Robin Skynner John Cleese 17 страница

Джон. И веселье от игр и желания победить, осознавая при этом, что проигрыш на самом деле ничего не значит. И великую радость от ощущения прекрасного в природе, искусстве и личностях. И, конечно же, юмор, основанный на способности отстранен-но взглянуть на общество и с этой отрешенной позиции увидеть, как много нелепого в его устройстве.

Робин. Благодаря чему и появляется возможность его совершенствовать! ... Я думаю, это честное перечисление преимуществ более индивидуалистичного общества. А теперь... как насчет недостатков?

Джон. Что касается этого, то я хотел бы вернуться к уже упоминавшейся книге Эриха Фромма «Бегство от свободы» и прочитать мои выписки из нее. Сначала он перечисляет все положительные аспекты исходного движения Запада в направлении индивидуалистского образа жизни. Но затем он сосредоточивается на анализе отрицательных эффектов. Фромм показывает, что исторически, по мере того, как люди начинали чувствовать себя все более и более изолированными и колеблющимися, они испытывали все более сильно выраженные ощущения беспокойства и беззащитности. Это подготовило почву для укоренения некоторых черт характера, сопровождавших развитие капитализма: боязнь «потерять время зря» и связанное с ней лихорадочное заполнение свободного времени какими-то занятиями; возведение эффективности в ранг добродетели; постоянное стремление к приумножению богатства (при этом без единой остановки для вкушения его плодов) и все пронизывающее стремление к соперничеству. Все эти черты, пишет Фромм, внесли свою лепту в развитие пресловутой протестантской трудовой этики. И все они, как он утверждает, изначально произросли из чувства обеспокоенности и вследствие этого являются невротическими по своей сути, несмотря на все достижения, принесенные ими обществу.

Робин. Здесь кроется нечто очень важное, что, я полагаю, нам необходимо будет исследовать подробнее в дальнейшем, когда мы станем рассматривать ценности и их роль в жизни общества. Сейчас я только хочу заметить, что Фромм говорит о коренной психологической перемене, произошедшей при переходе нашего общества к более индивидуалистскому мышлению: мы во многом утратили глубинное ощущение самих себя, которое, когда мы его испытываем, дает нам чувство связи или общности с другими людьми и миром в целом. Когда мы теряем его, наше сознание обращается вовне, фокусируясь на более поверхностных составляющих личности. И тогда наше ощущение собственной индивидуальности уже не исходит из того, чем мы являемся, нашего осознания своего бытия, своей внутренней жизни, самого факта своего существования! Вместо этого оно идет извне. Мы начинаем чувствовать, что существуем настолько, насколько отражаемся в других людях: когда нас замечают, когда нами восхищаются, когда мы добиваемся

успеха. Другими словами, мы начинаем жить в соответствии с тем своим отражением, которое видим в других. Из-за этого мы становимся излишне зависимыми от мнения окружающих.

Джон. Да, Фромм пишет, что в обществе с высоким уровнем конкуренции мы все ощущаем «постоянное томительное беспокойство» и, так как оно для нас неприятно, мы все время желаем избавиться от всего, что его вызывает. Поэтому мы постоянно чувствуем враждебность почти ко всем окружающим, но стараемся ее подавлять и, конечно, зачастую переосмысливаем ее в чувство морального неодобрения]

Робин. Это правда: угроза нашему отраженному образу пробуждает в нас страх, враждебность и стремление защититься, о которых ты и говоришь, и все эти чувства мы вынуждены скрывать! Мы уже описывали это в главе 1 как типичное для средней части шкалы поведение — как все мы храним подобные эмоции под маской хороших манер, скрываем от окружающих, а иногда и от самих себя. Так мы обучаемся симулировать заботу о людях, на самом деле не испытывая ничего подобного, и быть с ними «милыми» в лицо, а за их спиной давать волю своей критике.

Джон. То есть вся эта враждебность произрастает непосредственно из нашего чувства незащищенности, так?

Робин. Да. При переходе от внутреннего к внешнему самосознанию утрачивается глубинное ощущение безопасности. В данном случае наблюдения Фромма подтверждаются тем, как Колин Терн-булл описывает недостаток духа истинного сотрудничества в западном обществе, которое, по его словам, «утверждает разделение, а не единство, раздробление, а не целостность, соперничество, а не взаимодействие. Упор делается на множество отдельных, обособленных личностей, а не на единую, сплоченную группу».

Джон. Мне нетрудно признать его правоту. В моей английской средней школе в пятидесятые годы велись нескончаемые разговоры о «командном духе», но нам не показывали по-настоящему, ни как работать единой командой, ни как при этом общаться, помимо негибкой, исключительно проблемно-ориентированной манеры разговора. Обсуждение своих чувств сочли бы серьезным отклонением от нормы, так что наше взаимодействие по большей части основывалось на экстрасенсорике.

Робин. Это типично для индивидуалистских сообществ. Нет или почти нет стремления помочь детям и молодежи в понимании того, как шаг за шагом по мере развития конструктивно и безболезненно встраивать себя в общественные структуры или осуществлять переход от одного жизненного этапа к другому. Их просто бросают на глубину, не научив плавать.

Джон. Да. До тех пор, пока я не увидел своими глазами ту борьбу, которую приходилось вести детям моего поколения при переходе из школы во взрослый мир, я не осознавал, насколько плохо мы с ними обращаемся.

Робин. Это потрясающий недостаток нашей общественной структуры — а мы даже не замечаем, что нам чего-то недостает!

Джон. Итак, подведу итог: оборотной стороной индивидуализма является то, что на глубинном уровне люди часто ощущают

13—1222 193

себя преследуемыми и, как следствие, испытывают враждебность. И стремление к соперничеству. Или, говоря другими словами, средний человек не испытывает слишком большого доверия. Учитывая тот факт, что почти все придерживаются того же подхода, это вполне соответствует окружающей действительности!

Робин. То есть большинство из нас на каком-то уровне ощущают постоянную настороженность, чтобы не дать обвести себя вокруг пальца; и большую часть времени мы используем других как средства для того, чтобы добиться желаемого, а не воспринимаем их как цельные личности. При таких обстоятельствах, конечно, намного труднее поддерживать истинно дружеские или любовные отношения. А так как человеку для хорошего самочувствия необходимы поддерживающие эмоциональные контакты, то описанное мной поведение просто усугубляет чувство незащищенности, которое его изначально и вызвало.

Джон. А рассматривая это на уровне общества... просто не хватает духа взаимодействия, чтобы иметь возможность действительно эффективно справляться с огромными проблемами, стоящими перед обществом.

Робин. Верно.

Джон. Что ж, мы довольно подробно обсудили недостатки чрезмерно индивидуалистского общества.

Робин. Только потому, что эти недостатки имеют отношение к нам\

Джон. Это правда. Тем не менее... хотя, возможно, и легче быть счастливым в рамках общинной культуры, где человек чувствует себя частицей целого и ощущает его поддержку... и, возможно, труднее быть счастливым в более индивидуалистском обществе... я не могу удержаться от ощущения, что это немалое достижение — добиться настоящей удовлетворенности в обществе наподобие нашего. Подозреваю, что более серьезные испытания в результате ведут к большей зрелости.

Робин. Да, мы «вкусили от древа познания» и были изгнаны из Эдема. Но положительным аспектом является то, что мы уже больше не дети, так что можем начинать взрослеть. Это так, даже если для полного развития нам придется пойти наперекор тому более открытому и доверчивому отношению к жизни, которое мы утратили на пороге детства.

Джон. Ну, мы галопом пронеслись по некоторым обществам, чтобы понять, можем ли мы уловить точку равновесия, необходимого в нашей идеальной либеральной демократи, — и равновесия между индивидуалистским и общинным подходами. Теперь у меня нет никаких сомнений в том, что мы зашли слишком далеко по пути индивидуализма, утратили слишком многие ценные аспекты общинного образа жизни...

Робин. Я согласен. Так что мы достигли своей цели!

Джон. Верно. Конечно, мы не можем сказать, насколько далеко нам следует двигаться. Это очень сложно. Но по крайней мере, мы уверились в излишней склонности к индивидуализму. Но здесь есть проблема. На Западе существует общая тенденция к еще большему индивидуализму. Везде разрушаются традиционные группировки,

а традиционные общинные культуры отбрасываются за ненадобностью. Уровень напряженности и беспокойства растет, а это всегда увеличивает у людей склонность к проявлению подхода, который мы описывали как: «Со мной все в порядке, Джек, поднимай трап». Как повернуть вспять эту склонность к большему индивидуализму и вернуться к более здоровому равновесию?

Робин. Я хотел бы подробно разобраться с этим в нашей заключительной главе, которая будет полностью посвящена переменам. Поэтому сейчас я скажу только вот что. Говорим ли мы об отдельной личности, о семье, организации или сообществе... мы не можем изменить себя никаким радикальным образом.

Джон. Вот как? Почему же, ради всего святого?

Робин. На текущий момент согласимся на том, что любая попытка сделать это похожа на попытку поднять себя за шнурки от ботинок. Или, пользуясь другим сравнением, скажем: пытаться изменить себя и для человека, и для общества означает просто перетасовывать ту же колоду идей и подходов, которые изначально и породили все имеющиеся проблемы. Видишь ли, в конечном итоге необходима перемена ценностей, потому что только при изменении ценностей поведение людей изменяется наиболее естественно и последовательно.

Джон. И ты утверждаешь, что радикальные изменения в ценностях происходят... как?

Робин. Только при контакте с другими, отличающимися системами, когда происходит вброс новой информации и ее взаимопроникновение с тем, что уже имеется.

Джон. Что ж, нам необходимы новые ценности, которые могли бы поощрить чувства и поведение, направленные к сотрудничеству. Верно?

Робин. А это значит, что нам нужно найти ценности двух различных типов. Во-первых, совместные, объединяющие ценности, как ты и предложил. Во-вторых, ценности, которые вели бы нас, западников, к более глубокому ощущению личной безопасности, что, в свою очередь, облегчало бы развитие отношений, направленных к сотрудничеству.

Джон. ... Меня только что осенило! Дальше давай побеседуем о ценностях]

Робин. Временами твой ум остер как бритва, не так ли?

Джон. Это все закалка юмориста.

В*

Послесловие: Деньги правят миром

Джон. Я размышлял о том, что страны, по-видимому, проходят в своем развитии экономические циклы, очень тесно связанные с циклами психологическими.

Робин. Что ты имеешь в виду?

Джон. Я хочу сказать, что если дела идут хорошо, то они становятся надутыми и высокомерными, а, как все мы знаем, гордыня предшествует падению. Затем, после падения, они становятся скромными и реалистичными, снова затягивают пояса и опять начинают путь к улучшению. Совсем как люди. Только в случае с нациями нельзя сказать, что это— начало или конец процесса, потому что он все время повторяется, как белка в колесе.

Робин. Опиши подробнее.

Джон. Возьмем в качестве отправного пункта нижнюю точку цикла. Наиболее очевидным примером является крушение, пережитое Германией и Японией после поражения в войне. Ощущается ужасная подавленность во всех смыслах этого слова. Затем приходит признание ситуации. Затем понимание того, что нужно вернуться к кульману и начать строительство заново, потому что другой альтернативы для выживания просто нет. Поэтому приходится упорно трудиться и прикладывать максимум усилий, чтобы исправить положение. Все идет в дело, поэтому люди очень восприимчивы к новым идеям. Везде формируется новое мышление, новые способы организации и решения задач и множество новых изобретений.

Робин. Может быть, как раз поэтому большинство изобретений, успешно внедренных в промышленности, было сделано при прохождении нижней фазы этих циклов, в периоды экономических кризисов. То же самое происходит в военное время, когда похожее ощущение отчаяния оказывает разительное воздействие на технический прогресс — как в случае с реактивными двигателями, ракетами, системами наведения и ядерной энергетикой во время последней мировой войны, которые затем стали использоваться в мирных целях.

Джон. Рискну предположить, что нация, перенесшая подобное крушение, не склонна тешить себя иллюзиями. Скорее для нее характерны скромность, осознание необходимости упорного труда и напряжения всех своих способностей, а также ощущение долга перед обществом и стремление сплотиться для общего блага. Такая ситуация очень благоприятна для достижений в экономике, не правда ли?

Робин. Да. При этом возникает творческая атмосфера, когда люди отказываются от старых шаблонов и охотно пробуют новые подходы, плюс появляется подлинная решимость и готовность к жертвам, если они необходимы для лучшего будущего. Поэтому стоимость

труда не слишком велика при высокой производительности — такая ситуация была в Японии и Германии после Второй мировой войны.

Джон. Таким образом, в этой точке цикла успех практически неизбежен! Экономика потихоньку набирает обороты. Жизнь тяжела, но люди начинают видеть, что их усилия приносят успех. Растет уверенность в себе.

Робин. То есть нет ничего, что могло бы остановить стремление вверх.

Джон. Ничего. Так все и идет. Лет через десять-двадцать они достигают половины пути к вершине цикла. Экономика растет, как на дрожжах, все процветают и везде слышны слова «экономическое чудо». Я думаю, что это самое лучшее время.

Робин. Может быть, так и есть. В этой срединной точке люди начинают пожинать плоды своих трудов, но все еще помнят о тяжелых временах, так что они благодарны за уже обретенное и способны воздать ему должное, потому что могут сравнивать с нищетой, из которой начали свой путь. И они все еще настроены реалистично; они осознают, что наступившее благоденствие зависит от их объединенных усилий, от продолжающегося движения к новому, упорного труда, стремления быть впереди всех. То есть ситуация продолжает быть здоровой, как в Южной Корее наших дней.

Джон. И они начинают упрекать японцев в лени и самодовольстве.

Робин. У таких наций еще не выработалось сытое отношение, поэтому их достижения продолжаются...

Джон. И продолжаются. В середине девятнадцатого века Британия казалась неудержимой. Ральф Уолдо Эмерсон в «Британских особенностях» писал: «Что такое знают эти люди, чего не знаем мы? » — совсем так же, как мы сейчас говорим о японцах.

Робин. И конечно, на этом этапе вряд ли кто-то может представить себе, что все эти успехи когда-нибудь закончатся. Что же происходит потом?

Джон. Я полагаю, дела начинают складываться не лучшим образом по мере того, как все становятся более и более обеспеченными. Находится все меньше и меньше побудительных мотивов для жертв и тяжкого труда, бережливости, сотрудничества в общем деле. А тяжелые времена остались в прошлом, так как большинство населения их не знало. Только старики могут сравнить достаток настоящего времени с предыдущей болезненной экономической ситуацией — и вспомнить, сколько усилий потребовалось для достижения этого достатка.

Робин. А они уже не имеют большого влияния в политике или экономике.

Джон. Таким образом, в верхней точке цикла большинство населения полагает, что достаток всегда был или, по крайней мере, всегда будет. Они считают своим правом, своим естественным положением в мире привилегию иметь более высокий уровень жизни, чем все остальные. Грубо говоря, у нации «кружится голова». Люди приобретают убежденность в том, что они «знают, как надо», а остальные не знают, что нынешние достижения являются следствием их изначального превосходства над другими народами и

расами... И они верят, что все будет по-прежнему идти так же хорошо без приложения особых стараний по сравнению с другими

Робин. Если преобладающим настроением в нижней части цикла была депрессия, то это состояние ей противоположно...

Джон. Мания?

Робин. Да. Что означает проявление у человека склонности к экспансивности, самонадеянности, высокомерию, пренебрежению к другим. Разбухшее Эго, сосредоточенное на собственных интересах и кратковременных успехах, неспособное смиряться с разочарованиями, считающее себя центром мироздания, не умеющее принимать во внимание чужие нужды или действовать совместно с группой, пытающееся добиться желаемого способами, грозящими разрушить экономику и общество, даже самого себя. Короче говоря, утратившее связь с реальностью.

Джон. И поэтому потерявшее ощущение происходящих в мире перемен и неспособное осознать необходимость реагировать на эти перемены. То есть наступает период, когда развитие экономики приобретает болезненный характер, но никто этого не замечает, потому что все считают, будто знают всё, и не могут представить себе, что их идеи устаревают или что они могут совершать какие-либо ошибки.

Робин. И частью проблемы являются их прошлые успехи! Их сильное теперешнее экономическое положение заслоняет зарождение упадка и позволяет людям на протяжении многих лет, даже десятилетий, избегать необходимости смотреть правде в лицо. Даже при наличии убедительных доказательств экономического упадка люди, указывающие на это, столкнутся с враждебностью и пренебрежением, а к лидерам, продолжающим рисовать лживую, приукрашенную картину, скорее прислушаются и изберут на руководящие посты.

Джон. Как тори, проведшие избирательную кампанию 1992 года под лозунгом: «Возрождение ждет за поворотом. Не дайте лейбористам и либеральным демократам все испортить». И избранные под этим лозунгом.

Робин. Я не думаю, что какая-либо партия строила избирательную кампанию на основе ясного признания того, что мы находимся в условиях серьезного кризиса, который будет усугубляться вне зависимости от избранной политики. В результате страна в целом еще не осознала этого и не начала психологически приспосабливаться. И, в сущности, это вполне естественно — люди не любят признаваться в том, что дела идут не так, как надо, — это вызывает тревогу.

Джон. Итак, возвращаясь к нашим циклам: по мере того, как наша выдуманная, страдающая головокружением от успехов нация клонится к закату, она начинает терять свое достоинство в отношениях с нациями, более успешными в плане экономики, обвиняя их в том или ином «жульничестве», жалуясь на «нечестные» приемы, тогда как они просто производят лучшую продукцию, или причитая о японских торговых барьерах еще долго после того, как их убрали

Робин. И все еще цепляясь за нереалистичные ожидания высокого уровня жизни! Но последствия такого неразумного по-

ведения влекут за собой все более неприятные переживания. Разрыв между ожиданиями и происходящим в действительности постоянно расширяется. И по мере этого усугубляется бессознательное ощущение беспокойства и подавленности. В течение долгого времени оно скрывалось под маниакальным поведением, но постепенно растет осознание потребности в переменах — ив смирении.

Джон. Другими словами, как и среднему человеку, нации необходимо серьезное потрясение, дабы принудить ее к изменению. То есть очень близко к нижней точке цикла нация сталкивается с реальностью лицом к лицу и осознает, что нужно начинать все с начала.

Робин. Точно. Потому что каждая нация тяготеет к средней части спектра.

Джон. Интересно, достигли ли мы этой точки у себя в Великобритании к концу 1992 года.

Робин. Мы приближаемся к этой точке, но не думаю, что уже достигли ее, потому что люди продолжают «надеяться на лучшее», тогда как им следовало бы готовиться к худшему. Хотя, конечно, именно это и предсказывает твоя теория. Но я все же считаю непостижимым то, что так мало людей на руководящих постах понимают наше действительное положение, потому что на самом-то деле существует хорошо известная долгосрочная модель экономических колебаний, которая согласуется с описанным тобой образцом. Она называется «циклом Кондратьева»; ее длительность составляет от пятидесяти до шестидесяти лет; а последним прохождением низшей точки был кризис 1930-х. Поэтому сегодняшний наступил точно по расписанию, и мы, по крайней мере наши лидеры, должны были бы к нему подготовиться. Дэвидсон и Рис-Могг в своей книге «Судный день» дали весьма четкое описание того, что следует ожидать.

Джон. Ну, я надеюсь, что все, сказанное мной о циклах, соответствует действительности. Потому что если это так, то Великобритания, возможно, находится в подходящем психологическом состоянии, чтобы начать долгое восхождение.

Робин. Хорошо бы, если так. Причина, по которой мы не можем уловить этот экономический цикл, заключается в том, что он так продолжителен по сравнению со сроком человеческой жизни, что к моменту приближения новой депрессии люди, которые могут ясно вспомнить предыдущую, уже находятся на пенсии или вдали от власти и влияния, и в любом случае составляют меньшинство.

Джон. Что ж, может быть, на этот раз нам удастся подольше держаться этих основных добродетелей, которые мы вынуждены усваивать снова и снова в периоды кризиса при прохождении нижней части цикла, когда мы учимся довольствоваться малым, ценить уже приобретенное, быть менее эгоистичными и алчными, больше думать о других и впрягаться в свою лямку.

Робин. Будем надеяться на это, но для того, чтобы подобное стало возможным, неплохо бы найти способ передачи этого знания молодежи, которая не может помнить и не желает ничего об этом слышать!

Джон. Весь этот круговорот напоминает мне похожий цикл, который, по-видимому, проходят люди на протяжении своей жизни. Склонность видеть все разложенным по полочкам в конце третьего и начале четвертого десятка; следующие за этим крушения 35-6-7... лет, делающие человека намного более приятным. Затем тенденция к окостенению в среднем возрасте, потому что человек опять склонен полагать, что знает все. Он перестает воспринимать новые идеи и предпочитает оглядываться назад, а не смотреть вперед. Потом, если повезет, следует парочка кризисов среднего возраста, сотрясающих устои и развеивающих несомненные истины. И тогда можно начинать изменяться.

Робин. И в результате снова сбрасывать кожу.

Джон. Итак... самым опасным является момент, когда мы находимся на вершине, когда все идет прекрасно! В этот момент мы наиболее склонны считать, что «знаем все».

Робин. То есть вопрос заключается вот в чем: находясь в этом маниакальном настроении на вершине цикла, можем ли мы каким-то образом напомнить себе о грядущей опасности, чтобы вернуться с небес на землю и быть наготове для необходимых действий? Основываясь на моих знаниях о маниакальных состояниях, могу сказать, что это вряд ли возможно. В подобном состоянии мы не хотим ничего слышать. Поэтому я полагаю, что следует искать способы, позволяющие избежать перехода в такое состояние — витания в облаках, несмотря на все успехи. И мы обсудим их в следующей главе.

Джон. Этот цикл кажется таким очевидным, настолько основанным на здравомыслящем понимании природы людей, что я изумляюсь, когда наблюдаю ситуации, в которых он не работает. То есть те, в которых экономические отношения кажутся замороженными, как произошло между первым и третьим миром.

Робин. Отношения заморожены потому, что в настоящее время третий мир экономически зависит от нас и вследствие этого оказывается вовлеченным в наш цикл — как луна вовлечена в земную орбиту. Одним из результатов этого является то, что менее развитые страны становятся все беднее. Например, к 1990 году среднедушевой доход в сорока странах был ниже аналогичного показателя 1980 года. Средний доход латиноамериканцев упал на 9%, у африканцев — на 25%. А продолжительность жизни снизилась в девяти африканских странах. За этот период преуспевающие страны одолжили третьему миру огромные суммы под высокие проценты, которые те просто не могут себе позволить. В конце концов, денежные потоки с Севера на Юг повернули вспять, двигаясь вверх по склону, с Юга на Север, от бедных к богатым! Теперь третий мир должен больше триллиона долларов. Банковская система в кризисе, потому что страны-должники не могут рассчитаться; ожидать возвращения долгов так же безумно, как ожидать от безнадежного пациента больницы, что он отдаст свою кровь для переливания врачу! И эти долги стран третьего мира не дают им начать строительство нормальной жизни для своего населения и, таким образом, подливают масла в огонь весьма нездоровых и пагубных настроений, опасных для первого мира. То есть под угрозой оказываются все.

Джон. Таким образом, все совершают поступки, идущие вразрез с их же собственными долгосрочными интересами. В самом деле, почему люди начинают буксовать, когда пытаются найти решение этой проблемы?

Робин. Ну, мы-то с тобой чуть не свихнулись, когда впервые затронули эту тему. Если помнишь, пытаясь лучше уяснить себе проблему, мы попробовали разыграть роли: ты выступал защитником интересов слаборазвитых стран, а я принял сторону высокоразвитых. И то, что происходит у них, начало происходить между нами. Я сохранил запись нашего разговора, так что давай послушаем кусочек.

(Начало записи)

Голос Джона. Если ты богатая страна, а я— бедная, то до тех пор, пока я выплачиваю проценты по своим долгам, я могу претендовать на то, что мы являемся равноправными деловыми партнерами. А если я — недавно получившая независимость страна третьего мира, то больше всего я хочу чувствовать, что развитые страны обращаются со мной как с равным — иначе я смиряюсь с подчиненной, колониальной ролью в схеме отношений родитель/ ребенок. Поэтому, так как я хочу добиться твоего уважения и отношения к себе как к равному, я вынужден отрицать свою слабость и продолжать выплату процентов по долгу. Мне это не по карману, но не выплачивать их— значит признать свою подчиненную роль.

Голос Робина. Ну, как один из наиболее просвещенных представителей страны первого мира, я должен признать, что вы

подвергались самой изощренной эксплуатации — как со стороны моих сограждан, так и со стороны других «развитых» стран. И все еще подвергаетесь эксплуатации; мы продолжаем наживаться на вас. Мы грабили вас в вашем колониальном прошлом, а теперь мы даем вам в долг деньги, нажитые нами за счет обработки вашего дешевого сырья и использования вашей дешевой рабочей силы, а также за счет торговли, которую вы были вынуждены с нами вести. Сейчас мы разрешаем вам пользоваться этими деньгами, но под ростовщические проценты; и таким образом — я вынужден это признать — мы грабим вас во второй раз.

Голос Джона. Это вряд ли лучше, чем рабство...

Голос Робина. На самом деле ситуация очень похожа на ту, когда мы вас поработили, только сейчас она во многих смыслах благоприятней для нас. Теперь мы можем чувствовать себя гораздо свободнее в том, что касается экономического неравенства, потому что можем отрицать, что мы вас недобросовестно эксплуатируем. Мы можем льстить себе, утверждая, что обращаемся с вами как с такими же людьми, во всем равными нам, так как ограбление рядится в тогу деловых отношений. Вас не заковывают в кандалы и не хлещут кнутом, заставляя работать до изнеможения, но мы все равно обладаем над вами той же властью. Только теперь мы ведем себя гораздо умней. В прошлом мы властвовали над вашими телами, но ваш разум оставался свободным. Вы знали, что делаете все по принуждению, и могли сказать: «Я свободный человек, которого поработили». Вы были свободны осознавать несправедливость, презирать и ненавидеть нас, втайне ожидая дня, когда вы сумеете бежать или свергнуть нас. Но теперь мы каким-то образом уговорили вас разделить нашу манеру мышления и поверить в то, что для достижения равного положения вы должны поработить себя нашими ценностями. Поэтому вы порабощены вдвойне: во-первых, по-прежнему находясь в нашей власти материально и финансово; и, во-вторых, — еще сильнее — из-за согласия принять наше обоснование грабежа, даже до такой степени, чтобы поверить, будто позволение грабить вас дает вам право на членство в каком-то закрытом клубе, приближает вас к эмпиреям, в которых, по вашему представлению, мы и обитаем. Вы теперь присоединились к двойному мышлению, тогда как мы имеем возможность эксплуатировать вас, не признавая это ни перед кем, даже перед собой. Поэтому мы можем чувствовать себя оправданными в своем грабеже, полагая, что помогаем вам познавать экономические законы жизни. А вы будете продолжать отдавать нам деньги, дабы сохранить вашу иллюзию равенства.

Голос Джона. Когда вы были метрополиями, а мы колониями, мы были склонны воспринимать вас как родителей, а себя — как детей, так что мы приняли вашу систему ценностей в качестве родительской, взрослой системы.

(Пауза)

Голос Робина. Расскажи, Джон, каково чувствовать себя на твоей стороне стола, в третьем мире.

Голос Джона. Это так странно... Я чувствую себя потерянным... Что-то произошло со мной психологически... Я достиг точки, когда просто не могу думать... У меня такое странное ощущение, что это твоя проблема... Я чувствую себя абсолютно беспомощным. И самое таинственное во всем этом то, что я не могу припомнить, чтобы я испытывал подобное ощущение раньше во все время, пока мы пишем вместе.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒