ЧАСТЬ III 13 страница

К сожалению, моя идея уйти с вечеринки противоречит намерениям Реджины. Она неожиданно встаёт и идёт в мою сторону. Нет, не в моём направлении, а прямо ко мне.

— Мне кажется, я с вами не знакома, — произносит тоном, каким хотела бы продолжить не знать до конца своих дней, что я существую, но, к сожалению, вынуждена. Я качаю головой и чувствую себя немного неловко.

— И думала, мой Харрисон тоже вас не знает. Но, видимо, я ошиблась?

— Нет, вы совсем не ошиблись: на самом деле я его не знаю.

Она разглядывает меня с нескрываемым подозрением.

— Вы невеста мистера Махони?

— Э... да

— Вам было бы неплохо помнить об этом.

— В свою очередь, и вы можете вспомнить, что больше не являетесь супругой мистера Дьюка.

— Как вы себе позволяете? Что вы имеете в виду?

— Прежде, чем использовать притяжательные прилагательные, не повредило бы освежить вашу память.

Если бы Реджина не раздражала своим видом новоиспеченной императрицы, которая ещё немного и затопает капризничая, я пожалела б её. Подозреваю, что она не знает, что такое притяжательное прилагательное, и её ум суетится в поисках объяснения. Она понимает, что я сказала ей что-то неприятное, но не знает, что именно.

Реджина собирается добавить комментарий, но понимает, что посвятила мне слишком долгую аудиенцию. Реджина Уэллс известна многими вещами: её отчаянной попыткой сыграть в фильме арт-хаус, где вступила в противоречие с хронической неспособностью играть роли, отличные от образа глупой красотки; коллекцией любовников и мужей; детьми, о которых заботится с полдюжины швейцарских нянь и почитаемых больше, чем наследники английского престола; и, конечно, завершившимся браком с Харрисоном Дьюком — но уж точно не своим дружелюбием. Она обращается со всеми, как с крысиным пометом. Кажется, высокомерие составляет основную часть современной дивы.

То, что она подошла ко мне, когда я никто и уделяет мне столько внимания, пусть даже ненавидя меня — откидывает на неё тень. Реджина замечает, как за ней наблюдают другие дамы: если её заподозрят в том, что она подозревает обо мне и Харрисоне, дива будет чувствовать себя униженной. Это равносильно признанию, что Харрисон предпочел неизвестную жирную жабу единственной звезде, которая должна сиять на небосводе каждого мужчины.

Поэтому, хотя и с подавленным злостью кивком, она сухо прощается со мной и уходит. Я не исключаю, Реджина пойдёт искать словарь, чтобы понять, что такое притяжательное прилагательное и правильно интерпретировать мою насмешку. А потом больше разузнает обо мне.

Тем временем я выхожу из гостиной.

Я выхожу из дома, вернее из замка с чувством, что владеющая им Реджина — настоящая ведьма. Не сомневаюсь, она прячет в шкафу волшебное зеркало, у которого постоянно спрашивает, самая ли она красивая. Жаль, что у меня нет physique du ró le, чтобы быть Белоснежкой (прим. пер: физических данных).

Строение стоит на возвышенности, в пятидесяти метрах ниже которой простирается пляж. Длинная лестница, вырубленная в скале, соединяет вершину холма и океан внизу.

Небо звёздное, но дует ветер, и по воде бежит рябь. Солёный аромат подает мне знак дружбы. Мне нужно почувствовать его утешительный вкус. Поэтому, никому ничего не сказав, снимаю туфли и осторожно спускаюсь по ступенькам.

Когда достигаю песка в лагуне, окруженной стенами из скал и недоступной, если не со стороны моря, — при условии, что оно позволяет это, — мой первоначальный гнев немного исчезает, как волна, которая при каждом столкновении со скалистым берегом разбивается белым фейерверком.

Я не чувствую себя счастливой, просто немного менее грустной.

Иду, окутанная лёгким туманом из испаряющейся воды. Ясное звёздное небо достаточно освещает землю, чтобы не спотыкаться в темноте.

Все происходит так, как это происходит в старых фильмах цвета сепии, скупых на слова, в которых говорят пейзажи и глаза. Говорит дымка и следы на песке, даже звёзды говорят, но голоса никогда.

С противоположной стороны пляжа приближается Харрисон, знак того, что он пришёл сюда раньше. Сначала он был всего лишь тенью в тумане, затем стал плотью и кровью. Галстук-бабочка свободно лежит вокруг расстегнутого воротника рубашки, перекинутый через плечо пиджак висит на пальце, а в другой руке Харрисон держит бутылку шампанского.

Прежде, чем понимаю, что это не галлюцинация, я пару раз плотно сжимаю веки.

Мы приближаемся, не произнося ни слова и ничего не делая, лишь продолжаем идти друг другу навстречу. Волосы у обоих развеваются на ветру.

Когда нас разделяют несколько метров, я замечаю, что Дьюк печален, пошатывается и даже немного навеселе. Галстук улетает, пиджак падает на землю, и бутылка следует за ним, погружаясь в песок. Он смотрит на меня таким же взглядом, каким смотрит на жертву слишком голодный койот. Потом спрашивает меня ироничным тоном:

— Как я могу о тебе не думать, если твой дух преследует меня?

— Я не дух, — бормочу я.

Я подхожу ещё ближе, беру его за руку и прижимаю к своему бедру. И не дожидаясь решения с его стороны, поднимаюсь на цыпочки и целую его.

Не понимаю, что я делаю, но я знаю, почему делаю это.

И Харрисон, хотя, возможно, даже не знает почему, отвечает мне тем же.

Он обнимает меня, целует, кусает. Его рот такой же ненасытный, как облизывающее пляж море. Дьюк захватывает в кулак мои волосы, чтобы их не воровал ветер, а потом целует повсюду. Губы, шею, над сердцем.

Затем в поисках удерживающей платье молнии он шарит по спине. Из-за его нетерпения слышу шорох разрывающейся ткани, и платье соскальзывает на талию. Харрисон смотрит на моё белое бюстье, совершенно не сексуальное, из тех, кому суждено лишь вмещать грудь большого размера, как если бы это была самая эротичная модель из последней коллекции Victoria's Secret.

А потом я больше ничего не понимаю. Мы оказываемся на влажном песке, не полностью одеты и не полностью раздеты, моя грудь убегает из тисков корсета, юбка задрана, в моих трусиках Харрисон лихорадочно ищет вход, у него спадают до бёдер брюки, и следуют его толчки в моё тело.

Спиной на мокром песке я смотрю на него и чувствую его. Харрисон удерживает себя на руках, и свет луны ласкает изгиб его спины. Он пронзает и овладевает мной.

— Леонора, — шепчет он мне, кончая, а я ни о чём не думаю, ни о чём. Только о своём освобождении. Только, когда я вижу в его глазах оргазм и чувствую, как вспыхивает мой, я больше раскрываюсь и принимаю его без препятствий.

В конце этого соития, посыпанного солью, одурманенного шумом волн, возбуждающем, как опыт неожиданный и запретный, Харрисон смотрит на меня почти испуганно.

— Прости меня, Лео, каждый раз наедине с тобой я не могу нормально соображать. Превращаюсь в животное.

— Мне нравятся животные, — бормочу я.

Харрисон садится, а я приближаюсь и сжимаю его руку.

— Хочу заверить тебя в одном: я здоров, — пробормотал Харрисон, глядя на море и проводя рукой по волосам. — Я имею в виду, когда вернулся из Вайоминга, первое, что сделал — это пошёл к врачу. Не для себя, мне плевать на себя. Только... я не мог перестать думать, что занимался с тобой сексом без защиты. Шесть лет назад, после развода, у меня был паршивый период, в течение которого я не обращал внимания на такие нюансы в своих случайных партнерах. Судя по всему, я в отличной форме, но существуют болезни с длительным инкубационным периодом. И пока врач не заверил меня, что всё в порядке, я переживал, что навредил тебе. Но всё в порядке: так что будь спокойна.

— Самая безответственная была я, — говорю тоном далеким от тревоги, как будто довольна своим безумием. — Я тоже, когда вижу тебя, становлюсь животным и умолчала тот факт, что две недели назад у меня начался цикл. Поэтому это я должна извиниться перед тобой.

Когда Харрисон понимает о чём я говорю, у него округляются глаза. Сразу после этого он хмурится, погружает руки в песок и смотрит на море, как будто ненавидит его и, возможно, словно ненавидит и меня.

Это как другой способ сказать мне, что он не видит вещи так же, как и я. Иногда нет необходимости в словах. Нет необходимости говорить: «Ты мне нравишься, но отсюда, к тому, что ты себе представила, ещё дальше, чем до другого берега этого океана, и я был настоящим придурком, не позаботившись о таком».

Понимаю: его отношение гораздо нормальнее, чем моё, ведь я совсем не волнуюсь и уже представляю себе полчища малышей, голубоглазых, как и Харрисон.

— Прости меня и за ужин, — пробормотал он после нескольких минут молчания, тщательно избегая темы «ты могла забеременеть». — Я вёл себя немного агрессивно. Просто я больше не создан для публичных мероприятий, они заставляют меня нервничать. Галстук, ложная любезность, все смотрят на тебя, как будто точно знают о чём думаешь, и все чего-то от тебя ждут. Тошнотворно. И человек склонен говорить и делать то, что... чего он обычно не говорит и не делает.

— Потому что не думает о них или потому что в нормальных условиях мог бы лучше скрывать то, что думает?

— Быть может... возможны оба варианта.

— Ну, раз уж мы не в нормальном состоянии, позволь мне воспользоваться этой атмосферой, которая заставляет говорить безрассудные вещи. — Я набираюсь смелости, смотрю на него, а потом говорю то, о чём, я знаю, не пожалею. Не потому, что я думаю: всё будет хорошо, а потому, что это правда. Правда пугает только тех, у кого грязная совесть. — Я люблю тебя, Харрисон.

— Лео...

— И знаешь, что ещё? Думаю, ты тоже что-то испытываешь ко мне. Тебе не хватало меня, я ощущаю это и не только физически. Верю, что мы... Я думаю, между нами есть нечто, что, несомненно, включает в себя страсть, но не только. Ты заставляешь меня чувствовать себя красивой.

— Ты прекрасна, Леонора.

— Если ты видишь меня красивой, это значит, что ты без ума от меня, — шучу в ответ. — Думаю... у нас отлично получится быть вместе.

Харрисон продолжает смотреть на воду, которая борется с небом и с землей, словно имитирует её, сражаясь с самим собой.

— Это не так, — наконец заявляет он. Мы были бы катастрофой. — Я — катастрофа и разрушу твою жизнь.

— Как ты можешь её разрушить? То, что ты не лорд Байрон, я уже знаю. Ты Харрисон Дюк, и я любила тебя за это с детства. Именно потому, что твои слова пронзили мою душу.

— Леонора, я знаю, что говорю.

То, как он сказал, на мгновение воспринимается словно пощёчина. Я мотаю головой недоверчиво и даже немного испуганно.

— Значит, ты ничего не чувствуешь ко мне?

— Меня к тебе тянет. Ужасно. И, кажется, я это тебе продемонстрировал.

— Но ты меня не любишь.

— Нет. — Он произносит это с такой твёрдостью, что звучит как ложь. У Харрисона такой же тон, как у испуганного ребенка, который отрицает, что сломал игрушку, хотя его застукали, когда он её разбирал.

— Тогда мне придётся сказать Джулиану, что ошибся: он был убежден — ты влюблен в меня и ревнуешь.

Харрисон резко разворачивается и смотрит на меня немного удивлённым и немного убийственным взглядом.

— Какого плана жених, этот Джулиан?

— Типа «не жених». Мы не вместе. Он гей и партнёр Мануэля Мартинеса, хотя на данный момент это секрет. Мы просто друзья. Но даже если бы он был натуралом, я бы не хотела его, потому что хочу только тебя. Я люблю тебя с пятнадцати. И не говори мне, что это просто идеализированная любовь, потому что я сталкивалась с настоящим мужчиной, который у тебя внутри, — неаккуратным, закрытым, сварливым и совсем не романтичным, — но я не переставала желать тебя.

Его молчание предвещает несчастье. Харрисон выглядит грустным, его что-то мучает; взгляд упрямо устремлен на океан, который почти напоминает его штормовое отражение. Кажется, он хочет что-то сказать, но вдруг вскакивает на ноги.

— Давай вернёмся. Нас могут искать.

— Даже если и так, кого это волнует?

— Остров кишит любопытными журналистами. Достаточно одной детали, и мы попадем на первую страницу. Ты сама не хочешь, чтобы кто-то совал нос в наши дела, верно?

Я пробормотала неопределенное «нет». Не из-за его слов, а из-за поспешности в тоне. Создалось впечатление, что Харрисон выслушал моё признание, пережевал, переварил его и теперь намеревается двигаться дальше, отказываясь принимать мои слова во внимание.

— Что не так, Харрисон? Если думаешь, я могу навредить тебе, как Реджина...

Теперь его голос звучит резко и грубо.

— Мне не нужны истории. Ни с кем. Ты мне не нравишься настолько, чтобы рисковать и создавать связь, которая обязательно превратится в дерьмо. Я нахожу тебя чертовски сексуальной, и ты также замечательный человек: чиста внутри, и нежная, и щедрая, как немногие, но я не люблю тебя.

Возможно, у меня взгляд потерянного ребенка, потому что я чувствую себя потерянным ребенком. Я смотрю на него, не в силах больше ничего сказать. Дьюк всматривается вперёд, в сторону основания каменной лестницы.

— Иди первой, хорошо? Я поднимусь вскоре.

Начинаю подниматься, и ветер толкает меня в спину. Я чувствую его между лопатками почти как руку: он давит так сильно, что мне вдруг кажется, это Харрисон.

Я оборачиваюсь, но он стоит на расстоянии. Он смотрит на меня так, будто его сердце разбито, а может и нет. Возможно, именно я тот, кто воображает это, потому что фрагменты моего разбросаны по всему миру.

— Больше не позволяй никому говорить тебе, что ты уродливая, толстая или другую подобную чушь, — говорит он мне.

— А ты больше никому не позволяй мешать тебе писать, — отвечаю я, а потом ухожу, не оглядываясь.

✽ ✽ ✽

У моих родителей на Мартас-Винъярд есть вилла. Честно говоря, мне не приходит в голову ни одно модное место, где они не купили недвижимость. Тем не менее, они приезжают сюда не очень часто. Кажется, это стало местом для легкомысленных VIP-персон и демократических политиков, поэтому вилла большую часть времени находится на попечении смотрителя, который время от времени проветривает комнаты и косит в саду траву.

У Реджины я не собираюсь задерживаться ни на минуту, поэтому смиряюсь с тем, чтобы стряхнуть пыль в семейной обители. Оставляю Джулиану поспешную и не совсем исчерпывающую записку и убегаю.

У меня нет ключей, но я знаю, где их хранит смотритель: внутри отвратительной каменной вазы в форме сапога гнома с пугающим колючим растением, куда никто не захочет забраться рукой.

Я делаю это и, как предсказуемо, натыкаюсь на иголки.

Дом родителей не такой замок, как у Реджины Уэллс, но и халупой его назвать нельзя. Я ненавижу это место: у меня нет приятных воспоминаний, связывающих с этими стенами в колониальном стиле и винтажной мебелью внутри, которая хорошо смотрелась бы в Версальском дворце. Помню смущение матери, когда в детстве я носила купальный костюм, чтобы идти на пляж. Её кусающие глаза, если я позволяла себе съесть мороженое; вечеринки взрослых, на которых я никогда не могла присутствовать, и вечеринки для подростков, на которых смертельно скучала, потому что, если бы я не была дочерью Стэна Джонсона, они бы даже меня не пригласили, и демонстрировали это с импульсивной злобой молодости.

Ну, очевидно, я всё ещё дочь Стэна Джонсона, которую никто не хочет, и родители меньше всего. Я провожу ночь на диване, уткнувшись лицом и рыдая в атласные подушки с синими и золотыми полосками. На мне до сих пор платье со сломанной молнией. Я всё ещё ощущаю на себе его запах и ласкающие прикосновения на коже.

На рассвете звонит телефон. Это Джулиан.

— Солнышко, куда ты пропала? Я провел ночь с Мануэлем и только сейчас понял, что тебя нет! Что случилось? Похоже, на рассвете уехал и Харрисон Дьюк. И Реджина, мягко выражаясь, в истерике.

— Мы уехали не вместе, если намекаешь на это, — бессильно бормочу я.

— Тебе плохо? Ты говоришь голосом, словно...

— Я просто хочу немного побыть одна. Не беспокойся обо мне.

— Как я могу не беспокоиться, если говоришь, словно проплакала часами? Ты поссорилась с Харрисоном?

— Нет, мы не ссорились, если под ссорой подразумеваешь двух людей, которые повышают свои голоса и враждебно друг на друга смотрят, — признаюсь я. — Он лишь ясно мне сказал, что не любит меня. Но сделал это очень мягко, даже с некоторым сожалением.

— Не верю.

— Во что ты не веришь? Что он отверг меня или был добр?

— Эта сексуальная обезьянка без ума от тебя, поверь мне, детка.

— Думаю, ты должен в приказном порядке принять идею, что ошибаешься. Ты перепутал похоть с любовью. Я ему нравлюсь, в этом не сомневаюсь, но трахаться на пляже — это одно, и совсем другое — начинать отношения.

— Вы трахнулись на пляже, а потом он тебя бросил? — На этот раз настала очередь Джулиана выглядеть истеричным. — Хоть я и гей, но лицо этому негодяю разобью!

— Прошу тебя, Джу. Я взрослая женщина, и меня никто не заставлял. Вообще-то, это я начала. Хотя боялась, что... Даже если уже всё знала.

— Где ты сейчас?

— В доме родителей на острове, но я не хочу, чтобы ты приезжал. Я требую, чтобы ты посвятил себя только Мануэлю и его великому дню. Не хочу, чтобы ты кому-нибудь разбивал лицо, и чтобы даже думал обо мне. Обещаешь?

— Невозможно не думать о тебе, девочка. И не только потому, что ты самая восхитительная женщина из всех, кого я знаю, единственная, в которую я могу влюбиться, если решу расширить свои границы, а потому, что эта ведьма Реджина постоянно меня спрашивает, куда ты пропала. Полагаю, у неё возникла идея, что ты сбежала с её бывшим мужем.

— Что думает Реджина, меня не волнует. Пожалуйста, ничего ей не говори обо мне. Она в состоянии заявиться сюда и устроить громкую сцену. А я сейчас этого не выдержу. Я бы никогда этого не вынесла, но сейчас меньше, чем когда-либо.

✽ ✽ ✽

Не думала, что смогу почувствовать по отношению к этому месту доброжелательное чувство, но в итоге я испытываю его. По сути, это просто дом, и хранимые негативные воспоминания были созданы людьми, а не стенами.

В эти дни он защищает меня. Он становится чем-то вроде пузыря, внутри которого я укрываюсь. В кладовой нахожу разнообразные запасы продуктов, в четырёх ванных комнатах из итальянского мрамора нет недостатка в горячей воде и десятках флаконов из муранского стекла, полных ароматизированных солей, а спутниковые каналы прекрасно видны на большом экране ультраплоского телевизора. Телевизор и еда меня волнуют поскольку-постольку, а вот соли использую с удовольствием. Каждый день долгими часами принимаю ванну, пока вода не остывает, а моя кожа не размачивается, как моё сердце.

Домашний арест полный комфорта.

Меня не интересует, что происходит в мире. Джулиан уважает мою просьбу о конфиденциальности, и я даже не знаю, как прошла премьера фильма. Я живу «не жизнью», и лишь неожиданное появление Харрисона может вселить в меня желание жить по-настоящему.

Знаю, я постыдно хрупкая. Я должна соорудить щит из своей гордости, из своей оскорбленной, но честолюбивой женской гордости, игнорировать тех, кто не хотел меня, и преодолеть каждую потерю с решимостью того, кто не терял ничего важного, потому что единственная фундаментальная вещь — это я сама.

Но мне не хватает сил. Возможно, я восстановлюсь завтра.

Может, оживу через пару дней.

Но, к сожалению, после почти недели тюрьмы я вынуждена приоткрыть дверь.

Однажды утром, когда я курю в саду кубинскую сигару, которую мой отец ловко спрятал в своем кабинете в коробке будто бы с марками римской эпохи, я слышу рядом с домом звук двигателя. Машина остановилась прямо перед домом?

Возвращаюсь в дом, чтобы выглянуть за дверь и чуть не проглатываю сигару.

В усыпанной коврами прихожей, под люстрой, состоящей из трех тысяч хрустальных капель, стоит моя мать.

«Возвышается» может показаться необычным глаголом, когда речь идёт о человеке, в придачу женщине, но он очень хорошо сочетается с ней, с её статной красотой и, прежде всего, с эффектной индивидуальностью.

Можно только сказать — она как хорошее вино. Никогда не стареет, а становясь старше, делается только лучше. Я не знаю, благодаря ли превосходному генетическому наследию или хорошему пластическому хирургу, способному делать почти невидимые ретуши, но даже на пороге пятидесяти лет она не перестает быть сногшибательной.

Ростом метр восемьдесят, с гладкой кожей двадцатилетнего подростка, одета в брючный костюм простого стиля, но роскошный, дизайнера которого я не знаю, но чувствую непомерную стоимость.

Двигается так, словно представляет, что наступает на вражеские армии, видя противника на горизонте. И даже вооружена. Нет, она не размахивает ножом или пистолетом, в руках у неё свёрнутый журнал.

Даже не спрашивая, как поживает её единственная дочь, которую не видела два месяца, мать спрашивает, как это сделал бы окружной прокурор:

— Как ты это объяснишь? — И протягивает мне журнал, подёргивая запястьем, что выглядит похоже на щёлканье кнутом.

На мгновение моя кожа покрывается мурашками. Без сомнений — это бульварный журнал.

Что, если кто-то видел меня и Харрисона на пляже несколько ночей назад?

Я дрожу, пролистывая, пока не нахожу страницу обвинения.

Нет, это не мы с Харрисоном, застигнутые на месте папарацци. Это Джулиан и Мануэль, страстно целующиеся в саду особняка Реджины Уэллс. Это определенно украденный снимок: они прятались за беседкой, уверенные, что их не видят. Но их поймала камера, одна из тех, которыми можно с Земли увеличить малейшие кратеры на Луне.

Под фотографией надпись: «Обжигающий секрет Мануэля Мартинеса». Поднимаю взгляд на мать, которая смотрит на меня так, словно требует быстрого и полного объяснения, возможно, в сопровождении государственного гимна, который никогда не повредит.

Не знаю, от чего это зависит, но я не чувствую страха. Последние дни стали пропитаны отчаянием, и ничто больше не может причинить мне боль. Её бравада меня даже не трогает.

— Как ты узнала, что я здесь? — спрашиваю её.

— Мы в полной катастрофе, а ты задаёшь мне такой идиотский вопрос?

— Если быть педантичными — твой вопрос более идиотский, чем у меня. Тебе сказал смотритель, да? Мне показалось, что он проходил мимо и заметил меня.

— Не меняй тему!

— Что именно ты хочешь знать?

— Мужчина, которого этот актер целует — твой жених! — Она так это произносит, словно во всём виновата я, и геем Джулиана тоже сделала я. Из серии: ты настолько уродлива и нежеланна, что любой, кто приблизится к тебе, решит играть за другую команду, лишь бы больше тебя не видеть.

— Ты не можешь удержать мужчину! Единственный стоящий, что ты нашла, закончил подобным образом. Люди задаются вопросом, знала ли ты про это. Твоё имя на устах у каждого, а отец испытывает отвращение и уничтожен! Мы находимся в самом разгаре избирательной компании, ты представляешь себе, как всё повлияет на общественное мнение? Не говоря уже о том, что у пострадавших от этого страшного скандала Махони, теперь наверняка не будет ни времени, ни желания продолжать финансирование избирательной кампании!

— Знаю, но мне всё равно — заявляю с равнодушием, которое озадачивает даже меня. Затем я гашу сигару в хрустальном блюде, которое совсем не пепельница.

— Что... как ты смеешь?

— Это как ты смеешь приезжать сюда и устраивать мне подобие судебного процесса! Джулиан гей. Я знала всегда. И нет, его испортил не плохой опыт со мной. Он всегда был геем, а мы никогда не были помолвлены. Мы просто развлекались, издеваясь над вами.

На мгновение мне показалось, что у неё вылезут из орбит глаза. Мама так широко их открыла, что я задаюсь вопросом: не упадут ли они на пол.

— Ты всегда была разочарованием! Посмотри, на кого похожа! Смотритель подумал вначале, что на виллу забралась бродяжка. В тебе нет ни капли класса; ты должна была меня послушаться и уменьшить грудь вместе с липосакцией. Уверена, ты не найдешь достойного мужчину, который тебя захочет! Только какое-нибудь ничтожество или гея, пытающегося скрыть свою болезнь.

— Быть геем — это не болезнь. Так же, как и быть засранцами, иначе я порекомендовала бы тебе специалиста. Это природа, а твоя на самом деле отталкивающая. Не говорю, что тебе не хватает духа материнства, потому что я знаю многих женщин, которые не являются матерями, но у них есть этот дух. Ты просто гарпия, которая не должна была заводить детей и даже не должна выращивать цветы или бросать взгляд на звёзды. Потому что ты обречена всё уничтожать, ты пытаешься жить или блистать по-своему. Хочешь знать, что я тебе скажу? Я себе нравлюсь такой. Я не изменюсь, навсегда останусь жирной неумелой дочерью, которая не смогла уважать ни тебя, ни папу. А теперь, если ты позволишь, но даже если и не позволишь, я уйду. Я пришлю вам чек за еду, которую съела в эти дни. Если вы захотите извиниться, то знаете, где меня найти. Иначе я буду считать себя осиротевшей окончательно.

Я иду к выходу, когда она меня окликает. Не надеюсь, что мать хочет принести мне свои искренние извинения: теперь я ни на что не надеюсь.

И правда, она спрашивает меня тоном не менее раздражительным:

— Что ты скажешь журналистам?

— Чистую правду, если меня когда-нибудь спросят. И, возможно, немного увлекусь и продвинусь дальше. Мир будет рад узнать, что за родители Стэн Джонсон и его жена, скрытые рекламой о красоте семейной гармонии.

— Ты так не сделаешь!

— Думаю, я даже смогу найти издателя, если захочу рассказать о своём детстве с самого начала. Ты сама сказала — публика любит подобные скандалы. Было бы весело, и к тому же заработала бы неплохо! Я могу упомянуть имена нянек, секретарей и служанок, готовых подтвердить каждое моё слово. И даже несколько учителей. Я не стала бы ничего выдумывать: вы на самом деле были и есть два засранца. Что скажешь: избиратели оценят?

Я улыбаюсь, когда выхожу из дома, сознавая, что больше ранила мать этой угрозой, чем язвительными и слезливыми обвинениями. Хлопаю дверью, даже не взяв сумочку с кошельком и кредитками. Возвращение назад сделало бы эту сцену менее эффектной.

В кармане у меня нет ни доллара, и одета я на самом деле, как бродяга. Я не знаю, как вернусь в Нью-Йорк, но знаю, что не стану просить маму о помощи, даже если она будет единственной, кто в состоянии протянуть веревку, пока буду тонуть в колодце, полном отравленной воды.

✽ ✽ ✽

После получасовой прогулки под солнцем, в которой истощаю всю энергию, я начинаю всерьёз осознавать свою несчастную ситуацию.

Я всё оставила в доме: кредитные карты, мобильный телефон, даже обувь. Не исключено, что мама всё выбросит в мусоропровод.

Я босиком и беспомощна, и паника начинает поглощать меня изнутри. Может попросить милостыню у богатых туристов острова?

Потом слышу приближающийся звук мотора.

Неужели мама пожалела о своих жестоких словах и решила стать доброй? Я с трудом в это верю, и когда вижу MINI Countryman цвета серый металлик, у меня появляется подтверждение. Она никогда бы не села в такую маленькую машину. Для неё приемлем только Cadillac и выше по размеру, иначе она чувствует себя подавленной в тесных пространствах.

Тем не менее, затемнённые стекла продолжают питать сомнения. Она любит тонированные стекла. Продолжаю идти, игнорируя, изображая бесцеремонную беженку, которая точно знает, где найти деньги на поездку, и посылает на фиг весь окружающий мир, но, похоже, машина меня преследует.

Через некоторое время окно со стороны водителя опускается на три пальца.

— Садись в машину, — приказывает мне голос. Нет, не какой-то голос, а принадлежащий Реджине Уэллс.

Я изумлённо на неё смотрю в эти несколько сантиметров опущенного окна.

— Залезай, тебе прекрасно известно, я не могу выйти, иначе рискую подвергнуться приставаниям.

Смотрю на неё с недоумением. По-своему она считает, что выглядит инкогнито: тёмные очки, на волосах платок. Жаль, что эти волосы безошибочно указывают на неё. Слияние блонда и рыжего, которое переименовали в «золото Реджины», и по соседству с губами, накрашенными с типичной точностью того, у кого есть личный визажист, выделяется её знаменитая маленькая родинка, по форме напоминающая сердце.

Я должна двигаться дальше, вдвойне возмущённая неприятными встречами за утро. Но останавливаюсь, недолго размышляю, а затем обхожу машину и сажусь на место пассажира.

Это как попасть в Тардис «Доктора Кто». Не потому, что внутри больше места, чем снаружи, интерьер салона, несомненно, является мини, и моя мама задохнулась бы внутри. Однако несмотря на то, что небольшой, он отделан роскошно (и это, мягко говоря). Нежная розовая кожа, приборная панель из полированного дерева цвета шампанского и повсюду её инициалы, написанные золотом.

Реджина снова заводит мотор и едет в сторону утеса, покидая густонаселенный жилой район, где мы находимся. Ловлю себя на мысли, что, если бы она хотела меня убить, сбросив вниз, мне было бы всё равно. Затем я снова задумываюсь и осознаю, что по сравнению со мной она тростинка, и гораздо более вероятно, что сброшу её я.

Когда мы удаляемся от любого человеческого сборища, Реджина переходит без всяких околичностей с «вы» на «ты», как если бы олицетворяла собой чрезмерное уважение, которого я не заслуживаю.

— Что ты сделала с Харрисоном? — спрашивает меня.

Что-то изменилось по сравнению с прошлой встречей. Она забыла притяжательное прилагательное.

— Ничего, — отвечаю я. — Почему ты думаешь, я с ним что-то сделала?

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 11 12 131415 Следующая ⇒