|
|||
Robin Skynner John Cleese 14 страницаРобин. Как это продемонстрировал всем крах советского блока... Джон. ... Так и весьма неприглядное с точки зрения морали воплощение на практике. Я имею в виду, что коммунистическая идея имеет высокое моральное содержание— в некоторых аспектах она весьма близка христианской. В самом деле, когда люди поносят ее, я вспоминаю замечание Г. К. Честертона о христианстве: «Оно не потерпела неудачу, просто его никогда толком не применяли на практике». Беда в том, что стоявшая за ней теория была совершенно параноидальной: рабочий класс — хорошо, буржуазия — плохо. Как однажды подметил Бертран Рассел, если дело только в этом, то какой смысл менять систему, передавая рабочему классу все те выгоды, которые делали буржуазию такой плохой? Так что эта параноидальная теория привлекала людей параноидального типа, которые всегда превосходили числом искренне общинных по своему сознанию людей. И положение еще больше усугублялось далее еще и тем, что власть развращает, а однопартийный коммунизм не имел системы «сдержек и противовесов». На самом деле он умышленно от них избавлялся. Преданность партии считалась высшей добродетелью. В результате — крах коммунистической системы. Робин. Верно. Но ты только что сказал, что социализм имеет два проявления. Джон. Ну, там, где некоторые социалистические идеи были внедрены в капиталистическую систему, удалось достичь многого. Вряд ли найдется много желающих оспаривать необходимость государственной системы социального обеспечения, как консерваторы, выступавшие против Акта о национальном здравоохранении в 1940 году. Робин. Но социализм не продемонстрировал впечатляющих успехов в том, что касается приумножения богатства, не так ли? Бюрократы не только не способны к предпринимательской деятельности; они ставят препоны тем, кто такой способностью обладает. И, кроме того, широко распространено мнение, что только капитализм может обеспечить снабжение товарами. Джон. И хотя Сингапур и Южную Корею пока еще вряд ли можно считать образцами демократических добродетелей, усвоение чисто рыночных принципов, похоже, ведет к другим свободам, в общественном и политическом смыслах. Робин. Ну, даже если и так, это ведь не значит, что на практике мы имеем только один тип общественного устройства. В конце концов, мне пришло в голову, что две самые процветающие либеральные демократии в мире расположены на противоположных концах идивидуалистско-общинного спектра, о котором мы толкуем в этой главе. Джон. Ты имеешь в виду Америку и Японию? Робин. Да. Соединенные Штаты, с их давней традицией крутого индивидуализма; и Японию, стоящую на сильно выраженной общинной структуре и стиле управления, построенном на исключительном согласии. Поэтому, если мы исследуем каждую из них. то нам, может быть, удастся яснее увидеть те грани индивидуализма, которые нам по вкусу, и те черты общинности, которые могли бы нам приглянуться. Тогда мы могли бы понять, способна ли какая-нибудь их смесь дать нашей либеральной демократии лучшее из обеих систем. Джон. Что ж, я провел в Штатах больше трех лет и всегда считал делом принципа жениться на американке. Мне начинать? Робин. Валяй. Джон. Начну с отречения. Люди, которые нравятся мне больше всего на свете — это американцы, пожившие в Европе. И европейцы, пожившие в Америке. Я считаю, что нам следует объединять качества друг друга. Поэтому то, что я буду говорить, относится к чистокровным, настоящим американцам. Робин. Так что же поразило тебя, когда ты попал туда в первый раз? Джон. Энергия и грубость. Но, с другой стороны, я ведь попал в Нью-Йорк. Вернее, я скоро начал понимать, насколько привязанным к культуре было мое суждение о «грубости». То, что я называл грубостью, чаще всего было просто прямотой, проявляемой в непривычной для меня манере. Если американцу нужна соль, то он говорит: «Передайте соль, пожалуйста». Так вот, веришь или нет, для англичанина это может действительно прозвучать грубо! Несколько туповато и довольно неизящно. Нам привычнее услышать что-то вроде: «Мне так неловко беспокоить Вас, но не знаю, могу ли я позволить себе попросить Вас, если это не причинит Вам слишком большого неудобства, рассмотреть возможность того, чтобы Вы, не заостряя на этом слишком пристально Вашего внимания, передали бы мне соль, или нет, как Вам будет угодно». Я убежден, это связано с присущим нам, англичанам, преувеличенным страхом вызвать чужой гнев — настолько преувеличенным, что мы стараемся исключить любую возможность этого, прибегая к подобной абсурдно неопределенной, извиняющейся манере поведения. Может быть, мы так притиснуты друг к другу на наших маленьких островах, что вырастаем с ощущением необходимости всегда держать свои локти прижатыми к телу, дабы избежать кровопролития. Почти как японцы, так же сдавленные все вместе на своих островах, которые тоже выработали свой преувеличенно учтивый этикет. Робин. Но нам часто нравится, когда приезжие американцы демонстрируют свою прямоту и завязывают разговор в поезде, где иначе мы бы упорно игнорировали друг друга. Это вдыхает в нас жизнь. Джон. Правильно. Мне кажется, что энергичность американцев происходит из отсутствия необходимости держать себя на привязи, как у нас; они чувствуют простор для души и не боятся гнева. Иногда до такой степени, что любая утонченность может показаться декадентской! Как сказал один молодой калифорниец: «Хороший вкус— это все, что остается, когда кончается запал! » Робин. Это выбор, который приходится делать любому обществу, не так ли? Либо мы стараемся обуздать свои спонтанные чувства, чтобы не причинять неудобств другим, что делает нас довольно скучными и нудными; либо мы стремимся к большей живости и свободе, принимая неизбежные при этом раздоры. Джон. И поэтому, не будучи изначально связаны ощущением неудобства от своего или чужого гнева, многие американцы могут проявлять напористость в наиболее здоровой форме — дружелюбно, но эффективно. Робин. Вспомни, ведь исследования показали, что душевно здоровые люди испытывают заметно меньший дискомфорт от проявления эмоций, связанных с агрессией и соперничеством. Должен сказать, что мне даже нравится и меня это восхищает — хотя я, возможно, считал бы по-другому, если бы кто-нибудь попытался панибратствовать со мной при встрече! Джон. А вот это оборотная сторона медали... Этот недостаток сдержанности в проявлении гнева может легко склоняться к насилию. Я имею в виду весь спектр насилия, начиная от его проявлений в обыденном лексиконе деловых людей — у них есть бесчисленное множество выражений, передающих оттенки насильственных действий, которые они хотели бы предпринять по отношению друг к другу — через нескончаемое насилие на телевидении и в кино, через национальный спорт — американский футбол, который является самой жестокой из всех когда-либо придуманных игр, и прямо к статистике преступности, которая ухудшается так стремительно, что к моменту ее цитирования уже успевает устареть. Робин. В своей практике терапии супружеских пар, четверть из которых всегда составляли американцы, я обнаружил, что это возлагает огромную нагрузку на мужчин, которые считают необходимым походить в жизни на этот образ самца-супермена. И, как ни парадоксально, это дает огромную власть женщинам, потому что они получают возможность унижать мужчину, намекая на то, что он недостаточно силен и крут. Я считаю, что это приводит к разрыву отношений чаще, чем что-либо другое. Джон. В ходе этих поездок еще три аспекта американского образа жизни пленили меня. Во-первых, их отношение к деньгам. Я обнаружил, что обладание деньгами влияло на моральный статус. Я до сих пор помню свой шок, потому что вырос с убеждением об отсутствии какой-либо связи между богатством и нравственностью. На самом деле, это было слегка негативное отношение: очень богатые люди, возможно, были жадными. Но в Америке как будто не имело значения, насколько неправедными путями человек сделал себе состояние; раз он «сделал это», он становился Светочем, Указующим Путь. Робин. Более того, в Штатах к человеку, сделавшему много денег, прислушиваются с уважением даже по вопросам, совершенно не связанным с теми талантами, которые помогли ему сколотить состояние. Например, Росс Перро... Джон. Второй была их нелюбовь к иерархии. Неудивительно, если учесть, что именно иерархии вынудили большинство из них покинуть Европу. Но американцы склонны считать оскорбительной иерархию даже в знаниях или понимании; они считают несправедливым то, что какая-либо идея не может быть немедленно И —1222 усвоена совершенно несведущим человеком. Это порождает релятивизм в крайних формах, что ведет не только к запредельным демонстрациям политкорректности, но и к отказу от сопротивления любым проявлениям молодежной культуры. В связи с чем американская культура безжалостно скатывается в этом направлении. Робин. Я согласен, что нелюбовь к иерархии имеет полное право на существование с учетом их истории. И ведь в ней есть очень привлекательная сторона — то, как люди из любой общественной прослойки могут завязать с тобой разговор, не задумываясь о «классах» или «общественном положении», как у нас в Англии. Но иерархия — это жизненный факт. От нее нельзя избавиться, и в каком-то смысле американцы создали даже еще более крайние формы — такие, как понятия «знаменитость» и «звездная» система в кино. Вместо иерархии превосходства у них имеются иерархии, основанные на рекламе, внешнем эффекте, на как можно большем шуме вокруг какой-то персоны. Джон. Третий аспект, который я подметил, как раз с этим и связан. Однажды я пригласил своих знакомых на очень хорошее представление в небольшой театр, в стороне от Бродвея. Они отказались, сказав, что в этот вечер собираются смотреть другое представление. Тогда я возразил: «Вы же знаете, что оно не такое уж хорошее, разве нет? » А они ответили: «Да, но мы хотим его увидеть». И я спросил: «Почему? » А они ответили: «Потому, что это хит». Именно тогда я начал замечать, какое исключительное значение американцы придают «успеху» — публичному успеху, успеху в понимании экстраверта. То есть мерилом успеха является воздействие, которое ты оказал на других посредством своей славы, обаяния, богатства и тому подобного. Это не имеет ничего общего с пониманием успеха интровертом, который ценит сделанное за то, что оно приносит глубокое удовлетворение лично ему. Подобного рода успех если и получает признание, то почти сочувственное. Робин. Я должен согласиться, потому что замечал нечто похожее и в своей профессии. В области исследований душевного здоровья можно наблюдать моды, сменяющие друг друга. Каждый стремится попасть в струю, пока другое течение не начинает привлекать больше людей, и тогда «все меняется». Это мешает использованию и систематическому развитию действительно стоящих идей. Джон. Так и заведено в Америке, что наибольшим успехом считается наиболее заметный; отсюда американская одержимость шоу-бизнесом. Это воплощение Американской Мечты — видеть на экране, например, людей из всех слоев общества, «сделавших это» Робин. Да. Это подстегивает их готовность рискнуть, попробовать что-нибудь новенькое, начать свое дело. Джон. Но самым приятным проявлением американской любви к успеху является то, что они замечательно независтливы к нему. Может быть, это связано с присущей американцам уверенностью в том, что раз не получилось в одном месте... что ж, всегда можно пойти куда-нибудь еще и там добиться успеха. Это опять же связано с их ощущением простора... Робин. А это значит, что они в гораздо большей мере, чем другие народы, действуют, основываясь на философии достатка. Что само по себе весьма положительно и является важным фактором их огромных достижений. Джон. Я не могу удержаться от сравнения с Великобританией, являющейся исключительно завистливым островком, где каждый старается урезать другого по своей мерке. Робин. Если хочешь добиться от британцев доброго отношения и поддержки, то лучший способ — это потерпеть неудачу или, по крайней мере, сделать вид... Джон. Не правда ли! Мы друзья неудачникам. Расквась себе физиономию, и все начнут звонить тебе и заботиться о твоем самочувствии. Что весьма справедливо, раз уж они стали чувствовать себя лучше благодаря этому. Робин. Наша знаменитая британская «скромность» является одним из способов, при помощи которых мы защищаемся от выраженной склонности наших сограждан завидовать всему, что хоть как-то похоже на успех. Джон. А вот американцы любят тебя за твои успехи: как раз неудачу они простить не могут. Робин. Это верно. Если ты не преуспеваешь, то никто не хочет тебя знать. Ты не существуешь... Джон. Я думаю, что именно поэтому победа стала так безумно важна в Штатах. Я сопоставил некоторые замечательные высказывания тренеров американских спортивных команд. Самое знаменитое: «Победа не все, что есть — просто кроме нее ничего нет». А вот еще несколько: «Славные парни приходят последними», «Покажите мне хорошего спортсмена, и я покажу вам игрока, которого готов продать», «Покажите мне честно проигравшего, и я покажу вам идиота», «Без победителей не было бы этой проклятой цивилизации», «Поражение хуже смерти, потому что с ним приходится жить дальше». В Нью-Йорке я наткнулся на книгу, 11* 163 озаглавленную «Ешь, чтобы побеждать»; а разворот журнала в Лос-Анджелесе рекламировал буддистский семинар под лозунгом «Буддизм дает преимущество в конкуренции». Робин. Конечно, многие американцы видят абсурдность этой фетишизации победы. Но в целом страсть этой страны к соревнованию внушает некоторый страх. Джон. Я помню рассказ одного американского психоаналитика о своем пациенте, чьи проблемы с потенцией удалось проследить до неудовлетворенности слишком маленьким жалованьем. Робин. Очевидно, что подобное выпячивание победы приводит к весьма неблагоприятным в социальном плане результатам. Людей, располагающихся внизу общественной иерархии, не только считают «неудачниками»; они сами воспринимают себя таковыми. Как следствие, происходит их отчуждение от культуры. Джон. Да, мои друзья-американцы говорили мне, что если ты беден и живешь в большом городе в США, то ты не ощущаешь себя частью общества. Хотя в некоторых малых городах и традиционно сельскохозяйственных районах еще сохранился общественный уклад, не полностью уничтоженный «этикой победителей». Робин. И неизбежно, что отчужденные от культуры люди становятся враждебными ей и могут пытаться «победить», используя правила антикультуры — обычно криминальные. Джон. И опять же, даже вполне преуспевающие люди испытывают огромное напряжение из-за необходимости постоянно демонстрировать бесконечный оптимизм и жизнерадостность. Мой знакомый из Нью-Йорка, подвизающийся в области рекламы, говорил мне, что на вопрос «Как дела? » может быть только один приемлемый ответ: «Лучше не бывает! » Менее превосходные степени воспринимаются как пораженчество и первый признак непоправимого упадка. Робин. Такая «этика победителей» объясняет огромную популярность стерильных, одномерных персонажей наподобие Рэм-бо, Супермена или Терминатора, чьей главной отличительной особенностью является их непобедимость. Использование их в качестве образцов для подражания может таить проблемы. Джон. Когда однажды я спросил, почему взрослых американцев интересуют подобные персонажи, мне сказали, что я не понимаю, насколько важны их роль и влияние на развитие культуры. Может быть, поэтому не привлекло особого внимания высказывание Билла Клинтона во время его избирательной кампании о том, что при условии необходимых преобразований Америка может «стать величайшим государством в мире, навеки». Ты можешь представить себе европейского лидера, произносящего такие слова? Робин. И еще последний аспект этой одержимости победой: невозможно судить разумно, если концентрироваться только на одной стороне ситуации. Нереалистично не принимать во внимание также и оборотную сторону медали. И весьма затруднительно, если культура заставляет человека отсеивать все, что могло бы показаться «негативным». Джон. Я думаю, что американские политики считают почти невозможным сообщать плохие новости. Они вынуждены лучиться оптимизмом, поэтому вину за все проблемы привычно взваливали на СССР, а как только он развалился, началась антияпонская кампания! Робин. Да, легче обвинять японцев в жульничестве, чем признаться в том, что ты не так могуч или не так продуктивен, как раньше. Или обсуждать дефицит бюджета! Джон. Конечно, англичане в этом сильно отличаются. Как раз что-нибудь оптимистичное, воодушевляющее, несущее надежду может скорее вызвать у них беспокойство. Когда в начале Второй мировой войны Уинстон Черчилль сообщил, что «не может предложить ничего, кроме крови, тяжелого труда, пота и слез», я думаю, большинство из них испытали определенное облегчение. Я не могу представить себе американца, проникшегося теплыми чувствами к подобному лозунгу... Робин. Что ж, до сих пор мы говорили об энергичности, напористости и агрессивности. А еще об успехе, победе и оптимизме. Все это может оказывать положительное действие, но нередко проявляется в крайних формах, что нарушает эмоциональное равновесие, характерное для настоящего душевного здоровья. Какие еще важные особенности можно отметить? Джон. Еще одну. Выраженное предпочтение к простоте. В любой возможной форме. Начнем с того, что американцы склонны к прямоте и открытости в наиболее симпатичных проявлениях, часто доходящих до наивности — что я нахожу весьма привлекательным. Робин. Ты действительно предпочитаешь это цинизму и хитрости? Джон. Да, я всегда придавал этому особое значение. Американцы часто демонстрируют очаровательную бесхитростность. Но с другой стороны, иногда она может у них граничить с некоторой легковерностью. Особенности культуры подталкивают их к тому, чтобы воспринимать вещи, не обременяя себя излишними вопросами, — к тому, чтобы увлекаться идеей еще до того, как толком ее проверили. Как если бы скептицизм считался отрицательным качеством, чем-то ограничивающим необходимый позитивный подход. Так, я часто приезжал в Америку и встречал людей, весьма увлеченных новой идеей или подходом. А в мой следующий приезд я уже ничего об этом не слышал! И если я интересовался судьбой этой идеи, то люди смотрели на меня так, будто я сильно отстал от жизни. Робин. Таким образом, они отличаются высоким уровнем душевного здоровья в плане умения хорошо приспосабливаться к переменам; но они не столь здоровы в том, что касается обладания надежным и независимым ощущением собственной индивидуальности, которое не подвержено изменению вследствие чьего-то несогласия. То есть американцы падки на модные идеи так, как другие люди падки на модные одежды. Джон. Другим аспектом этой тяги к простоте является их прямота в общении. Что может быть просто потрясающим, так как позволяет быстро добираться до сути. Но иногда эта простота имеет слегка неприятный «ревностный» оттенок — как будто несет в себе скрытый призыв: «Пожалуйста, помогите мне сделать так, чтобы все всегда было полностью и абсолютно ясно, иначе я начну беспокоиться». Неудивительно, что американцы написали свою Конституцию раньше всех... Робин. Американцы предпочитают держать свои идеи в надежной узде — до тех пор, пока полностью не откажутся от них ради новых подходов. Они не любят сложности и противоречивости. Джон. Поэтому любая извилистость в общении приводит таких людей в замешательство. Что касается двусмысленностей и парадоксов, то они их не только не любят и не доверяют им, но и считают вполне ненужными; такое отношение может вести к упрощенности не только в мышлении, но и в чувствах. Робин. То есть недостаточная прямота является запретной... Джон. Тогда как, с другой стороны, это все, чем одарены англичане. Мы упиваемся извилистым общением, высказываясь как бы в шутку, будто закавычивая свои слова, рассыпая иносказания, не заканчивая предложения... И превыше всего — ирония. Простая прямая речь воспринимается как нечто тревожащее и неприятное — что-то мещанское. Робин. Американцев же, наоборот, ирония заставляет чувствовать себя неудобно, не так ли? Джон. Они в этом полные профаны. Грубо говоря, она повергает их в панику. Конечно, не тех городских хлыщей, с которыми я в основном знаком: их слегка раздражает неспособность своих соотечественников иронизировать и воспринимать иронию. В «Рок-санне» Дэрилл Ханна говорит что-то саркастическое Стиву Мартину и, когда тот не улавливает смысл, поясняет, что использовала иронию. «Ах иронию\ — говорит персонаж Стива. — Нет, у нас здесь этого не встречалось с... да, пожалуй, что с 1956 года». Робин. То есть имеет место прямота и ясность в общении, а их отсутствие вызывает беспокойство. Джон. Именно поэтому более «правильный» американец предпочитает видеть вещи черно-белыми красками, что ведет к буквализму в мышлении, особенно в том, что связанно с религией. Фундаменталистское христианство, весьма распространенное в Америке, по моему мнению, основывается на буквальном восприятии того, что изначально предполагалось для метафорического толкования. Робин. Такая манера мышления характерна для ограниченного уровня душевного здоровья и наблюдается во всех обществах. Но, возможно, и правда, что в США это стремление к простоте толкает многих людей к подобному буквализму. Джон. И эта любовь к простоте может привести к нетерпимости^ различиям во взглядах. Потому что, если ты страстно желаешь, чтобы все непременно смотрели в одном направлении, то нежелание некоторых делать так вызывает явное раздражение. Робин. А если ты боишься отличаться от других и тем самым вызвать у них неприязнь, то будешь испытывать враждебность к любому человеку, ведущему себя иначе, потому что его поведение будет пробуждать все твои страхи. Джон. Это должно быть правдой. Робин. Итак, подведем итоги... Ты считаешь наиболее характерными чертами американцев исключительную энергичность, высвобождающуюся благодаря слабому подавлению со стороны общества, которая легко может переходить в излишнюю агрессивность; моральное оправдание накоплению богатства; склонность весьма высоко ценить успех, особенно внешнюю его сторону, что приводит к неразумным подходам в оценке важности победы, а также к отказу видеть подоплеку вещей даже тогда, когда это необходимо; наконец, стремление к простоте, привлекательное и воодушевляющее, но способное вырождаться в буквальность восприятия и нетерпимость. И конечно, все эти характеристики в большей или меньшей степени присутствуют в обществах, которые мы называем индивидуалистическими. Но что по-твоему привило американцам наиболее крайнее проявление индивидуалистской культуры? Джон. Ну, пуритане с Мэйфлауэр, очевидно, были наиболее убежденными инакомыслящими — я вот что имею в виду: для того чтобы избавиться от душащих ограничений Старого Света, они действительно пересекли Атлантику! Протестантское отношение к труду расцвело столь пышно просто потому, что первые колонисты могли быть протестантами ровно настолько, насколько им нравилось, и трудиться настолько тяжело, насколько они этого хотели. Если новая власть пыталась ими управлять, то они могли переезжать все дальше и дальше, пока наконец не добрались до Тихого океана. Земли были настолько плодородны и свободны, что идея о связи бедности с нерадением была отчасти правдивой. И конечно, идеалы Французской революции и Тома Пэйна быстрее могли прижиться просто потому, что за плечами имелась гораздо менее длинная история, от которой пришлось бы отказываться! Робин. Ну, хватит об индивидуализме. Рассмотрим общество с совершенно иными традициями — Японию. Джон. Тоже весьма преуспевающее, но построенное на абсолютно других ценностях, не так ли? Робин. Тебе лучше держаться за что-нибудь покрепче; различия огромны, больше, чем можно себе представить. Это одна из причин, благодаря которой Америка и Япония представляются удачным выбором для нашего сравнительного анализа. На их примере так хорошо видно, что для наций, как и для семей, не существует «единой нити», универсальной формулы здорового функционирования, но есть множество разных рецептов, основанных на смешивании неких общих ингредиентов с некоторыми уникальными для каждого случая добавками. Однако давай начнем с символического противопоставления. Ты говорил, что в Америке горожанин, имеющий доход ниже определенного уровня, не ощущает себя частью общества. Так вот, в Японии даже уличные метельщики считают, что вносят свою лепту в устройство японского общества. И все же, несмотря на ярко выраженный общинный дух, японцам удалось догнать это великое, пропитанное соревновательным настроем американское общество во многих областях. В семидесятых они захватили львиную долю рынка в производстве мотоциклов, кино- и фотокамер и бытовой электроники. В начале восьмидесятых они превзошли США в производстве стали и автомобилестроении, и к этому времени производили половину судов в мире. Несколькими годами позже они оккупировали тридцать процентов американского автомобильного рынка, обогнали США в производстве полупроводников и делали микросхемы, которые были в девять раз надежнее лучших американских образцов. Сейчас они являются крупнейшими в мире банкирами... Джон. Хорошо, хорошо. Даже если допустить, что японцы находятся на пике своего роста, а Запад давно этот пик миновал, то все равно это феноменально. Так что же знают они, чего не знаем мы? Робин. Ну, они обладают обостренным чувством сплоченности, ощущением большой семьи, в которой все должны держаться сообща и помогать друг другу, ставя интересы национальной «семьи» во главу угла. Они даже отзываются о себе как о «слипшихся рисинках». Джон. Откуда выросло подобное ощущение? Робин. Японцы имеют долгую историю изоляции от остального мира, которая оказала влияние в нескольких аспектах. Начнем с того, что они в значительной мере являются единым племенем. Девяносто семь процентов из них связаны друг с другом по крови, культуре, языку и расе. Не было никаких заметных смешений с другими расами на протяжении двенадцати веков! Джон. Нет ни одной другой развитой нации, обладающей сравнимой «расовой чистотой»... Робин. Ничего похожего. В этом плане они не могли бы больше отличаться от США. И то же самое относится к культуре. После 1603 года сегуны* отрезали Японию от контактов с окружающим миром, и это продолжалось до появления в 1853 г. американского коммодора Перри с его «черными кораблями», вынудившего их открыть торговлю. Джон. То есть однородность их культуры почти превосходит наше постижение. Робин. Это действительно так. " У них очень сильно развито ощущение собственного отличия от любого, кто не является японцем. Джон. Я думаю, они чувствуют неудобство, если слышат беглую японскую речь из уст иностранца? Робин. Так мне говорили. Опять же, в дополнение к этой изоляции, японцы всегда ощущали присутствие какой-нибудь угрозы. Во-первых, их многочисленное население тесно размещается на нескольких небольших островах, большей частью покрытых горами, так что они всегда ощущали нехватку продовольственных ресурсов; во-вторых, их запасы полезных ископаемых весьма бедны, и они вынуждены обходиться этими скудными источниками; в-третьих, они подвержены частым землетрясениям, Сёгун — титул военно-феодальных правителей Японии в 1192—1877 гг., при которых императорская династия была лишена реальной власти. наводнениям, тайфунам и другим стихийным бедствиям; и, наконец, я полагаю, что, живя по соседству с двумя гигантами — Китаем и Россией — вряд ли можно чувствовать себя в безопасности. Джон. А любая группа людей, находящаяся под угрозой, предпочитает утопить свои различия и выплывать вместе... Робин. Поэтому вся их система ценностей подчеркивает превосходство интересов группы над интересами индивидуума. А это ведет к чему-то такому, от чего западные люди приходят в замешательство: японцам активно не нравится слишком прямая и ясная манера общения. Джон. Вот как! Почему? Робин. Потому что это может привести к столкновению, спорам и другим затруднениям на пути к достижению общего согласия. Джон. Да, действительно. Довольно странно, но в этом есть некий смысл. Я полагаю, что если каждый член группы четко выражает свои мысли, то это подчеркивает различия. Робин. Поэтому, как и члены семьи, японцы общаются с помощью бессловесных знаков — того, что они называют «животным языком». При таком общении они могут почувствовать чужое настроение до того, как оно будет открыто проявлено. Джон. Хм. Мне только что пришло в голову, что именно так мы обращаемся с очень чувствительными людьми... Робин. Но японцы считают такое поведение признаком силы и чувствительности к другим людям. Признаком любви к другим, находящейся под угрозой со стороны западной рассудочности и логики, которые они считают холодными, сухими и нетерпимыми. Джон. Подожди минутку. Не хочешь ли ты сказать... что японцы не являются приверженцами логики? Робин. Именно так. Они от нее не в восторге.
|
|||
|