деятельность мыслилась по образцу механиче­ского движения, ее носителем считались мельчайшие тельца, обозна­чающиеся терминами " животные духи", " нервные флюиды" и т. д. ). По механическому же образцу мыслилась и познавательная деятель­ность. Обе схемы разрушались развитием естествознания, в недрах которого зарождались новые представления о свойствах нервной си­стемы (концепция " нервной силы" ) и о характере ее участия в про­цессе познания. Окончательно было сокрушено представление о том, что процесс чувственного познания состоит в передаче по нервам не­телесных копий объекта. Прежнее мнение о вещественном составе этих копий давно уже пало. Но неотвратимая потребность понять, ка­ким путем в образе может быть воспроизведен объект, вынуждала ду­мать о нетелесных копиях.

Подчеркнем в данной связи, что необходимо различать гносеоло­гический и конкретно-научный подходы к образу. Первый касается трактовки его сущности в плане отношения субъекта к объекту, оценки познаваемого с точки зрения достоверности чувственного знания. Второй касается конкретного психофизиологического механизма, по­средством которого это знание приобретается.

Древняя концепция образов (по которой были нанесены сокру­шительные удары сперва номиналистами, а затем 1? XVII веке при­чинной теорией ощущений), верная по своей гносеологической на­правленности, была заблуждением с точки зрения естественнонауч­ной. Ложные выводы происходили от смешения двух аспектов. От­бросив ошибочные воззрения на механизм построения чувственного образа, естествоиспытатели отбросили вместе с ними и единственно верную гносеологию, ради которой из-за ограниченности конкрет­но-научных знаний предшествующие мыслители, начиная от Демо­крита, вынуждены были придерживаться идеи о перемещении образа по воспринимающим нервам в мозговой центр.

В период ломки прежних объяснительных принципов зародился " физиологический идеализм". Концепцию " нервной силы" Мюллер преобразует в учение о " пяти специфических энергиях органов чувств", а из специфического характера функционирования нервной ткани делает ложные гносеологические выводы, отрицающие отра­жательную природу образа.

Под влиянием Канта Мюллер и его школа защищали мнение о при-рожденности чувственного образа пространства. (Эта концепция была названа нативизмом. ) Однако прогресс психофизиологии имел дру­гой вектор. Ссылка на прирожденность снимала с повестки дня во­прос о формировании сенсорного образа под влиянием опыта, то есть

контактов организма с внешней средой, представленной в этом об­разе. (Нативизму были противопоставлены эмпиризм как учение о возникновении ощущений из опыта контактов чувствующих нервных " приборов" с воздействующими на них внешними стимулами и гене-тизм, видящий в образе продукт развития. )

Следует иметь в виду, что переход от физико-математического ана­лиза зрительной рецепции к психофизиологическому столкнулся с проблемами, потребовавшими новых объяснительных принципов.

Уже простейший факт различия между сетчаточным и видимым образом предмета говорил, что наряду с оптическими закономерно­стями должны быть какие-то другие причины, в силу которых пере­вернутый под действием этих закономерностей образ на сетчатке все же дает возможность воспринять действительную позицию предме­та. Не находя объяснений в категориях физики, исследователи дея­тельности глаза полагали, что вмешательство сознания производит операцию " переворачивания" образа, возвращая его в положение, со­ответствующее реальным пространственным отношениям. Иначе го­воря, на сцене вновь появлялся загадочный психологический " гомун-кулюс" — причинное объяснение подменялось указанием на неопре­деленные психологические факторы.

Ч. Белл поставил на место последних деятельность глазных мышц. Он приходит к выводу, что видение — это операция, в которой пред­ставление (" идея" ) о положении объекта соотносится с мышечными реакциями.

Опираясь на клинические факты, Белл настаивал на существен­ном вкладе мышечной работы в построение сенсорного образа. В раз­личных модальностях ощущений, прежде всего кожных и зрительных, мышечная чувствительность (и, стало быть, двигательная активность) является, согласно Беллу, непременным участником приобретения сенсорной информации. В дальнейшем Белл выдвигает положение о том, что и слуховые восприятия тесно связаны с упражнением соот­ветствующих мышц.

Белл выступил против установки на то, чтобы искать основу ощу­щений исключительно в микроанатомической структуре рецептора. В докладе " О необходимости чувства мышечного действия для пол­ного использования органов чувств" он настаивал на том, что спо­собность ощущений зависит не только от количества нервных окон­чаний. По Беллу, эта способность является результатом соединения чувствительности и движения.

Исследование органов чувств побуждало рассматривать сенсорные образы (ощущение, восприятие) как производное не только рецепто­ра, но и эффектора.

Образ и действие

Психический образ и психическое действие сомкнулись в целостный продукт. Предметность образа и активность его построения объяснялись не интенцией со­знания (как у Брентано), а реальным взаимодействием организма с объектами внешнего мира.

Такой вывод получил прочное экспериментальное обоснование в работах Гельмгольца и его последователя на этом пути Сеченова. Гель-мгольц сделал принципиально важный шаг к новому объяснению об­раза, предложив гипотезу, согласно которой работа зрительной си­стемы при построении пространственного образа происходит по ана­логу логической схемы.

Под влиянием главной методологической книги той эпохи " Логи­ки" Джона Стюарта Милля Гельмгольц назвал эту схему " бессозна­тельным умозаключением". Бегающий по предметам глаз, сравнива­ющий их, анализирующий и т. д., производит операции, в принципе сходные с тем, что делает мысль, следуя формуле: " если... то... ". Из этого следовало, что построение умственного (не имеющего чув­ственной ткани) образа происходит по типу действий, которым орга­низм первоначально обучается в школе прямых контактов с окружа­ющими предметами.

Прежде чем стать абстрактными актами сознания, эти действия испытываются в сенсомоторном опыте, причем не осознаваемом субъ­ектом. Иначе говоря, осознавать внешний мир в форме образов субъ­ект способен только потому, что не осознает своей интеллектуальной работы, скрытой за видимой картиной мира.

Сеченов доказал рефлекторный характер этой работы. Чувственно-двигательную активность глаза он представил как модель " согласова­ния движения с чувствованием" в поведении целостного организма.

В двигательном аппарате, взамен привычного взгляда на него как на сокращение мышц и ничего более, он увидел особое психическое действие, которое направляется чувствованием, то есть психическим образом среды, к которой оно прилаживается. Тем самым был обнажен могучий пласт объективно данной работающему организму психиче­ской реальности, служащий фундаментом процессов и феноменов со­знания, какими они явлены способному к самонаблюдению субъекту.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.