Robin Skynner John Cleese 16 страница

Джон. Так, так, так. Прямо посреди этой самой изумительной общественной системы мы находим старый добрый высший свет.

Робин. Но высокообразованный*. И он великолепно работает — наподобие нервной системы. Важная информация распространяется по всей системе буквально за считанные часы. И конечно, наличие общих ценностей помогает сгладить трения между отдельными частями системы.

Джон. Да, я начинаю понимать, за счет чего достигается такой уровень согласия в том, что необходимо для процветания нации в целом.

Робин. Ван Волферен пишет: «... Нет явно выраженного сильного руководства, но у стороннего наблюдателя создается впечатление целеустремленного исполина, напрягающего все силы для экономического покорения мира». Итак, как по-твоему, ты начинаешь постигать то, как это работает?

Джон. Нет. Но в этом вся соль, не так ли?

Робин. Похоже на то!

Джон. Что для меня труднее всего осмыслить, это то... как они обходятся без четкой картины — как можно так низко ставить логику?

Робин. Что ж, попробуй свыкнуться с такой идеей. Для японцев реальность является предметом договоренности.

Джон. ... Извини, мне нужно прилечь на минутку.

Робин. Я вновь и вновь повторяю мысль о том, что на Западе люди всегда осознавали возможность разных форм правления и устройства вещей. Таким образом, они могли сравнивать разные методы; а начав сравнивать, человек усваивает идею извлекать основные принципы, по которым можно судить о различных системах. Благодаря этому получает развитие идея объективных стандартов, а в результате — и логика, как способ применять эти стандарты.

Джон. Продолжай.

Робин. Так вот, у японцев не было ничего, с чем они могли бы сравнивать свои способы устройства вещей. В любом случае из-за того, что японцы превыше всего ценят сплоченность, они не заинтересованы в установлении точной картины мира; им нуж-

на формула, с которой все могли бы согласиться. Слово татемае как раз и используется для обозначения такой общепринятой версии истины — вымысла, однако такого, который все согласны принять.

Джон. То есть они приспосабливают свое восприятие реальности к тому, которое желательно для общества. А логика мешает этому, так как ведет к различиям во мнениях.

Робин. Да.

Джон. Неудивительно, что переговоры с ними способны довести западных людей до сумасшествия.

Робин. Они просто пытаются сделать иностранцам приятное, говоря им то, что, по их мнению, те хотели бы слышать! Я не удивился бы, если бы они транслировали разные прогнозы погоды в зависимости от предполагаемой аудитории— дождь для фермеров, ясное небо для направляющихся на пляж.

Джон. Но что происходит, когда имеется заметное противоречие между татемае, общепринятой версией, и реальной... как бы лучше сказать... реальностью?

Робин. С ним примиряются, как бы велико оно ни было! Такие противоречия не просто встроены в систему, они составляют неотъемлемую сущность ее функционирования.

Джон. Теперь я могу понять: если «истина» настолько относительна, люди вряд ли будут цепляться за принципы!

Робин. Это другое проявление свойств системы, обеспечивающих столь малую долю несогласия. Все направлено на то, чтобы затруднить для людей формирование самостоятельного, отличающегося мнения. Поэтому отсутствуют настоящая оппозиция, полемика, эффективные группы влияния, движения за права потребителей, профсоюзы и даже женское движение в том виде, в каком оно имеется на Западе.

Джон. Но даже так должно быть хоть какое-то несогласие...

Робин. Оно есть, и система относится к нему весьма серьезно и прилагает большие усилия, чтобы его поглотить или рассеять.

Джон. Что ж, понятно, почему общество настолько сплочено. Мятеж просто невозможен!

Робин. Большой знаток Японии Эдуард Зайденштикер говорил: «Ключевым пунктом в понимании японского общества является то, что японцев не научили говорить " нет" ».

Джон. Но если тебе вдруг удалось сказать «нет», то все равно все убеждают тебя, что на самом деле ты не был не согласен. Я понимаю, что они имеют в виду, говоря о «слипшемся рисе». Даже разговор об этом заставляет меня чувствовать скованность... как будто я не могу отделиться... мне не хватает пространства, свободы... Но я полагаю, что именно так чувствует себя западный индивидуалист в обществе с ярко выраженным общинным уклоном.

Робин. Да, на Западе мы воспеваем свободу в том смысле, что наш идеал должен быть свободен от любых ограничений, внешних или внутренних. У японцев прямо противоположное отношение. Для них жизнь есть исполнение долга.

Джон. Ты имеешь в виду, что они не могут представить себе жизнь, отделенную от обязательств?

Робин. Да, японцы всю свою жизнь тратят на должное исполнение своих обязательств — как в обыденном смысле (расходуют количество времени и энергии на то, чтобы отплатить за каждую любезность), так и в высшем понимании, так как они не находят покоя, пока не выполнят все свои главные обязанности.

Джон. Возьмем для примера крайний случай — любовь! На Западе мы считаем, что настоящая любовь «не знает границ»; мы хотим, чтобы нас любили такими, какие мы есть, а не за то, что мы делаем. Как японцы восприняли бы это?

Робин. Они сочли бы это невообразимым, потому что по их ощущению любовь является системой обязательств. Вот почему место из американской Декларации независимости о «праве... на стремление к счастью» для них непостижимо.

Джон. Но значит ли это, что они не воспринимают обязательства как бремя?

Робин. Я понимаю, что для нас очень трудно этому сопереживать, потому что на Западе мы изначально воспринимаем дисциплину как последовательность ограничений, налагаемых на детей обществом через посредство их родителей. Поэтому мы думаем о дисциплине как о раздражающей необходимости ограничения детских стремлений, с неизбежностью вызывающей недовольство, которое в результате нужно обуздывать применением более строгих общественных санкций.

Джон. Тогда как японцы...

Робин. Они смотрят на вещи более позитивно! Они считают, что по природе своей человек — или японец, по крайней мере, — изначально стремится к добру и имеет благие намерения. Поэтому они предполагают, что люди, предоставленные сами себе, бу-

дут вести себя прилично и социально ответственно, если только что-нибудь не сломается.

Джон. То есть они не считают, что добродетель есть борьба с искушением?

Робин. Вовсе нет. У них восточное понимание человеческой психологии. Они рассматривают разум, чувства и телесные проявления как одинаково важные, одинаково способные нести ответственность составляющие человека, каждая из которых обладает своей особой формой интеллекта.

Джон. Значит, разум не обязан выступать в роли диктатора, чтобы обеспечить добропорядочное поведение.

Робин. Верно. Поэтому для японцев важно скоординировать эти разные составляющие личности, чтобы одна из них не навязывала жесткий контроль над остальными.

Джон. Таким образом, это значит, что они считают самодисциплину чем-то, что обогащает, а не ограничивает их бытие.

Робин. Именно. Они рассматривают дисциплину как нечто, расширяющее их способность жить более полной жизнью.

Джон. Непросто...

Робин. Опять же, вспомни о принятых у японцев отношениях между индивидуумом и его группой. Все внимание уделяется гармонии. Они говорят, и искренне верят в это: «Гвоздь с торчащей шляпкой следует забить».

Джон. То есть в японском обществе просто нет места для обособленной личности со своим собственным мнением?

Робин. Похоже, что нет.

Джон. Тогда могут ли они понять то, что мы вкладываем в понятие «сознания»?

Робин. Нет, потому что японцы не склонны прислушиваться к внутреннему голосу, поскольку он предполагает наличие иных нравственных принципов, не разделяемых группой, к которой они принадлежат. Поэтому неудивительно, что главной темой японских фильмов является чье-нибудь желание быть принесенным в жертву во имя служения чему-то высшему.

Джон. Счастливый конец был бы концом цивилизации, в их понимании. Но с другой стороны, японцам легче исполнять свой долг.

Робин. Легче, чем нам, потому что их культура всячески поощряет это. И особенно потому, что их культура ближе к тому, что я считаю настоящей, действующей духовной традицией.

Джон. В каком смысле?

Робин. В том, который коренится в идеях буддизма и конфуцианства, до сих пор пропитывающих японское общество и оказывающих глубокое влияние на огромное количество людей, утверждающих, что они не имеют никаких сознательных религиозных убеждений.

Джон. Ты имеешь в виду, что религиозные ценности они усваивают с материнским молоком? Что они воспринимают их в той или иной степени бессознательно.

Робин. Да. В каком-то смысле, они живут на духовный капитал. Они пожинают плоды религиозного осмысления и наблюдения предыдущих поколений, не до конца понимая огромную ценность доставшегося им наследства.

Джон. Как и на Западе, где некоторые пуританские ценности еще долго являлись частью культуры после того, как сами верования потеряли былую силу.

Робин. Правильно. Протестантские ценности, придававшие особое значение честности, тяжелому труду, упорству и настойчивости, играли важную роль на ранних этапах английского и американского экономического успеха. Но однородность, сплоченность культуры Японии позволяли их духовной традиции оказывать еще более глубокое влияние. Японцы принимают как должное тот факт, что человек не может стать добродетельным просто по желанию или в результате решения воспринять некий набор убеждений — так же, как невозможно научиться водить машину или играть на пианино, просто пожелав этого или искренне уверовав в свою способность это сделать.

Джон. В противоположность весьма широко распространенному американскому подходу, согласно которому можно довольно быстро овладеть сложными навыками при условии наличия достаточного энтузиазма.

Робин. Ну, японцы понимают, что подобные вещи требуют упорной и непрерывной работы над собой.

Джон. Не потому ли корпорации отсылают своих администраторов в монастыри на длительный срок? Здесь это вызвало бы изумление.

Робин. Правильно. Но японцы понимают, что при должном обучении и тренировке можно познать себя и овладеть непростым искусством объединять тело, разум и эмоции так, чтобы все существо человека как единое целое могло эффективно решать избранную задачу. Все это они и вкладывают в понятие «искренность» — весьма отличное от нашего понимания этого термина.

Джон. Таким образом, их совершенное умение работать как единая команда является результатом того, что они всю жизнь тренируют себя для этой цели, направляемые всей культурой общества.

Робин. А в результате они оказываются способными дать сто очков вперед любителям вроде нас, полагающим, что всего можно добиться, читая книги по менеджменту, указывая людям, что им должно делать, а затем делая вид, что все этому подчиняются.

Джон. Тс-с-с!

Робин. Мы, по крайней мере, пытаемся объяснить, почему одних только книг или умозрительных выводов недостаточно. И все же есть кое-какие новости, способные поднять настроение у нас, на Западе. Перемены в Японии потихоньку происходят. Люди тратят больше денег, импорт растет, а японская промышленность озабочена тем, что молодое поколение администраторов желает проводить больше времени дома со своими детьми — ужасная болезнь, которую они называют «мойдомоизм»! Опять-таки, две трети молодых людей теперь считают, что целью жизни является «получение от нее удовольствия». Южнокорейцы уже начали называть японцев «ленивыми»!

Джон. Мы почти все время говорили о японцах как об обществе. Но какие они по отдельности? Приводят ли все эти ограничения личности к обеднению качества жизни, с западной точки зрения?

Робин. Думаю, что да. Необходимый уровень контроля просто несколько приглушает жизнерадостность.

Джон. Показались ли они тебе менее счастливыми, чем мы?

Робин. Нет, у меня вовсе не сложилось такого впечатления. Они по праву гордятся своей системой, которая с очевидностью работает лучше нашей по многим параметрам, а их ощущение полезности своей роли в столь преуспевающем обществе дает им удовлетворение такого рода, которое нам недоступно. Поэтому они выглядят довольными и искренне преданными выполняемому делу, получающими от этого настоящее удовольствие, но... несколько скованными и сдержанными, будто все это дается им с трудом.

Джон. Они показались тебе дружелюбными?

Робин. Очень дружелюбными и доброжелательными, и они много улыбаются. Мне они очень нравятся. Но с ними не слишком весело. Это как-то связано с тем, что они не могут расслабиться, немного побеситься, походить на головах. Если только не напиваются до умопомрачения. Это единственный дозволенный обществом способ выплеснуть свое расстройство, хотя правило гласит: «Ни слова об этом, когда мы протрезвеем».

Джон. Может быть, они боятся «расслабиться» потому, что тем самым высунутся и с ними поступят как с гвоздем, торчащим из по ловицы.

Робин. Частично и поэтому. Другой важной причиной является то, что японцев очень сильно волнует, как они выглядят в глазах других. Вся культура построена на этой озабоченности, поэтому они все время тщательно охраняют это свое самоуважение...

Джон. «Не потерять лицо»?

Робин. Да. По достижении определенного возраста ребенок, если он совершает неприемлемые с точки зрения общества поступки, становится предметом насмешек не только для посторонних, но и для собственных родителей. Так что они очень боятся неудачи. Вот почему соревнование между отдельными людьми так резко снижает их производительность.

Джон. Но, с другой стороны, они обожают командные соревнования.

Робин. Да, но американцы, игравшие за японские бейсбольные команды, отмечают то, как японцы беспокоятся об одобрении со стороны товарищей по команде и как тяжело переживают командные неудачи. Но это не просто страх поражения. Японцев очень огорчает и подавляет, если их считают неправыми, да хотя бы просто допустившими ошибку.

Джон. Несмотря на всю поддержку от остальных членов группы?

Робин. При таких обстоятельствах они не получают поддержки. Поэтому они справляются с этим страхом, делая вид, будто умеют абсолютно все. Например, они могут делать вид, будто владеют английским в совершенстве, хотя в действительности и двух английских слов связать не умеют. Это прекрасно видно из любой инструкции к любой аппаратуре японского производства.

Джон. Юморист Билл Брайсон рассказывал о найденном им японском ластике, который украшала надпись: «Мистер Дружелюбный Качество Ластик. Мистер Дружелюбный пришел!! Он

всегда оставаться подле вас и прокрадывается в ваши мысли, чтобы вести вас хорошая ситуация». Брайсон также говорил, что на банках кока-колы размещен лозунг: «Я чувствую Коку и Звучу по-особому» и что он видел сумку с изображением яхт в синем море и надписью: «Швейцарский прибрежный город».

Робин. То есть стремление «сохранить лицо» проистекает из постоянного страха выглядеть глупо — возможно, в связи с тем, что насмешка играет такую важную роль в их методах воспитания детей.

Джон. И все эти опасения совершить ошибку или выглядеть нелепо ведут к тому, что им очень трудно вести себя непринужденно или игриво.

Робин. Да, они даже к игре относятся ревностно — они учатся играть в гольф так, будто конструируют новую «тойоту».

Джон. Удивительно осознавать, что этот невероятный общинный дух все же скрывает в себе так много индивидуальной беззащитности.

Робин. Возможно, именно это и приглушает веселье и жизнерадостность. Вскоре по возвращении из Японии я обедал с одним шотландским психологом, дамой, которая провела в Токио несколько лет. Мы сидели в очень оживленном итальянском ресторанчике, где официанты многословны, отпускают шуточки и исполняют обрывки песен, а расположившиеся вокруг громадные итальянские семьи наслаждаются жизнью. В ходе нашей беседы о Японии посреди всего этого разгула я обнаружил, что тоже веду себя очень шумно, говорю громко, размахиваю руками и чувствую себя очень весело и раскованно, полным жизни — неожиданно свободным после всеобщей скованности, испытанной в Японии. Это было чудесное ощущение того, что никто не ждет от меня сдержанности, что я физически и эмоционально свободен выплеснуть переполняющие чувства. Я хотел дышать полной грудью. Моя спутница призналась, что испытывала весьма похожие ощущения.

Джон. Не правда ли, какой удивительный контраст по сравнению с Америкой? Пожалуй, единственной общей чертой у этих двух стран, помимо экономического преуспевания, является их сравнительная изолированность: она позволила им обоим развиваться в потрясающе разных манерах, из-за чего они и находятся на разных полюсах индивидуалистско-общинного спектра. Во всем остальном они являются полными противоположностями. Япония иерархична; Америка вполне сознательно отрицает иерархию. Америка представляет собой культуру иммигрантов; Япония буквально не может представить себе саму идею иммиграции кого-либо куда-либо. Япония упорядочена, ограничена и скована; Америка слегка беспорядочна, вся выплеснута наружу и отрицает условности. Америка весьма склонна к творчеству и доведению всего до крайности; Япония очень ортодоксальна и избегает любых излишеств. Япония безопасна и скучновата; Америка брызжет весельем и довольно небезопасна. Америка поклоняется молодости; Япония почитает старость. Японские женщины скромны и почтительны; американки считаются самыми самоуверенными в мире. Америка верит в правду и в то, что общество защищено от коррупции и

тирании тогда, когда возможно больше людей пытаются докопаться до истины; японцы считают это угрозой для гармонии. Японцы исключительно вежливы и официальны; американцы не особо беспокоятся о чувствительности и славятся своей склонностью к неформальному общению. Американцы обожают соревноваться, тогда как японцев пугает соревнование между отдельными людьми. Японцы стремятся к всеобщему согласию; американцы делают героя из человека, следующего своим убеждениям наперекор толпе.

Робин. Когда суммируешь все подобным образом, различия кажутся еще более потрясающими; эти культуры вряд ли могли бы быть более противоположными друг другу.

Джон. Частично это может быть из-за того, что крайняя инди-видуалистичность, составляющая сердцевину американского общества, нередко затеняется тем, что многие американцы становятся приверженцами условностей — в качестве способа борьбы с беспокойством, пробуждаемым всей этой обособленностью. Поэтому по утрам в воскресенье можно видеть тысячи помятых, слегка располневших индивидуалистов в джинсах, бейсболках и красных клетчатых рубахах, грузящих свои одинаково одетые семьи в свои похожие микроавтобусы. Как сказал Марк Твен: «В нашей стране есть три безоговорочно ценные вещи: свобода слова, свобода совести и благоразумие не пользоваться ни той, ни другой».

Робин. У японцев можно наблюдать то же противоречие, но вывернутое наизнанку. Многие из них отмечают, что их безопасное и упорядоченное общество дает им возможность ощущать индивидуальность и свободу в тех рамках, которые оно обеспечивает.

Джон. Точно так же, как чванливая, респектабельная, застегнутая на все пуговицы старая викторианская Англия славилась своими чудаками.

Робин. Природа заботится о поддержании равновесия тем или иным образом. Но ты прав, эти уравновешивающие ощущения и манеры затуманивают основную истину: одно общество ярко индивидуалистично, другое пропитано крайне выраженным общинным духом.

Джон. Конечно, мы почти полностью игнорировали категорию пространства, не так ли?

Робин. Верно. Нетрудно заметить, что многие характерные черты американцев развились благодаря тому простору для экспансии, которым обладали эти люди; тогда как особенности японцев — и англичан — зачастую явно проистекают из людской скученности.

Джон. Ну, с этим вряд ли можно что-то поделать, если мы пытаемся мечтать о нашем идеальном обществе...

Робин. Это правда.

Джон. Нет сомнений, что местами обе культуры очень привлекательны, не так ли? Я хотел бы взять некоторые черты у Японии и некоторые — у Америки. Но я не знаю, возможно ли достичь точки равновесия между ними, в которой присутствовало бы лучшее из обеих культур.

Робин. И все же это должно быть возможным! Вспомни, «самые здоровые» сочетают в себе способность к обособленности с очень сильной тягой к общинности. Кроме того, нам необходимо

искать эту точку равновесия, потому что чем более крайние проявления принимает любая из этих тенденций, тем более неприглядные ее стороны вылезают наружу. Я имею в виду, что крайним проявлением индивидуализма является поведение людей племени Ик; крайним проявлением общинности должна быть неспособность, как в средние века, хоть в чем-то улучшить Аристотеля.

Джон. И, как мы оба подозреваем, Америка была бы сильнее, если бы смогла выработать манеры, более располагающие к взаимопомощи и менее подталкивающие к обязательной конкуренции; а Япония выиграла бы от большей индивидуальности в творчестве и открытости для «чуждых» ценностей.

Робин. Согласен. Поэтому давай поговорим о такой смеси, которая могла бы работать наилучшим образом. Очевидно, что она неодинакова для разных стран и является приемлемым компромиссом для каждой конкретной культуры — больше общинности для шведов, больше индивидуализма для итальянцев. Но что нам, британцам, нравится в общинности?

Джон. Меня привлекает очень позитивное чувство связи между людьми в таком обществе. Это привносит участие — возможность предложить свою поддержку и помощь другим членам общества и получить то же в ответ. И оно симпатично, это ощущение взаимовыручки и взаимопомощи. Кроме того, я думаю, что мы лучше относились бы к своему обществу, если бы в нем существовало меньше групп аутсайдеров — людей, отлученных от какого-либо участия в его функционировании. Но я осознаю, что в результате нам пришлось бы соответствовать гораздо более высоким требованиям, что могло бы оказаться не очень-то приятным.

Робин. Да, но не забывай, что в таком обществе эти требования могли бы казаться гораздо более легкими. В отношениях не присутствовало бы столько соперничества и риска, так что не было бы такой нужды держаться на дистанции от других. Кроме того, благодаря более глубокому участию к другим каждый мог бы чаще испытывать то жизнеутверждающее удовлетворение, которое мы получаем, работая рука об руку с другими для достижения общей цели. Так что стремление соответствовать этим требованиям могло бы показаться делом, приносящим пользу и удовольствие. По крайней мере, так было со мной, когда я участвовал в дельных совместных проектах, как бы я ни сопротивлялся поначалу самой мысли об отказе от свободы следовать собственным склонностям.

Джон. Это нечестно, разве нет? Я имею в виду, что паранойя работает!

Робин. Как так?

Джон. Возьмем Японию. Пожалуйста. У них довольно параноидальное отношение к остальному миру; они явные расисты; они не понимают значения слова «иммиграция», так что в конце концов они приходят к обществу, придающему огромное значение групповым ценностям и стремящемуся к минимуму конфликтов. Примерно то же можно наблюдать в случае Швейцарии или некоторых маленьких островов, вроде Джерси. Очень суровое отношение к иммиграции, очень высокий уровень общественного

порядка. Прелестные места для туризма, но поселиться там не так-то просто. Тогда как старые добрые США благодаря своему фантастическому отношению к иммиграции превратились в многонациональную плавильную печь и теперь платят за это ужасную цену, если смотреть на это с точки зрения раздробленности их общества.

Робин. Но ты забываешь, что мы говорим о равновесии. Согласен, что у США имеются огромные проблемы, но взгляни на их творческий потенциал и энергию — их способность к решению проблем. Тогда как... а каковы недостатки общинного устройства?

Джон. Мне трудно об этом судить. Думаю, что выросший в подобном обществе человек чувствовал бы себя по-другому. Но могу предположить, что я ощущал бы угнетенность из-за необходимости подчиняться, из-за «муравьиной возни» — и из-за того, что большинство людей живут не слишком хорошо просто по причине острого желания превратить Японию в самый большой муравейник. Как звучит эта их волнующая поговорка о гвозде?

Робин. «Гвоздь с торчащей шляпкой следует забить».

Джон. Ужасно. Хотя могу предположить, что весьма немногие западные военные нашли бы это изречение настолько плохим. Но это производит впечатление весьма негативного отношения к любому проявлению индивидуальности — вроде особенно злобной формы зависти.

Робин. Это не кажется мне верным; у меня совершенно не возникало подобного ощущения в их присутствии. Конечно же, подобная общественная структура идеально подходит для того, чтобы избежать зависти, потому что каждый занимает свое место в общественной схеме, а различия в статусе либо минимизированы, либо отрицаются, или же являются традиционными и потому не подлежащими обсуждению. В любом случае отсутствуют достаточные причины для того, чтобы зависть имела какой-либо смысл.

Джон. При общинном устройстве жизнь кажется таким нескончаемым процессом исполнения общественных обязанностей. Конечно, я восхищаюсь вниманием и уважением к другим людям, но формальность их выражения заставляет меня чувствовать их пустыми и бессмысленными — как будто стремление избежать столкновения является главной целью существования!

Робин. А там, где эта общественная покорность принимает крайние формы, может недоставать энергичности, богатства и радости жизни, хотя бы общество в целом и добивалось больших успехов.

Джон. Да, именно отсутствие уважения к отличному от других индивидуальному вкладу в жизнь общества меня и беспокоит, это отражается в общеизвестной неспособности к творчеству у японцев. Я вспоминаю, что Елена Норберг-Ходж писала об отсутствии у людей Ладакх выраженного эстетического ощущения — они, кажется, не способны испытывать удовольствие от прекрасного, как мы.

Робин. Я недавно спросил художницу, прожившую несколько лет в Японии, об их эстетическом ощущении. Я всегда считал, что оно у них сильно развито. Но она сказала, что, несмотря на существующие у них празднования в честь красот природы, наподобие

ежегодного любования цветением сакуры, для большинства они являются в значительной мере ритуалами — «тем, что следует делать». Она поведала мне историю о том, как нашла очень красивую маленькую вишневую рощу. Когда она сообщила об этом своему хозяину-японцу, он заглянул в путеводитель и ответил, что ее рощица в нем не упоминается. Он даже не захотел пойти и посмотреть на нее!

Джон. Подожди минутку. Не кажется ли тебе, что мы несколько мелочны, даже завистливы в своих придирках к этой замечательно преуспевающей системе просто из-за того, что эти ребята немного менее снисходительны к себе, чем мы?

Робин. Нет, так как я полагаю, что предметом нашего обсуждения являются симптомы гораздо более глубокого недомогания. В конце концов, японская политическая система чудовищно коррумпирована, и все описываемые нами проявления их культуры показывают, что им почти невозможно что-то с этим сделать... Осенью 1992 г. разразился четвертый крупный политический скандал за последние два года, когда обнаружилось, что почти все высшие политики замешаны не только в грандиозном взяточничестве, но и в оказании платных услуг для Якудза — синдиката организованной преступности! Всеобщее негодование! На время. Затем отставка, другая... Потом на волне возмущения коррупцией приходит новое правительство, исполненное решимости реформировать систему. Но оно совершенно не способно добиться чего-либо значительного. Затем новый премьер-министр подает в отставку в связи с обвинениями в коррупции и появляется следующий, тоже рассуждающий о реформах, но при этом контролирующий только треть голосов в законодательном собрании — абсолютный тупик. Кажется, что вся общественная и политическая система тщательно сконструирована так, чтобы предотвратить любые изменения.

Джон. Но в этом вопросе основная проблема для меня заключается вот в чем: я не могу описать, что мне не нравится в общинных культурах, не упоминая того, что мне нравится в индивидуалистических. Поэтому мне приходится перечислять то, чего недостает: инициативы, любознательности, способности к творчеству и т. д.

Робин. Хорошо, давай тогда перейдем к тому, что нам нравится в индивидуалистических культурах.

Джон. Некая разновидность личной независимости, не так ли? Это включает в себя способность мыслить самостоятельно, а также некоторую жесткость, здоровое неприятие любого принуждения со стороны общества, которое нам необходимо, если мы хотим действовать в соответствии с избранными принципами. Не говоря уже о чистой радости творить что-то новое, а не тащиться по избитой колее чужих рассуждений.

Робин. Что в совокупности дает каждому великую свободу расти и развиваться в соответствии со своими индивидуальными способностями.

Джон. И конечно, в таком обществе можно наслаждаться окружающей красотой и богатством. Это возбуждает, увлекает и постоянно подстегивает — всегда можно узнать больше, чем живя в более размеренном обществе.

Робин. Так же, как и в здоровой семье или браке, где каждый обладает относительной обособленностью и независимостью и благодаря этому привносит больше богатства и разнообразия в общие отношения. И к тому же люди испытывают удовольствие от приведения этих различий к гармонии.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒