УДК 159.9(075.8) ББК88 10 страница

Значение, имеющее свое независимое от индивидуального сознания бытие, несет знание, которое укореняется в индивидуальном со-

знании в виде особой реалии, приобретающей категориальную ипостась психического образа.

Притязания когнитивизма на революционный переворот в психологии, который будто бы впервые превратит ее в точную объективную науку о внутренних " ментальных" процессах, устраненных из нее бихевиоризмом, оказались столь же эфемерными, как и прежние декларации бихевиоризма.

Замысел, касающийся целостности картины поведения, интегрирующей на основе информационного подхода работу познавательной системы человека, компьютера и головного мозга, также реализовать не удалось.

Уроки, преподанные появлением и развитием неокогнитивизма (именно так по справедливости следовало бы назвать модное американское направление, поскольку задолго до него закономерности течения когнитивных процессов изучались во многих русских и западноевропейских психологических школах), вновь говорят о валидно-сти принципа историзма в теоретико-психологическом анализе.

С одной стороны, когнитивизм был симптомом прогресса: возросли богатства психологического познания как в плане проблем, ждавших обращения к ним, так и в-плане его методических перспектив. С другой стороны, его понятия могли успешно наращивать свой эвристический потенциал в пределах категориального строя психологической науки, творимого ее историей.

Перед нами прошла серия возникавших на научном горизонте в течение трех столетий различных теоретических воззрений на факторы, от которых зависит приобретение живыми существами новых действий, механизм которых не был изначально от природы встроен в их организм. В дальнейшем эти действия вошли в разряд тех форм общения организма со средой, которые объединил термин " поведение".

Теории опирались на наглядные факты наблюдений за поведением животных, а затем и экспериментов над ним. Конечно, не в смене живых объектов (будь то куропатка у Декарта, лягушка у Сеченова, собака у Павлова, крыса у бихевиористов), а в смене теоретических принципов моделирования механизма их реакций прописана судьба научных идей. Речь шла о причинном объяснении факторов, под действием которых происходит изменение " амуниции" организма, впоследствии названное научением. Во всех случаях теории соотносили свои постулаты и понятия с реальным поведением и утверждались в научном сообществе, когда им удавалось его убедить в том, что они более достоверно трактуют показания опыта.

Возникает, однако, вопрос о причинах, порождающих сами эти теории и их эмпирическую " ткань".

Рождение и гибель теорий должны быть осмыслены теоретически. Для этого необходимо выйти за пределы теории, заговорить о ней не на языке изучаемого ею предмета (например, механизма условного рефлекса или отношения " стимул-реакция" ), а на совершенно другом языке, имеющем особое содержание, отличное от предметного.

Другой язык, о котором идет речь (назовем его условно категориальным), призван изложить данную теорию в терминах, проливающих свет на характер освоения проблемного поля науки посредством объяснительных принципов и категориального аппарата мысли. Нельзя диагностировать роль конкретных ученых (школ, направлений) в развитии познания, замкнувшись в кругу ими созданного. Истинная цена их наследства определяется не иначе как по отношению к прошлому (степень новизны) и по отношению к будущему (способность их идей снабдить своей энергией грядущие прорывы в дебри непознанного).

Уже это говорит, что любой оценочный образ научных результатов строится в системе исторических координат. Весомость этих результатов неравновелика. Она определяется объективным ходом эволюции познания и наиболее значима на его поворотных пунктах. Об изменении предметного содержания науки мы узнаем с различной степенью достоверности из ее архива. В нем находим свидетельства о " делах и днях" ее людей, об их открытиях и заблуждениях, взрывах творчества и проблемах. Об этом оповещает летопись истории науки.

Исторический вектор

Когда эта летопись читается, исходя из задач теоретико-психологического анализа, внимание привлекают записи, позволяющие воссоздать смену внутренних форм, по контуру которых структурируется великое множество конкретных событий науки (как теоретических, так и эмпирических). Именно поэтому из потока этих событий анализ извлекает те, что сопряжены с рождением и развитием этих форм, а также их переходами от одних к другим.

Теоретико-психологический анализ выделяет в " республике ученых" ее ключевые фигуры, имена которых обретают знаковый характер по отношению к инфраструктуре психологического познания. Таковы в пунктирно меченной нами линии эволюции категории действия имена Декарта, Сеченова, Бехтерева, Павлова, Торндайка, Уот-сона, Толмена, Халла, Бернштейна и др.

Каждый из них был человеком своей эпохи с ее социальными коллизиями, преломившимися также в направленности и содержании их теоретических воззрений.

Эти воззрения в свою очередь изменялись, отражая как процессы, происходившие в обществе, так и динамику творческих исканий лич-

ности. Но для теоретико-психологического анализа доминирующим во всем многообразии факторов, влияющих на ситуацию в научном сообществе, является тот исторический вектор, который представлен в категориальной логике познания.

Так, если вновь вернуться к Декарту, который умозрительно представил то, что в дальнейшем обрело прочную эмпирическую " плоть", революционный характер его схемы определялся тем, что было опровергнуто веками господствовавшее убеждение, согласно которому живое тело может двигаться и изменять характер своих движений в силу того, что управляется душой. (Память об этом сохранил язык, в словаре которого живое тело называется в отличие от неживого одушевленным, то есть зависящим от души. )

Декартова схема устранила душу из поведения живых существ, заменив ее машинообразным телесным устройством. Это открыло новую эпоху в познании жизнедеятельности.

Вопрос о том, какова миссия Декарта в истории научных представлений о психике и ее нейромеханизмах, служит предметом непрекращающихся дискуссий с тех пор, как Гексли в 1874 году указал, что " ряд положений, составляющих основу и сущность современной физиологии нервной системы, был. полностью выражен и проиллюстрирован в трудах Декарта" [52].

В список этих положений Гексли включил следующие: органом ощущений, эмоций и мыслей является мозг, мышечная реакция порождается процессами в примыкающем к мышце нерве; ощущение обусловлено изменениями в нерве, связывающем орган чувства с мозгом; движения в сенсорных нервах отражаются на моторных, и это возможно без участия воли (рефлекторный акт); вызванные посредством сенсорного нерва движения в веществе мозга создают готовность вновь производить такое же движение.

После выступления Гексли приоритет Декарта в разработке кардинальных психофизиологических проблем становится общепризнанным.

Принцип " животного автоматизма" становится для естествоиспытателей путеводной нитью. Вместе с тем указанный принцип из-за недостатка конкретно-научных знаний был выражен в такой морфо-физиологической схеме, которая содержала немало умозрительного, а то и просто фантастического. Девизом нового естествознания было требование опытного изучения физических причин явлений. Вполне понятно поэтому, что и Декартова схема принималась постольку, поскольку сулила стать руководством к экспериментальному исследованию нервно-мышечных функций.

Оценить же значимость открытия, как уже сказано, возможно, лишь сопоставив его с предшествующим уровнем знаний и с влиянием на творчество новых поколений искателей истины. Не случайно И. П. Павлов распорядился поставить бюст Декарта у входа в один из своих институтов. Он чтил историческую традицию, но и американские бихевиористы ее чтили, устроив Павлову бурную овацию, когда в 1929 году он выступил с докладом в США на IX Международном психологическом конгрессе. Между воззрениями Декарта, Павлова, бихевиористов имелись принципиальные различия, но имелась также " времен связующая нить".

Среди неотъемлемых предписаний кодекса науки значится " запрет на повтор", ибо она является деятельностью по производству новых знаний, стало быть, по замене одних другими. Поэтому любой теоретико-психологический анализ продуктивен только тогда, когда неотступно верен принципу историзма. Как говорил И. Лакатос, " теория науки без истории пуста". Комментируя этот афоризм, следует еще раз обратить внимание на то, что здесь речь идет о теории науки, а не о теории предмета, изучаемого наукой. (В нашем случае таким предметом выступает психическая реальность и ее многообразные феномены. )

В потоке истории мысли менялись конкретные представления о психике. Но это нераздельно сопрягалось с изменением теоретического каркаса этих представлений. " Стропилами" этого каркаса служат объяснительные принципы, категориальные устои, проблемные " сети", созданные зависимостью психики от природных и социокуль-турных факторов. Этот каркас столь же исторически преобразуем, как и его предметное содержание.

Каркас, о котором идет речь, можетбыть " просвечен" затем имиджем, в котором явилась миру конкретная научная теория, но только с помощью специального " аппарата", скрытого за концептуально-эмпирической конструкцией этой теории. Изучение этого " аппарата" и его преобразований (представляющих, как мы знаем, совершенно иную реальность, чем предметная реальность, " схваченная" в понятиях, из которых строится теория) требует перехода мысли в особое теоретико-проблемное пространство, в особое временное измерение, а именно историческое. Здесь перед нами, если воспользоваться знаменитым термином Ухтомского, столь успешно перенесенным Бахтиным из науки об организме в науку о культуре, иной хронотоп.

Иначе говоря, иное объяснение системы отношений как внутри организма, так и между организмом и средой и в аспекте их простран-

ственных связей, и в аспекте неотъемлемых от них изменений (скорости, ритма и др. ) во времени. Но пространство и время выступали на уровне философской рефлексии со времен Аристотеля как те категории, без которых разрушается любая мысль о любом предмете бытия. Применительно же к занимающей нас проблеме теоретических оснований построения теоретического знания о психике рефлексия, как уже неоднократно отмечалось, из глобально философской преобразуется в особую форму " развертки" когнитивных механизмов построения знания о психической реальности.

Мы рассмотрели этот вопрос на одной из моделей, образ которой со времен великой научной революции XVII века до наших дней проходит через всю историю знания о психической реальности, родственного как биологии, так и психологии. В кругу психологических категорий это знание центрируется вокруг одной из них, а именно категории действия. Как и все другие психологические категории, она строится (безотносительно к тому, как ее теоретически эксплуатируют исследователи психики) в сложной сетке других категорий и объяснительных принципов. Притом, как мы могли убедиться, эта сетка насквозь исторична. История же являет нам образец неразделенно-сти инвариантного и вариантного. Я привел известное высказывание Гексли о том, что основу и сущность современного ему (то есть в 70-х годах прошлого века) учения о нервной системе полностью выражают и иллюстрируют труды Декарта.

Здесь важно отметить, что Томас Гексли — известный во всем мире самый страстный проповедник учения Дарвина — относил все теоретические достоинства новейших воззрений на нервно-психическую деятельность за счет Декарта, тогда как уже в эти годы в науке о живом происходил истинный взрыв творчества, произведенный учением Дарвина.

Декартова модель " организма-машины" объясняла ряд свойств живого тела: системность (машина — это устройство, имеющее структуру, которая предполагает согласованное взаимодействие образующих ее компонентов, необходимых и достаточных для успешного функционирования), целостность (ответная реакция на раздражитель производится всей " машиной тела" ), целесообразность (в машине она предусмотрена конструктором, в " живой машине" выражена в деятельности на благо целого). Однако такие решающие признаки поведения организма, как его активность, изменчивость с целью адаптации к новым обстоятельствам, его развитие, — чужды миру механических систем (автоматов) и, соответственно, теоретическим моделям организации поведения, которые строились в науке по принципам устройства этого мира. С Дарвином же утверждалось радикально

новое понимание объяснительных принципов, проблем, категориального аппарата психологической науки. На смену механическому детерминизму пришел, как отмечалось, биологический. Система " организм" уступила место системе " организм-среда". Прежнее понимание развития как изменения сменилось объяснением развития адаптацией к среде, борьбой за выживание, влиянием наследственности, утверждением роли случая, вероятностного подхода и т. д. Новым светом озарились и психофизическая проблема (взамен трактовки физического агента как раздражителя зародилось представление о сигнале), и психофизиологическая проблема (в плане объяснения эволюции нервной системы, служащей органом психики, и перехода от " атомов" сознания к их работе в жизнеобеспечении организма в качестве его психических функций).

Теперь с иных позиций рассматривалась и психогностическая проблема, поскольку познавательная ценность образа определялась по его способности решать задачу на выживание (отсюда и успех философии прагматизма). Психосоциальная проблема также приобрела новые оттенки и перспективы разработки, поскольку учение Дарвина имело дело не с индивидом, а с видом. К тому же воззрение на вид при ориентированности на общество, обусловленное законами эволюции, придало импульс появлению представлений о различии человеческих рас по уровню психического развития (Г. Спенсер).

Глубинные сдвиги совершались и в тех категориях, посредством которых осмысливалась и исследовалась психическая реальность (образ, действие, мотив и др. ). Всех этих изменений в аналитических целях я коснусь порознь. В подлинной же работе аппарата научно-психологического мышления они совершались как внутренние, соотнесенные в единую сетку. Мы имели возможность убедиться в исторической природе этой сетки, незримо правящей исследовательским трудом тех, кто обратился, используя средства науки, к тайнам психической жизни. В их умах складываются различные понятийные конструкты, добытые посредством изобретенных ими конкретных методик. О своих результатах они оповещали в текстах, интерпретирующих связи и закономерности изученных ими психических феноменов. Но чтобы реконструировать те скрытые от их взора, хотя и правящие их умами, сетки, нужна специальная исторически ориентированная исследовательская деятельность. Она и есть предмет теоретической психологии, имеющей свою сферу познания.

Часть II

БАЗИСНЫЕ КАТЕГОРИИ ПСИХОЛОГИИ

Глава 3. Теоретическое и категориальное в системе науки

Теория и ее категорияльная основа

На протяжении веков сменяли друг друга представления о явлениях, которые поныне, при всех наших теоретических разногласиях, мы неколебимо отличаем от других явлений бытия и готовы назвать психическими. Каковы же неявные, по существу, интуитивно принимаемые основания уверенности в этом? Решение возможно лишь при одном условии: если будут разграничены теоретические и категориальные аспекты в работе научной мысли. За теоретической рефлексией скрыта деятельность категориального аппарата науки. Эта рефлексия порождает различные варианты анализа и объяснения исследуемых явлений. Один вариант сменяет другой. Между ними постоянно происходят столкновения различной степени продуктивности. Порой они образуют в сообществе центры притяжения различных научных сил. Мода на одни концепции сменяется другими. Теории возвышаются и гибнут. Очевидно, что при всех этих контраверзах сохраняется безразличная к ним, живущая на собственных основаниях и собственной жизнью психическая реальность, подобно тому как законы природы продолжают действовать безотносительно к степени и характеру их познанности.

Исторический опыт учит, что сохраняется не только отображаемая в различных сменяющих друг друга теоретических конструкциях реальность психических явлений. От века к веку складывается инфраструктура всех этих теоретических конструкций, скрытая за ними, направляющая исследовательский поиск отдельных деятелей и их групп, но вовсе не разрушающаяся, когда они сходят с исторической сцены, уступая место другим, способным к новым исканиям и построению своих гипотез, теорий, фактов. Ведь эти другие могут продвигаться в дебри непознанного только потому, что в свою очередь, как и их предшественники, опираются на ту же инфраструк-

туру. Ее образуют объяснительные принципы и категории, обозначенные нами как категориальный аппарат научного познания. Обращение к нему и открывает " тайну" предмета психологии, который, как и сама объективная психическая форма жизни, сохраняется при смене и конфронтации любых теоретических проекций этого предмета, претендующих на объяснение своеобразия этой формы, закономерности ее развития.

Коротко обозначая сказанное, можно провизорно констатировать, что предмет психологии дан в системе ее категорий. Естественно, что это утверждение немедленно требует разъяснений, касающихся категориального аппарата психологии.

Подобно языку, наука имеет свой тончайше устроенный аппарат, свой " органон", в формах которого постигается содержание исследуемой действительности.

Система этих форм, не извне прилагаемых к содержанию, а изнутри его организующих, образует категориальный аппарат. Согласно философской традиции под категориями имеются в виду наиболее общие, предельные понятия (такие, например, как " количество", " качество", " форма", " содержание" и т. п. ). Они действительны для любых проявлений умственной активности, к каким бы объектам она ни устремлялась.

Когда же объектом этой активности становится отдельный фрагмент бытия (в нашем случае психическая реальность), аппарат философских категорий, продолжая определять движение исследовательской мысли, недостаточен, чтобы освоить данный конкретный фрагмент, превратить его в предмет научного знания. Этот предмет выстраивается благодаря функционированию системы специально-научных категорий. Именно она, развиваясь исторически, позволяет осмыслить изучаемое явление не только глобально (в категориях количества и качества, возможности и действительности и т. п. ), нотакже в его специфических характеристиках, отличающих определенную область знания от всех остальных.

В теоретическом " знаниевом" плане эта область представлена в совокупности взаимосвязанных понятий, закрепленных в терминах, признаки которых указывают на признанное наукой существенным для данного разряда явлений (например, в психологии выделяются признаки, по которым мышление отграничивается от восприятия, эмоциональные процессы — от волевых, ценностные ориентации личности - от ее способностей и т. д. ). В словаре терминов и в многообразии их сочетаний перед нами простирается освоенное наукой " зна-ниевое" поле — в его основных разграничительных линиях, компонентах и связях между ними.

Термины могут приобретать различную степень обобщенности и указывать как на обширные группы явлений (например, " память" ), так и на специальные феномены (например, " узнавание" ). Во всех этих случаях мы остаемся в пределах науки как знания, какой бы степени обобщенности ни достигали наши понятия и теоретические схемы. Поэтому недостаточно указать на то, что категориям присуща наивысшая степень обобщенности, чтобы перейти к анализу науки как деятельности. Категории являются предельными понятиями, не выводимыми из других и не сводимыми к другим. Из этого, однако, не следует, что отношение категорий к другим понятиям сходно с отношением между общими и частные понятиями, каким оно выступает благодаря формально-логической процедуре включения в класс. В этом случае категории выступали бы только в качестве предельно общих разрядов знания, тогда как их предназначение — быть организаторами производства знания.

Развитие науки — это изменение и состава знания, и его форм, от которых он неотчленим. Они и образуют систему категорий - " сетку". Ее невозможно отслоить от аппарата научного познания. В преобразованиях, которые он испытывает в процессе роста знания, наиболее устойчивыми являются'именно эти " сетки". Они определяют зону и направленность видения эмпирически данного и образуют каркас программ по его исследованию с целью теоретического освоения.

Сколь нераздельны бы ни были " знаниевый" и деятельностный планы науки, они неслиянны.

В категориях представлен деятельностный план. Они — рабочие принципы мысли, ее содержательные формы, организующие процесс исследования.

Единство инвариантного и вариантного

В категориях представлено единство инвариантного и вариантного в динамике познания, Они содержательны (поскольку в них сконцентрировано содержательное, предметное

знание об определенных фрагментах познанного мира, в нашем случае психосферы) и в то же время формальны в смысле относительной независимости от непрерывно изменяющегося состава знаний. Очевидно, что чем более длительный, более насыщенный содержанием исторический период становится объектом познания, тем явственнее выступает устойчивое, типичное, закономерное для процесса в целом, а не только для его преходящих фаз и ступеней.

Подобно языковым формам категории науки актуализируются и живут, пока применяются с целью получить ответ на вопрос (типа описания — " что это такое? ", объяснения — " почему? ", " каким образом? ", " для чего? ", предсказания). Употребляя язык с его открытыми или

скрытыми вопросно-ответными формами, его носители-творцы, подыскивая нужный " речевой оборот", никогда не задумываются над задачей преобразования этих форм, хотя (объективно, неосознанно) непрерывно решают именно такую задачу. Никогда ни один исследователь не ставит перед собой цель — разработать или развить такую-то категорию (например, психического образа или психического действия). Перед ним возникают только специальные научные проблемы: выяснить, например, какова зависимость восприятий человека от характера раздражителей или отсутствия раздражителей в условиях сенсорной депривации, от нервного субстрата (например, правого или левого полушария), от стресса, установки и т. д.

Решая эти задачи, исследователь оперирует категорией образа. Полученный им результат в свою очередь может произвести в этой категории сдвиг. Изучение, например, зависимости зрительной перцепции от мышечных ощущений произвело сдвиг в категории образа, раскрыв факторы (детерминанты), определяющие " проецированность" образа вовне, объяснив механизм, под действием которого субъект локализует восприятие не в нервном устройстве, где оно возникает, а во внешнем предметном мире. Изучение роли установки показало зависимость образа от психической преднастройки. Изучение различий в функциях правого и левого полушарий позволило конкретизировать в общей картине познания внешних объектов характер отношений между сенсорным образом и умственным.

В сознании исследователя решаемая им проблема выступает в качестве локальной, конкретной, непосредственно предметной, апостериорной, требующей эмпирического изучения. Он имеет дело с объектами, доступными экспериментальному воздействию и наблюдению. Он фиксирует реакции нервного субстрата, сенсорные, двигательные или вербальные реакции своих испытуемых и т. д. Из этой эмпирической " руды" он извлекает материал для решения активирующей его ум исследовательской задачи. Но этот ум способен действовать только потому, что вооружен категориальным аппаратом, который в отличие от решаемой специальной, частной проблемы нелокален, а глобален, не апостериорен, а априорен. Он априорен не в кантовском смысле как изначально присущая интеллекту форма. Об его априорности можно говорить лишь в том смысле, что для отдельных умов он выступает в качестве структуры, которая из их личного опыта неизвлекаема, хотя без нее этот опыт невозможен. Но, как мы уже знаем, за этой структурой стоит исторический опыт многих предшествующих поколений исследователей, весь филогенез научного познания.

" Орудийный" характер категории не может быть раскрыт, если рассматривать ее изолированно, " всебе", безотносительно к системе дру-

гих категорий, принципов и проблем. Невозможно мыслить психическую реальность, оперируя одной категорией (например, образа или действия).

Система категорий и ее отдельные блоки

Реальность дана познающему уму только сквозь целостный " хрусталик" категоризльного аппарата. Поскольку, однако, этот " хрусталик" представляет собой развивающийся

орган, от характера его " преломляющих сред" зависит восприятие мира психических явлений и ориентация в нем. Хотя ни один из компонентов категориального аппарата не способен функционировать независимо от других, в деятельности отдельного конкретного исследователя может возникнуть (в силу своеобразия онтогенеза творчества ученого и специфики разрабатываемой проблемы) обостренная чувствительность к определенным аспектам психической реальности. Сосредоточенность на этих аспектах. ведет к тому, что с наибольшей энергией актуализируется один из компонентов (блоков) категориального аппарата. Это влечет за собой в случае успешного продвижения в предмете более интенсивное развитие именно данного блока, приобретающего в результате новое содержание.

Уровень функционирования других блоков может при этом оставаться прежним. Но из того, что он не претерпевает существенных изменений, отнюдь не следует, будто другие категории, сопряженные со ставшей в структуре данной концепции сверхценной, отпадают и не имеют сколь-нибудь существенного значения для ее своеобразия и дальнейшего развития.

Обращаясь к психологии того периода, когда научно-категориальный аппарат уже сформировался, можно заметить, что структурирование различных блоков этого аппарата происходило весьма неравномерно. Так, категория мотива получила гипертрофированное развитие в учении Фрейда. Вокруг нее центрировались все основные теоретические конструкции этого учения, отбирались эмпирические феномены (касающиеся неосознаваемой аффективной сферы личности, психического развития, процессов творчества и пр. ).

Означает ли это, что в категориальном " профиле" мышления Фрейда и его последователей не было представлено ничего, кроме категории мотивации? Отнюдь нет. Мыслить психическое посредством одной категории, как уже отмечалось, в принципе невозможно так же, как, например, мыслить, если взять уровень философских категорий, категорию движения отрешенно от категорий пространства и времени. Конечно, в целях философского анализа рефлексирующий ум вправе выбрать в качестве отдельной от других проблему времени или проблему пространства и подвергнуть ее специальному, углублен-

ному разбору. Нов реальной работе исследователя пространственно-временных объектов эти объекты постигаются не иначе как посредством всей системы категорий в качестве особой органичной целостности.

Интегральность этой системы присуща не только философским, но и конкретно-научным категориям. И в этом случае мысль оперирует целостным категориальным аппаратом, выпадение любого из блоков которого делает невозможным его функционирование — иначе говоря, научное исследование. Другой вопрос, каково качество различных блоков, насколько адекватно в них преломляется и посредством них изучается реальность. Из того, например, факта, что в теории Фрейда на первый план выступили мотивационные детерминанты поведения как неосознаваемые регуляторы психодинамики, отнюдь не следует, будто в изображенной в этой теории картине психической реальности в целом не. было никаких иных категориальных характеристик. В этой картине были представлены и не могли не быть представлены другие категориальные регулятивы психологического познания. Она предполагала поэтому определенную категориальную интерпретацию не только мотива, но также и образа (чувственного и умственного), процесса общения между людьми (категория отношения), движений и речевых актов (категория действия). Дело только в том, что если применительно к категории мотива (а затем личности) фрейдизм выдвинул новые проблемы и подходы, то образ, общение, действие в качестве интегральных компонентов категориального аппарата психологии обогатились в процессе развития этого направления существенно новым содержанием лишь в той степени, в какой они зависят от категории мотивации, развитие которой составило важное достижение психоанализа.

В добихевиористских концепциях (кроме сеченовской) телесное действие считалось внепсихологическим феноменом. Все изучаемое психологией локализовалось в пределах сознания субъекта. Соответственно, в тех случаях, когда в исследованиях давала о себе знать категория действия, ее роль исчерпывалась внутренней активностью субъекта. Выход за эти пределы коренным образом изменил общее воззрение на психику и ее познание.

Проявлением этого стала новая ситуация в психологии, оцененная как кризисная. Кризис усматривался в распаде психологии на школы, каждая из которых отстаивала свою трактовку предмета и методов этой науки. Так обстояло дело на теоретическом горизонте, где конфронтация школ (прежде всего психологии сознания и психологии поведения) достигла крайнего накала. Но за теоретическим всегда стоит категориальное. Появление новых концептуальных схем было симптомом не краха науки, а ее прогресса, обогащения ее категориального аппарата. Среди различных объяснений кризиса выделяется предложенное Л. С. Выготским, написавшим специальный трактат об историческом смысле кризиса. Этот смысл он усматривает в том, что " созрела потребность в общей психологии" [53], тогда как различные отрасли (зоопсихология — сюда он относил учение об условных рефлексах, патопсихология - Фрейд, изучение формы - геш-тальтпсихология, изучение индивидуальных различий - Штерн) возводят отдельные частные факты в ранг понятий, охватывающих всю сферу психического. В объяснении Выготского вызывают возражения по крайней мере два пункта. По его мнению, теоретические конструкции, возведенные различными отраслями психологии, " родились из частных открытий" [54]. Например, понятие условного рефлекса — из " психического слюноотделения" у собаки, понятие бессознательного — из клиники сексуальных неврозов и т. п. Затем этим открытиям было придано значение глобальных объяснительных принципов. Между тем принимаемое за частное открытие вовсе не являлось — вопреки Выготскому — " чистым" эмпирическим фактом, отправляясь от которого была выстроена концепция, распространенная на всю область психического (и даже на весь мир). Принимаемое за факт в действительности представляло собой результат категориального синтеза (предполагающего определенное понимание прин-циповдетерминизма, системности, развития, исходя из которых преобразовалась имеющая длительную историю категория рефлекса). По мнению Выготского, условный рефлекс, сексуальность и другие феномены универсализуются в силу назревшей потребности в создании общей психологии, потребности, которую пока что никто удовлетворить не может. Решение Выготского (если судить по его незаконченной рукописи) сводится ктому, что взамен этих понятий, предлагаемых отдельными отраслями, следует утвердить другое, более общее, на роль которого он предлагал понятие о реакции. В нем ему виделся ключ ко всей области психологии, позволяющий ответить на вопрос: " Что же наиболее общего у всех явлений, изучаемых психологией, что делает психологическими фактами самые разнообразные явления — от выделения слюны у собаки и до наслаждения трагедией, что есть общего в бреде сумасшедшего и строжайших выкладках математика? " [55]

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒