Robin Skynner John Cleese 13 страница

Джон. Люди племени Ик обращались с Тернбуллом так же, как друг с другом?

Робин. Еще как. Неудивительно, что жизнь среди них показалась ему весьма тягостной. Большую часть времени им нравилось дразнить его, не позволяя получить нужные сведения. Они разговаривали на другом языке, чтобы исключить его из общения. Даже когда он просидел три дня с группой людей племени Ик у водопоя, там царило молчание. Они просто показывали ему, каково чувствовать себя одним из них: в полной изоляции, каждый сам по себе.

Джон. То есть он на самом деле чувствовал себя так, как они?

Робин. Более того. Тернбулл честно рассказывает, что с течением времени он стал с тревогой замечать, что его поведение начинает уподобляться поведению людей племени Ик, просто с целью защиты. Все чаще и чаще он обнаруживал у себя хронически плохое настроение, стремление к изоляции и молчанию и даже — веришь или нет — удовольствие, когда он выгонял всех и садился за еду в одиночестве.

Джон. Он отождествил себя с ними.

Робин. Да. Я думаю, что было бы невозможно этому сопротивляться.

Джон. Я заметил упоминание слова «удовольствие». Но это было удовольствие, которое получаешь, когда заставляешь других чувствовать себя хуже, чем чувствуешь себя сам.

Робин. Да. Это следующий аспект. Казалось, что люди племени Ик получают самое большое из немногих своих удовольствий, наблюдая, когда другим плохо. Например, если кто-то падал и не мог от слабости подняться, то подвергался насмешкам и унижениям. Старых людей, которые могли только ползать, пинали в качестве развлечения.

10* 147

Джон. Вот это веселье...

Робин. Помолчи. Тернбулл пишет, что однажды племя пыталось довести его до смерти, просто для развлечения. Но что хуже всего, они могли наблюдать за ребенком, подползающим к огню, не останавливая его и даже не пытаясь предупредить, а с нетерпением ожидая момента, когда он коснется пламени. Затем они взрывались хохотом, когда он обжигался.

Джон. Я могу понять, как развивается бессердечие. Это можно видеть в каждодневной жизни: чем больший стресс испытывают люди, тем менее они способны заботиться о чувствах других. Но я не могу понять эту беспримерную жестокость, о которой ты только что рассказал. В чем тут дело?

Робин. Требуется огромная сила характера, то есть высокий уровень душевного здоровья, чтобы быть способным самому переносить напасти, когда другие находятся в более благоприятных обстоятельствах, и не желать им таких же страданий. Иными словами, существует естественная склонность уменьшать собственную боль путем распространения ее вокруг себя, и чем хуже тебе, тем более злобно ты относишься к другим. Это срабатывает лучше всего, если у тебя есть возможность заставить других чувствовать гораздо более сильную боль, чем испытываешь ты, так что в сравнении с ними ты можешь чувствовать себя счастливчиком, а этого проще всего добиться по отношению к детям, старикам и вообще слабым и уязвимым людям.

Джон. То есть причина быть жестоким заключается в желании чувствовать себя лучше?

Робин. Да, это крайняя степень проявления весьма широко распространенного в нашем обществе правила: «Каждый сам за себя». Жестокость ничем, за исключением степени выражения, не отличается от «свободного предпринимательства», доведенного до его логического предела, когда имеющие работу с довольством смотрят на оставшихся безработными, вместо того чтобы поделиться своими рабочими местами, согласившись на меньшие деньги.

Джон. Я думаю, можно сказать, что поведение людей племени Ик имело смысл с эволюционной точки зрения, учитывая их обстоятельства.

Робин. Тернбулл тоже пришел к такому выводу. Наиболее важным для продолжения жизни племени было выживание здоровых взрослых. Они были теми, кто мог лучше приспособиться, а позже они всегда смогли бы завести больше детей.

Джон. Теперь расскажи мне об обществе, находящемся на противоположном конце спектра душевного здоровья.

Робин. Ну что ж, давай поговорим о людях Ладакх. Мы недавно побывали там, так что получили впечатления из первых рук.

Джон. Да. Если кто не знает, это на севере Индии, но по культуре относится к тибетскому буддизму. Это, пожалуй, единственное место, где существует такая культура, с тех пор как китайцы стали систематически уничтожать культуру внутри самого Тибета — довольно эффективным способом, убив полтора миллиона тибетцев и расселив там китайцев, чтобы превзойти числом местное население.

Робин. Да, и люди Ладакх тоже подвергались такой угрозе, так что правительство Индии закрыло этот район для иностранцев, чтобы защитить их старый жизненный уклад от внешнего влияния, пока ограничения не были сняты в середине семидесятых. В это время туда стала приезжать исследовательница Елена Норберг-Ходж. Она писала, что тамошние люди были самыми счастливыми и удовлетворенными из всех, кого ей доводилось где-либо встречать, и что в мире, возможно, нет места, сравнимого с этим. Другим посетителям представала та же картина: удивительно открытые, радостные, честные люди, улыбающиеся, дружелюбные, готовые помочь, которые, казалось, радовались жизни и обладали секретом прекрасно ладить друг с другом. Было так много смеха и радости жизни, идущих от глубокого чувства мира и удовлетворения.

Джон. Что ж, в 1990 году на нас обоих произвело очень сильное впечатление это чувство равенства и взаимного уважения.

Робин. Несмотря на то, что у них существует четкая иерархия и аристократия, признаваемая всеми.

Джон. Да, но нет ощущения деления на классы, не правда ли?

Робин. Это правда. Каждый может спокойно высказаться и его с уважением выслушают. Ясно, что люди Ладакх уважают друг друга за то, кем они являются, а не за пост или богатство.

Джон. Я помню, как проходил мимо крошечной хижины, и мне сказали, что это тюрьма. Там было только-только места для четверых человек, собравшихся сыграть в карты. Наши хозяева объяснили, что большую часть времени тюрьма пустует, потому что преступления совершаются очень редко, а насильственных преступлений практически не существует. По-настоящему тюрьма использовалась только для того, чтобы приютить на ночь кого-нибудь, перепившего чанга, чтобы он мог протрезветь. Итак, как ты думаешь, почему у людей Ладакх все так здорово получается?

Робин. Те, кто тщательно их изучали, кажется, согласились, что главной причиной является достигнутое ими равновесие между личной независимостью и чувством ответственности перед обществом. Один эксперт сказал, что люди Ладакх близко подошли к «сельской утопии», к которой стремился Ганди.

Джон. Но что поражает, так это их склонность к сотрудничеству, а не к соперничеству.

Робин. За исключением игры в поло, где сметаются все барьеры! Так что они могут соперничать, но их основные ценности больше ориентированы на взаимопомощь и поддержание хороших отношений. Поэтому все споры легко улаживаются.

Джон. Какова, по-твоему, отправная точка этого стремления к сотрудничеству?

Робин. У людей Ладакх восточная система ценностей, находящаяся под сильным влиянием буддизма. Поэтому они действуют исходя из принципа всеобщей взаимосвязи — что все и каждый влияют друг на друга и что эти связи по сути своей гармоничны, если люди остаются открытыми и честными по отношению друг к другу. Я хочу процитировать в связи с этим Норберг-Ходж. Она говорит, что «никогда не встречала людей, казавшихся настолько здоровыми и эмоционально защищенными, как люди Ладакх... », и

считает, что «наиболее важным фактором является ощущение себя частью чего-то гораздо большего, неразрывной связи со всем, что тебя окружает».

Джон. Тогда как наше западное восприятие мира подчеркивает отделенность всех от всего. Поэтому мы чувствуем себя изолированными. Мы ощущаем себя обособленными от других и от природы.

Робин. И все же мы не чувствуем себя удобно и уверенно благодаря этой обособленности. Мы часто чувствуем отрезанность, одиночество и отчужденность. Напротив, Норберг-Ходж утверждает, что «люди Ладакх менее эмоционально зависимы, чем мы в нашем индустриальном мире. Они знают любовь и дружбу, но эти чувства не такие напряженные и связывающие, не подразумевающие собственничества одного человека над другим». Она считает, что причина в том, что они живут в здоровом обществе, которое «поощряет близкие социальные связи и независимость, обеспечивая каждого индивидуума безусловной эмоциональной поддержкой». И что «в этой атмосфере заботы личность чувствует себя достаточно защищенной, для того чтобы быть раскрепощенной и независимой».

Джон. Еще одна их черта кажется весьма ободряющей. Несмотря на всю свою бодрость, дружелюбие и радость жизни, они кажутся совершенно обычными.

Робин. Это так. Джон Крук, проводник нашей маленькой группы, много раз бывавший у людей Ладакх и разделяющий их позитивное отношение, обнаружил, что у них тоже бывают свои стрессы и напряжения и что иногда союзы между ними распадаются. Просто они справляются с этим лучше нас. Он также говорил, что хотя в деревнях наблюдается высокий уровень взаимопомощи и поддержки, все конфликты разрешаются миром, присутствует теплое дружелюбие и замечательная способность переносить трудности, за все это приходилось расплачиваться. Например, он полагал, что такая готовность к приятному обхождению могла скрывать глубинную напряженность, так что их реакция не всегда казалась искренней. А перспектива оказаться неспособным ответить на какой-то благородный поступок могла вызвать у них беспокойство. Интересно, что это очень напоминает цену, которую платят японцы за замечательную сплоченность своего общества. Но в любом случае на него произвел сильное впечатление высокий уровень близости, который они могли поддерживать.

Джон. Таким образом, все побывавшие там, кажется, сходятся во мнении, что это замечательно здоровая культура. А сравнивая ее с описанными тобой характеристиками исключительно здоровых семей, мы видим довольно неплохое совпадение. Они демонстрируют высокий уровень «объединительного подхода» и способность к успешному сотрудничеству в группах, однако в то же время весьма независимы и уважают личности друг друга.

Робин. Есть четкая социальная структура, хотя все отношения очень демократичны.

Джон. Общение открытое, и даже путешественники девятнадцатого века описывали их как очень правдивых людей. Они веселы, непринужденны и, кажется, весьма радуются жизни.

Робив. Они бодро встречают суровые реалии жизни в этой высокогорной пустыне. И успешно переносят перемены, такие, как утрата или смерть. Аналогии просто поразительны...

Джон. Ты не думаешь, что мы их идеализируем?

Робив. Нет. Факты очень убедительны. А антропологи ясно продемонстрировали, что «примитивный» образ жизни может быть гораздо здоровее нашего, если пользоваться обсуждаемыми нами принципами оценки здоровья. Например, Тернбулл пишет: «С точки зрения сознательной преданности отношениям, основанным и на привязанности и эффективности, дикари опережают нас по всем статьям». С раннего детства и на всех жизненных этапах эти общественные навыки и понимание преподаются каждому на практике, путем постоянного общественного обучения. Почти все происходящее — образовательный процесс, события в обществе, работа, досуг и, конечно, ритуалы — вносит свой вклад в это понимание. Тернбулл описывает детскую игру, принятую в весьма сплоченном племени М'бути, живущем на северо-востоке Заира. Несколько детей, один за другим, залезают на молодое, упругое дерево, до тех пор пока под их общим весом его верхушка не склонится почти до земли. Так вот, цель игры заключается в том, чтобы все участники отпустили руки одновременно и остались на земле. Если кто-то замешкается, дерево, распрямившись, подбросит его вверх — такую ошибку вряд ли захочется повторить. Таким способом человек усваивает необходимость играть свою роль и играть ее наиболее эффективно, так, чтобы пользу извлекали все, включая его самого. Напротив, на Западе мы не делаем почти ничего для пробуисдения своего общественного сознания и восприятия общества как единого целого или для развития навыков выполнять свою функцию в обществе и чувства ответственности за то, как мы это делаем.

Джон. Но знаешь ли, здесь есть загадка. Головоломка, завернутая в парадокс. Эти чудесные, простые, счастливые, не обремененные запутанностью общества — те, которым мы, кажется, завидуем, — никогда не оказывались способными противостоять материализму Запада, когда им его предлагали. Хотя он должен был идти вразрез с их основными ценностями, эти простые общества обычно хватались за него обеими руками, даже осознавая, что этот путь приведет к утрате большинства их социальных особенностей. Можешь ты вспомнить хоть одно здоровое общество, отказавшееся следовать по более материалистическому пути?

Робин. Вряд ли. По крайней мере, не люди Ладакх. Теперь, начав контактировать с людьми с Запада, в сравнении с ними люди Ладакх начали чувствовать себя беднее. Их чувство самоувамсения стало меняться, по мере того, как они начали сомневаться в себе, осознавая свое низшее положение. Для них стало возрастать значение денег и материальных приобретений. Если в первое время посетителей встречали как гостей в любом доме, то теперь при контактах с пришельцами людей Ладакх больше заботят деньги. Растет число признаков того, что люди стали менее щедрыми, норовят поднимать цены, отмечены даже случаи воровства в тех местах, где западные веяния были особенно сильны. А в связи с

этим у людей начали развиваться проявления нашей западной напряженности и неуравновешенности — беспокойство, агрессивность и подавленность. В небольшой степени появился даже алкоголизм, и люди Ладакх больше не заботятся о стариках так, как раньше.

Джон. Может быть, трудно противостоять соблазнам западных ценностей, не зная, к чему они ведут...

Робин. Если уж мы сами не можем сопротивляться им, несмотря на все зло, к которому они приводят, — постоянно растущую преступность, общественное беспокойство и отчуждение, увеличение числа разводов и разрушенных семей, жестокое обращение с детьми, леса, умирающие от кислотных дождей, уже случившийся Чернобыль с последствиями общемирового масштаба и достаточное количество катастроф, ждущих своего часа, дыры в озоновом слое, так что нам рекомендуют носить головные уборы и темные очки, вместо того чтобы наслаждаться солнцем, уничтожение дикой природы, ее красоты и даже лесов, вырабатывающих кислород для нашего дыхания — если до нас до сих пор не доходит, то вряд ли мы можем винить таких людей, как Ладакх, которым показывают наручные часы и транзисторные приемники, но не говорят о связанных с этим последствиях, и которые принимают все сказанное нами за чистую монету, потому что они все еще открыты и доверчивы, хотя мы не заслуживаем доверия и даже не можем взглянуть в лицо правде о самих себе...

Джон. Ты знаешь, до меня неожиданно дошло, что мы говорим о «западном материализме» и «западных ценностях» так, будто Запад всегда был таким. Но на самом деле Запад подвергся тому же процессу, какой мы описываем, — точно такому же переходу от общинного и объединенного уклада к обществу индивидуализма и соперничества.

Робин. Продолжай...

Джон. Я имею в виду переход от средневекового христианства к современной Европе. Мы забываем, что это был такой же процесс

просто потому, что он происходил давно. Но если мы оглянемся на средние века, мы увидим в Европе простую общинную культуру.

Робин. Откуда ты это знаешь?

Джон. Я заинтересовался этим несколько лет назад, и пара моих друзей-историков посоветовали мне, что почитать.

Робин. Заинтересовался чем?

Джон. Манерой мышления средневековых людей — например, почему люди искусства не слишком гнались за славой, а также действительно ли они были не склонны к экономической конкуренции.

Робин. Нашелся ли основной принцип, лежащий под всем этим?

Джон. Ну, я полагаю, что все основывалось на бесспорном предположении, что общество устроено так, как оно устроено, потому что так повелел Господь. Поэтому все и вся находятся на своих законных местах. Поэтому нет абсолютно никакого смысла в попытках двинуться вверх или вниз в иерархии, и нет особого смысла в каких-либо переменах вообще!

Робин. Не очень подходящий рецепт для поощрения конкуренции.

Джон. Да, потому что каждый человек отождествляется с его ролью в обществе, так что он воспринимает себя членом гильдии, или рыцарем, или ремесленником, или крестьянином, но не личностью, которая по случаю занимает эту должность. Поэтому им в голову не приходило изменяться. И потом, были правила и обязанности, определявшие почти все, даже одежду и пищу.

Робин. Как было организовано общество?

Джон. Феодальная иерархия представляет собой систему обязанностей, распространявшихся в обоих направлениях. Допустим, король — самый главный, но даже он должен учитывать мнение баронов — Великая Хартия служит напоминанием об этом. Поэтому где бы ты ни располагался в этой схеме, ты должен служить своему

сюзерену, но и он имеет определенные обязанности по отношению к тебе. Поэтому землю, единственный реальный источник богатства, очень трудно продать или купить, потому что каждый ее клочок обременен разнообразными правами на него разных людей.

Робин. А бизнес?

Джон. Никто не может получать очень много денег. Церковь устанавливает «справедливую цену» на все, и есть законы, указывающие, где чем торговать. Если ты торговец, то должен состоять в гильдии, которая препятствует конкуренции между своими членами, заставляя их делиться торговыми секретами и источниками сырья. В дополнение к этому, конечно, ростовщичество запрещено — чтобы защитить нуждающихся от эксплуатации. Короче говоря, ключом к пониманию здесь является полное подчинение принципов экономики человеческим нуждам; вот тебе цитата из Р. Х. Тауни: «Право человека — стремиться к такому достатку, который необходим для жизни. Стремление к большему есть алчность... смертный грех».

Робин. То есть мораль преобладает даже над экономическими вопросами, поскольку для большинства людей рай и ад реальны.

Джон. Да, Церковь, которая наднациональна, воспитывает чувство вины как средство контроля над толпой. Кроме того, Церковь обладает поразительной властью. Ей принадлежит треть всех земель, она контролирует связь — в средние века кафедра проповедника заменяла выпуск последних известий — и недвусмысленно объявляет, что общение с Богом возможно только через ее представителей. Службы ведутся на непонятном языке, нет в обращении святых писаний, над текстами которых можно было бы размышлять, а избавиться от вины можно, заключив сделку со священником.

Робин. И все обучение также контролирует Церковь.

Джон. И даже там попытка мыслить самостоятельно считается чуждым подходом, поскольку все споры решаются ссылкой на авторитеты — предпочтительно на Аристотеля, но можно обойтись и отцом-настоятелем. Как они говорят, так и есть, и никаких споров. Так что дискуссия сводится к обмену цитатами и выстраиванию их источников в порядке святости.

Робин. То есть людям не приходило в голову сверять что-либо с реальностью?

Джон. Нет, потому что прилично образованные люди не особо интересовались окружающей действительностью — их больше заботили важные проблемы богословия и метафизики.

Робин. Так что науки как таковой не было.

Джон. В результате технический прогресс растягивался на эпохи. Точно так же в искусстве и архитектуре люди тщательно копировали ранних мастеров, которые сами копировали еще более ранних мастеров. И, конечно, никто не видел нужды подписывать свою работу. Господь и так знает, кто что сделал.

Робин. Значит ли это, что люди не очень о себе задумывались — ну, ты понимаешь, пытались анализировать себя?

Джон. У меня сложилось впечатление, что такая мысль не могла прийти им в голову. У них просто отсутствовала привычка к

самоанализу, которую мы сейчас воспринимаем как должное. Лучшей книгой по средневековой психологии, которую я читал, была «Бегство от свободы» Эриха Фромма. Позволь процитировать из нее пару предложений: «Осознание своей личности... личностей других людей... и всего мира как отдельных сущностей еще не до конца развито». Так что, если ты не рассматриваешь себя отдельно от всего, что тебя окружает, то не можешь на самом деле размышлять о себе в каком-либо объективном — или даже субъек-

тивном •

■ смысле!

Робин. Верно. Ты не значишься отдельным пунктом в повестке дня.

Джон. Я вот что имею в виду. Я часто замечал, что больше всего склонен к самоанализу, когда не уверен или сомневаюсь в чем-то. Фромм подчеркивает, что средневековый человек был «укоренен в упорядоченном целом, и поэтому жизнь имела смысл, не оставляя ни места для сомнения, ни нужды в нем».

Робин. То есть другой стороной этой неспособности людей осознавать себя было огромное ощущение принадлежности, защищенности.

Джон. Нам сейчас трудно это понять — все равно что пытаться представить себе, как люди видели картины до изобретения закона перспективы.

Робин. И когда примерно существовал этот средневековый мир, который ты описываешь?

Джон. О Боже! Ну, похоже, среди историков до сих пор существуют разногласия относительно того, когда имело место нечто похожее и в какое время сформировались некоторые особенности. Группа блестящих историков из Оксфорда под руководством Алана Макфарлейна утверждает, что в Англии сложилось исключительно индивидуалистское общество уже к 1300 году! Но несколько

уважаемых историков более старшего возраста полагают, что процесс индивидуализации происходил двумя или тремя столетиями позже. Опять-таки, в Италии времен Возрождения индивидуализм был уделом очень богатых, тогда как массы не проявляли дифференциации, в то время как в Северной Европе он являлся частью культуры и распространялся до низов среднего класса. Поэтому то, что я пытаюсь описывать, является неким идеализированным изображением средневековой общины, которое обязательно вызовет приступ раздражения у любого настоящего историка.

Робин. Для того чтобы яснее обозначить контраст с «современной Европой»?

Джон. Именно. И, чтобы подчеркнуть полноту произошедших перемен, я бы охарактеризовал «современную Европу» как разновидность протестантской Северной Европы начала девятнадцатого века.

Робин. Какова же основная сущность этой твоей «современной Европы», о которой ты не хочешь слышать слишком детальных расспросов?

Джон. Поскольку в наши дни люди больше осознают себя как отдельных личностей, они чувствуют себя более обособленными от остального мира, что позволяет им видеть его намного объективней. Якоб Буркхарт, великий специалист по эпохе Возрождения, говорит, что пелена иллюзий растаяла в воздухе.

Робин. Суть средневекового мира заключалась в том, что все управляется Господом...

Джон. В результате более объективного видения мира люди стали разбираться в том, как он устроен. Поэтому после Галилея, Декарта и Ньютона славой Божьей считается «его план устройства Вселенной» — другими словами, научные законы. Он больше не следит каждый день за всем на свете; Он уже не Бог-исполнитель. Поэтому нет фиксированного распорядка для всего, за исключением научных законов.

Робин. Значит, улучшать себя не значит идти против Бога. Средневековая Церковь душила конкуренцию, а на самом деле эта точка зрения способствует ей!

Джон. Кроме того, люди стали более объективно всматриваться в себя и решили, что многие их потребности обоснованы, а не являются греховными проявлениями! Это означает, что удовлетворять такие потребности нравственно — стремление к счастью больше не является грехом.

Робин. Каково же место Церкви во всем этом?

Джон. Церковные службы и святые писания стали доступными на родных языках людей, так что теперь каждый может обсуждать богословские вопросы и принимать для себя решение. Придается особое значение прямому контакту человека с Богом, поэтому теперь каждый человек несет ответственность непосредственно перед своим Создателем.

Робин. На первый план выходит личностное сознание.

Джон. Верно. И бурно развивается протестантская трудовая этика с ее упором на накопление личного богатства — пока еще не на его использование, потому что оно является мерилом зажиточности

и деловой хватки. «Дьявол найдет занятие для праздных рук» и «Время— деньги».

Робин. То есть христианская Церковь говорит, что капитализм вполне приемлем, ростовщичество, таким образом, допустимо, такого понятия, как «несправедливая цена», просто не существует, и человек может платить за чужой труд настолько мало, насколько это возможно.

Джон. Церковь настолько срослась с капиталом, что позднее, когда в Палату лордов будет внесен законопроект о введении некоторых ограничений на использование детского труда, то именно епископы его провалят!

Робин. А что с правами беднейших сельских жителей, которые они имели на землях своих помещиков?

Джон. Их больше нет, так что этим людям приходится переезжать в города и становиться источником дешевой рабочей силы для капиталистов. А землевладельцы получают свободу выжимать из своих земель максимальную прибыль.

Робин. Судя по всем показателям, экономическое поведение больше не является частью сознания личности.

Джон. Правильно. В законах экономики теперь присутствует безличностная составляющая, ставящая их выше личностного сознания и поведения.

Робин. Люди впервые произносят: «Извините, но это бизнес! » Джон. Точно. А другим аспектом всего этого индивидуализма становится взрыв творчества. Ученые не просто делают открытия, они изобретают. Технический прогресс потрясает. А искусство становится более и более изобретательным и в то же время более индивидуальным. Становится легче узнать индивидуальную манеру художника, да и ни одному из них не приходит в голову оставить рисунок неподписанным! Робин. А в личной жизни?

Джон. Переезд в города разрушает патриархальную семью. Опять-таки становится больше индивидуального выбора при вступлении в брак. Отношения кажутся чуть более романтичными и чуть менее деловыми. И, кроме всего прочего, существует право на уединение! Люди теперь предпочитают проводить время сами по себе — за чтением, рисованием, ведением дневника и размышлениями о собственной жизни.

Робин. Так изменилась ли жизнь людей со средневековых времен? Джон. Каждый человек очень много приобрел в плане самосознания, познания мира и в свободе. Но он добился этого ценой огромных потерь безопасности — экономической и эмоциональной.

Робин. Другими словами, все черты средневекового уклада, которые можно рассматривать как стеснение свободы, в то же время являлись для личности источниками эмоциональных связей и поддержки.

Джон. Свобода приносит одиночество. Так что, Робин, есть ли здесь аналогия с переживаниями ребенка в процессе его взросления и отдаления от семьи?

Робин. Действительно есть. Взросление от младенчества до зрелости — по крайней мере, в современном обществе — это

процесс, в котором изначальное единство матери и ребенка неуклонно замещается усиливающейся автономностью и независимостью, однако происходит это за счет большей обособленности, чувства одиночества и необходимости заботиться о себе. Это особенно хорошо видно на примере начинающего ходить ребенка, когда он отказывается делать то, что ему велят, и требует, чтобы ему разрешили делать все самому. Такое вырастание из зависимости и безопасности напоминает еще раз о себе усилением напряженности в отрочестве. Если ты помнишь, в «Семье» я говорил, что одним из значений мифа о Саде Эдема (о том, что Адам и Ева, нарушившие запрет Господа, были изгнаны из Рая) было именно отлучение от материнской груди.

Джон. Ну, хорошо. А теперь мне надо остановиться на секунду, чтобы понять, где мы очутились. Мы рассматривали некие простые и дружные общества и отметили то, как внедрение западных ценностей и подходов сдвинуло их в сторону большего индивидуализма и конкуренции. А затем... мы проследили, как этот процесс проходил на Западе, начавшись несколько столетий назад..

Робин. Подожди минутку. Почему ты выбрал начало девятнадцатого века? Потому что тогда индивидуализм достиг своего пика?

Джон. Я думаю, что тогда он проявился наиболее отчетливо. После этого люди начали все лучше осознавать потери, которые неизбежно сопровождали эту систему. Поэтому получили развитие общественные идеи и политические движения, призванные противостоять дикому капитализму. Поначалу большинство попыток улучшения предпринимались частными добровольными объединениями; но мало-помалу государство стало прибирать к своим рукам контроль над этим процессом, и подходы к нему сильно политизировались.

Робин. И таким образом, чем дальше вниз по социальной лестнице распространялось избирательное право, тем более ускорялся процесс.

Джон. Получившие развитие социалистические идеи имеют два проявления. Одно из них — коммунизм, который задумывался как полная замена капитализму, но показал почти полную неспособность справляться с запутанными проблемами современных рынков...

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒