ЧАСТЬ III 12 страница

— Красивая, правда?

— Очень красивая, — инстинктивно ответил он.

— Моя комната, конечно, не соответствует этому великолепию, но я могу довольствоваться и этим.

— О чём ты говоришь?

— О том, что Реджина, несомненно, выделила тебе лучшую комнату в доме после своей. Великолепное строение, не находишь? Без вульгарной претенциозности, так часто встречающейся в домах в Беверли-Хиллз. Здесь виден класс. Конечно, Реджине следовало бы уделить такое же внимание и выбору своего персонала. Самая симпатичная похожа на таракана.

— Уверяю тебя, напротив, она выбирает их очень тщательно, — с циничной небрежностью объяснил своему агенту Харрисон. — И чем уродливее женщины, тем выше у них карьерные перспективы (если переход от ответственной по минеральной воде к менеджеру по полировке обуви может считаться карьерой).

— Как странно, я не думал, что Реджина так чувствительна к менее удачливым женщинам.

— Она делает это только для того, чтобы иметь математическую уверенность в том, что всегда великолепнее в сравнении. Когда она немного постареет, и молодость сама по себе покажется ей ценностью независимо от внешности, она начнёт выбирать персонал постарше, чтобы всегда оставаться самой свежей. К счастью, у неё родилось двое сыновей, иначе она вступила бы в борьбу за превосходство даже с дочерями.

Немного потрясенный, Херб рассмеялся.

— Интересно, как ты терпел её целых три года брака?

— Я тоже часто спрашивал себя. Но расскажи мне о сегодняшней программе. Кто гости, что нас ждёт? И самое главное: как часто курсируют паромы на случай, если я захочу улизнуть раньше времени?

Леонора всё ещё оставалась снаружи. Мануэль Мартинес, главный герой в фильме, только что вышел из дома и бросился приветствовать её и Джулиана Махони. Они поздоровались как хорошие знакомые и Леонора рассмеялась.

Харрисон почувствовал привычный натиск бабочек на уровне живота, похожий на вкусное подташнивание. Одновременно спазм пониже сообщил ему тревожную правду. Леонора до сих пор ему нравилась во всех аспектах. Он желал её, как сумасшедший.

— Это мисс Такер? — снова поверх мыслей с ним заговорил Херб, глядя в то же окно.

— Откуда ты знаешь...

— Сказал наугад. Я угадал?

— Да.

Агент похлопал Харрисона по плечу.

— Я надеюсь, что ты будешь смотреть на Реджину хотя бы с четвертью от этой интенсивности, или у неё случится истерический припадок!

✽ ✽ ✽

К великому удовлетворению Харрисона, Реджина не появлялась весь день. Подъехали другие гости, и повсюду бродило множество людей. Харрисон сидел в этой большой комнате, размышлял, спал и опять думал.

Интересно, Леонора делила комнату со своим мужчиной?

Такая уверенность разозлила его, и Дьюку пришлось сделать несколько подходов отжиманий от пола, прежде чем он успокоился.

На этот вечер был запланирован «абсолютно неформальный» ужин-приветствие, но Харрисон достаточно хорошо знал Реджину и был уверен, что её концепция неформальности требовала, по крайней мере, полуфрак. Харрисон почти решил появиться в джинсах, опираясь на это «абсолютно» — одно из наиболее ненавистных ему наречий, и которое Реджина, казалось, обожала. Его остановила лишь мысль, что Джулиан Махони появится одетый элегантно, выставляя его в невыгодном свете.

Чёрт возьми, он никогда не испытывал в себе неуверенности. Даже когда был бухой в стельку, женщины хотели его трахнуть. Да и теперь не было женщины, которая могла бы ему противостоять. В конце концов, перед ним не устояла и Леонора. Почему на него напала паранойя пятнадцатилетнего подростка?

Харрисон надел грёбаный полуфрак и спустился на первый этаж.

Часть гостей должна приехать на следующий день на показ. По-прежнему не появился ни один журналист, и Харрисон задавался вопросом: какая особая связь у Леоноры с Мануэлем Мартинесом, что её пригласили заранее вместе с самыми близкими друзьями? Было довольно странно, что Реджина позволила ей присутствовать.

Гости расположились в одной из гостиных, и когда Харрисон вошёл, ему пришлось пройти очередное испытание из рукопожатий и притворной любезности. Он волновался, нервничал по-детски, словно ребёнок перед выступлением в школьной пьесе. Херб не уловил относительного значения этого «абсолютно» и оделся, как на пикник на пляже. Он должен был предупредить его, чёрт возьми. Но потом Харрисон подумал о том, как забавно проявить неуважение к Реджине, а в зале его друг казался единственным с истинно мятежным духом.

Дьюк почти решился подняться в комнату, чтобы переодеться и снова стать настоящим собой, а не чертовой марионеткой, когда Леонора вошла в комнату вместе со своим вечным сопровождающим. Нервозность Харрисона сменилась болезненным беспокойством. На мгновение у него перехватило дыхание, как это случается с подростками на выпускном, когда появляется цыпочка, которая очень нравится.

Леонора была такой красивой, такой милой, такой похожей на его воспоминания. Одетая в платье пурпурно-голубого цвета, длиной до щиколоток, простое, без излишеств. Она была без очков, а волосы собрала, и когда поворачивалась, чтобы с кем-то поздороваться, то вид её белой шеи заставлял Харрисона отводить взгляд. Однако, стараясь не смотреть на неё, он не мог не думать о пленённом одеянием теле и о том, как ему хотелось бы освободить его от такого рабства. И избавить себя от помешательства представлять Лео всегда обнаженной в своих объятиях.

Боже, он идиот. Харрисон был близок к безумию. И если он собирается вести себя как пьяница, с мыслями, застрявшими между сном, кошмаром и паранойей — ему стоит выпить. Харрисон на лету взял бокал шампанского с подноса официанта, похожего на Адониса. Выпил в один глоток, словно находился в одном из баров Боготы и пил агуардиенте с анисом. Затем Дьюк заставил себя обратить свое внимание на других женщин, присутствующих в зале.

Очевидно, Реджина не сумела сделать такой же отбор, как среди прислуги и пригласить только уродливых гостей. Многочисленные дамы, вероятно родственницы или подруги продюсера — среди них он заметил пару очень красивых молодых женщин — постоянно направляли на Харрисона интригующие и озорные взгляды. Тем не менее, он хотел познакомиться с ними так же, как стремился заразиться герпесом. С нулевым энтузиазмом. Он был слишком занят притворяться, что присутствие Леоноры скользит по нему, как шампанское по его горлу: безостановочно и почти безвкусно.

В этот момент Херб, которому в голову пришла странная идея, подошел к Леоноре и представился. Леонора улыбнулась ему непринужденно и добродушно, слегка покраснев. Чёрт, она продолжала краснеть.

«Разве в двадцать первом веке взрослая женщина может так краснеть? И может ли взрослая женщина, которая так краснеет в двадцать первом веке, быть такой чувственной в постели? »

Он должен перестать мыслить подобно, иначе рискует продемонстрировать присутствующим гротескную эрекцию в штанах своего проклятого полуфрака. Дьюк упорно продолжил притворяться ничем в мире незаинтересованным и погружённым в мысли (можно было подумать умные и глубокие), но все они имели отношение лишь к красивой женщине с цветущим телом. Он представлял её лежащей рядом с ним на кровати, принадлежащей только ему…

Когда Харрисон понял, что Херб, Леонора и её спутник — все вместе приближаются, он почти выругался вслух. Эти несколько шагов показались ему ступенями, ведущими к пахнущему клубникой Эдему или на эшафот старых воспоминаний.

— Ты знаком с мисс Такер, не так ли, Харрисон? — спросил его Херб, подмигивая.

Дьюк ничего не ответил, лишь кивнул, что могло означать всё и ничего. Тем не менее, взглянул на Лео. Сколько времени он не видел её так близко?

Дьюк ещё раз вспомнил, как целовал её и потом медленно проникал, глядя в глаза и зовя по имени. На мгновение — греховное и чудесное мгновение — у него создалось впечатление, что, пожимая ему руку в приветственном жесте, Леонора думала о том же.

Затем Херб представил ему Джулиана Махони, и эти чары превратились в гнев и жажду мести. Джулиан, несомненно, мужчина привлекательный, хотя его красота немного слащавая.

— Я и моя Леонора любим ваши романы, — заявил он Харрисону, подчеркивая «моя».

Леонора вздрогнула, смутившись, и Харрисон сделал вывод, что Джулиан знает. Знает о них двоих. Он спросил себя, в каком ключе она рассказала: как женщина, которая не может позабыть другого мужчину и раскрывает неизгладимую вину. Или сделала это как та, кто уже его позабыла и болтает о пустяках прошлого.

— Как ты? — спросила его Леонора, пока Херб и Джулиан общались между собой. Её взволнованная улыбка позволила Харрисону надеяться, что всё случилось по первому варианту.

Смысла надеяться не было — он не собирался и не мог с ней сближаться, между ними больше ничего не произойдёт, а прошлое должно превратиться в инопланетный мир, погружённый в пыль. Поэтому надеяться, что Лео его любит ни к чему не приведёт — одно лишь эгоистичное желание.

— Очень хорошо, — ответил он ей.

— Ты не спросишь, как я?

— Я вижу, как ты поживаешь, мне кажется, замечательно.

— Ты странный, одет как джентльмен.

— Быть может, потому что я не джентльмен?

Леонора приблизилась к нему поближе. Она пахла клубникой и чем-то цитрусовым, возможно, лимоном или мандарином.

— О нет, в своём стиле ты джентльмен, — сказала она ему шепотом. — Ты проявляешь это, не заморачиваясь с церемониями, и включая кучу «пошли на х*й», но ты он.

Харрисон отступил на шаг на первый взгляд, чтобы взять ещё один бокал шампанского и вновь заглотил его, как не должен был делать джентльмен, лишь бы не дать услышать Леоноре биение своего сердца. У него в груди гремел охренительный концерт. Харрисон не был полностью уверен, что у него не дрожат руки; его тело желало Лео на примитивном уровне.

Именно тогда его бывшая жена невольно пришла ему на помощь. Среди собравшихся в зале гостей раздались аплодисменты, и на вершине большой лестницы появилась Реджина, с самодовольным выражением того, кто неделями репетировал этот выход на сцену.

На ней было платье — полная противоположность неформальному — бледно-розового цвета, которое местами перетекало в золотую фольгу. Волосы Реджины были уложены в прическу почти девятнадцатого века, которая сделала бы любую другую женщину ужасной, а её превращала в редкий бриллиант.

Беременности сделали её более чувственной, не лишив подтянутого и гибкого телосложения. Она начала спускаться такой торжественной походкой, как будто её имя было не именем, а титулом, который когда-то сводил Дьюка с ума. А теперь это казалось ему карикатурным.

Харрисона удивило ещё больше, когда он понял, — Реджина его заметила и теперь смотрит только на него. Она стала вести себя как актриса из немого кино, которая в отсутствие звуков должна уметь выражать любые эмоции только глазами. Точно так же, как те актрисы, не имея возможность говорить, она вверяла слова жестам, делая их преувеличенными. Приветствуя Харрисона, Реджина подняла руку, потом поднесла её к глазам, изображая движением пальцев крыло умирающей бабочки, которым вытирала воображаемую слезу.

«Она всегда так делала? Но как, чёрт возьми, я её терпел? »

По крайней мере, Реджина помогла ему отвести взгляд от Леоноры и её щедрой груди.

Как только спустилась по лестнице, Реджина прошла сквозь толпу пылких поклонников, которым не терпелось проявить своё обожание. Реджина проигнорировала их всех и подошла к Харрисону.

Теперь весь зал смотрел только на этот гротескный балет, достойный сцены в фильме и который до смерти ему надоел.

— Ох, Харрисон, милый, — пробормотала ему в губы, едва сумела до него добраться.

Её окутывал дорогой парфюм, в котором она должно быть искупалась, учитывая благоухание, погружающее Харрисона почти в тошнотворное состояние. А может это именно он сейчас предпочитал нежные ароматы: клубники, лимона, кожи женщины чистой и простой.

— Я так по тебе скучала. Абсолютно и сильно. — Затем Реджина взяла Харрисона под руку и повела в угол зала.

Перед монументальным незажженным камином он протянул ей бокал, который прежде держал в руке. Даже в том, как она выпила шампанское, а затем поставила фужер на серебряный поднос проходящего очаровательного официанта, Реджина оставалась в образе героини высокобюджетного фильма и играла главную сцену. Гости вокруг притворялись, что заняты другими вещами, но имитированное безразличие их движений, жужжание, рукопожатия и мягкая атмосферная музыка — всё звучало как согласованные пассажи в репетиции спектакля.

— Когда ты успела соскучиться по мне? — спросил Харрисон. — Между двумя мужьями, двумя детьми, двенадцатью фильмами, озвучкой мультфильма и рекламой французского парфюма?

В глазах Реджины сверкнула радость.

— Ты подсчитал?

— Я не очень хорош в расчётах. Херб решил сообщить мне обо всех твоих успехах. Как дела? Ты счастлива быть матерью?

На мгновение взгляд Реджины утратил надуманный вид.

— Да — пробормотала она. — Это ценный опыт. Думаю, я хорошая мать. К сожалению... как жена я стою чуть меньше.

Харрисон издал смешок.

— Кто я такой, чтобы противоречить тебе?

На мгновение Реджина растерялась, а потом рассмеялась.

— Хорошо выглядишь, Харри. Ты настоящий красавчик: тебе говорили?

— Примерно половина населения Нью-Йорка.

— А вторая половина?

— У неё ужасный вкус.

Бывшая жена протянула руку и коснулась его щеки.

— Я так и не извинилась перед тобой.

— И не начинай делать это сейчас. Я не выношу извинений и не выношу прощаний. Избавь меня хотя бы от первых.

У Реджины появилось сначала сомнительное, а потом встревоженное выражение.

— Это означает, мы должны сказать «прощай»?

— Думаю, да. Мы никогда не делали того, что от нас ожидали люди и сомневаюсь, что начнём сегодня вечером.

Харрисон не раз спрашивал себя, как он почувствует себя, увидев Реджину. Скажет, что всё ещё любит её? Отомстит каким-нибудь эффектным способом? Удивительно, но он не испытывал ни мучений, ни страданий. В каком-то смысле он даже был ей благодарен. Без того удара он никогда бы не вырос и не стал тем, кем был сейчас. Тогда он был просто дураком, смущенным успехом и влюбленным в богиню, чьё тело обожал, но не мог терпеть сердце. Он был индивидуалистом, убеждённым в том, что он гений и неспособен потерпеть неудачу. Он был идеальным идиотом и рисковал просрать свою жизнь. Если бы он не сбежал, то умер бы и сделал это за то, ради чего умирать не стоило. Именно это стало бы настоящей трагедией, а не сама смерть.

— Найдёшь другого.

— Но я никогда никого не любила так сильно, как люблю тебя!

Это такая типичная фраза, которая вела к следующей по списку: кем бы он ни был.

— Но увидишь, появится кто-нибудь ещё. Ты заполнишь пустоту, я уверен. Реджина Уэллс не может жить в одиночестве.

— Никто не может жить один, даже ты.

Харрисон на мгновение задумался.

— По-моему, ты права: я тоже не могу жить в одиночестве.

— Почему тогда не со мной? То, что произошло, никогда больше не повторится. Теперь у меня есть всё, что я хочу. Я не собираюсь ничего искать в другом месте.

— И потом, уверен: у тебя уже есть всё, что ты хочешь. А я не только не могу быть частью этого, но и не хочу.

— Это твой способ отомстить, не так ли?

— Если бы я хотел отомстить, то не был бы таким деликатным. Я не такой уж утончённый парень. Был рад тебя увидеть и не ненавижу тебя. И я не люблю тебя. Я больше ничего не чувствую, а когда у тебя не остаётся даже злобы, это значит, что история окончена.

При этих словах взгляд Реджины сделался злобным. На мгновение ему показалось, что именно она выплеснула ненависть и месть.

— Это утверждаешь ты, — вновь надменно и наигранно заявила она. — Для меня это ещё не конец, и я докажу тебе, что ты абсолютно неправ. Но сейчас я должна позаботиться о своих гостях.

Реджина внезапно отошла, убежденная, что оставила его в одиночестве и во власти разочарования. Бедная Реджина, какая жалкая маленькая дурочка. То, что он больше не любил её, было предельно ясно. То, что он никогда не любил её, было идеей, над которой Харрисон работал. Он предпочел бы не приходить к такому выводу, но уверенность извивалась внутри него, как сигнал тревоги. Чувствовать себя плохо только потому, что он был придурком, сделало бы его смешным в собственных глазах.

Хотя, отчасти, это новое размышление даже утешало его.

Он думал, что любил Реджину до безумия и теперь понимал, это было всего лишь недоразумение молодого придурка.

К такому же выводу он пришёл бы и с Леонорой?

То, что он думал чувствовал к ней, было ещё одним затмением разума в момент слабости? А чем это было сейчас? Лишь старый придурок со вкусами, немного отличающимися от прошлых, но, несомненно, всё ещё склонный обменивать огарки свечей на стаи светлячков?

Он искал Лео взглядом, светлячки от этого недоразумения объединились с бабочками в животе, и он надеялся, что так оно и есть. И надеялся с той же силой, с какой больной надеется исцелиться от болезни, от которой не существует лекарства.

✽ ✽ ✽

Когда Харрисон понял, что за столом Леонора сидит рядом с ним, он почувствовал спазм удовольствия вместе с ощущением гнева.

Заметив таинственный обмен репликами между Реджиной и прислугой (как при встречах на высшем уровне), Дьюк сделал вывод: хозяйка изменила расположение мест в последний момент. Наверняка, она намеревалась наказать его за то, что отказался публично поклонился у её ног и удалила Харрисона с почетного трона рядом с ней, заменив Мануэлем Мартинесом. Это повлекло другие изменения. Харрисон слишком хорошо знал Реджину, чтобы думать, что та позволит ему насладиться вечером. Поэтому, посадив Леонору рядом с ним, в глубине души бывшая жена намеревалась наказать его, усадив рядом с женщиной, которую среди гостей считала менее красивой.

Ему хотелось задушить Реджину и в то же время поблагодарить за такой выбор.

Вначале каждый из них игнорировал другого. Харрисону пришлось смириться с ещё одним потоком банальности от сотрапезников, сидящих слева от него:

— Я не могу дождаться возможности прочитать ваш роман, знаете ли, вы в отличной форме, и вы видели, как прекрасна Реджина?

Потом еда, и фильм, и пляжи Мартас-Винъярд, и опять фильм.

— Кто заботится о Принце и остальных? — спросила вдруг Леонора.

Этот вопрос подарил ему вкус горного воздуха, рассеивая скопления миазмов.

— Майя. Я оставил их у неё.

— Они в порядке?

— Да. У Венеры новый партнер, и она беременна.

Леонора улыбнулась глазами.

— О, я рада этому! Я... я так часто думаю обо всём! — Она покраснела с обычной безжалостной быстротой. — О них, я имею в виду. Я бы хотела завести поросёнка.

— А твой жених согласен?

— Мой жених?

— Этот манекен, который всегда тебя лапает.

— Но это неправда!

— Что именно? Что твой парень похож на манекен или то, что постоянно лапает тебя?

— Что... он похож на манекен, конечно. Я не собираюсь спокойно выслушивать, как ты высказываешься плохо о Джулиане.

— Констатация факта — не означает плохо высказываться. Твой парень двигается напыщенно, словно марионетка из папье-маше и практически засунул руку тебе в лифчик — ты собираешься отрицать это?

Леонора открыла рот, не удосужившись изобразить более сдержанное и подходящее для случая изумление.

— Я... у меня упала контактная линза и... и в любом случае — это не твое дело!

— Разве у тебя не было аллергии на контактные линзы?

— Если ношу их слишком долго, да, но на сегодняшний вечер я хотела... Очки не идут мне и...

— Ты совсем не выглядишь в них плохо. И это твой жених должен сказать тебе, а не лапать публично!

— То, как мой жених прикасается ко мне на публике и тет-а-тет тебя не касается. Харрисон, мне надоело повторять тебе — занимайся своими делами.

Он понизил голос, чтобы не слышали окружающие, а потом прошептал:

— Мужчина, который не в состоянии заставить тебя понять, что ты красивая даже в очках, с растрепанными волосами, в рабочем комбинезоне, пока разгребаешь лопатой навоз в грёбаной конюшне, не для тебя.

— А для тебя, напротив, женщина, которая ждёт твоей первой неудачи, чтобы предать, превращает в алкоголика, заставляет убегать, чтобы спастись от самого себя. И затем просто потому, что успех снова улыбается тебе, приходит, подражая Глории Свенсон с таким видом, словно хочет превратить тебя в своего четвертого мужа перед пятым.

— У меня нет намерения стать четвёртым мужем, а ты, видимо, размышляешь о том, чтобы стать первой женой этого чёртова пижона.

— Первой и последней — можешь поклясться!

— Я уверен, это понравится твоим родителям, и они перестанут обзывать тебя жабой и говорить, что ты ничего не добилась в жизни. Это и есть настоящая причина столь нелепой помолвки? Какой замечательной парой вы будете! Могу представить, как вы трахаетесь, словно мертвецы, с абсолютным безразличием друг к другу.

Леонора окинула его пристальным взглядом. Её глаза (возможно, из-за отражения свечей, поставленных на стол в подсвечниках из блестящего серебра), на мгновение показались ему полными настоящих молний.

— Я обручаюсь с тем, кто мне нравится. И ты не можешь позволить себе судить о других, поскольку сам меня трахнул, испытывая ко мне абсолютное безразличие.

— До тех пор, пока не доказано обратное. Это ты ушла, как воровка, после того как сказала, что тебе достаточно секса, и ты не хочешь обязательств.

В этот момент Реджина, хотя и на значительном расстоянии, должно быть, заметила его разговор с Леонорой. Они оба говорили вполголоса: никто, кроме ближайших сотрапезников, которые были вовлечены в другие активные обсуждения, не мог уловить его смысла. Несмотря на это, только слепой не заметил бы сердитых выражений обоих, покрасневших щёк Леоноры и Харрисона, держащего нож для рыбы, словно имитировал убийцу или метателя ножей. Только слепой не почувствовал бы электрическое напряжение, пробивающееся из этих двоих, и Реджина наслаждалась отличнейшем зрелищем и чувствами острее этих ножей.

— Харрисон, ты ещё не сказал нам, какое название у твоего нового романа, — заметила Реджина, с явной целью привлечь взгляды каждого гостя, словно магнит. Дьюк понял это сразу: она терпеть не могла, чтобы другая женщина привлекала его внимание, пусть даже и для того, чтобы навлечь на себя подобие ссоры.

По правде говоря, его роман ещё не имел названия. У него не получалось найти то, которое удовлетворило бы его. Он ненавидел ярлыки и эффектные фразы. Своего рода название было.

Тем не менее, в этот странный момент тишины, пока все ждали ответа, а Леонора уставилась на свою тарелку — его сердце бродило в груди, как слепой в лабиринте изгородей. Сомнения, что мучили Харрисона между взлетами и падениями, полными «да», «нет» и «возможно», превратились в жестокую уверенность.

Он был влюблен в Леонору.

Ничего невозможно сделать, выдумать и скрыть, чтобы не думать об этой истине.

Он не просто хотел трахнуть её тело, горящее от необходимости трахаться.

У него не прошло бы и после шести лет.

Харрисон никогда не думал о Лео, как об эгоистичной кукле, способной вонзить клинок в спину. Он был одурачен больше, чем лиса, у которой за спиной стена и полукруг собак впереди.

Херб собирался что-то сказать, спеша ему на помощь, но Харрисон не думал об истинном названии, он думал только о свободе, которая без Леоноры стала пустой. Думал о себе наедине с кем бы то ни было, о книге, которую написал, вспоминая о Лео каждую проклятую секунду тех минут, часов и месяцев, и медленно сказал:

— «Любовь льется из меня, как кровь».

Это было не название, это было замаскированное заявление того, кто никогда не сможет сделать откровенное признание.

Гости, казалось, оценили. Так это роман о любви? Как интересно, наверняка его прочитали бы все, даже те, кто ни хрена не понял из его предыдущих книг.

Реджина, однако, не выглядела удовлетворенной. Её взгляд пробежал по Харрисону и остановился на Леоноре, которая кромсала остатки пирожного. Казалось, Реджина задавалась вопросом: что же эти двое сказали друг другу с таким подавленным волнением, и почему её бывший муж, вместо того, чтобы пялиться весь вечер на неё (Реджина была «абсолютно» самой красивой), ничего не сделал, кроме как подглядывал за этой китообразной, которую она посадила рядом с Харрисоном с единственной надеждой сделать ему больно.

ГЛАВА 14

Леонора

— Дорогая, ты не в порядке?

Я цепляюсь за руку Джулиана, чтобы не упасть. Высокие каблуки делают меня неустойчивой, но Харрисон — худший шторм.

Сегодня утром я видела его в окне на первом этаже этого своеобразного сказочного замка из дерева. Мне хватило одного мимолетного взгляда, чтобы почувствовать себя подвешенной вверх тормашками и обнаженной. Что произойдёт сейчас, когда мы оба находимся в одном доме, одной комнате и на опасно близком расстоянии?

Опасно для меня, поскольку не уверена, смогу ли я достойно скрыть свои чувства. Конечно, не для него, ведь теперь Харрисон катит по безопасным рельсам равнодушия. Он может быть с Реджиной: после стольких лет Харрисон может вернуть женщину, которую любил больше всего на свете. Сомневаюсь, что у него останется место для другой ностальгии.

— Леонора, что с тобой? — снова спрашивает меня Джулиан.

— Я... мне нехорошо, не нужно было сюда приходить.

— Я заметил, ты весь день странная, рассеянная и задумчивая. А теперь дрожишь, как в лихорадке. Хочешь вернуться в комнату?

— Нет, полагаю, мне нужно столкнуться с врагом: я не могу прятаться вечно.

— И кто этот враг? Харрисон Дьюк?

— Как ты...

— Я продолжал думать, что ты что-то скрываешь от меня, девочка. Как только увидела его сегодня утром, то пошатнулась. Не удержи я, ты свалилась бы. Едва слышишь, как кто-то называет его имя, тебя бросает от трупной бледности до цвета пламени. Ты можешь притворяться сколько хочешь, но я не дурак.

— Он мой любимый писатель. Видеть его лично — это эмоция, которая...

На лице Джулиана появилось выражение из оттенков полуиронии и грусти.

— Почему ты продолжаешь лгать? Ты не доверяешь мне?

Я снова вздыхаю, и, накручивая прядь волос на палец, морщусь от усталости. Какой смысл притворяться? В надежде, что, отрицая правду, она исчезнет вместе со всеми эмоциями?

— Прости меня, я очень тебе доверяю, — бормочу я. — Но это особые дни для Мануэля и, соответственно, для тебя тоже, и я не собираюсь утомлять тебя своим нытьём неудачницы о колоссальной любви к тому, кто её даже не замечает.

— А мне кажется, он тебя заметил, и ещё как. В этот момент, хотя он и находится по другую сторону зала, у него такое выражение... как будто хочет наброситься на тебя. И я имею в виду, как хочет наброситься мужчина, дорогая.

— Ты определённо ошибаешься. Он влюблён в Реджину, и не думаю, что я причина такого внимания.

— Если он влюблен в Реджину и смотрит так интенсивно на тебя, то как минимум, должен страдать биполярным расстройством.

— Да, он немного ненормальный, но не думаю, что так.

— Теперь на тебя пялится и его агент. Он приближается. Девочка, послушайся меня!

— В чём именно?

— Притворись, что влюблена в меня. Давай продолжим по сценарию помолвки. Если Харрисон Дьюк захочет меня зарезать, у меня будет официальное доказательство.

— Чего?

— Того, что он любит тебя до безумия, моя дорогая!

✽ ✽ ✽

Ссора не становится менее жестокой только потому, что происходит вполголоса. За столом я и Харрисон говорили со злостью, приглушенно, но тоном тех, кто хочет взорвать мир.

И я даже не знаю почему.

Сразу после ужина мы, дамы, выходим из зала, а мужчины остаются, чтобы покурить и выпить спиртного по архаичному обычаю, который, по утверждению Реджины, она впустила через дверь двадцать первого века. Мы развлекаемся в Розовой гостиной, названной таким образом потому, что каждый предмет обстановки, без сомнения, имеет конфетный цвет Hello Kitty. У меня сложилось впечатление, что все, включая самых пожилых представительниц, в восторге. Не только потому, что Реджина это Реджина — дива, женщина, которой все хотели бы быть, и иметь хотя бы маленькую толику её красоты, но потому, что она, несомненно, нервничает.

Она даже не имитирует ни капли радушия. Официантка, настолько уродливая, что по сравнению с ней я похожа на «мисс Галактику», подавала кофе пока Её Величество (которая должна бы оказывать почести дома), сидела в розовом кресле, очень похожем по форме на трон, с хмурым выражением, совсем её не украшавшим. Сейчас Реджина выглядела значительно старше двадцати девяти лет, как она заявляет, и даже тридцати восьми, которые исполнились ей на самом деле.

Остаюсь равнодушной к её настроению, я должна позаботиться о своём.

Я думаю, что лучше пойти отдохнуть и попытаться забыть этот странный судорожный вечер, от которого до сих пор в груди остались отметины. На самом деле моё сердце не перестаёт мчаться галопом. Вспоминаю Харрисона, его ярость и чувствую смесь надежды и гнева. Надежда — что я ему не безразлична, казалось он ревновал, он ревновал? ! И злость на него из-за того, как проявил свое небезразличие — как он посмел ревновать?

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 11 121314 15 Следующая ⇒