Robin Skynner John Cleese 18 страница

(Конец записи)

Джон. Я помню это чувство. Это было совершенно необычно. Я просто чувствовал, что ничего не могу сделать и что вся ответственность за поиск решения лежит на тебе. И все же проблема была связана со мной...

Робин. А у меня были противоположные ощущения. Ты отключился, а я не мог остановиться и продолжал поучать тебя, не давая тебе возможности ответить. И так оно и продолжалось более часа, причем мы оба вели себя в абсолютно не свойственной нам манере.

Джон. Так что же происходило на самом деле? Почему мы так завязли в этих ролях?

Робин. Я думаю, что объяснение непосредственно следует из того, что мы говорили. Метрополии оправдывали свои завоевания и свое право властвовать над колониями, убеждая себя в полном превосходстве своих знаний, ценностей и добродетелей — более «цивилизованных» — и, таким образом, в своей обязанности управлять и обучать колониальные народы. Другими словами, они воспринимали себя в родительской роли, а туземное население — в роли детей. Поэтому на них ложилось все бремя ответственности: принять бразды правления, указывать «туземцам», что делать, образовывать их в духе западных идей, учить их упорному ТРУДУ и определять, сколько денег им можно выдать на карманные расходы. Столкнувшись с превосходящими вооружениями и чужой технологией, колонизируемые народы проглотили эти идеи. Поэтому, даже добившись в конечном итоге свободы и независимости, они продолжали воспринимать многие западные идеи как высшие ценности и, вследствие этого, пытались слепо подражать нам, вместо того чтобы вернуться к тому, что было хорошего — зачастую гораздо лучше нашего — в их собственных традиционных культурах.

Джон. Ты хочешь сказать, что это тот же старый раскол между «родительской» и «детской» частями личности?

Робин. Да. Будучи колонизаторами, мы переносили свои ребяческие черты на них, а затем называли их «ленивыми», «безответственными», «беспомощными», «невежественными», «ненадежными» и «пекущимися только о собственных удовольствиях»... Тогда как мы, жители развитых стран, принимали на себя соответствующую роль всезнающих взрослых, поучающих и увещевающих, с честью несущих то, что зовется «бременем белого человека». И достаточно скоро они усвоили большую часть такого стиля мышления.

Джон. Я только что понял одну довольно очевидную истину. Это расщепление личности, должно быть, происходит и в

отношениях между богатыми и бедными в пределах одной страны. Богатые думают, что имеют право на свое богатство — как люди, придерживающиеся более взрослых подходов, а бедняки, по их мнению, сами виноваты в своей бедности, потому что они ребячливы, безответственны и не желают работать. А бедные смиряются с этой ролью — хотя бы отчасти, — ожидая, подобно детям, что кто-то другой решит их проблемы и даст им все необходимое.

Робин. Да, если они не понимают происходящего, то остаются запертыми внутри этих противоположных ролей. Поэтому, как видишь, если такое расщепление личности происходит (как между богатыми и бедными странами, так и между богатыми и бедными людьми внутри одной страны), то оно отражает в психологии людей ту самую проблему, которую они пытаются решить.

Джон. Это особенно характерно для Великобритании, не правда ли? Здесь есть сложившаяся классовая система, отражающая этот раскол, когда средний класс мнит себя весьма взрослым, тогда как многие работяги ощущают, что они бессильны улучшить свое положение.

Робин. Что усугубляется и увековечивается наличием двух отдельных систем образования — государственной и частной.

Джон. Таким образом, не хочешь ли ты сказать, что именно этот психологический разлом по типу родитель/ребенок мешает прогрессу в борьбе с бедностью — как на национальном, так и на международном уровне?

Робин. Именно так. Не слишком приятная для обеих сторон мысль, так как она подразумевает — полагаю, корректно, — что ответственность за проблему разделена между богатыми и бедными, и те и другие должны перемениться, дабы найти ее решение. Следовательно, каждая из сторон должна отказаться от параноидального стремления переложить вину на другого. К сожалению, обвинять намного легче, нежели принимать на себя ответственность, несмотря на огромные издержки!

Джон. Но послушай, разве здесь не кроется и глобальная экономическая проблема? В любой рыночной системе, если только активно не противиться этому, богатые всегда богатеют, а бедные становятся беднее. Чем богаче становятся богатые, тем больше власти они забирают и обретают способность еще больше влиять на происходящее. Они накапливают все больше и больше, и чем больше они приобретают, тем меньше у них возможностей воспользоваться приобретенным, потому что нельзя купить дополнительные часы в сутках или съесть больше, чем в тебя влезает. Но даже при этом они, кажется, не могут остановиться. Поэтому не возникает ли необходимость в каком-то принципе перераспределения? Забудем о каких-то моральных оправданиях этому. Я говорю о двух причинах, которые имеют отношение к реальной политике. Во-первых, если бедные становятся беднее, то в конце концов они станут настолько обездоленными и отчаявшимися, что будут вынуждены прибегнуть к насилию. А в условиях современной демократии это нельзя «подавить» методами, возможными в прошлом столетии. И во-вторых, даже избежав

бунта, мы как минимум создадим класс изгоев, настолько отчужденный от остального общества, что его реальное воссоединение с обществом становится невозможным. А это обойдется обществу намного дороже, чем пришлось бы заплатить при перераспределении... Кроме того, богатым придется тратить большую часть сэкономленных на налогах денег на системы обеспечения безопасности. И все сказанное до мелочей применимо к расколу Север-Юг. Поэтому... что мы можем сделать? Или, по крайней мере, | с чего мы можем начать?

Робин. Я согласен, что перераспределение в какой-то форме необходимо. Все комфортные для проживания сообщества уже приняли меры, обеспечивающие это хотя бы до какой-то степени; а там, где правительства пытаются действовать в противоположном направлении, как в Великобритании и США в недавнем прошлом, в обществе наблюдается усиление поляризации и отчужденности. Но если отсутствует понимание психологического аспекта проблемы, хотя бы у правителей и их советников, то перераспределение может привести к негативным, нежелательным последствиям и не прижиться. Например, в США в настоящее время даже демократы озабочены тем, что существующая система социального обеспечения, направленная на борьбу с бедностью, создала культуру зависимости, увековечивающей бедность и оторванность от основной части общества; а это, в свою очередь, пробудило понятные возмущение и сопротивление у тех, кому приходится оплачивать счета. Поэтому более конструктивный и легче переносимый подход к перераспределению требует гораздо большего внимания к осознанию и изменению психологических аспектов этих отношений. Это больше не является вопросом только увеличения или уменьшения выплат.

Джон. Ты имеешь в виду, что перераспределение необходимо, но одинаково неверно как добиваться его насилием, так и устраивать бесплатные раздачи, закрепляющие зависимость по схеме родитель/ребенок. И требуется как раз наше старое доброе равенство возможностей, не так ли?

Робин. Именно, и не только в качестве лозунга. Только в действительно равном обществе, где каждый имеет равный доступ к образованию и другим преимуществам, благие формы неравенства — такие, как признание заслуг богачей, которые, в свою очередь, создают рабочие места, — и имеют шанс возникнуть.

4. Цена Всего и Ценность Ничего

Джон. Все, о чем мы до сих пор говорили, подводило нас к теме ценностей — представлений о том, как устроена жизнь, что имеет большее значение, что для нас хорошо, а что — плохо. Рискну предположить, что мы собираемся найти связи между различными системами ценностей и разными уровнями душевного здоровья.

Робин. Да. Но позволь для начала задать тебе вопрос. Осмысливая еще раз все сказанное нами до этого, что бы ты назвал в числе важнейших показателей настоящего душевного здоровья?

Джон. Во главу угла я бы поставил два. Самым непререкаемым мерилом здоровья, по-видимому, является способность человека осознавать действительность — то есть уровень, на котором он ее ощущает и воспринимает. Затем, параллельно с этим, присутствует уровень его способности содержательно принимать других людей, новые идеи, собственные ощущения и эмоции, а не отрицать их. Но я подозреваю, что это просто один из аспектов восприятия реальности, которая, в конце концов, имеет содержание.

Робин. Хорошо, давай исследуем подробнее понятие «реальности». Человеческие достижения стали возможными благодаря удивительной, способности человека к абстракции. Без нее не могли бы существовать ни наша наука, ни искусство, ни литература, ни философия. Все наши наиболее значительные достижения возникли из этого дара — способности упрощенно подходить к природе вещей, выделяя те аспекты действительности, на которых нам необходимо сосредоточиться, и отвлекаясь от всех остальных так, как будто их не существует.

Джон. И конечно, наши ценности также являются абстракциями.

Робин. Да. Они берут начало из наших представлений о реальности, но мы можем выбирать, какой набор ценностей предпочесть. Тем не менее... загвоздка в том, что наши наиболее отрицательные качества также происходят от этого дара.

Джон. Объясни, что ты подразумеваешь под «отрицательными».

Робин. Я имею в виду безумие, преступления, зло — все нездоровое. Все это возникает, когда мы принимаем неверные идеи — другими словами, когда наши абстракции становятся неверными, когда в процессе упрощения мы начинаем игнорировать аспекты, имеющие существенное значение.

Джон. То есть ты утверждаешь, что наша способность к абстрагированию является палкой о двух концах.

Робин. В полной мере.

Джон. В таком случае, что определяет ее положительное и отрицательное использование?

Робин. Проще всего ответить на это, рассмотрев научный метод. Ученый наблюдает доступные ему факты, а потом «придумывает» абстрактную теорию, которая им удовлетворяет. Затем он продолжает эксперименты для проверки этой теории. Если она их выдерживает, то он считает ее «истинной», но только в том смысле, что она «больше всего подходит» для объяснения и предсказания того, что происходит. Поэтому при появлении нового факта, не укладывающегося в ее рамки, ученому приходиться возвращаться к письменному столу и пытаться придумать другую теорию, которая учитывала бы и старые факты, и неудобный новый. Другими словами, наука живет, когда теория постоянно поверяется реальностью и корректируется в соответствии с ней.

Джон. Согласен. И что?

Робин. Таким образом, основным свойством научного подхода является то, что первыми идут факты, и только за ними теория. Теория подстраивается под факты, а не наоборот. Так же, как с картами. Если ты смотришь на карту, а затем на местность, которая на этой карте должна быть изображена, и видишь на местности реку, которой нет на карте... чему ты поверишь?

Джон. Я бы разорвал местность в клочья. Извини! Вспылил...

Робин. Ты проигнорируешь карту — если не хочешь свалиться в настоящую реку и утонуть! Потому правилом должно быть следующее: никогда не путай местность с ее картой. Карта — это только абстракция, приблизительное изображение. На ней показано только то, что представляет интерес для человека, пользующегося этой картой. И даже это отображено очень грубо, с пропусками большинства подробностей.

Джон. Особенно тупиков.

Робин. Особенно их. Но на карте и не может быть все. Если бы на карте присутствовали все детали, то она и была бы самой местностью.

Джон. Как сказал однажды Майкл Фрейн, действительно полным описанием Столетней войны могла бы быть только Столетняя война

Робин. Которая длилась бы еще сто лет! Поэтому... нам приходится идти на упрощения, абстрагироваться.

Джон. В этом трудно найти прореху.

Робин. Но проблема возникает, когда от обычных топографических карт мы переходим к нашим знаменитым «мысленным планам». Мы вынуждены их иметь, потому что без них не могли бы ориентироваться в мире. Мы не знали бы, что делать, потому что «мысленные планы» описывают, как устроен мир, каково наше место в нем и наши отношения с миром. И конечно же, они являются такими же абстракциями. Они никогда не бывают всеобъемлющими, а иногда местами просто неверны. Они не являются действительностью.

Джон. Я предвкушаю, что ты сейчас скажешь что-то интересное.

Робин. Вот оно. Отвечаю на твой вопрос: используем ли мы нашу способность к абстракции в положительном или отрицательном смысле... Это зависит от того, считаем ли мы первичной реальность или карту.

Джон. ... А-а.

Робин. Все завязано на этом. Кстати, я не хочу сказать, что связь между реальностью и нашими абстрактными представлениями о ней не является двусторонней. Они взаимодействуют — наше ощущение действительности зависит от наших представлений о ней. Но мы можем улучшить и то и другое, внося последовательные исправления. Если человек постоянно открыт для реальности, постоянно сверяет свой мысленный план, то его восприятие действительности постепенно проясняется. Но все это зависит от изначальной ориентации на первичность реальности, первичность ощущений.

Джон. То есть, если контакт с реальностью является мерилом душевного здоровья, то это значит, что на нижних уровнях люди будут отдавать предпочтение своим мысленным планам перед реальным миром. Другими словами, людьми будет управлять их

система убеждений, они не будут заинтересованы в сверке этих убеждений с реальностью. Они будут отвергать любые проявления реальности, случайно вторгшиеся в их картину мира.

Робин. Да, такие люди полностью утрачивают связь с действительностью. Они уходят в вымышленный мир, некую разновидность безумия, которую можно наблюдать в психиатрических лечебницах. Или в нацистской Германии, где особенно безумная идея привела к убийству шести миллионов человек.

Джон. Верно. Тогда как на верхних уровнях... Можно ли сказать, что наиболее здоровые люди постоянно пользуются научным подходом в своей жизни?

Робин. Звучит немного странно, не правда ли? Но это так. Очень здоровые люди постоянно следят за соответствием своих планов реальности, проверяют свои идеи. Что является «научным» подходом. И благодаря этому они теснее связаны с жизнью.

Джон. Как ты выразился раньше, их масштаб соответствует масштабу карты. Поэтому они не склонны ни недооценивать своего значения, ни переоценивать его.

Робин. Верно. В этом смысле они не «эгоистичны». Это связано с тем, что истинно научный подход заставляет человека осознавать себя частью целого, чего-то большего. А это самое важное понимание, потому что оно уменьшает наше самомнение.

Джон. Ладно. Хватит о них. Как насчет всех остальных? Где находимся мы, обычные, средние люди? Где-нибудь между физикой и вымыслом?

Робин. Именно. Мы распределены вдоль всего спектра «степеней контакта с реальностью» — некоторые сильнее, некоторые слабее. Во многих аспектах мы можем быть очень практичными и высокоэффективными. Но в глубине души прячется сугубо эгоцентрическое желание господства и принуждения по отношению к другим людям, стремление заставить мир соответствовать нашим желаниям.

Джон. Мы более эгоистичны, чем по-настоящему здоровые люди.

Робин. Более самовлюбленные — да.

Джон. Но, наверное, нам необходима толика самовлюбленности, разве нет? Мы должны ценить самих себя, вырабатывать самоуважение и чувство собственного достоинства, если хотим быть нормально функционирующими личностями и, таким образом, полезными членами общества.

Робин. Конечно. Эго необходимо. Поэтому могу предположить, что «самомнение» может означать осознание себя и придание обоснованности этому осознанию. Но обычно «самомнение» означает, что человек не придает такого же значения более широкой перспективе — той, что появляется в поле зрения, если отвлечься от сосредоточенности на себе и взглянуть на себя в более широком смысле — как на частицу сообщества.

Джон. То есть в такой широкой перспективе Эго человека остается при нем, но занимает подобающее, ограниченное место среди всех остальных.

Робин. А как только человек начинает рассматривать реальность с такой уравновешенной точки зрения, ему становится труднее

14—1222 209

быть самовлюбленным по-старому. Это не имеет никакого смысла! Это нелепо!

Джон. Значит ли все это, что проблема средних людей заключается во вмешательстве нашего самомнения в то, как мы ощущаем действительность?

Робин. Именно так. По неведению или умышленно ограничивая наше осознание других людей, мы закрываем глаза на информацию, которая противоречит нашему плану мира. Вот что делает нас самовлюбленными — в большей или меньшей степени. По сравнению с весьма здоровыми людьми, я хотел сказать...

Джон. Но, конечно же, это кажется нам нормальным, потому что большинство людей такие же, как мы.

Робин. Совершенно верно. Вот почему считается нормальным такое вредное эгоистическое поведение; начиная от алчности, властолюбия и участия в мышиной возне, через сомнительные деловые операции и уничтожение окружающей среды, и кончая настоящими преступлениями и насилием.

Джон. Итак, подведем итоги: чем более первична для нас реальность, тем точнее наши мысленные планы и тем мы здоровее.

Робин. Правильно.

Джон. А какое место во всем этом занимают «ценности»? Они тоже содержатся в наших мысленных планах?

Робин. Конечно. Поэтому давай поговорим о том, как мы выстраиваем системы ценностей, ведущие нас по жизни другими словами, как мы строим свои мысленные планы. Как по-твоему, из чего мы обычно их создаем?

Джон. Ну, изначально из собственного опыта. Это то, что сильнее всего влияет на нас. Я имею в виду, что мы не можем иметь достаточно собственного опыта, поэтому для заполнения белых пятен нам приходится полагаться на советы, основанные на опыте других людей. Но это не то же самое, правда? Мы всегда выше ценим собственный опыт.

Робин. Да, это наша самая непосредственная связь с реальностью, поэтому в собственном опыте мы более уверены, чем в чем-либо, что нам говорили. Кроме того, он оказывает более сильное влияние, так как всегда пропитан эмоциями. Мы не просто поняли что-то головой — мы осознали это всем своим существом, так что это для нас наиболее убедительно.

Джон. Значит ли это, что собственный опыт является лучшим средством при составлении мысленного плана?

Робин. Ну, пока мы не набрались достаточно опыта, другим может быть виднее, но мы никогда не можем быть в этом абсолютно уверены. Поэтому, в конце концов, единственно верный способ — проверять все важное самому.

Джон. Что ж, рассмотрим супружескую верность. Я знаю, это то, во что ты искренне веришь, но ты также считаешь, что для молодых людей может быть полезным добрачный опыт сексуальных отношений, верно?

Робин. Конечно, я не пропагандирую его; это должно быть собственным решением и ответственностью человека. Но мой опыт работы в области брачных отношений действительно позволяет предположить, что люди бывают по-настоящему преданы и с большей вероятностью смогут выстроить доставляющие удовольствие сексуальные отношения после вступления в брак, если прежде у них была возможность вступать в другие сексуальные отношения. Если только это не противоречит их религиозным убеждениям, конечно.

Джон. Почему это так?

Робин. Если люди хранят верность друг другу просто потому. что кто-то им приказал — даже духовный лидер, — то им приходится постоянно бороться с искушением.

Джон. Потому что всегда какая-то часть их натуры будет фантазировать о том, на что это могло бы быть похоже? Сомневаясь, может ли это быть не столь ужасно, хотя и грешно, конечно же.

Робин. Да, такие мечтания почти неизбежны.

Джон. Поэтому весьма значительная энергия тратится на попытки подавить эти фантазии.

Робин. Точно. Поэтому верность не будет по-настоящему искренней. Она будет надтреснутой. Я всегда убеждался, что такой человек боится сексуально раскрепоститься даже со своим преданным партнером, потому что опасается, что если он отпустит поводья, то не сможет себя контролировать при встрече с кем-то другим, кто также покажется привлекательным. Поэтому, от греха подальше, он все время держит поводья натянутыми; что, естественно, ограничивает его способность сохранять удовлетворительные отношения со своим супругом.

Джон. А это значит, что некая его часть остается неудовлетворенной, что, в свою очередь, подливает масла в огонь фантазий.

Робин. С другой стороны, если человеку доводилось узнать на опыте, что попытка поддерживать две связи быстро вырождается во французскую комедию...

Джон. И, по прошествии некоторого времени, довольно несмешную, лишенную настоящей непосредственности из-за всех тех врак, которые приходится держать в голове...

14* 211

Робин. ... А это не только сложный и довольно тяжелый труд — это со временем влечет массу неприятных (если вообще предсказуемых) последствий и уничтожает возможность построения действительно качественных отношений с кем-либо из участвующих партнеров... Так вот, если человек знает все это, он не будет проводить много времени в мечтах об интрижках на стороне, потому что понимает, из-за чего они не складываются...

Джон. Другими словами, человек будет хранить верность партнеру, потому что действительно хочет этого.

Робин. Он не будет тратить время на мечтания об интрижках, потому что навсегда излечился от представления о том, что это «весело». И теперь он проявляет настоящую преданность супругу, потому что она более не является результатом победы в борьбе с искушением, а основывается на действительном понимании. Поэтому он может сексуально раскрепоститься со своим партнером, не беспокоясь о том, что нечаянно откроет ящик Пандоры.

Джон. Таким образом, ты утверждаешь, что партнеры, хранящие верность в силу «повиновения приказу», будут преданы друг другу только в более нравственной, «хорошей» части своей личности, а не в более «яркой», более «животной» части. Что затруднит для них жизнь с теми ценностями, которые они приняли для себя, когда давали брачные клятвы.

Робин. Тогда как опыт привносит более высокий уровень единения. Можно полнее отдавать себя этим отношениям, потому что существенно большая часть человека убеждена в том, что это правильно!

Джон. Я согласен, что подобный опыт дает более глубокое понимание. Но можно также получить опыт, который оказывает сильное воздействие на систему ценностей, но при этом ограничивает понимание. Если тебя оскорбил бельгийский пограничник, то это может повлиять на твое отношение к его согражданам. Или, что гораздо серьезнее, сексуальные домогательства в детстве могут отвратить человека от секса на всю жизнь.

Робин. Верно. Но ты приводишь примеры, когда человек получил отрицательный опыт и избегает любого другого, который мог бы уравновесить и исправить уже перенесенное. Тогда как я просто говорю, что у человека, обладающего опытом нескольких сексуальных связей, больше возможностей убедиться в том, что новизна вскорости пресыщает, что интрижки поверхностны и не приносят удовлетворения в сравнении с сексуальными отношениями в сознательном долгосрочном союзе.

Джон. Да. Ну ладно, в этом есть смысл. Таким образом, из этого следует, что если ты пытаешься выяснить, откуда взялось то или иное требование морали... Я не думаю, что можно по-настоящему понять, почему оно появилось, пока не обзаведешься собственным опытом. Невозможно предвидеть все неприятные последствия, на избегание которых и направлено это требование, если оно было представлено тебе только в качестве лозунга.

Робин. Поэтому полезным правилом является следующее: пока не обзавелся достаточным опытом, уделяй внимание запретам!

Джон. Ага! Ты хочешь сказать: нарушай их только после серьезных раздумий?

Робин. Да. Не думай, что за нравственными правилами нет серьезных оснований. Но по мере взросления так же важно убедиться, что слепое повиновение запретам может породить проблемы. В конечном счете это полезный совет, стоящий того, чтобы над ним поразмыслить.

Джон. Наподобие строительных лесов, временного образования, на котором можно построить что-то более основательное и полезное. Ладно. Итак, наш опыт является основной силой, формирующей наше поведение, тогда как запреты и советы не столь убедительны.

Робин. Тем не менее нам никогда не хватает собственного опыта для построения мысленного плана. В нем всегда остаются большие пробелы. Чем же еще мы можем воспользоваться?

Джон. Помимо советов и наблюдений за другими людьми и последствиями избранного ими поведения, существуют еще книги, пьесы, фильмы и романы, газеты, телевидение, лекции, семинары, классы... Как раз из этих источников к нам поступает информация. Содержание этого... бесконечно. Я не могу придумать такого слова, которое охватывало бы все это.

Робин. Беда в том, что такого слова и не существует. Или, по крайней мере, не существовало. Вот почему мне нравится мысль греческой исследовательницы в области психологии Харис Ката-кис. Она взяла знакомое нам всем слово — «миф» — и придала ему более широкое значение. Грубо говоря, она использует его для обозначения любых идей и текстов, помогающих человеческим существам сосуществовать и сотрудничать как обществу.

Джон. Абсолютно все, что имеет значение для помощи людям жить более гармонично?

Робин. Да, это может включать в себя любую разновидность абстракции, выполняющую эту функцию, — от десяти заповедей до колыбельной. Это замечательно широкое понятие.

Джон. Оно включает и обычные мифы, наподобие мифа о Прометее, похищающем огонь?

Робин. Абсолютно все. В понимании Катакис «миф» включает в себя все идеи, составляющие нравственные системы, — как религиозные, так и нерелигиозные, — любую организующую нас информацию, наподобие законов и правил, политику, социальную психологию, исследования по теории управления и даже руководства по этикету. А также менее масштабные идеи, объединяющие нас на нижних уровнях, такие, как пословицы, фольклор и сказки. По Катакис к мифу относится абсолютно все, что управляет нашим социальным поведением, давая ориентиры относительно того, как совместно существовать, как приспосабливать свои потребности к нуждам нашего общества. Возможно, я упрощаю ее идеи и толкую их несколько шире, для наших теперешних целей.

Джон. Таким образом, пытаясь создавать свой мысленный план, мы в первую очередь опираемся на собственный опыт, а затем дополняем его информацией из того, что Катакис называет мифами. В результате мы имеем относительно полную карту, которая помогает нам наилучшим образом сосуществовать с остальными.

Робин. А также прожить счастливую и наполненную жизнь.

Джон. Подожди-ка, разве это не две вещи? Одна касается общества, другая относится к личности.

Робин. Да, но они очень тесно связаны. Мы согласились с тем, что здоровым является общество, дающее возможность для развития здоровой личности. Другой стороной медали является вот что: чем больше люди развиваются как личности, тем больше они способны вносить свой вклад в жизнь общества. Поэтому, рассматривая

мифы по Катакис, мы ожидаем найти в них два аспекта: первый должен обеспечивать основную структуру для общества, позволяя людям сосуществовать в максимально возможном большем сотрудничестве и гармонии; второй связан с ростом и взрослением личности, позволяя каждому понять и организовать свою жизнь, обретая больше гармонии внутри самого себя.

Джон. Достаточно справедливо. Но эти мифы Катакис... я хочу сказать, что они простираются всюду — от научных истин до сказок и легенд. Можно ли действительно назвать научное утверждение «мифом»?

Робин. Оно полностью удовлетворяет этому определению — абстракция, помогающая группам людей сотрудничать в общем деле. Кроме того, хотя научное утверждение формулируется по возможности недвусмысленно, так, чтобы максимальное число людей могло согласиться с его содержанием, исследователи в области философии науки весьма ясно показали, что подобное «согласие» возможно только благодаря общим для отдельной культуры особенностям восприятия; именно эти общие особенности восприятия позволяют некоторым допущениям казаться «очевидными» или «основанными на здравом смысле»; но в действительности они описывают особенности культуры, которые иногда внедрены глубоко в сознание и связаны с сильными чувствами.

Джон. Да, я забыл об этом. Подобные допущения защищают с такой же страстью, какую люди чувствуют к родному языку.

Робин. И, конечно же, поэтому любые радикальные новшества в науке встречают сопротивление, выражаемое в той же иррациональной, основанной на эмоциях форме, в какой религиозный раскол отвергается ортодоксальным верующим.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒