УДК 159.9(075.8) ББК88 7 страница

оболочку планеты, названную Вернадским (посещавшим в 20-х годах лекции Ухтомского) ноосферой. Но Вернадский определял ее по параметру интеллекта (отсюда и сам термин). Для Ухтомского же планетарное явление — это не только мысль, но и великое многообразие лиц, преобразующих мир энергией своих доминант и создающих в нем особую " персоносферу". Здесь опять-таки сказалась одна из особенностей его когнитивного стиля — антиредукци-онизм. Существенную роль играла поглощенность Ухтомского двумя далеко стоящими друг от друга, но в его творчестве неизменно сопряженными сферами, а именно сферой физико-технических представлений о мире и сферой нравственно-религиозных (христианских) ценностей. Еще в молодости он усвоил принципы теории относительности. Идея цельности " пространства — времени" побуждала под таким же углом зрения осмыслить процессы в физиологическом субстрате, объяснение которых априорно сковывалось локализацией трех координат.

Преодолевая подобную схему, он выдвинул приобретшую известность также и за пределами физиологии (в частности, у одного из слушателей его лекции знаменитого литературоведа М. М. Бахтина) концепцию " хронотопа" как единства пространственно-временной организации процессов поведения (охватывающих в нераздельности интроцентральную нейродинамику и образ среды активлости организма). Внутренне мотивационной духовно-нравственной позицией Ухтомского была и его концепция " доминанты на лицо (то есть личность) другого" в сочетании с понятием о другом человеке как " заслуженном собеседнике". Понятие " собеседования" означало не простой обмен речевыми знаками, но общение, имеющее личностный подтекст.

Надсознательное

Развитие современного знания о науке и ее людях требует преодолеть расщепленность двух планов анализа — логического и психологического. Проблема, с которой здесь сталкивается теория, обостряется запросами практики. Если попытки интенсифицировать исследовательский труд все еще направляются преимущественно тем, что подсказывают житейская интуиция, личный опыт и здравый смысл (поскольку голос науки в этих вопросах звучит пока слабо), то главную причину этого следует искать в неразработанности теории внутренней логико-психологической организации деятельности ученых, ее детерминант и механизмов.

Серьезным препятствием на пути построения такой теории является традиционная разобщенность двух направлений в исследовании процессов и продуктов научного творчества — логического и психологического. Со стороны логики принципиальная несовместимость этих направлений была в Новейшее время провозглашена Рейхенбахом, утверждавшим, что логика интересует только " контекст обоснования", тогда как " контекст открытия" не подлежит логическому анализу[28], Поппером, настаивавшим на том, что вопрос о зарождении идей не имеет отношения к логике как таковой[29], и многими другими. Реальное, доступное эмпирическому контролю (а тем самым и практическому воздействию) движение мысли относится с этой точки зрения к области психологии. Что касается самих психологов, то они, принимая проводимое логиками разграничение сфер исследования, полагают, что обращение к актам творчества (" контексту открытия", процессам рождения замысла, постижения новой истины и т. д. ) с необходимостью выводит за пределы сознания к явлениям, обозначаемым терминами " интуиция" и " подсознательное" (или " бессознательное" ).

Попытки трактовать подсознательное как причинный фактор научного творчества отражают все то же расщепление логического и психологического, но теперь уже со стороны психологии, а не логики. Их имплицитной посылкой является представление о том, что сознание, работающее по логическим схемам, бессильно перед задачами, требующими творческих решений. Поскольку, однако, никакие другие схемы не могут лечь в основу сознательной регуляции процессов мышления, напрашивается вывод о том, что при истинно творческом поиске где-то за порогом сознания, в " глубинах" психики должны производиться особые операции, отличные от логических.

Ничего членораздельного о природе и закономерном ходе этих особых " подпороговых" интеллектуальных операций мы от психологов до сих пор не слышали. И если принять указанную концепцию, остается совершенно загадочным, каким образом происходит общение между субъектом творчества и миром исторически развивающейся науки. Чтобы работать в этом мире, индивид должен усвоить его язык (пусть путем перевода на собственный " внутренний диалект" ) и, в свою очередь, сказать свое новое слово на этом же языке. Но нельзя перебросить мост между надындивидуальными формами объективно и закономерно развивающегося знания, без представленности которых в жизни каждой отдельной личности творчество невозможно, и " тайниками" подсознательного, предположив, что эти формы не имеют к ним никакого отношения, если невозможно произвести перевод с предметно-логического языка на личностно-психологический. Человек науки оказывается в этом случае расщепленным, причастным к " двум мирам" [30].

В роли же движущего начала творческой деятельности ученого (и тем самым ее плодов, то есть научных гипотез, теорий, открытий и т. д. ) выступает темная психическая сила, действующая в " контексте открытия".

До тех пор пока логическое изучение науки будет ограничено описанием ее всеобщих чисто формальных структур, а психологическое изучение творчества не выйдет за пределы столь же всеобщих, сколь и бессодержательных " механизмов" интуиции и подсознательного, дуализм непреодолим.

Контуры предметно-исторической ориентации намечаются ныне в исследованиях логического строя научного познания (работы Т. Куна, И. Лакатоса и др. ). Это создает предпосылки для преодоления аисторизма в объяснении факторов научного творчества. Но только предпосылки. Можно исходить из того, что изменчивость присуща не только содержанию научного мышления, но и его строю, его формам (парадигмам, программам, патернам), и вместе с тем представлять структуру психической жизни самого субъекта, осваивающего и творящего эти формы, в качестве абстрактно-извечной[31].

Переориентация психологии столь же необходима, как и переориентация традиционного способа логического анализа научного познания. Лишь интеграция двух преобразованных направлений позволит объяснить, каким образом логика развития науки определяет поведение конкретной личности, в какой форме она, эта логика, будучи независимой от сознания и воли отдельных лиц, покоряет их сознание и волю, становится их жизненным импульсом и отправлением.

Для обозначения того, как объективное научно-логическое, ин-корпорируясь в психических процессах и свойствах человека, творится благодаря им, имеет смысл ввести новое модельное представление о строении творческой личности, а именно — вычленить в регуляции ее поведения особую форму творческой интеллектуально-мотива-ционной активности, которую условно назовем " надсознательное". В нем нет ничего мистического, выводящего психические процессы за пределы материального субстрата, в котором они совершаются. Подсознательное, сознательное, надсознательное — это различные уровни духовной жизни целостной человеческой личности, изначально исторической по своей природе, реализующей в материальном и духовном производстве свои сущностные силы посредством иерархии психофизиологических систем.

Поведение человека по своему основному вектору является сознательным. Осознание целей и мотивов, мыслей и чувств - необходимая предпосылка адекватного отношения к социальному и природному миру. Имеется, однако, обширная область неосознаваемой психической жизни. Осознавая, например, объект действия, мы не осознаем автоматизированных внешних и внутренних операций, посредством которых это действие производится. От нас могут ускользнуть его истинные мотивы и т. п. За известными метафорическими представлениями о сознании, как " светящейся точке", " вершине айсберга" и т. п., а о бессознательном, как океане или огромной подводной глыбе, скрыта идея детерминационной зависимости того, что возникает в " поле" сознания от предшествующего хода психических процессов, следов пережитого, от запаса и характера хранимых мозгом энграмм (Семон). Детерминация прошлым — таков во всех случаях основной смысл обращения к понятию о подсознательном.

Но применительно к процессам творчества, созидания отдельным индивидом того, что никогда еще не содержалось в его прежнем опыте, а нарождается соответственно объективным закономерностям развития науки, принцип детерминации прошлым (выраженный в понятии о подсознательном) оказывается недостаточным. Понятие о надсознательном призвано объяснить детерминацию творческого процесса " потребным будущим" науки.

Когда осознаваемое ученым в виде непредвидимо возникшей идеи соотносится с подсознательным как ее источником, возможны только два способа объяснения. Либо предполагается, что новая идея - эффект " инкубации" шедшего своим ходом процесса, недоступного для " внутреннего восприятия" субъекта, но это квазиобъяснение[32], либо в ней видят символ переживаний, травм, комплексов, нереализованных влечений — эффект действия сексуальных, агрессивных, защитных механизмов. Это популярное в западной психологии объяснение творчества, восходящее к Фрейду и его последователям (Юнг и др. ), антиисторично по своей сути. Оно превращает мир культуры в порождение безличностно-психических сил.

Что же касается понятия о надсознательном, то оно позволяет, как мы полагаем, интерпретировать структуру творческой личности с позиций историзма. В отличие от обычной деятельности сознания надсознательное представляет такую форму активности субъекта, при которой он в ответ на потребность исторической логики в разработке предмета знания создает различные, никогда прежде не существовавшие проекты воспроизведения этого предмета.

Какие перспективы открывает понятие о надсознательном перед исследователем творчества ученого?

Оно побуждает рассматривать замыслы этого ученого, направление его поисков, его незавершенные проекты, варианты трудов, динамику мотивов, ошибки и неожиданные находки как отклик на запросы логики развития науки, как ее символику и симптоматику. Эта логика (экстрагируемая из объективных исторических источников) дает ключ к декодированию следов работы индивидуальной мысли.

Вспоминая забытое имя, мы перебираем возможные варианты, испытывая чувство сходства или несходства с искомым. Своеобразие этого чувства в том, что хотя мы и не можем воспроизвести (то есть представить в сознании) нужное слово, оно сразу же узнается. Оно незримо присутствует, регулируя поиск. Говорят, что оно существует за порогами сознания. И такое мнение не вызывает возражений, поскольку слово уже записано в нервных клетках мозга. Но как быть в случае творчества — в случае создания новой идеи (нового слова), если она никогда еще не могла быть записана ни в чьем мозгу? И тем не менее мысль ученого находит новое решение, переживаемое, прямо-таки " узнаваемое" (выступающее уже на уровне сознания) как единственно верное (хотя, быть может, другие, да и сам он в дальнейшем, сочтут это заблуждением). Очевидно, что регуляция поиска в этом случае идет по иному типу, чем при восстановлении забытого в памяти. Приведенный пример иллюстрирует различие между подсознательным и надсознательным. И в одном и в другом случае это сигналы, поступающие в сознание, но детерминация их различна.

Например, феномены, представляющие в творческой активности Выготского ее надсознательный уровень, выступают на многих отрезках его жизненного пути. В трактовке речевого рефлекса как элемента организации поведения на уровне человека содержалось потенциально несколько важных идей: как рефлекс он организатор поведения, как речевой — общения (коммуникации), как представляющий систему языка — знак, который может служить сигналом и своего рода оператором (орудием) и носителем знания (то есть интеллектуального содержания). Эти потенциальные (объективно представленные в природе языка) факторы предвосхищались (на уровне надсознания) Выготским, переходя на уровень расчлененных понятий при решении им исследовательских задач в области психологии.

Обращение к знаковым системам как посредникам между внешним предметным воздействием на организм и его ответными действиями содержало перспективу [не сразу реализованную Выготским, но потенциально (надсознательно) готовившую его схему " инструментальной психологии" ] разделения психических функций на два разряда: строящихся по типу " стимул — реакция" и по другому типу " стимул — знак — реакция". Несколько лет Л. С. Выготский занимался (используя методику Аха—Сахарова) вопросом о том, как у детей формируются понятия. Но оперирование условными знаками неизбежно придавало этим " понятиям" искусственный характер.

Поскольку же естественное развитие сознания совершается посредством такого знака, как слово, имеющее свою внутреннюю (интеллектуальную) форму в виде значения, в творчестве Выготского зрела идея перехода к изучения эволюции значения слова и благодаря этому — стадий мышления. Воплощение этой идеи и принесло ему мировую (весьма запоздалую) славу[33].

Опасность расщепления человека на сферы, причастные разным мирам, Павлов изначально объяснял ограниченностью средств, которыми располагает научная мысль. Он никогда не считал, что его открытия условных рефлексов дают исчерпывающее знание о жизненных явлениях, включая в их число психические. Павлов претендовал, начиная свое дело, на детерминистское объяснение хотя и фундаментального, но лишь одного из разряда этих явлений. Создание же целого из объективного и субъективного он на первых порах относил к обязанностям философа, " который олицетворяет в себе величайшее человеческое стремление к синтезу, хотя бы в настоящее время и фантастическому" [34].

Однако последнее слово Павлова было другим. Картину, дающую, говоря павловскими словами, " целое из объективного и субъективного", представил не философ, а он сам. " Временная нервная связь есть универсальнейшее физиологическое явление в животном мире и в нас самих. А вместе с тем оно же и психическое — то, что психологи называют ассоциацией. Какое бы было основание различать, отделять друг от друга то, что физиолог называет временной связью, а психолог ассоциацией? Здесь имеется полное слитие, полное поглощение одного другим, отождествление" [35].

"... Кто отделил бы в безусловных сложнейших рефлексах (инстинктах) физиологическое соматическое от психического, т. е. от переживаний могучих эмоций голода, полового влечения, гнева и т. д. " [36].

Но если полностью отождествимо то, что традиция относит к области физиологии, с тем, что принято считать психическим, если нельзя отделить одно от другого, то для чего один и тот же научный предмет мыслить в категориях, изначально полагающих тело и душу разными сущностями? Чтобы постигнуть этот предмет, нужны другие понятия и методы, другое имя[37].

Интересно проследить соотношение между динамикой исследовательского поиска, носящего надсознательный характер, и работой теоретического сознания в творчестве И. П. Павлова. Противоречие заключалось уже в самом обозначении, которое он подобрал для своей теории, назвав ее учением о высшей нервной деятельности, а в скобках добавив слово " поведение". Нервная деятельность — будь она низшая или высшая — это функция одного из органов, различных " блоков" организма. Что же касается поведения, то оно охватывает всю систему взаимоотношений между целостным организмом и внешней средой. Конечно, эта система регулируется головным мозгом, но к происходящим внутри него процессам не сводится, ибо неотъемлемыми компонентами этой же системы служат регуляторы, вполне законно мыслимые в категориях психологии, а не физиологии. Исторически сложилось так, что теоретические проекции категориального аппарата каждой из наук оказались " вещами несовместимыми". Психологическая теория, в которую с присущей ему страстной убежденностью верил Павлов, идентифицировала психику с интроспективно данными, говоря его языком, " муками сознания". Никакой перспективы справиться с этими " муками", опираясь на учение об условных рефлексах, не было. Чтобы отстоять строго объективный и детерминистский облик этого учения, Павлов, как известно, начал даже одно время брать со своих сотрудников штраф, если они, ненароком проговорившись, прибегнут к психологическим понятиям. Но время шло, и знания Павлова подхватили не физиологи, а психологи, с особым энтузиазмом американские, возведя под этим знаменем мощную психологическую теорию, определившую в США облик психологии[38] в XX столетии. Конечно, это было бы невозможно, если бы предпосылки не содержались в самом учении, которое Павлов считал " замешанным" на " чистой" психологии. Здесь еще раз следует напоминать: нужно отличать то, что представлено в самосознании ученого (его теоретической рефлексии), от категориального смысла его идей. Но ведь этот смысл дан не за пределами его головы. Он живет и развивается в ней в форме надсознательной творческой активности. Именно в этой надсознательной форме Павлов открыл реальность, несводимую ни к физиологическим, ни к психологическим понятиям. Имя этой реальности — поведение[39].

В кратком, но, как всегда у И. П. Павлова, насыщенном емкой мыслью письме в адрес Ленинградского общества физиологов он в нескольких строчках представил " отчет" о своем главном научном деле. " Да, я рад, что вместе с Иваном Михайловичем[40] и полком моих дорогих сотрудников мы приобрели для могучей власти физиологического исследования вместо половинчатого весь нераздельно организм. И это — целиком наша русская неоспоримая заслуга в мировой науке, в общей человеческой мысли" [41].

Что означают слова " половинчатый организм"? Ничего, кроме векового разделения его не телесное и духовное (психическое). Взамен этого как неоспоримая заслуга русской научной мысли утверждался образ " всего нераздельно организма". Поисками целостности телесно-духовного начала жизни веками томились лучшие умы. Павлов считал, что эта цель им достигнута за счет " могучей власти физиологического исследования". Как же в таком случае быть с " муками сознания", " с научным охватом сознания", мысль о котором терзала его со времен юности?

Ведь сознание является чуждым для физиологии предметом. Неужели Павлов уверовал вслед за одной сибирской купчихой, прочитавшей в прошлом веке Сеченова, что " души нет, а есть только рефлексы"? Но все, что мы знаем о Павлове, говорит о. том, что редук-ционизм ему был абсолютно чужд.

Соответственно своим научным убеждением он непреклонно считал, что разработанная им теория дает картину нейродинамики головного мозга как важнейшего физиологического органа. Но на уровне надсознательного, как уже сказано, складывались контуры новых знаний о форме жизнедеятельности, отличной и от феноменов сознания, и от любимого им " баланса нервных процессов". Это было знание об особой целостности, в качестве которой выступала система, образуемая взаимодействием организма с внешней средой.

Следует только подчеркнуть, что такое взаимодействие не является одноплановым. Оно реализуется уже в самых элементарных физико-химических основах жизни. Павловым же были открыты закономерности, присущие более высоким сигнально-регуляцион-ным, условно-рефлекторным формам.

Поэтому если павловские пробы нейрофизиологического объяснения этих закономерностей безнадежно устарели, то скрытый за этим теоретико-сознательным уровнем его творчества надсознатель-ный уровень вводил в научное объяснение организма такие детерминанты (отличные от психологических), которые стали фундаментом построения новых исследовательских программ и теоретических конструктов, обусловив жизненную силу павловских идей, их способность и далее стимулировать прорывы в непознанное. Реальным историческим свидетельством этого может служить все развитие психологии в США в XX столетии. Здесь, в особой, отличной от русской жизни социальной " ткани", его идеи приобрели новый узор в американском бихевиоризме.

Бихевиористы отнесли науку о поведении по ту сторону как физиологии, так и психологии сознания. Впоследствии логика научного познания вынуждала их отступиться от веры своих первых радикальных лидеров и вводить в объяснение механизмов поведения как физиологические реалии, так и открытия, касающиеся роли психического образа (когнитивные карты).

Процесс творчества издавна дает повод для представлений о решающей роли неосознанных психических факторов в его регуляции. Имеется, однако, широкий спектр расхождений в вопросе о " фактуре" и динамике неосознаваемых процессов, порождающих творческий продукт. Творческая активность личности многоплано-ва. Осознание личностью своих целей и мотивов — необходимая предпосылка ее адекватного отношения к миру и созидания новых культурных ценностей.

Этот осознаваемый план активности находится в сложном динамическом соотношении с двумя другими - неосознаваемыми, но являющимися неотъемлемыми — компонентами работы целостного психического аппарата, генерирующего творческий продукт.

К подсознательному пласту научного творчества мы относим в данном контексте накопленный ученым индивидуальный опыт, служащий непременной предпосылкой скачка его мысли, ее перехода в новое качество. Этот опыт, записанный в нервных клетках, актуализируется соответственно запросам новой проблемной ситуации, требующей творческого решения. Естественно, что такое решение не может быть - по определению - добыто из наличных неосознаваемых (подсознательных) массивов информации. Его еще следует построить. Поэтому подсознательное служит необходимым, но недостаточным условием получения нового научного результата.

Обычно при анализе биографии ученого в поисках объяснения обстоятельств, приведших его к открытию (новой идее, теории, гипотезе и др. ) и позволивших ему оказаться впереди других потенциальных претендентов на это открытие, обращаются к его прошлому — испытанным им в различные периоды влияниям, окружению, прочитанным книгам и др. Предполагается (и не без оснований), что. совокупность этих обстоятельств определила его выбор безотносительно к тому, как это им самим осознавалось.

Затронув, в частности, генезис психоанализа Фрейда, можно в качестве примера привести изыскания биографами влияний, определявших состав его учения, причем даже таких, которые сам он отвергал, считая это учение совершенно оригинальным и гордясь своей привычкой " сперва анализировать вещи сами по себе, прежде чем искать информацию о них в книгах".

Давно уже тривиальным стал вывод о влиянии на Фрейда Шопенгауэра. Фрейд же утверждал: " Доктрина о вытеснении пришла ко мне независимо от какого бы то ни было источника. Мне неизвестно ни одно внешнее впечатление, которое могло бы мне ее внушить, и в течение длительного времени мне представлялось, что она является целиком моей, пока Отто Ранк не показал мне места в книге Шопенгауэра " Мир как воля и представление", где этот философ пытается объяснить болезнь" [42].

Можно не сомневаться в искренности Фрейда. Но учитывая, что задолго до того, как писались приведенные строки, он усердно занимался философией, притом именно в годы, когда учение Шопенгауэра приобрело широкую популярность, можно предположить, что Фрейд с этим учением все-таки был знаком до того, как выдвинул свою гипотезу о вытеснении, и что факт знакомства оказался вытесненным в область подсознательного в силу амбиций создателя психоанализа. Если в отношении Шопенгауэра прямых свидетельств о влиянии нет, то иная ситуация складывается в отношении влияния на Фрейда античных мыслителей — прежде всего Платона.

Историки обращают внимание на удивительное сходство между некоторыми мифами Платона и определенными положениями Фрейда, претендующими на то, что они якобы извлечены из эмпирии. Указывают на платоновскую трактовку сновидений как исполнения желаний, на его учения об Эросе как могущественной побудительной силе, на понятие о реминисценции (воспоминании), а миф Платона о вознице, пытающемся править колесницей, в которую впряжены дикий, необузданный черный конь и белый, устремленный к возвышенным целям.

Разделение Фрейдом психических сил на " Оно", " Я" и " Сверх-Я", а также идея извечного конфликта этих сил могут рассматриваться как схема, восходящая к Платону. Знал ли Фрейд о платоновских мифах?

Имя Платона отсутствует в первом издании " Толкования сновидений" (1900) и появляется впервые в четвертом (1914), но историки установили, что Фрейд, учившийся у " перипатетика XIX века" Брентано, был хорошо знаком с философией античности. Правда, в беседах со своим биографом Джонсом Фрейд утверждал, что его знакомство с Платоном было " весьма фрагментарным".

Но за много-много лет до этих бесед в одном из писем, относящихся к периоду работы над " Толкованием сновидений", Фрейд признавал, что, читая " Историю греческой цивилизации" Буркхард-та, он обнаружил " неожиданные параллели" со своими мыслями[43]. Эти параллели впоследствии им не осознавались, влияя, однако, на ход его идей. Итак, нечто, некогда воспринятое субъектом творчества и подспудно оказывающее на него влияние, образует область подсознательного.

От этих явлений, служащих давним предметом анализа, перейдем к другому компоненту в регуляции творческих процессов, названному нами " надсознательным". На этом уровне происходит неподдающаяся сознательно волевому контролю работа творческой мысли в новом режиме. Здесь эта мысль, будучи детерминирована запросами логики развития науки, зависит не только от прошлого (осевшего в подсознательном), но и от будущего. Она как бы реце-пирует " позывные будущего науки" и строит интеллектуальные продукты, которые являются откликами различной степени адекватности на этот зов. Какими, одн-ако, средствами мы располагаем, чтобы реконструировать работу творческой мысли на надсознательном уровне?

Если в отношении подсознательной детерминации творческого процесса (в плане выяснения влияний, вошедших в новый интеллектуальный синтез) вопрос решается относительно просто, а именно путем использования методов сравнительно-исторического анализа, то для проникновения в своеобразие надсознательной регуляции научного творчества необходимы другие приемы.

Принципиальное отличие надсознательной активности от других форм психической регуляции в том, что в ней интегрируются личностное и предметно-логическое, притом такое предметно-логическое, которое еще не отстоялось в науке, а формируется в данный исторический период. Очевидно, что в качестве присущего системе науки, имеющей свой строй и закономерности развития, оно не может описываться в тех же терминах, в каких сам субъект творчества формулирует свои проблемы, гипотезы, проекты, идеи. Эти идеи и проблемы следует перевести на другой язык, позволяющий соотнести события, которые представлены на уровне сознания творческой личности, с независимой от этой личности объективной логикой движения познания. Мы предложили описать эту логику в терминах категориального строя науки, подразумевая под категориями наиболее общие, далее неразложимые понятия, организующие работу мысли над конкретными доступными эмпирическому контролю предметами и проблемами. Выявив основные блоки научно-категориального аппарата и принципы его преобразования, мы получаем некоторую независимую от всего многообразия и неповторимости индивидуальных поисков обобщенную схему, способную служить ориентировочной основой для расшифровки подлинного предметно-логического смысла этих поисков.

Располагая подобной схемой, мы можем накладывать ее на полученные отдельным исследователем результаты, трактуя их как символику и симптоматику процессов, совершающихся в мышлении этого исследователя на уровне надсознательного. Сосредоточиваясь на предметном (теоретическом и эмпирическом) значении своих идей, ученый не осознает их категориальный смысл. Но этот смысл присутствует незримо в его концепциях и открытиях, в голове этого ученого. Не осознаваясь им, он регулирует его исследовательский поиск. Можно сказать, что эта регуляция осуществляется бессознательно. Однако, руководствуясь предложенным выше разделением бессознательного на два разряда, мы вправе сказать, что категориальная регуляция совершается надсознательно.

От этих рассуждений общего характера перейдем к рассмотрению психоанализа Фрейда и попытаемся рассмотреть его истоки, исходя не из влияний (Шопенгауэра, Платона или других), многие из которых определяли формирование психоаналитической доктрины на уровне подсознательного, а из контекста категориального развития психологического познания.

В этом плане особый интерес представляет период, непосредственно предшествующий появлению первой программы психоаналитических исследований, изложенной в " Толковании сновидений".

Как известно, этой работе предшествовала другая, написанная Фрейдом в соавторстве с Брейером, — " Очерки об истерии". Обращаясь к этой книге, современный читатель воспринимает текст сквозь призму последующих наслоений всего того, что писали и продолжают писать о Фрейде. Поэтому легко может сложиться впечатление, будто в ней уже представлена система основных понятий психоанализа. Тем более что от этой книги принято вести историю психоаналитического течения.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒