Robin Skynner John Cleese 2 страница

любви— «Ромео и Джулъета», «Травиата», «Анна Каренина», «Кармен», «Антоний и Клеопатра», «Аида», «Доктор Живаго», «Тристан и Изольда» и т. п. При их упоминании у людей появляется мечтательность во взгляде, они говорят: «О, это так прекрасно, так романтично». Так вот, ничего прекрасного в них нет. Это все повествования о неизбывных муках. Ни в одном из них не найдется и десяти минут простого, каждодневного счастья. Как правило, герои ухватывают кусочек запредельного экстаза, сопровождаемый беспросветными страданиями. Их закалывают, замуровывают, они бросаются под поезд, натравливают на себя змей, принимают яд, умирают от чахотки или отрекаются друг от друга в агонии. Они убеждены, что могут обрести счастье только с одним человеком, которого умышленно выбирают по признаку недостижимости. Так почему считается, что вся эта эмоциональная зависимость с сопровождающими ее страданиями тождественна истинной любви?

Робин. Ну, в конце концов, самая первая любовь, которую мы испытываем, — любовь к матери, именно такая. В начале жизни мы действительно полностью зависимы и действительно сильно страдаем, если матери нет рядом, когда мы в ней нуждаемся. И хотя мы, естественно, всегда нуждаемся в любви и поддержке, но если не вырастаем из этих детских требований, то продолжаем так же обращаться с нашими партнерами, пытаясь заставить их по-родительски заботиться о нас и чувствуя себя в опасности, если такой заботы нет.

Джон. И такая любовь позволяет нам чувствовать себя «особыми», не так ли? Все маленькие дети требуют к себе исключительного внимания. Но действительно душевно здоровые семьи не верят, что страдание добавляет смысла их жизни.

Робин. Так. Не будучи столь зависимы, они не нуждаются в том, чтобы оправдывать свои ребяческие требования страданиями из-за того, что эти требования не удовлетворяют.

Джон. Теперь позволь спросить о том, что меня сильно заинтриговало. Даже самые здоровые душевно люди иногда нуждаются в

эмоциональной поддержке, чтобы пережить какие-то тяжелые времена. И, будучи душевно здоровыми, они не испытывают трудностей, обращаясь за такой поддержкой к партнеру, который, являясь также душевно здоровым, в свою очередь, не испытывает проблем, оказывая такую поддержку. Каково же здесь отличие от модели отношений с сильной взаимозависимостью («слиянием» партнеров)?

Робин. Душевно здоровые партнеры могут прямо попросить друг друга о поддержке в случае необходимости и спокойно принять отказ, если партнер по какой-либо причине не может ее оказать. Отношения не строятся на основе притворства и фантазий. Нет борьбы, как это бывает у менее здоровых душевно людей, в которой каждый пытается заставить партнера удовлетворять свои требования, одновременно избегая осознания собственных обязательств и постоянно доказывая свою необходимость партнеру. В большинстве случаев душевно здоровые люди при необходимости способны получать и оказывать поддержку. Именно поэтому им не нужно цепляться друг за друга и демонстрировать отчаянную потребность в партнере.

Джон. И поэтому они легче переносят смерть близкого человека и быстрее вступают в повторный брак, чем менее здоровые душевно.

Робин. В основном да. Но здесь срабатывают несколько факторов. Во-первых, в силу их теплого и дружелюбного отношения к людям, у них всегда много друзей, способных оказать значительную эмоциональную поддержку, так что они не чувствуют себя внезапно покинутыми и отрезанными от источников любви. Во-вторых, испытываемая ими скорбь ближе к жалости по отношению к умершему, нежели к самому себе, потому что они уже знают, что могут быть самодостаточными.

Джон. Да, но они должны испытывать тем более глубокое сожаление из-за того, что их отношения были столь исключительно счастливыми.

Робин. Здесь странный парадокс. Часто легче пережить утрату чего-то хорошего, чем оправиться от чего-то плохого.

Джон. Кажется, я знаю, что ты имеешь в виду. В прошлом мне иногда было трудно прервать неудачно сложившиеся отношения, потому что... меня как будто принуждали возвращаться к ним снова и снова, чтобы просто доказать, что они могли сложиться удачнее.

Робин. Именно. С другой стороны, если у тебя было что-то настолько хорошее, что ты чувствуешь себя счастливым, даже просто думая об этом, тебе легче принять, что это хорошее не может продолжаться вечно. Потому что ты уже так много получил и воспоминания об этом хорошем поддерживают тебя. Например, когда пять лет назад умерла моя жена, я обнаружил, что моя скорбь из-за этой утраты несла в себе частицу радости, когда я вспоминал обо всем хорошем, что мы пережили вместе. Это не только смягчало боль утраты, но и в каком-то смысле ощущалось как еще одно приятное переживание, связанное с ней.

^жон. ... Ты знаешь, когда умер Грэхем Чепмен, я обнаружил, что вспоминаю свои денечки в Монти Питон и лучше, чем прежде, осознаю, насколько они были радостными.

Робин. Конечно. Как ни странно, легче отказаться от действительно хороших отношений, потому что воспоминания о них позитивны. Ты не ощущаешь вины за то, что они не сложились, и не пытаешься их как-то склеить. И, опять-таки, более здоровым душевно людям легче скорбеть, чем тем, кто находится ближе к середине шкалы. Они могут испытывать даже более глубокую скорбь просто потому, что ярче переживают эмоции, связанные с утратой... И, конечно, это значит, что они быстрее оправятся от нее и смогут радоваться жизни, чем это кажется возможным для «средних» людей. Потому что, как мы говорили в «Семье», скорбь об утрате помогает ее пережить.

Джон. В то время как люди, боящиеся печали, могут подключить все свои средства защиты, чтобы избежать этого чувства, и поэтому потратить годы и годы, чтобы оправиться от утраты?

Робин. Если у них это вообще получится.

Джон. Скажи мне, до какой степени ты оправился от смерти жены?

Робин. Примерно через два года после ее смерти я почувствовал большой прилив жизненной энергии. И понял, что (как и описывают книги по психологии утраты близких) шок потери привел к временной подавленности в моем физическом состоянии. Но, как ты знаешь, мы вместе старались свыкнуться с мыслью о ее возможном конце, с самого начала ее болезни не пытаясь отвернуться от этой боли. Поэтому я был психологически подготовлен к тому, что произошло, и справился с этим гораздо лучше, чем ожидал. Как я говорил, приятные воспоминания обо всем хорошем в совместно прожитой жизни, казалось, утишали скорбь. Временами я чувствовал, что соскальзываю к очень негативным эмоциям, но понимал, что это проявление жалости к себе, и они абсолютно деструктивны. Центром их был я сам, а для жены места не оставалось. Поэтому я не давал им воли.

Джон. Но подожди минутку, Робин. Если скорбь — это естественная человеческая реакция на утрату и способ пережить ее, то как ты отличаешь такую печаль... от жалости к самому себе?

Робин. Скорбя, ты принимаешь утрату. Ты не бежишь от естественных страданий, которые она причиняет тебе, и думаешь больше о том, кого потерял, а не о себе. Ты позволяешь страданию влиять на тебя, изменять тебя. В конце концов, оно отпускает тебя. И наоборот: ты ощущаешь жалость к себе, когда не принимаешь утрату. Вместо того чтобы позволить чувствам изменить тебя, ты желаешь, чтобы мир изменился; ты хочешь заставить часы пойти назад, как будто утраты не было. К сожалению, во многих книгах о психологических аспектах утраты близких эта разница не разъясняется, так что можно принять чувство жалости к себе за добродетель.

Джон. Это может показаться странным вопросом, но... не испытывал ли ты временами чувства, что тебе следовало бы страдать больше?

Робин. Полагаю, что так могло случиться, если бы мне не было хорошо известно, что скорбь не обязательно должна быть вечной. Но я думаю, что некоторые люди были слегка шокированы тем, что я по видимости страдаю меньше, чем они ожидали.

Джон. Ты хочешь сказать, что они считали тебя бессердечным из-за того, что ты не выставлял напоказ свои чувства?

Робин. Да, и я почти уверен, что их неодобрение могло повлиять на меня — возможно, вызвать чувство вины — и, таким образом, подтолкнуть к упоению жалостью к себе, как будто это действительно правильно.

Джон. И многие люди не одобряли твое отношение?

Робин. Я помню, что ты точно был не из их числа. На самом деле большинство окружающих радовались за меня, хотя и были слегка удивлены. Возможно, это помогало им надеяться, что они смогут так же пережить аналогичную утрату. И я чувствовал, что этих людей больше заботит моя персона, чем их собственные.

Джон. Как ты думаешь, почему некоторым не нравилось твое отношение?

Робин. О тех, кто был шокирован этим, я уже знал, что они стараются отстранять свои чувства и боятся даже мыслей о собственной смерти или потере близких, так что мое поведение их пугало. Думаю, они чувствовали бы себя лучше, если бы я сильнее переживал свое горе... Потому что тогда они смогли бы перенести свои чувства, связанные с этим, с себя на меня... и сосредоточиться на жалости ко мне вместо беспокойства о том, как они сами смогли бы пережить подобную ситуацию.

Джон. Вот как? Чувство утраты так пугало их, что они хотели, чтобы ты переживал его за них?

Робин. Да. В обществе этих людей мне было тяжелее. Они явно полагали, что «поддерживают» меня, говоря о том, как это должно быть ужасно и как им меня жаль. А если я сопротивлялся их «поддержке», то они, похоже, чувствовали себя очень неудобно. Ведь в этом случае им самим приходилось иметь дело с теми неприятными чувствами, которые я отказывался переживать за них, и они не могли не замечать, что не справляются с этими чувствами.

Джон. То есть между вами шла борьба за то, кто должен переживать эти неприятные чувства, и они чувствовали себя неуютно, если не могли переложить их на тебя.

Робин. Так это выглядело.

Джон. Ну, хорошо. Мы вспомнили о твоей утрате, потому что ты сказал, что второй характерной особенностью исключительно здоровых душевно семей является необычно независимая манера их любви друг к другу. А что еще особенного ты можешь рассказать об этих счастливых людях?

Робин. Ну, две следующие характерные черты связаны между собой, и нам придется рассматривать их вместе. Они обе относятся к принятию решений в семье.

Джон. Как распределяется власть?

Робин. В некотором смысле, да. Первая — явно выраженное главенство родителей в семье. Не подвергается сомнению, что родители командуют в семье, что они отвечают за детей и что дети должны повиноваться безоговорочно.

Джон. Странно. Звучит несколько старомодно.

Робин. Теперь выслушай вторую половину. В этих семьях не исповедуется принцип «дети должны быть видны, но не слышны».

Перед тем, как принять решение, родители всегда подробно советуются с детьми — даже с самыми младшими. Все члены семьи могут открыто высказывать свое мнение. Дети могут обсуждать не только сами решения, но и то, как родители пользуются своей властью при их принятии! Поэтому, как ты можешь догадаться, дети в таких семьях придерживаются весьма искренних взглядов, а родители одобряют и поддерживают их в этом. Они хотят именно такого положения вещей в семье.

Джон. Но если вся семья не может прийти к соглашению...

Робин. ... или в случае крайней необходимости, считается, что дети должны заткнуться и делать то, что им говорят.

Джон. А как сами дети относятся к подобным случаям?

Робин. Удивительно, но, может быть, из-за того, что в обычных ситуациях к их мнению так внимательно прислушиваются, они вполне готовы подчиниться родительской власти. Даже тогда, когда это идет вразрез с их желаниями.

Джон. Готов побиться об заклад, что им приходится учиться этому. Ничего общего с инстинктивной реакцией ребенка, не так ли?

Робин. Конечно, нет. Маленькие дети всегда пытаются манипулировать своим родителями, если у них это получается. Они стараются перетянуть одного из родителей на свою сторону. Но в очень здоровых семьях союз родителей так крепок, что ребенку не удается их разделить. Манипулирование не срабатывает, так что дети могут расслабиться с сознанием того, что их мнение всегда выслушают, но ответственность за окончательное решение передается родителям. При работе с этими семьями я заметил, что дети всегда принимали родительскую власть, если я давал им возможность покомандовать, и чувствовали себя комфортно, осознавая свое положение. Когда детей спрашивали о том, что нужно делать родителям для решения возникшей в семье проблемы, они часто открыто высказывались за необходимость укрепления родительского союза.

Джон. То есть дети могут откровенно высказывать свое мнение, но не имеют очень большого влияния.

Робин. Не больше, чем они готовы принять. И в этом одна из причин того, что они вырастают психически здоровыми. Дети, научившиеся «разделять и властвовать», противопоставляя одного из родителей другому, пугаются не только власти, которую им это дает, но и вреда, который они могут причинить отношениям между родителями и стабильности в семье. Это приводит к тому, что они чувствуют незащищенность и беспокойство, а отсутствие должного контроля затрудняет для них выработку навыков самодисциплины.

Джон. Расскажи подробнее об этом крепком родительском союзе. Как распределяется власть между ними?

Робин. Одним из наиболее интересных открытий является то, что в наши дни в наиболее душевно здоровых семьях мама и папа делят власть практически поровну. Исследовательская группа в Тимберлоуне обнаружила значительные изменения мужской и женской ролей в семейных отношениях за прошедшие годы. В своем первом отчете в 1976 г. они указывали, что не было ни одной пары, в которой не наблюдалось бы традиционное распределение мужской и женской ролей, при котором мужчина, а не женщина является кормильцем в семье. Но в последних отчетах об исследовании исключительно здоровых семей, изучая пары, родившиеся в начале шестидесятых, они обнаружили, что две трети женщин были заняты на работе, а некоторые имели самый высокий заработок в семье.

Джон. В таком случае ответьте на один вопрос, доктор Скин-нер. В прошлом я слышал, как вы утверждали, что лучше, если отец берет на себя основную ответственность за порядок и дисциплину в семье.

Робин. Да, в течение долгого времени я как бы исповедовал два противоположных подхода к этому вопросу. В некоторых случаях я придерживался взгляда, что отец должен командовать — в том смысле, что он должен иметь право решающего голоса, когда нет другого пути разрешить противоречия. Я пришел к этому выводу потому, что когда мы начинали рассматривать всю семью как единое целое, то половина их проблем быстро разрешалась, если основная ответственность за порядок и дисциплину передавалась от матери к отцу. Но в других случаях я действовал так, как если бы верил, что родители должны делить власть поровну.

Джон. То есть интуитивно ты предлагал разным семьям различные подходы, но не мог объяснить почему?

Робин. Да, и как раз исследования исключительно здоровых семей помогли мне прояснить эту путаницу. Я понял, что оба этих на первый взгляд противоречивых подхода могли быть верными. То, какой из них лучше работал, зависело от уровня душевного здоровья семьи. Исследования показали, что даже жесткая псевдовоенная иерархия, при которой один из родителей играет роль диктатора, по крайней мере лучше, чем хаос и беспорядок, царящие в большинстве неблагополучных семей — тех, которые профессионалы называют «пограничными» или «мультипроблемными».

Джон. Потому что необходим хоть какой-то порядок, прежде чем что-либо строить.

Робин. Да. Но, конечно, авторитарный стиль поведения является только первым шагом на пути к улучшению. Я обнаружил, что семьи, в которых наилучшие результаты получались при передаче полноты власти отцу, были более дезорганизованными и неблагополучными в психологическом плане. Я часто сталкивался с ними в своей практике в бедняцких районах Лондона.

Джон. Ты сказал «часто». Там много таких семей?

Робин. Да. Как ты увидишь далее, существенно меньше шансов обрести душевное здоровье в условиях бедности. Хотя, конечно, богатство ни в коем случае не является гарантией душевного здоровья. Мне приходилось оказывать помощь и некоторым обеспеченным семьям со схожими проблемами...

Джон. Владельцы газет, диктаторы, киномагнаты...

Робин. Часто люди, возглавляющие крупные организации, члены правительства или «капитаны» промышленности.

Джон. Конечно, чем больше власти, тем легче ее использовать для того, чтобы скрыть собственную неполноценность, не так ли?

Робин. Несомненно. Одно из значительных преимуществ возможности быть большой шишкой, командовать всеми и всем — то, что ты всегда можешь делать все по-своему. Ты никогда не чувствуешь неудовлетворенности. И если ты просто выросший ребенок, не способный совладать с малейшим разочарованием, то обладание властью на работе, где подчиненные пляшут перед тобой на задних лапках, позволяет чувствовать себя сильным и защищает от необходимости признать эту детскую слабость.

Джон. Попытался бы ты поставить такого человека во главе семьи?

Робин. Я, может быть, поощрил бы его взять на себя больше ответственности, потому что такой человек часто сваливает все на мать семейства и веден себя дома как еще один ребенок. В результате мать не получает реальной поддержки, подвергается перегрузке, чем и пользуются дети. Конечно, мне пришлось бы

помочь отцу обрести больше уверенности в себе и самоконтроля, прежде чем он смог бы играть более важную роль в семье.

Джон. То есть некоторые из наблюдавшихся тобой семей были дезорганизованы и нуждались в ком-то, кто мог взять на себя командование?

Робин. Да, но многие обращавшиеся ко мне семьи были куда более благополучны. Они жаловались на менее серьезные проблемы; часто семья была хорошо и эффективно организована и ее члены добились успеха вне семейной жизни. Но они чувствовали себя подавленными и просто неспособными радоваться жизни. Они не были рады друг другу. С такими семьями, расположенными ближе к середине шкалы, мне приходилось делать упор на том, чтобы «ослабить поводья» и выработать более демократичную структуру управления в семье. Часто это означало помощь в уравнивании родителей и разделении власти между ними.

Джон. Таким образом, ты инстинктивно пытался навести порядок там, где был хаос; а затем, наведя порядок, ты старался привнести в него толику демократии. Звучит как история политики.

Робин. Ну, я полагаю, что некоторые принципы применимы для групп любой величины. Мы еще придем к этому далее, в главе 3.

Джон. Я хотел бы подробнее узнать об этом балансе между родителями. Что говорят результаты исследований о роли матери в развитии ребенка по сравнению с отцом?

Робин. Рискуя показаться банальным, на основании собственного клинического опыта могу заявить, что матери лучше обеспечивают ребенку заботу, поддержку и комфорт, принимая и любя ребенка безусловно, так что он растет с ощущением собственной воспринятости и востребованности. А отцы, в общем случае, лучше способны на более объективную, беспристрастную любовь, более условную в смысле требований к ребенку по выработке самодисциплины и обучению соблюдать общественные правила. Я думаю, что это логически следует из того факта, что в большинстве семей мать изначально более тесно связана с ребенком, тогда как отец более отстранен эмоционально и больше относится к внешнему миру. Однако есть много исключений; некоторые матери отличаются отцовским отношением к детям, а некоторые мужчины — более материнским, чем большинство женщин. Так что это только общие рассуждения.

Джон. А что еще говорится в исследованиях душевно здоровых семей на эту тему?

Робин. Некоторые результаты весьма неожиданны. Например, в одном исследовании автономность детей — их уверенность в своих силах и способность действовать самостоятельно — особенно связывалась с ролью матери.

Джон. Воспитание независимости от окружающего мира?

Робин. Да. Если она сама достигла высокого уровня автономии, то это позволяет детям следовать ее примеру.

Джон. «Автономия» понимается как противоположность «зависимости»?

Робин. Более или менее. Но исследования показали, что, даже не обладая высоким уровнем автономии, мать могла неплохо

справляться с воспитанием в детях уверенности в себе и независимости, если сама была в достаточной степени обеспечена любовью и поддержкой.

Джон. То есть достаточно зависимые друг от друга родители могут вырастить детей более автономных, чем они сами, при условии, что они поддерживают друг друга?

Робин. Да, могут.

Джон. Отлично. В таком случае, надеюсь, это именно то, что я и делаю!

Робин. Видишь ли, если ты готов признать свои личные проблемы, то ты можешь держать их при себе и не переносить на детей.

Джон. Это воодушевляет. Ну хорошо, если мать особенно связана с автономией детей, то на что особенно влияет отец?

Робин. В этой части исследования обнаружилось влияние отца на способность семьи 'свободно выражать свои чувства и, таким образом, решать семейные проблемы. Эта способность не отворачиваться от конфликтов, как оказалось, зависит от общего чувства защищенности, особенно уверенности в том, что можно безопасно выражать свои настоящие чувства, пусть даже и огорчительные для кого-то. То есть оказалось, что отцы в семьях, успешно справлявшихся с эмоциональными трудностями, поддерживали теплые и непринужденные отношения с детьми. В то время как в семьях, не обладавших такой способностью, отцы обычно отличались жесткостью и эмоциональной отстраненностью.

Джон. Должен сказать, что я представлял себе все наоборот — что мать больше влияет на общение в семье, а отец — на автономность.

Робин. Как и большинство людей, я думаю. Но я вижу в этом вот какой смысл. Пример матери здесь имеет отношение к индивидуальной автономии; отцовский ведет на шаг дальше, затрагивая поддержку автономии семьи как единого целого.

Джон. Ну хорошо, мы отвлеклись от темы употребления родительской власти в исключительно здоровых душевно семьях, в которых дети обладают правом голоса, но искренне принимают главенство родителей потому, что их мнением всегда интересуются, а также потому, что попытка расколоть родительское единство потерпит неудачу. Какова следующая особенность этих семей?

Робин. Они хорошо общаются. Они прямы, открыты и честны по отношению друг к другу.

Джон. Вряд ли это удивительно. В идеале нам всем хотелось бы так себя вести, поэтому, наверное, интересней всего, как у них это получается?

Робин. Для этого есть целый комплекс причин, частично взаи-мопересекающихся. Во-первых, в таких семьях существует уверенность в том, что основные человеческие потребности и побуждения не несут в себе зла. Никакое человеческое чувство не может быть причиной стыда. Поэтому дети не испытывают потребности что-то прятать, запутывать, искажать или каким-то другим способом скрывать свои ощущения. Сексуальное влечение, злость, зависть — все это воспринимается как естественные проявления человеческой природы. Аналогично — и важность этого

станет более очевидной дальше — принимается, что они будут испытывать противоречивые чувства по отношению к другим людям или событиям, включая собственных родителей, то есть позитивные и негативные эмоции в одно и то же время.

Джон. Другими словами, они учатся быть открытыми, потому что не ощущают нужды что-то скрывать?

Робин. А также потому, что в этих семьях с большим уважением относятся к чужим взглядам на жизнь. Каждый имеет право на собственное мнение, с которым другие могут не соглашаться. Нет какой-то «семейной» точки зрения, обязательной для всех, наподобие «линии партии» в политике.

Джон. Очевидно, это связано с обсуждавшимся выше — неавторитарные родители.

Робин. И, наконец, в-третьих, эти семьи умеют разрешать свои конфликты по мере их появления. Это еще одна причина не бояться несогласия с другими, откровенно выражать свои мысли. Члены семей с застарелыми, хроническими обидами вследствие неразрешенных конфликтов приучаются прятать свои чувства, чтобы не сделать ситуацию еще хуже. Их проблемы остаются без выражения и, как следствие, без разрешения.

Джон. То есть в здоровых семьях с их открытой манерой общения каждый знает позиции других. Каждый имеет полное представление о том, чего другие хотят, что они чувствуют, что им нравится, а что нет. И, я полагаю, постоянное осознание чувств окружающих учит их лучше понимать эти чувства. Они приучаются настраиваться на чувства других людей.

Робин. Верно. Поэтому они избегают многих вещей, характерных для менее здоровых семей, в которых все говорят друг за друга и все читают мысли друг друга, причем делают это неправильно. Все исследования, как и мой собственный клинический опыт, показывают, что такая свобода быть самим собой, выражать свои сокровенные чувства весьма характерна для наиболее хорошо организованных семей. Но здесь кроется небольшой сюрприз. Стороннему слушателю труднее воспринимать общение в более здоровой семье, чем в обычной.

Джон. Труднее? Почему?

Робин. Темп общения у них более ускоренный, более насыщенный. Они перебивают друг друга и заканчивают мысли друг друга. Происходят скачки от одной темы к другой, как будто целые куски обсуждения пропущены.

Джон. Но такие затруднения испытывают только посторонние?

Робин. Именно. Обсуждение не кажется таким плавным, логичным и хорошо структурированным, как в обычной, менее здоровой семье. Идеи поступают таким плотным потоком и с такой скоростью, что участники постоянно перебивают и перекрывают чужие высказывания. Они могут себе это позволить, потому что каждый ухватывает чужую мысль раньше, чем ее успевают высказать до конца.

Джон. Это происходит потому, что они так хорошо понимают друг друга.

Робин. Да. Поэтому то, что выглядит как недостаток контроля, в действительности является признаком необычайно высокого уровня общения.

Джон. Понятно. Я как раз начал подумывать, что эти исключительно здоровые ребята могут казаться слегка бесцветными со всей своей честностью и доброжелательством.

Робин. Жаль разочаровывать тебя, однако члены таких семей отличаются необычайной жизнерадостностью, весельем, энергичностью и остроумием. Одна из исследовательских групп нашла прекрасное сравнение для описания своих ощущений от наблюдения за этими семьями. Они сравнили это с цирковым представлением.

Джон. Так много всего сразу происходит и тем не менее похоже, что все находится под контролем...

Робин. Именно так они это и описывают. Много вещей, происходящих одновременно и во всю мощь. Однако все считают это вполне естественным, хотя нам все показалось бы находящимся на грани хаоса.

Джон. Я сам нахожусь на этой грани, просто пытаясь себе это представить. Это лишний раз напоминает мне о моем непримечательном положении на шкале душевного здоровья. Оказавшись среди таких людей, я бы или попытался захватить командование, успокоить течение вещей и внести хоть какой-то порядок... или быстро впал бы в кому.

Робин. Можешь объяснить почему?

Джон. Думаю, что да. Беспокойство. Боязнь вызвать недовольство окружающих, в первую очередь. Но не только. Я бы ощущал беспокойство просто потому, что вокруг так много всего происходит, так много возбуждения, энергии, так много такого, что в любой момент может испортиться. Другими словами, я бы чувствовал, что ситуация неуправляема.

Робин. Интересно, что это говоришь ты. Возможно, именно так реагировало бы большинство людей, относящихся к средней части шкалы. Чем больше я вникал в эти результаты, тем больше убеждался, что душевно здоровые люди живут более полной жизнью потому, что они способны в большей мере себя использовать. Похоже, что они могут спокойно управлять теми частями своей личности, которых «нормальные», средние люди боятся и потому

подавляют, держат под строгим контролем, «жмут на тормоза». Как я однажды предположил в беседе с Тимберлоунской командой, главным отличием очень здоровых душевно людей является то, что им комфортнее в своем «безумии», чем всем нам. Но, конечно, для них это не «безумие», а более бурные, более непринужденные реакции, которые мы стараемся держать под строгим контролем, чтобы они не вырвались на свободу. Они могут ими управлять и извлекать из них пользу.

Джон. Насчет «цирка» — это неплохая аналогия. Мы можем с удовольствием любоваться хищниками, зная, что дрессировщики могут с ними управиться. А что касается моего собственного опыта в психотерапии, то я обнаружил, что те части моей личности, которые я считал «странноватыми» и, как следствие, старался подавлять и скрывать, оказывались как раз теми качествами, в которых я нуждался и которые считал у себя отсутствующими.

Робин. Я думаю, все проходят через это в процессе психотерапии. Например, наша семейная наследственность сильно отягощена тягой к насилию. Мой дед был весьма несдержан в проявлении своих чувств и мог выражать их в довольно пугающей манере, а мой отец держал свои эмоции в строгой узде, но иногда мог взорваться. Поэтому я вырос, испытывая очень сильный дискомфорт относительно гнева, и старался не походить в этом ни на одного из них. Позже, занимаясь психотерапией, я понял, сколько агрессивности скрывалось в глубине меня, а осознав и приняв эти чувства, я превратил их в мощный источник энергии.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒