УДК 159.9(075.8) ББК88 8 страница

Следует, однако, отметить, что к учению о бессознательной психике, в создании которого Фрейд видел свою главную заслугу, он тогда еще не пришел.

В этом же 1895 году Фрейд садится лихорадочно писать свой " Проект научной психологии", в котором присутствовал редукционист-ский, механистический взгляд на психику. " Цель психологии, — писал он, — представить психические процессы в количественно определенных состояниях специфических материальных частиц". Это свидетельствует о том, что над Фрейдом все еще довлела дилемма: либо " чистая" физиология, либо обращение к сознанию как источнику стремлений, целей и т. д., притом довлела в середине 90-х годов, когда передовая психофизиология уже выработала новую альтернативу древней концепции сознания, с которой в те времена считалось нераздельно сопряженным научное изучение психических актов.

Оглядываясь на общую ситуацию в период, предшествовавший появлению психоанализа, можно выделить три направления: экспериментальную психологию, где лидирующими фигурами выступали исследователи, занятые анализом сознания с помощью специальных приборов и отождествлявшие сознание и психику. Основными школами здесь являлись структурализм, восходящий к Вунд-ту, и функционализм, восходящий к Брентано. Что касается понятия о бессознательном, которое психологи-эксперименталисты отвергали, то оно давно уже (со времен Лейбница) существовало в философском лексиконе. Попытки Гербарта перевести его на конкретно-научный, математически точный язык успехом не увенчались, и это понятие стало поводом для философских спекуляций Шопенгауэра и Гартмана. Наконец, имелось еще одно направление, заслуживающее особого внимания.

Дилемма, возникавшая тогда перед каждым мыслящим врачом-неврологом, была того же типа, что и дилемма, с которой сталкивались натуралисты при изучении мозга, органов чувств, мышечных реакций. Естественнонаучное объяснение означало в эту эпоху только одно: выведение психических явлений из устройства тела и совершающихся в нем физиологических (физико-химических по природе) процессов. Психические явления темны, неопределенны, запутаны. Пытаясь отыскать их причину в строении нервных клеток (нейрогистология, с изучения которой Фрейд начинал свою карьеру, быстро развивалась в рассматриваемый период), врач остается на твердой почве. Обращаясь к психическому как таковому, он попадает в зыбкую область, где нет опорных точек, которые можно было бы проверить микроскопом и скальпелем. Но именно естественнонаучный опыт вынуждал признать за психическим самостоятельное значение таких исследователей, как Пфлюгер, Гельмгольц, Дарвин, Сеченов, в строго научном складе мышления которых никто не сомневался. Какую позицию занять натуралисту и врачу при

столкновении с фактами, не укладывавшимися в привычные анато-мо-физиологические представления? Традиция могла предложить единственную альтернативу: вернуться к понятию о сознании. Но в эпоху, когда указанное понятие не приобрело серьезного научного содержания, это означало вновь оказаться в бесплодной области субъективной психологии.

Для Гельмгольца вопрос звучал так: если образ невыводим из устройства сетчатки, а старое представление о сознании как конструкторе образа не может быть принято, чем заменить это представление? Для Сеченова вопрос имел схожий смысл, но применительно к действию, а не чувственному образу: если целесообразное действие невыводимо из простой связи нервов, а старое представление о сознании и воле как регуляторах действия не может быть принято, чем заменить это представление?

Аналогичный вопрос, но уже в отношении другой психической реалии — мотива — возникал у неврологов, поставленных перед необходимостью понять побуждения своих пациентов. Воспитывавшийся у Шарко, который не признавал другой детерминации, кроме органической, Пьер Жане отступает от символа веры своего учителя и выдвигает понятие о психической энергии.

Логика развития позитивного, экспериментально контролируемого знания о различных аспектах психической реальности привела к тому, что возникла новая альтернатива анатомо-физиологиче-скому объяснению этой реальности, отличная от субъективно-идеалистической концепции сознания.

Эта альтернатива, выделяя понятия о психике и сознании, вела к учению о бессознательной психике. Складываясь в недрах естествознания (прежде всего физиологии), оно явилось подлинным открытием психической реальности. На него указывали такие термины, как " бессознательные умозаключения" (Гельмгольц), " бессознательные ощущения или чувствования" (Сеченов), " бессознательная церебрация" (Лейкок, Карпентер) и др. По звучанию они походили на понятия о бессознательном, восходящие к Лейбницу, воспринятые Гербартом и приобретшие глубоко реакционный ирраци-оналистический смысл у философов Шопенгауэра и Гартмана. Но только по звучанию. В действительности бессознательное у Гельмгольца, Сеченова и других натуралистов принципиально отличалось от своих философских псевдодвойников позитивным естественнонаучным содержанием.

В учении Гельмгольца о " бессознательных умозаключениях" содержалась плодотворная идея о существовании фундаментального пласта психических процессов, законы протекания которых скрыты от интроспекции и могут быть установлены только опосредованно, путем объективного анализа. Так, например, умозаключение о величине предмета выводимо из связи между величиной изображения на сетчатке и степенью напряжения мышц, производящих приспособление глаза к расстояниям. Операция " делания выводов" осуществляется не умом, как бестелесной сущностью, но является продуктом сопоставления (по типу, подобному формулам логики) целостных сенсорно-двигательных актов (" Если... то... " ).

Многие авторы справедливо подчеркивают, что понятие о бессознательном имеет длительную дофрейдовскую историю. Но эту историю заполняют обычно только философские учения, что может лишь укрепить убеждение в том, что бессознательное впервые стало предметом конкретно-научного исследования у Фрейда.

Между тем психологические категории образа и действия, складываясь в качестве научных до Фрейда, вовсе не имели своим неотъемлемым признаком представленность в сознании.

Следует также иметь в виду, что возникшие в ту эпоху две главные школы экспериментальной психологии, структуралистская и функционалистская, считая своим предметом феномены и акты сознания, в действительности создать науку о сознании, как уже отмечалось, не смогли. Поэтому если уверовать, что понятие о бессознательной психике имело до Фрейда только философский статус, то, учитывая беспомощность структурализма и функционализма перед проблемой сознания, их неспособность построить науку о нем, нетрудно склониться к выводу, будто до Фрейда психологии как науки вообще не существовало.

Вернемся к периоду между 1895 (когда писался " Проект научной психологии" ) и 1900 годами (когда Фрейдом было сформулировано его учение о бессознательной психике). Что именно определило перелом в его мышлении? Биографы объясняют это различными личными обстоятельствами жизни Фрейда. Разрывом с Брей-ером. Тяжелой депрессией и невротическим состоянием, от которого, как он полагал, его спас упорный, каждодневный анализ собственных переживаний, комплексов, сновидений. Смерть отца[44]. В этих объяснениях отчетливо выступает субъективизм и антиисторизм, изначально присущие психоаналитическим интерпретациям творчества. Постулируется, будто источник любых идей, концепций, переходов от одних представлений к другим может быть только один — внутриличностные пертурбации и конфликты.

Подобно появившимся через десятилетие бихевиористам и гешталь-тистам, Фрейд выступил против традиционной психологии с ее интроспективным анализом сознания. Основной проблемой, вокруг которой центрировался психоанализ, являлась проблема мотивации. Подобно тому, как образ (главный предмет гештальтистов) и действие (главный предмет бихевиористов) суть реалии, выполняющие жизненные функции в системе отношений индивида и мира, а не внутри замкнутого в самом себе рефлектирующего сознания, точно так же одной из основных психологических реалий является мотив. Интроспективная психология отождествляла образ с феноменами сознания, действие - с операциями " внутри ума", а мотив, соответственно, представила как акты воли, желания, хотения, исходящие от субъекта.

Этой концепции издавно противостояло естественнонаучное воззрение, стремившееся свести образ к отпечатку внешних раздражителей, действие - к рефлексам, мотивацию - к биологическим импульсам.

Психология рождалась, преодолевая расщепление жизнедеятельности, перебрасывая мосты между сознанием и организмом, вырабатывая собственные категории. В психоанализе отразилась потребность в понимании объективной динамики мотивов как психологической категории (не идентичной ни их интроспективной представленное™, ни их физиологическому субстрату). Переход Фрейда от строго физиологических объяснений периода " Проекта" к строго психологической интерпретации поведения в " Толковании сновидений" запечатлел на микроуровне творчества отдельного исследователя события, происходившие в макромасштабах развития психологического познания. Поэтому попытки объяснить этот переход обстоятельствами сугубо личного характера несостоятельны.

Таким образом, генезис психоанализа Фрейда объясняется запросами логики развития науки. Но эти объективные запросы должны были преломиться в мышлении конкретного индивида, чтобы обрести доступное сознанию теоретическое выражение. Переход с категориального уровня на теоретический и есть переход мысли от надсознательных форм регуляции к сознательным. Этот переход был подготовлен предшествующим опытом Фрейда как врача-невролога и теми идейными влияниями, о которых уже шла речь.

Философская доктрина психоанализа деформировала его конкретно-научные факты, методы и модели. В результате ложным, деформированным оказался и ответ на запросы развития науки.

Конечно, ошибочно противополагать надсознательное сознательному, относить их к обособленным, лишенным внутренней связи

порядкам явлений. Речь идет о другом — о необходимости выявить в сложном творческом процессе различные уровни его организации и детерминации.

Подобно человеческой психике в целом, надсознательное как один из ее уровней носит активно-отражательный характер. Но отражение субъектом реальности на этом уровне своеобразно. Оно совершается посредством научно-категориального аппарата, концентрирующего в своих блоках исторический опыт исследования определенной предметной области и намечающего угол и зону видения основных проблем, к которым устремляется отдельный ум. Надсознательное указывает не на " глубины", а на " вершины" деятельности мысли, на тот ее " кипящий" слой, где личность создает то, что до этой деятельности не существовало.

Глубоким заблуждением было бы мыслить надсознательное как внеположное сознанию. Напротив, оно включено в его внутреннюю ткань и неотторжимо от нее. Надсознательное не есть надлич-ное. В нем личность реализует себя с наибольшей полнотой, и только благодаря ему она обеспечивает - с исчезновением индивидуального сознания — свое творческое бессмертие. Понятие о надсозна-тельном позволяет преодолеть как интуитивизм, так и учение о том, что динамика научного творчества безостаточно определена отношениями, которые регулируются индивидуальным сознанием.

Реальная ценность научного вклада и его проекция в теоретическом сознании отдельного ученого и даже целого поколения ученых могут не совпадать. Поэтому необходимо различать теоретические представления, с одной стороны, и их категориальную подоснову - с другой.

Для обозначения тех уровней деятельности ученого, которые выступают в его сознании в расчлененных продуктах, мы воспользовались термином " теория". Для уровня, который, конституируя ход исследовательской мысли, хотя и отражается в теориях, гипотезах, моделях, но не осознается в качестве самостоятельной исторически развивающейся системы наиболее общих (содержательных) форм научного знания, мы использовали термин " категория". И " теория" и " категория", объективируясь, запечатлеваясь в продуктах научной деятельности, ведут независимую от творящих их индивидов историческую жизнь. И та и другая представлены в " психической среде" конкретного ученого. Однако их представленность разная. Категориальный строй и работа, которая ведется в его " режиме" (в отличие от строя теоретических представлений), не выступают для индивидуального сознания в виде самостоятельного предмета изучения, обсуждения, анализа и критики.

Между тем развитие категорий - это важнейший плод научного труда. Можно было бы сказать, что это развитие в силу отмеченных выше обстоятельств совершается бессознательно. Однако с термином " бессознательное" история философско-психологической мысли соединила множество ассоциаций, мешающих отграничить то, что было испытано индивидом, но в данный момент им не осознается, оттого, что им созидается, соответственно, объективными требованиями логики науки. Явления второго порядка мы предпочитаем называть не бессознательными или подсознательными, а над-сознательными, поскольку скрытый от умственного взора субъекта мир категориального развития научных ценностей представляет не подспудные " глубины", а " вершины" человеческой психики.

Исследуя направление творческого поиска, неверно было бы ограничиться взаимодействием двух факторов: личностного и предметно-логического, как мы это делали до сих пор в аналитических целях. Третьим неотъемлемым фактором является социальный, действующий на двух взаимосвязанных уровнях: общесоциальном и социально-научном (в смысле конкретно-исторических особенностей жизни и деятельности научного сообщества, соотношения идейных сил внутри его, межличностных отношений и др. ). На обоих уровнях социальное выступает не как фон, на котором разыгрывается " драма идей", но как действенное начало этой драмы. Надсозна-тельное движение научной мысли меньше всего напоминает общение индивида " один на один" с " госпожой" логикой науки. В каждом новом проекте незримо присутствует в качестве союзников и противников, возможных оппонентов и критиков множество конкретных исследователей. Поэтому надсознательное является по своей сути коллективно-надсознательным в том смысле, что вторым и старшим " Я" для творческой личности, работающей в его режиме, является научное сообщество, выступающее в функции особого, над-личностного субъекта, незримо вершащего своей контроль и суд.

Глава 2. Историзм теоретико-психологического анализа

Эволюция теорий как предмет специального изучения

Мнения историков о том, кто изобрел слово " психология", расходятся. Одни считают его автором соратника Лютера Филиппа Меланхтона, другие — философа Гоклениуса, который применил слово " психология" в 1590 году для того, чтобы можно было обозначить им книги ряда авторов. Это слово получило всеобщее признание после работ немецкого философа Христиана Вольфа, книги которого назывались " Рациональная психология" (1732) и " Эмпирическая психология" (1734). Учитель же Вольфа — Лейбниц пользовался еще термином " пневматология". До XIX века это слово не употреблялось ни в английской, ни во французской литературе.

Об использовании слова " психолог" (с ударением на последнем слоге) в русском языке говорит реплика Мефистофеля в пушкинской " Сцене из Фауста": " Я психолог... о вот наука!.. " Но в те времена психологии как отдельной науки не было. Психолог означал знатока человеческих страстей и характеров.

В XVI веке, когда возникло слово " психология", под душой и логосом понималось нечто иное, чем в период античности. Если бы, например, спросили у Аристотеля (у которого мы впервые находим не только разработанную систему психологических понятий, но и первый очерк истории психологии), к чему относится знание о душе, то его ответ существенно отличался бы от позднейших, ибо такое знание, с его точки зрения, имеет объектом любые биологические явления, включая жизнь растений, а также те процессы в человеческом теле, которые мы сейчас считаем сугубо соматическими (вегетативными, растительными).

Еще удивительнее был бы ответ предшественников Аристотеля. Они понимали под душой движущее начало всех вещей, а не только организмов. Так, например, по мнению древнегреческого мудреца Фа-леса, магнит притягивает другие тела потому, что одушевлен. Это учение о всеобщей одушевленности материи - гилозоизм — может показаться примитивным с точки зрения последующих успехов в познании природы, однако оно было крупным шагом вперед на пути от анимистического (мифологического) мышления к научному.

Гилозоизм воспринимал природу как единое материальное целое, наделенное жизнью, понятой как способность ощущать, запоминать и действовать. Принцип монизма, выраженный в этом воззрении, делал его привлекательным для передовых мыслителей значительно более поздних эпох (Телезио, Дидро, Геккеля и др. ).

Анимизм же (отлат. anima — душа) каждую конкретную вещь наделял сверхъестественным двойником — душой. Перед взором анимистически мыслившего человека мир выступал как скопление произвольно действующих душ. Элементы анимизШ представлены, как отмечал Г. В. Плеханов, в любой религии. Анимистические донаучные взгляды надушу веками влияли на понимание человеческих мыслей, чувств, поступков. Эти рудименты дают о себе знать и в значительно более поздние времена в представлениях об обитающем в мозгу " внутреннем человеке" (скрывающемся под терминами " душа", " созна-

ние", " Я" ), который воспринимает впечатления, размышляет, принимает решения и приводит в действие мышцы.

Апелляция к бестелесным силам, правящим телесной организацией человека (нераздельно сопряженной с природой и культурой), в научном смысле бесперспективна.

Это можно пояснить следующим сравнением. Когда в прошлом веке был изобретен локомотив, группе немецких крестьян, как вспоминает один философ, объяснили его механизм, сущность работы. Выслушав его внимательно, они заявили: " И все же в нем сидит лошадь". Раз в нем сидит лошадь, значит - все ясно. Сама лошадь в объяснении не нуждается. Точно так же обстояло дело и с теми учениями, которые относили действия человека за счет души. Если душа управляет мыслями и поступками — то все ясно. Сама душа в объяснении не нуждается. Прогресс же научного знания заключался в поиске и открытии реальных причин, доступных проверке опытом и логическим анализом. Научное знание — это знание причин явлений, факторов (детерминант), которые эти явления порождают, что относится ко всем наукам, в том числе и психологии. Господствовавшая в средние века религиозная идеология придала понятию о душе определенное мировоззренческое содержание (душа рассматривалась как бесплотная, нетленная сущность, переживающая бренное тело, служащая средством общения со сверхъестественными силами, испытывающая воздаяние за земные поступки и т. д. ).

Именно это отнюдь не языческое содержание имплицитно было заложено в древнегреческом по своей этимологии слове " психология", когда оно впервые стало прилагаться к совокупности сведений о душевных явлениях. Нет ничего более ошибочного, как делать на этом основании вывод, будто человечество не знало тогда иных взглядов на психику и сознание, кроме религиозно-идеалистических. Царившая в университетах схоластическая философия (ее и представляли те, кто создал термин " психология" ) действительно подчинялась диктату церкви. Однако даже в пределах этой философии возникали, отражая запросы новой социальной практики, передовые идеи.

В борьбе с церковно-богословской концепцией души утверждалось самосознание рвавшейся из феодальных пут личности. Отношением к этой концепции определялся общий характер любого учения.

В эпоху Возрождения, когда студенты какого-нибудь университета хотели с первой лекции оценить профессора, они кричали ему: " Говорите нам о душе! " Наиболее важное в те времена могли рассказать о душе не профессора, кругозор которых был ограничен сочинениями античных авторов и комментариями к ним, а люди, представления которых не излагались ни в лекциях, ни в книгах, объединенных Гоклениусом под общим названием " Психология". Это были врачи типа Вивеса или Фракасторо, художники и инженеры типа Леонардо да Винчи, а позднее - Декарт, Спиноза, Гоббс и многие другие мыслители и натуралисты, не преподававшие в университетах и не претендовавшие на то, чтобы разрабатывать психологию. Длительное время по своему официальному статусу психология считалась философской (и богословской) дисциплиной. Иногда она фигурировала под другими именами. Ее называли ментальной философией (отлат. mental — психический), душесловием, пневматологией. Но было бы ошибочно представлять ее по книгам с этими заглавиями и искать ее корни в одной только философии. Концентрация психологических знаний происходила на многих участках интеллектуальной работы человечества. Поэтому путь психологии (когда она около полтораста лет назад обрела статус самостоятельной экспериментальной дисциплины) не совпадает с эволюцией философских учений о душе (так называемая метафизическая психология) или о душевных явлениях (так называемая эмпирическая психология).

Означает ли это, что в интересах научного прогресса, радикально изменившего объяснение явлений, некогда названных словом " душа", следует отказаться от термина " психология", хранящего память об этом древнем слове-понятии?

Ответ на данный вопрос дал Л. С. Выготский. " Мы понимаем исторически, — писал он, — что психология как наука должна была начаться с идеи души. Мы также мало видим в этом просто невежество и ошибку, как не считаем рабство результатом плохого характера. Мы знаем, что наука как путь к истине непременно включает в себя в качестве необходимых моментов заблуждения, ошибки, предрассудки. Существенно для науки не то, что они есть, а то, что, будучи ошибками, они все же ведут к правде, что они преодолеваются. Поэтому мы принимаем имя нашей науки со всеми отложившимися в нем следами вековых заблуждений, как живое указание на их преодоление, как боевые рубцы от ран, как живое свидетельство истины, возникающей в невероятно сложной борьбе с ложью" [45].

С каждым из этих античных терминов сочеталось различное предметное содержание, не говоря уже о конфронтации противоположных взглядов на него. Однако при всех расхождениях, сколь острыми бы они ни были, сохранялись общие точки, где пересекались различные линии мысли. Именно в этих точках вспыхивали искры знания как сигналы для следующего шага в поисках истины. Не будь этих общих точек, люди науки говорили бы каждый на своем языке, непонятном для других исследователей этого предметного поля, будь то их современники, либо те, кто пришел после них.

Эти точки, ориентируясь на которые мы способны вернуть к жизни мысль былых искателей истины, назовем категориями и принципами психологического познания. Информацию о богатствах психологии хранят не только сменявшие друг друга философские системы, но и история естественных наук (в особенности биологии), медицины, педагогики, социологии.

Объективная природа психики такова, что, находясь в извечной зависимости от своих биологических оснований, она приобретает на уровне человека социальную сущность.

Поэтому ее причинное объяснение необходимо предполагает выявление ее обусловленности природными и общественно-историческими факторами. Исследуются же эти факторы не самой психологией, а соответствующими " сестринскими" науками, от успехов которых она неизменно зависит. Но и они, в свою очередь, зависят от нее, поскольку изучаемые ею явления и закономерности вопреки эпи-феноменализму[46] играют важную роль в биологической и социальной жизни. Невозможно адекватно отобразить становление психологических проблем, гипотез, концепций, абстрагируясь от развития знаний о природе и обществе, а также игнорируя обширные области практики, связанные с воздействием на человека.

Наука как открытая система изначальна исторична. Ее историзм очевиден, когда обращаются к порождаемому ей предметному знанию, то есть знанию о различных сторонах психической жизни, ее феноменах, процессах, функциях.

В летописи науки одна запись сменяется другой. В них речь идет о фактах и теориях, установленных и проверенных на адекватность реальности посредством исследовательского аппарата. Но историчен ли сам этот аппарат?

Проблема анализа психологических теорий

Прежде всего следует уточнить, что же следует понимать под этим аппаратом. Как сказано, он не может быть выстроен из общих логических операций, будь то формальной логики, во всем богатстве ее разновидностей, либо так называемой диалектической логики. Одно время в нашей литературе излагались проектные разработки методологии психологии на основе особого аналитического метода. Поскольку с представлением о нем в истории науки соединялись самые причудливые предписания, в кругу советских исследователей этот метод попытались истолковать по-марксистски в следующем смысле:

" Весь " Капитал" написан этим методом: Маркс анализирует " клеточку" буржуазного общества — форму товарной стоимости — и показывает, что развитое тело легче изучить, чем клеточку. В клеточке он прочитывает структуры всего строя и всех экономических формаций... Кто разгадал бы клеточку психологии - механизм одной реакции, нашел бы ключ ко всей психологии". Это суждение высказано в 1927 году Л. С. Выготским в трактате " Исторический смысл психологического кризиса" [47]. С тех пор и он сам, и многие другие были заняты поисками " клеточки" психического, по которой можно было бы проанализировать весь его строй. Успеха в этом направлении достичь не удалось. Психическую же систему лучше было бы сопоставить, если брать метафоры из биологии, с целостным " многоклеточным" организмом, органы которого, выполняя различные функции, не разделены. Сказанное относится и к категориальному аппарату научного познания, где взаимодействуют свои рабочие блоки, информацию о которых призвана добывать теоретическая психология.

Первые же ее шаги позволили прийти к выводу об историческом характере этих блоков.

Сами по себе методики, являясь инструментами, без которых никакое знание не может быть произведено, не определяют его теоретическую значимость. Так, например, хорошо известная методика выработки условных рефлексов, широко используемая и в физиологии, и в психологии, позволяет открыть факты, за которыми просвечивают совершенно различные теоретические посылки и интерпретации. Ведь сам по себе факт образования условного рефлекса (при виде пищи выделяется слюна) еще ничего не говорит ни о тех процессах, которые при этом происходят в мозгу, ни о роли этого рефлекса в психической организации поведения. Только сквозь призму определенных теоретических воззрений на нервную деятельность, психику и поведение этот факт, имеющий при всей его видимой простоте, фундаментальное значение, входит в корпус научных знаний. Конечно, это относится не только к условному рефлексу, но ко всему многообразию конституирующих этот корпус фактов, вокруг которых вращается психологическая мысль, будь то аффект, развитие речи, гипноз или восприятие собственного " Я".

По поводу любых психологических фактов, большинство которых приковывало пытливую мысль с древнейших времен, возникало великое многообразие мнений. В них непременно содержались попытки объяснить эти факты, найти их причины. А это уже элементы теоретического знания. Между тем сами объяснения причин психических явлений появлялись и исчезали на историческом горизонте в силу определенных обстоятельств. Изучение их составляет ключевую задачу теоретико-психологического анализа. Имея дело с преобразованием и сменой теоретических представлений о психике, он неотвратимо пронизан историзмом.

Если воспользоваться приведенным выше примером, касающимся условного рефлекса, то разве не очевидно, что сам по себе исходный простейший факт был настолько общеизвестен, что человек, незнакомый с историей и теорией науки, будет удивлен, узнав о том, сколько энергии вложили на протяжении столетий великие умы в его изучение.

Предпосылки смены теорий научения

Теоретическую схему причинного объяснения этого факта наметил еще в XVII веке один из создателей современного естествознания Рене Декарт. Он писал: " Когда собака видит куропатку, она, естественно, бросается к ней, а когда слышит ружейный выстрел, звук его, естественно, побуждает ее убегать. Но, тем не менее, легавых собак обыкновенно приучают к тому, чтобы вид куропатки заставлял их остановиться, а звук выстрела, который они слышат при стрельбе в куропатку, заставлял их подбегать к ней. Это полезно знать для того, чтобы научиться управлять своими страстями, но так как при некотором старании можно изменить движения мозга у животных, лишенных разума, то очевидно, что это еще лучше можно сделать у людей и что люди даже со слабой душой могли бы приобрести исключительно неограниченную власть над всеми своими страстями, если бы приложили достаточно старания, чтобы их дисциплинировать и руководить ими" [48].

Эти соображения примечательны тем, что предвосхищали причинное объяснение условно-рефлекторного принципа регуляции поведения. Считая поведение животных строго машинообразным, Декарт вместе с тем ставит вопрос о возможности изменения (говоря современным языком, в результате выработки навыка) той связи между внешним раздражителем (вид куропатки, звук выстрела) и ответным поведением, которая заложена в самой конструкции телесной машины. Благодаря этому раздражители начинают вызывать противоположные двигательные реакции. Такой принцип, согласно Декарту, с еще большим успехом может быть применен к людям — существам, обладающим сознанием и волей.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒