Robin Skynner John Cleese 7 страница

Робин. Это действительно полностью совпадает с моим опытом. Нам необходимо слегка дистанцироваться от своего поведения, отнестись к себе менее серьезно, если мы собираемся чему-то научиться и измениться к лучшему. И юмор дает нам такую дистанцию. Это как поддразнивание. Поддразнивая кого-то, ты часто намекаешь на какую-то сомнительную черту в его поведении, к которой, по-твоему, неплохо бы присмотреться. Если это делается с искренней любовью, то объект поддразнивания впоследствии часто обращает внимание на эту свою черту и в результате изменяет свое поведение. Но то же самое, проделываемое без всякой любви, ощущается как обвинение. Человек не может увидеть смешную сторону, принять критику к сведению или измениться, так как испытывает боль.

Джон. Интересно. Все комики знают, что они выглядят смешнее, когда демонстрируют толику привязанности к своим жертвам. Так что анестезия сердца, говоря словами Бергсона, может быть

только кратковременной. Ладно. Теперь к третьей и последней части его определения. Он называет смех общественной санкцией. Имея в виду, что это реакция социальной группы. Я никогда до конца этого не понимал.

Робин. А в чем проблема?

Джон. Я знаю, что в компании смеются больше. Смех заразителен и все такое. И я знаю, что смех сильнее сплачивает людей. Вспомни, как политики поднимают настроение аудитории, подшучивая над своими соперниками. Кстати, ты знаешь, у кого всегда самые лучшие шутки?

Робин. Нет.

Джон. У коммивояжеров. Они знают, как быстро крепнет взаимопонимание, если удается рассмешить потенциального покупателя. Но, с другой стороны, меня всегда беспокоило, что эта милая уютная сплоченность членов группы обычно достигается за счет аутсайдеров. Потому что есть еще одна разновидность смеха, которую я начал гораздо больше ценить в последнее время. Это смех, который говорит: «Да, это смешно, и смешно потому, что в чем-то похоже на меня, на всех нас, это присуще человеческой природе». Это лучшая разновидность смеха, и все же в ней нет присутствия аутсайдеров. Боюсь, что меня это смущает.

Робин. Я думаю, что могу дать тебе ключ к разгадке. Ты помнишь выводы о природе душевного здоровья, к которым мы пришли в конце первой главы?

Джон. О том, что менее здоровые люди, относящиеся к параноидному типу, нуждаются в перекладывании вины и ненависти на других, а наиболее здоровые «объединительны», склонны к родственному отношению?

Робин. Да. Я предполагаю, что юмор, как и другие стороны человеческого поведения, можно рассматривать с той же точки зрения. То есть любой образчик юмора или смеха можно привязать к какой-то точке спектра между наиболее параноидным и наиболее объединительным. Для примера возьмем самую омерзительную разновидность расистских анекдотов. Таким способом одна группа выражает свою враждебность к другой группе, то есть эти анекдоты относятся к наиболее параноидной части спектра. Тогда как упомянутые тобой шутки, в которых человек признает, что смеется над общими для всех людей недостатками, являющимися частью человеческой натуры, наоборот, принадлежат наиболее здоровой части спектра.

Джон. Тогда здесь нет никаких аутсайдеров — юмор как бы говорит: «Ну разве не весело, что все это то, что мы все, человеческие существа, собой представляем, несмотря на наши претензии».

Робин. И конечно, у одних и тех же шуток могут быть разные намерения. Их можно слышать и понимать в разных смыслах.

Джон. Да, а некоторые «оскорбительные» шутки очень смешны. Наше отношение к ним может меняться в зависимости от того, произносятся ли они с агрессивной подоплекой или просто с желанием вызвать смех. Но было бы ужасно подвергать их цензуре только из-за того, что параноидные типы используют их в грязных

целях. В конце концов, они могут использовать любой юмор параноидным способом.

Робин. Действительно. Вспомни наши наблюдения за тем, как люди реагировали на Безила Фолти. Некоторые смеялись над ним так, будто его поведение не имело ничего общего с ними — они считали себя представителями другой породы! Другие, смеясь, допускали, что иногда они сами чуточку на него похожи. Второй подход гораздо здоровее и ближе к верхней части спектра, с его «над этими людьми просто обхохочешься».

Джон. Я должен сказать, что для меня это отчасти откровение. Я помню слова Джонатана Миллера о том, что настоящий юмор ведет к большей близости. Теперь я понимаю почему. Потому что его лучшие образчики подчеркивают сходство между людьми, а не различия.

Робин. Я считаю, что в этом его главная ценность. Не только в том, что юмор доставляет удовольствие и поднимает настроение, но и в том, как он напоминает о нашей ограниченности, присущей природе человеческой, и о том, как легко мы про это забываем.

2. Слушай, мама, я председатель международного объединения

Джон. Так что там насчет «гораздо больших семей»?

Робин. По мере взросления мы все время переходим из мелких в более крупные структуры. Даже в семье мама оказывает на нас основное влияние в течение первых года-двух, и мы в значительной степени перенимаем ее отношение и «белые пятна» ее восприятия. Но затем папа приобретает не меньшее влияние, и даже если его отношение во многом совпадает с маминым, все равно будут присутствовать некоторые нюансы, отличные от ее пристрастий. Очевидно, что в неполной семье ребенку труднее выработать способность видеть вещи с разных точек зрения. Но позже общение с братьями и сестрами, а затем с более дальними родственниками, соседями и друзьями оказывает тот же выравнивающий эффект, позволяя избавиться от привычки слепо копировать пристрастия и «слепые пятна» восприятия у какого-то одного человека или малой группы людей.

Джон. А потом мы вливаемся в другие группы— спортивные команды, клубы, компании — и становимся членами организаций, таких, как фирмы, правительственные учреждения, вооруженные силы и т. п. Так эти более крупные структуры и есть «большие семьи»?

Робин. Да. И по мере того, как мы переходим во все более крупные структуры, нам предоставляется все больше возможностей для получения свежей информации, выработки новых точек зрения на вещи, отличных от полученных нами в семье. Так что, если мы подготовлены к переходу в более крупную структуру своим прежним опытом существования в рамках меньшей структуры и способны в результате справиться с сопутствующим этому увеличением нагрузки, то каждый шаг во внешний мир открывает нам новые возможности научиться вещам, ранее недоступным, и, как следствие, стать душевно здоровее.

Джон. Я до сих пор помню свои ощущения от первого дня в новой школе, эту смесь возбуждения и страха, накал переживаний, дающий больше впечатлений и воспоминаний, чем обычно получаешь за полгода. То, что сегодня называют «наиболее крутой участок кривой обучения».

Робин. Я тоже помню тот стресс, испытанный при переходе в более крупные структуры. Особенно свой отъезд в интернат в пятнадцатилетнем возрасте. Я предпринял его по своей воле при первой возможности, потому что мне было очень плохо в предыдущем интернате — настолько плохо, что пришлось меня оттуда просто забрать. Поэтому я хотел доказать себе, что могу! Моя жизнь дома не очень-то подготовила меня к переживаниям,

связанным с разлукой, но в этот свой второй отъезд я справился и даже обнаружил в этом приятные стороны, хотя временами я был близок к отчаянию. И это дало мне уверенность в себе, которую я вряд ли смог бы приобрести как-то иначе. Другой важной переменой в жизни был мой уход добровольцем на Вторую мировую войну в восемнадцать лет, когда я поступил в летное училище Королевских ВВС. Поначалу я испытывал серьезные стрессы, но затем сумел приспособиться к ситуации и даже получать удовольствие, это по-настоящему открыло мне мир. Конечно, обстановка военного времени навязывает людям переживания, расширяющие их кругозор и заставляющие мужать в таких направлениях, которых в другой обстановке им удалось бы избежать.

Джон. То есть ты утверждаешь, что жизнь представляет собой последовательность уроков, на которых мы учимся справляться с новыми ситуациями при условии, что получаем достаточно поддержки, чтобы справиться со стрессом.

Робин. Да.

Джон. А ты научился чему-нибудь новенькому в последнее время?

Робин. По правде говоря, да. Верховой езде. Моя подруга Джош устроила мне «сюрприз» несколько месяцев назад, попросив меня заехать в одно местечко. В конце концов, мы оказались не где-нибудь, а в школе верховой езды, где она заказала нам занятия. Я считал себя слишком старым и слишком боязливым для подобных вещей, но оказалось, что это потрясающе весело, и скоро я уже чувствовал себя настоящим ковбоем, пришпоривая лошадь и понукая ее во всю глотку. Еще один хороший пример принуждения к переживаниям, которых при других обстоятельствах постарался бы избежать... А как насчет тебя?

Джон. Я только что сделал самый долгий перерыв в работе, на какой когда-либо решался. По мере снижения нагрузки я заметил, что начал по-другому видеть вещи. Из-за того, что у меня появилось время хорошенько присмотреться, я стал лучше воспринимать их трехмерность и понял, что получаю больше удовольствия, любуясь произведениями скульптуры, чем раньше.

Робин. Всегда что-нибудь новенькое. В этом и заключается обучение, а не только в том, что мы получаем в школе. Оно должно продолжаться всю жизнь, до самой смерти.

Джон. Я недавно наткнулся на высказывание Чарльза Харди, и оно мне так понравилось, что я его записал. Вот оно: «Обучение не сводится к выучиванию ответов... Учение измеряется увеличением опыта... Обучение— это не только узнавание того, что уже известно другим, оно заключается в решении собственных задач для собственных целей... »

Робин. Я думаю, что наиболее ценным в познании является определение пределов того, что мы уже знаем. Если мы не знаем границ познанного, мы не любознательны и не испытываем потребности в обучении.

Джон. Тем не менее большая часть обучения отличающегося большей или меньшей степенью академичности, происходит в школе. Можно ли предположить, что некоторые школы более «здоровы»

6 — 1222 8 1

и выпускают более здоровых ребят, а другие не могут похвастаться успехами в этом направлении

Робин. На эту тему проводилось довольно много исследований— сравнивали различные школы, чтобы понять, как особенности окружающей обстановки позволяют выпускать лучше успевающих учеников, не только с точки зрения академических достижений, но и исходя из их общего поведения, посещаемости, склонности заниматься сверх задаваемого минимума, а также количества проступков. Было показано, что все эти особенности связаны друг с другом — и, конечно, с манерой управления школой.

Джон. Итак, как же функционируют хорошие школы?

Робин. Сюрприз, сюрприз! Весьма похоже на очень здоровые семьи.

Джон. Рассказывай дальше.

Робин. Основным принципом является «объединительный» подход. В этих школах поддерживаются отношения добросердечия, поддержки и заботы не только к ученикам, но и к школьным постройкам, и к окружающей природе. Но воспитание детей и их достижения являются основной целью. Учеников уважают как личностей и привлекают их к участию в школьных делах. В некоторых местах ученики даже имеют своих представителей в управляющих органах школы. Между персоналом и учениками установлена свободная открытая манера общения, так что дети знают, что всегда могут обратиться со своими проблемами к учителю.

Джон. А как насчет дисциплинарного аспекта?

Робин. В этом тоже следуют примеру здоровых семей. В наиболее успешных школах поддерживается разумное равновесие между строгостью и свободой. Хотя учителя относятся к ученикам с уважением и прислушиваются к их мнению, от учеников требуется усердие и стремление к высоким результатам. Детей «подтягивают» — я всегда замечал, что им это нравится, — да и взрослым тоже.

Джон. Из собственного опыта двухлетнего преподавания истории я знаю, что дети ненавидят две вещи: скуку и несообразные дисциплинарные требования. Ненавидят так сильно, что готовы на все — включая вооруженный мятеж, — чтобы добиться исправления ситуации.

Робин. Поэтому учителя тщательно готовятся к занятиям, чтобы дети были заняты полезной деятельностью и в классе не было беспорядка.

Джон. А что с шалостями?

Робин. Обычно учителя способны распознать надвигающуюся угрозу и твердо пресекают ее, при необходимости применяя наказание. Но в целом муштра и наказания не считаются самыми эффективными методами — в школах, где они широко практиковались, поведение было хуже — и, насколько это возможно, подход основывается на поощрении и похвале.

Джон. Ты согласен, что «похвала— лучшее побуждение»?

Робин. Да. Проводились обширные исследования, показавшие, что это так. Но я думаю, что большинство из нас и так это знают. Поощрение, поддержка и заинтересованность со стороны родителя

или любящего учителя пробуждают в нас проницательность и энергию более сильного и продолжительного действия, по сравнению со страхом наказания. Они помогают нам целиком отдаваться решению задачи, а не пытаться избежать критики.

Джон. И ведь это должно быть так, разве нет? Основываться на том, что человек делает правильно, а не подрывать его веру в себя, немедленно выискивая, что он сделал неправильно. Хотя каждый из моих взрослых знакомых может с дрожью вспомнить гадости, услышанные от учителей, — беспричинные резкие замечания, неконструктивные даже с учительской точки зрения. Но, мо-ясет быть, некоторые учителя боятся, что ребенок с возросшей уверенностью в себе будет вести себя хуже и его будет труднее контролировать?

Робин. Да, если речь идет о плохом учителе, вынужденном управлять при помощи страха. Но у учителя, пользующегося уважением, уверенные в себе дети ведут себя еще лучше.

Джон. Дело не в том, что дети не любят критики, а в том, присутствуют ли в ней тепло и участие. Когда один из преподавателей описал мои потуги отобрать мяч при игре в регби как «приплясывание инвалида», мне это понравилось даже в тот момент. Но когда другой учитель сказал: «Ваш комендант говорит, что ты смышленый— я этого не замечал», думаю, что это разрушило мой интерес к физике навсегда. Но я отвлекся...

Робин. Не совсем. В общем и целом доказано, что дети ведут себя соответственно тому, чего от них ожидают: они проявляют ответственность и усердие, если с ними обращаются так, как будто это естественно; или безответственность и непослушание, если учителя ждут от них такого поведения.

Джон. И становятся умнее, если от них этого ожидают?

Робин. Вообще-то, да. Если их потенциальные возможности признают и помогают развивать, то дети стараются изо всех сил.

Джон. Но все-таки эти прекрасные результаты успешных школ во многом зависят от того, какие в первую дети поступают в школу, не так ли?

Робин. Как ни странно, но не так! Исследования показали, что при большом наборе туповатых, малообещающих учеников, естественно, было труднее создать атмосферу гордости и удовольствия от достижений, но это не оказывало влияния на исключительные свойства школы. Даже качество школьных зданий и оборудования не оказывало заметного эффекта, если психологическая атмосфера была правильной. Я помню из времен моего директорства в клинике детской реабилитации, располагавшейся в весьма неблагополучном районе Лондона, что две школы имели преимущество практически по всем показателям, тогда как третья ютилась в нескольких старых зданиях и принимала самых трудных учеников, от которых директора двух других школ всячески открещивались... И тем не менее третья школа затмевала две первые по большинству из упомянутых качеств.

Джон. Я знаю один городок, где новенькая, с иголочки, общеобразовательная школа является и самой недисциплинированной. А как с поведением у детей, от которых ждут неприятностей?

Робин. В лучших школах даже большой набор социально неблагополучных детей не связан с правонарушениями, хотя исследования подтверждают сильную взаимосвязь между этими факторами на индивидуальном уровне.

Джон. Ты хочешь сказать, что положительное влияние школы может переломить статистическую тенденцию?

Робин. Да.

Джон. Может быть потому, что в хороших школах ученикам хватает замещающих впечатлений, благодаря которым они усваивают то, чего им не хватало в семье?

Робин. Возможно. Видишь ли, благодаря более открытому общению и тому, что детей принимают и уважают такими, какие они есть, а не втискивают в какие-то рамки, персонал может лучше разглядеть их эмоциональные потребности. А раз учителя подходят к детям столь творчески и могут свободно проявлять как ободрение и поддержку, так и — при необходимости — твердость и строгость, то есть все шансы, что в конце концов хотя бы некоторые учителя смогут установить с каждым из детей те отношения, которые необходимы для заполнения любой бреши в социальном развитии ребенка.

Джон. А что происходит, когда ребенок попадает в менее здоровую структуру?

Робин. Когда такое случается, воспроизводится семейный шаблон. Если человек рос в нездоровой семье, то нездоровые отношения внутри нее являются единственными, которые он знает. Если он попадает в другую нездоровую структуру, то ведет себя так же, как в семье, а структура с большой вероятностью реагирует на это так же отрицательно. Если ребенок в семье был «козлом отпущения» или, наоборот, «мамочкиным любимчиком», то в новой структуре он инициирует такой же отклик, и семейный шаблон закрепляется и усиливается. Но в более здоровой школе, не поддающейся на его уловки, ребенок учится новым отношениям, новому взгляду на себя и других.

Джон. Я вот о чем подумал. Может ли быть неблагоприятным для ребенка слишком активное вмешательство родителей в вопрос выбора школы? Я имею в виду, не попытаются ли они выбрать школу с теми же проблемами, что и у них самих?

Робин. Боюсь, что в этом есть доля правды — по крайней мере, в случае нездоровых семей. Например, родители, не желающие подчиняться правилам и не научившиеся принимать «нет» в качестве ответа, скорее выберут школу с весьма вольной дисциплиной, и их ребенок даже там не научится держать себя в рамках общепринятых требований. Я помню свои занятия с подростком, чей отец проявлял весьма пассивное и отстраненное отношение. Плохое поведение сына было очевидной попыткой спровоцировать отца, заставить его быть более твердым и помочь мальчику лучше справляться с самим собой. Но вместо этого родители отослали его в хорошо известную своей прогрессивностью школу, где он вел себя так же, как дома. Когда директор пожаловался на это, я объяснил, что мальчик ждет от учителей строгости, которой ему не хватало дома. Тогда директор сказал: «Я лучше позову

для этого свою жену»! Он был столь же бессильным, как и отец мальчика.

Джон. И, возможно, обычные школы выбирают столь же неудачно. Родители, которые тщатся показать ребенку свою привязанность, выберут такую школу, где к любому проявлению тепла и нежности относятся весьма неодобрительно; очень амбициозные родители предпочтут школу с исключительно высокими требованиями.

Робин. Абсолютно точно. Я уверен, что в этом кроется подоплека суровых условий воспитания, которые навязывала до последнего времени британская система общеобразовательных школ. Но, к счастью, в наши дни мы меньше стыдимся показывать свои чувства и благодаря этому не ощущаем обязанности учить детей их скрывать.

Джон. Ну, хорошо. Итак, школа — это первая организация, в которой мы оказываемся, выходя за пределы семьи. Следующей для большинства из нас будет работа, не так ли?

Робин. Здесь мы видим продолжение того же процесса — обучение приспосабливаться к более крупным структурам и более сложным связям и отношениям. Проблемы, связанные с началом трудовой деятельности, в чем-то похожи на встречавшиеся ранее, но здесь уровень требований выше: ты являешься звеном в Цепочке, и здесь не прощают так, как дома или в школе. Тебе и твоим действиям постоянно дается более реалистичная оценка; если ты не справишься, тебя могут уволить. Здесь больше риск, но и возможности значительно шире. Ты не можешь стать главой семьи, в которой вырос, и тебя не поставят завучем школы, в которой

ты учишься, несмотря на отличные отметки. Но ты можешь войти в совет директоров фирмы, в которой работаешь. Так что работа несет с собой новую дисциплину.

Джон. В каком именно смысле?

Робин. Она жестче. Это действительно просто. Больше переживаний по поводу возможной неудачи, но и немалые шансы на успех и связанные с ним уверенность в себе и самоуважение. В свою очередь, это меняет отношения в семье; большинство из нас испытали перемену в родительском обращении, когда начали работать и стали независимыми. А тот, кто с готовностью реагирует на требования и задачи, связанные с работой, вырабатывает в себе больше смелости и умения и благодаря этому повышает свой истинный авторитет, за счет чего пользуется искренним уважением своего партнера и детей и служит источником уверенности и стабильности для семьи. То есть во многих смыслах работа весьма важна для психологического развития.

Джон. Оглядываясь назад, я понимаю, что работа во многом помогла мне научиться справляться с ситуациями, казавшимися мне сложными и неудобными.

Робин. С какими же?

Джон. Ну, как вписаться в команду и принимать решения команды, с которыми я не согласен; как заткнуться и выслушать человека; как принимать решения, не поря горячки, но и не откладывая их в долгий ящик. И особенно — как решать дисциплинарные проблемы, когда чья-то отдача падает ниже номинала. Раньше я ненавидел это, но сейчас, кажется, справляюсь лучше и гораздо меньше смущаюсь.

Робин. Тебе, должно быть, нравилось учиться всему этому, иначе ты не потратил бы двадцать лет жизни, работая с «Video Arts».

Джон. Многое оказалось для меня обворожительным— за исключением финансовых вопросов. И я всегда наполовину осознавал, что выбираю проблемы, в которых, будучи единственным сыном пожилых родителей, особенно нуждаюсь. Думаю, что именно поэтому меня всегда влекло к работе в команде. Так что лично для меня все твои рассуждения очень убедительны. А теперь отвлечемся от того, чему мы учимся на работе... Совсем другой вопрос: «Насколько сильно психологические факторы влияют на выбор человеком той или иной работы? »

Робин. Ну, некоторые люди — в наши дни многие — отчаянно нуждаются в работе и вынуждены браться за любую, какую могут найти. Но большинство все-таки имеют некоторую свободу выбора, а если есть выбор, то на него сильно влияют психологические факторы. Например, люди склонны выбирать подходящую по типу работу — и организации, совместимые с их собственной психологией, — почти автоматически, так же, как выбирают партнеров по браку. Конечно, как и при вступлении в брак, на выбор оказывает влияние много других факторов, но на глубинном уровне всегда происходит поиск психологического «соответствия», хотя большинство людей этого в большей или меньшей степени не осознают.

Джон. Ты имеешь в виду, что они стараются выбрать организацию, похожую на семью, в которой выросли?

Робин. Да, если иметь в виду организацию, находящуюся на том же уровне душевного здоровья, в соответствии с обсуждавшимися в главе 1 принципами. Более здоровый человек склонен выбирать более здоровую рабочую атмосферу; менее здорового привлекает менее здоровая ситуация.

Джон. Когда в «Семье» мы обсуждали разные виды брака, ты говорил, что существуют различные решения в зависимости от того, хочет ли человек остаться прежним или желает измениться и стать душевно здоровее. Так ли это в случае выбора человеком организации?

Робин. Да. На нижнем уровне здоровья выбор человека основывается на потребности отрицать свои собственные проблемы, перекладывая вину за них на кого-то другого. Поэтому человек с плохим характером будет чувствовать себя комфортнее в организации с таким же начальником и негативной атмосферой общего противостояния. Тогда такой человек, хотя он постоянно находится в плохом, враждебном настроении, может верить, что это его «естественная реакция» на неприятную рабочую обстановку.

Джон. Он здесь абсолютно ни при чем... Он был бы воплощением сладости и света, если бы только работал в другом месте. Это похоже на отношения супругов из пьесы «Кто боится Вирджинии Вулъф? »*, где оба партнера пребывали в уверенности, что были бы счастливы, если бы только женились на ком-нибудь другом...

Робин. Да, хотя на самом деле в более позитивной ситуации они чувствовали бы себя хуже\ Потому что тогда им бы пришлось взглянуть в глаза самим себе и признать, что проблемы коренятся внутри них самих.

Пьеса американского драматурга Эдварда Олби.

Джон. Есть еще другая, более здоровая, разновидность психологического урегулирования, с помощью которого супружеские пары могут избежать столкновения со своими проблемами — как в браке из «Кукольного дома»*, где отношения были более позитивными и близкими к сотрудничеству, но супруги выполняли друг за друга некоторые личностные функции и благодаря этому избегали необходимости что-либо в себе менять.

Робин. То же случается и при выборе работы. Человек может выбрать фирму, схожую по структуре и оценкам с его семейным шаблоном, так что у него не вызывают вопросов отношения внутри фирмы, потому что все принимают их как должное. В этом случае люди не чувствуют побуждения меняться и могут легко избегать столкновения со своими проблемами.

Джон. Ты можешь привести примеры?

Робин. Возьмем человека, выросшего в семье, где не доверяли чувствам, а отношения отличались отстраненностью. Такому человеку будет удобнее работать в области обработки информации, где в основном используются мозги и ограничено эмоциональное взаимодействие с другими людьми. Возьмем другого человека из семьи, в которой высоко ценились порядок, контроль и опрятность; он естественно впишется в работу бухгалтера или чиновника. Кто-то из семьи с высоким уровнем раздражения и гнева, но с запретом на открытую агрессию, будет чувствовать себя как дома, работая адвокатом, где ценится агрессивная манера допроса, но все ограничено рамками правил и происходит под контролем некой отцеподобной фигуры. А кому-то из нуждающейся семьи, не признающей, однако, свою бедность, не придется вспоминать о ней ежечасно, если он найдет работу в сфере социального обеспечения или в другой благотворительной структуре. Пойми, что во всех этих выборах нет ничего плохого*. Как раз из-за соответствия характера работы их привычному жизненному шаблону такие люди скорее будут выполнять ее хорошо и с удовольствием. Но при этом они могут так и не получить эмоционального опыта, который позволил бы им духовно повзрослеть.

Джон. Но ведь помимо «Вирджинии Вулъф» и «Кукольного дома», существует и третья разновидность брака, в котором партнеры выбирают друг друга, чтобы помочь себе и стать здоровее.

Робин. Точно так же может произойти и при нашем выборе подходящего характера работы и конкретной организации. Так, молодые люди, ощущающие себя недостаточно «крутыми», неспособными к самодисциплине и противостоянию трудностям, могут пойти на службу в армию или полицию.

Джон. Хотя и не из-за того, что эти организации в целом отличаются уровнем душевного здоровья выше среднего.

Робин. Нет, хотя в отдельных подразделениях может быть именно так. Суть в том, что для каждого типа работы требуются особенные, и людям, страдающим нехваткой подобных навыков и способностей, вступление в такую организацию может дать возможность стать более адекватными в этих вопросах. Конечно и сама

Пьеса норвежского драматурга Генриха Ибсена. 88

организация может преувеличивать значение таких качеств и в этом смысле быть несколько «нездоровой». Но это не обязательно мешает человеку получить пользу от всего того, что в ней есть хорошего. Как я говорил, можно использовать работу для того, чтобы винить кого-то другого в своих бедах, или чувствовать себя комфортно и избегать любых изменений в себе, или повзрослеть и стать более здоровым. Все зависит от человека, его отношения, его подхода.

Джон. А могу ли я стать здоровее, работая в структуре, чей уровень здоровья ниже моего?

Робин. Да, это возможно, если ты можешь учиться чему-то новому от любого человека и в любой ситуации. Ведь даже отрицательный опыт можно использовать, чтобы научиться способам справляться с ним. Но боюсь, что знания, полученные таким способом, будут весьма ограниченными. Для получения максимальной пользы нужно найти структуру, чей уровень функционирования в целом здоровее, чем твой.

Джон. Хорошо. Но допустим, что человек из не очень здоровой семьи вдруг очутился в структуре с очень высоким уровнем здоровья. Как он будет себя чувствовать?

Робин. Неважно. Например, когда Чарльз Шрайбер возглавил нездоровую фирму и объявил об упразднении почасового учета рабочего времени, то персонал пригрозил забастовкой — они решили, что он пытается надуть их с жалованьем. В здоровой структуре делается больше поблажек человеческим ограничениям и слабостям и оказывается больше поддержки. Так что с течением времени менее здоровый человек может поздороветь. Но очевидно, что все дело в величине разрыва: если несоответствие меж-Ду уровнями здоровья организации и работника слишком велико, то работник будет ощущать слишком большой дискомфорт.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒