ЧАСТЬ III 6 страница

— Больше так не делай.

— Что?

— Ты достала с этими «что». Возможно, твой мозг необходимо заменить на мозг курицы и тогда уверен, по сравнению с тем, что сейчас, остались бы излишки. Больше не смей изображать из себя жёнушку, которая поёт пока готовит, от этого я зверею.

— Жёнушка? — восклицаю я и взрываюсь от смеха. — Мне кажется — заменить мозг на куриный должен ты!

Дьюк продолжает молчаливо бросать в меня враждебное хитросплетение взглядов. На секунду мне кажется, что он готов вышвырнуть меня вон; представляю, как тянет за ворот свитера и бросает спать в хлеву с моими пернатыми фанатами. Никто и никогда не смотрел на меня с таким упорством. И мне никогда не приходилось выдерживать чей-то долгий настойчивый взгляд. Обычно после безрассудного начала я начинаю смотреть вниз, потому что не люблю войну и ненавижу оружие; но сегодня я научилась стрелять, заряжать «кольт» и «винчестер». Сегодня, когда я ослаблена, ощущаю себя сильной и, вероятно, тоже могу вступить в сражение.

Спустя немного времени, Харрисон отворачивается. Качает головой, закрывает входную дверь, снимает испачканные грязью сапоги и оставляет их в углу. Идёт в маленькую ванную комнату и прежде, чем успевает войти, говорю ему:

— Я тоже нагрела для тебя воду.

Он вновь встречается со мной взглядом.

— Никогда больше не делай и этого. Занимайся своими делами, Леонора. Не желаю доброты любого типа. Меня от этого тошнит.

— Ты проявил раньше любезность ко мне.

— Больше не сделаю, если результатом стало появление идиотки, которая одевается в розовое и бродит по дому, напевая словно Мэри Поппинс.

— Почему ты боишься доброты?

— Я не боюсь! Мне противно, это совсем другое. Просто отстой, всё то, что фальшиво и скрывает другие намерения.

— Давай послушаем, какие скрытые намерения у меня были?

— Например, любой ценой взять у меня интервью. Или написать хорошенький рассказ в журнале о проведённых днях в хижине с Харрисоном Дьюком, скрупулёзную статью о том, в какого дикого зверя я превратился, о том, что ем и сколько раз пописал. Ты ведёшь себя как друг, чтобы завоевать доверие. Получилась бы гораздо более сочная сенсация, чем просто банальное интервью. Очень жаль: ты не сможешь сделать никаких снимков, чтобы продемонстрировать миру мужчину неандертальца, в которого я превратился.

— Никогда не сделала бы чего-то подобного! — возмущаюсь я. — Хорошо, я поняла, ты не хочешь видеть меня рядом, но тебе не кажется, что начинаешь преувеличивать? Как бы сказать… попробуй смириться с моим присутствием и потерпеть, пока не уеду? Вообще-то, это я в большой беде. Это я не могу вернуться к себе домой. Это я та, кто чувствует себя напуганной и дезориентированной. Я должна носить одежду мёртвой девушки, спать на полу, перелопачивать навоз и слушать, как ты ворчишь и смотришь на меня, словно тебе противно. И я никогда втихаря не написала бы статью, не получив в первую очередь согласие от тебя. Как уже тебе говорила — я не такого типа журналист, но если ты мне не веришь, проблема не моя.

Жду, что Харрисон в очередной раз хамовато ответит, но он оставляет последнее слово за мной и в три шага уходит в ванную комнату. Не знаю, он поступает так, потому что верит мне или напротив нет, но видно, что наш конфликт ему надоел.

Я снова поворачиваюсь к нему спиной, слышу, как отягощённая грязью одежда падает на пол. Продолжаю чистить картошку, как будто она причальные опоры, за которые цепляюсь, чтобы не погрузиться в искушение развернуться и на него посмотреть.

✽ ✽ ✽

Я просыпаюсь и резко подскакиваю. Ночь. За ставнями единственного окна из-за непроглядной темноты всё лишилось очертаний. Харрисон стоит у двери полностью одетый, включая пальто и шляпу. Подмышкой держит свёрнутое одеяло. Принц у камина чуть приподнимает веко и начинает опять похрапывать.

— Что происходит? — садясь, спрашиваю его.

— Я пойду спать в хлев, — поспешно отвечает Харрисон.

— Почему?

Он не отвечает, бросает на меня быстрый взгляд и открывает дверь.

— Закрой изнутри, — приказал и ушёл без дальнейших объяснений.

Я уставилась на порог в растерянности. Что могло случиться? Быть может, заболело какое-нибудь животное?

Не ощущаю себя спокойно, поэтому заворачиваюсь в одеяло и выхожу. Ради разнообразия идёт дождь. С тревогой в душе подхожу к хлеву. В одном из двух пустующих отсеков Харрисон стелет на солому одеяло. Гуси издают тихую перекличку, похожую на сонное приветствие, индюк мрачно смотрит на меня сквозь тьму, баран подражает индюку и оглядывает меня как птица. Кобыла лишь посмотрела на меня отвлечённым взглядом, в то время как куры безмятежно спят, подобно тем, кого ничего не заботит.

Харрисон резко оборачивается и с ненавистью на меня смотрит.

— Не хочешь свалить? — кричит он.

— Подумала, что какое-то животное заболело и…

— Нет никаких заболевших животных. А теперь возвращайся в дом.

— Но тогда…

— Я хочу спать в одиночестве, твоё присутствие мне в тягость. Храпишь сильнее свиньи. Мягко говоря — ты невыносима.

— Я не храплю.

— Напротив, ещё как. И сейчас можешь исчезнуть?

Вообще-то у меня нет доказательств отсутствия храпа. Я никогда и ни с кем не спала, поэтому не имею свидетелей. Возможно, он говорит правду. Мысль о том, что произвожу ужасные нелепые звуки, вгоняет меня в стыд как вора. Я должна была не обращать внимание и пожать плечами, но вместо этого ощущаю, словно погружаюсь в болото позора. Нельзя спать рядом с мужчиной, который был твоей первой и единственной мечтой: эротической, романтической, отчаянной, и всеми теми, какими могут стать мечты и оставаться безразличной к идее, что имитировала звуки тромбона такие громкие, что он не мог заснуть.

Больше ничего не говорю и удаляюсь из хлева, сгорбленная под тяжестью своего унижения.

Смотрю на пустую кровать с сохранившимся отпечатком от тела Харрисона. Провожу рукой по слегка промятому матрасу, простынь ещё тёплая и пахнет домашним мылом. Я ужасный человек. Совершенно развратная. Я сумасшедшая. Потому что безумно его хочу. Даже если он мудак, даже если грубый, даже если его ненависть причиняет мне боль, словно сделана из металла и огня. Ложусь на кровать на его место и вдыхаю запах подушки. Я бы всё отдала, чтобы понравиться Харрисону хотя бы немного. Я уродливый человек, абсолютно развратная, ненормальная. Ненавижу себя за то, что даже если и говорю ему, что питаю отвращение, это не правда. Ненавижу себя за то, что продолжаю думать о нём как о мужчине, который рассказывал истории, способные трансформировать душу в четырёхмерную реальность. Мужчина, который казалось, знал обо мне всё, и кому в пятнадцать лет я хотела отдать свою девственность. Мужчина, который умел описать невинную боль девочки-бабочки, словно испытал её сам. Создаю себе иллюзию, что за его словесным высокомерием стоит лишь изрубленная душа, которая защищает себя доспехами. Скорее всего, это просто фантазии дурочки. Правда в том, что он привлекает меня недостойным образом, а я пытаюсь придумать смягчающее оправдание, собранное из боли и расставания, одиночества и мучения, чтобы сделать моё неловкое желание менее жалким. Харрисон Дьюк является тем, кто он есть — неисправимый мудак, потерявший свой талант и очарование.

Однако не могу не представлять сцены в багровых и золотых тонах, где всё идеально. Харрисон мне улыбается, как делают, когда дарят цветы и посвящают слова, переплетённые в гирлянды.

Вот так я и засыпаю вместе с памятью о его теле в этом промятом месте, где его запах проник в каждую молекулу, с простынями, оставленными со спешкой грабителей в беспорядке. И даже если и неправильно, продолжаю повторять одну и ту же фразу: «Я бы всё отдала, чтобы понравиться ему хотя бы немного. Я бы всё отдала, чтобы понравиться ему хотя бы немного».

Не претендую на большую любовь, мне хватило бы и маленькой — всё равно она будет огромной, учитывая, что никто и никогда меня не любил.

ГЛАВА 7

Ладно, по крайней мере в одном Харрисон достиг твёрдой уверенности, хотя именно эту правду предпочёл бы не знать. Он хотел залезть на Лео и совсем не в метафорическом смысле.

Мужчина годы не видел женщин и освятил почти матримониальный союз между своим телом и правой рукой, и вдруг обнаружил у себя в доме девушку, которая спит рядом, пользуется его ванной, и сделана только из бессовестно-огромных сисек и задницы. Не захотеть её трахнуть — просто невозможно.

Но самое страшное в этих мыслях было то, что сучка его возбуждала не только потому, что находилась рядом (Харрисон не трахался бесконечность, а она была женщиной). Это была не просто попытка избавиться от естественной неудовлетворённости. Леонора возбуждала и когда говорила.

Провоцировала своими воинственными ответами? Говорила вещи, называемые Харрисоном «помпезная херня»? Зло на него смотрела? Сообщала о своём чёртовом цикле? И вместо того, чтобы испытывать очевидное физическое и психологическое отвращение к глупой толстой занозе в заднице, Дьюк только и думал, как сделать с ней жёсткие пошлые вещи.

Кульминацией стал момент, когда он увидел Леонору в опасно облегающем нелепом розовом свитере, и штанах, которые превращали её бёдра в изгибы греческой амфоры, с собранными волосами (вид оголённой шеи Лео, кто знает почему, провоцировал в нём ненасытную жажду), от которых исходил неожиданный сладкий фруктовый запах. Дьюк был уверен, что девушка делала всё не нарочно, но явное отсутствие злого умысла, вместо того чтобы демотивировать мужчину, наоборот, ещё больше его вооружало.

«Окей, надо залечь на дно, перестань воображать свой язык в сердцевине этой апологии мягкости, чем является её грудь. Избегай сближения, если его допустишь, на этот раз пути назад не будет».

Ночью Харрисон не смог сомкнуть глаз. Леонора спала на полу рядом с кроватью, повернувшись к нему спиной; одеяло переплелось в ногах, а свитер слегка задрался на спине, оставляя на виду только маленький треугольник белой кожи. Вид, какой угодно, только не похотливый, но Харрисону это показалось соблазнительней, чем гораздо более смелые картинки. Он практически находился на грани мастурбации, пока разглядывал это «ничего», лишённое какого-либо явного очарования. Поэтому он встал и отправился в конюшню.

И эта дура, не подозревая о происходящей внутри него битве, даже последовала за ним.

«И не говори, что я не джентльмен. Я, бл_*дь рыцарь, с золотым сердцем».

Чёрт, только он должен бороться с самим собой?! Возможно ли, чтобы идиотка вообще ничего не понимала?

Леонора действительно не понимала, и это немного радовало его. Она продолжала верить, что является нежеланным гостем, которого мужчина вынужден терпеть.

На следующей неделе девушка уверовала в это ещё больше. Харрисон едва перекинулся с ней парой слов, продолжал спать в хлеву и составил график пользования ванной комнатой, во время которого предоставлялась абсолютная приватность. Если внутри находился он, Лео ждала снаружи, несмотря на сильный дождь, и наоборот. Также и с едой: они питались раздельно. Каждый ел, когда испытывал голод и готовил только для самого себя.

Временами, когда Леонора не замечала, Харрисон за ней наблюдал, неожиданно заинтересованный деталями, которые не имели отношения только к её сладострастной заднице. Лео казалась грустной, обескураженной, испуганной. Иногда она принимала попытки завязать разговор, словно его молчание, из которого источалось всё менее отфильтрованное отвращение, унижало её подобно оскорблению.

Девушка часто прикусывала губы, кусала изнутри щёки и терзала кутикулу на пальцах. Ещё Леонора часто с налётом меланхолии медленно закрывала глаза или сидела снаружи под дождём и наблюдала за всегда одинаковыми каплями и не меняющейся ни на миллиметр панорамой. Казалось, она смотрела фильм в бесконечном движении.

Однажды утром, в момент слабого перемирия в погоде, когда Харрисон за домом, погрузив руки по локоть в таз, наполненный мыльной водой, стирал простынь, к нему с боевым видом приблизилась Леонора.

— Могу я тебе помочь? — спросила его.

— Нет.

— Можно узнать, что, чёрт возьми, такого я тебе сделала? — спросила Леонора, как отрезала, словно это был главный вопрос, который она пришла ему задать. — Принц говорит со мной больше, чем ты, гуси разговаривают чаще, чем ты, даже Блэк и Шип говорят со мной в отличие от тебя. Ты не позволяешь мне даже помочь тебе и смотришь на меня, словно хочешь ударить ножом. Ты начинаешь пугать меня.

«Да, я хочу нанести удар, только не в том смысле, в каком ты думаешь. И правильно делаешь, что боишься».

Леонора замерла напротив, нависнув над металлическим тазом, из которого исходил запах мыла. Руки скрещены на груди, румянец на щеках, губы надуты — казалась, она собирается ещё что-то добавить, но девушка промолчала. Она бросила на Дьюка взгляд, который отвечал на всё его презрение, обращённое к ней в последние дни, а затем ушла демонстративно боевым шагом.

Она не возвращалась и не беспокоила его несколько часов. Харрисон застелил постель, проверил животных, пробороздил землю, подготавливая к посеву пшеницы. Он использовал плуг, который тянул руками, хотя мог бы запрячь кобылу, но мужчина хотел почувствовать усталость.

В обеденное время Харрисон вернулся домой. Потный, изнурённый, почти расплавленный.

Дома его приветствовала странная тишина. Обычно Леонора играла с Принцем или гусями или пыталась подружиться с Блэком и Шипом. Харрисон делал вид, что не замечает, но если бы его попросили описать каждое её мимолетное движение, он смог бы точно назвать сколько раз Лео коснулась своих волос.

На этот раз не слышался ни один признак человеческой жизни. Он подумал, что глупышка, возможно, снаружи за домом: пару дней назад в углу в хлеву она нашла проржавевшую банку с зелёной краской и старую поредевшую кисть и вдолбила себе в голову намерение покрасить забор. Краски даже разбавленной не хватило бы для всего забора, но, чтобы её разубедить, необходимо с ней поговорить, а Дьюк не собирался этого делать.

Рассеянным взглядом Харрисон посмотрел в окно, но Леоноры там не было. Она даже не ела. Обычно девушка использовала одну миску, которую потом мыла и оставляла в сушилке для тарелок. Миска была абсолютно сухой, Лео не использовала кухонное полотенце, и в доме отсутствовал запах пищи.

Внутрь Хариссона стало заползать подозрение, когда он выходил из дома. Мужчина поискал Леонору в хлеву, в поле, вокруг дома, но тщетно.

Леонора предоставила ему официальные доказательства своего идиотизма, когда Харрисон начал искать подаренный Майей рюкзак, где Леонора хранила свои немногие вещи и не нашёл и его.

Сучка ушла. Она не отправилась на прогулку, а собрала нечто вроде багажа с намерением освободить его от беспокойства.

Дьюк должен был испытать облегчение, ощутить себя свободным, освобождённым от груза присутствия, которое раздражало и делало злее. Пусть катится на все четыре стороны!

Мужчина начал готовить обед. Правда его движения получались напряжёнными, неестественными, чередуясь с моментами, когда Харрисон застывал и очень сильно сжимал предметы, которые оказывались у него в руке. Принц уставился на Харрисона с изумлёнными видом, почти спрашивая: что случилось со странной женщиной, которая готовила для него фрукты в сиропе? Однажды Леонора порезала фрукты на кусочки и аккуратно разложила на тарелке, а потом смеялась, потому что Принц, как «воспитанная» свинья, нырнул в еду без всякой элегантности, разбрасывая всё по полу.

Дьюк не дал Принцу каких-либо объяснений за исключением поспешного:

— Свалила к чертям.

Внезапно во время своих повторяющихся движений больше, чем просто нервных, Харрисон не смог удержать спонтанное:

— Твою мать!

Он выключил конфорку, послал на хер всё на свете, надел куртку, натянул шапку, взял винтовку и вышел из дома.

Харрисон дошёл да рухнувшего моста, даже проверил внизу озеро — мрачный серый свинец, но не заметил ничего, что могло бы походить на труп имбецилки, которая рискнула бы туда спуститься с целью выбраться на другом берегу. Даже если бы она имела в своём оснащении присоски, у неё не получилось бы забраться на эту скользкую стену из грязи.

Оставалось понять: к какому дьяволу Лео направилась.

Одна его часть, та, что привыкла к одиночеству, сильно склонялась плюнуть на всё. Ведь девушка была взрослой и знала об опасностях этих мест. Если уж она всё равно решила столкнуться с неизведанным, то справится самостоятельно.

Совершенно неожиданно другая его часть ощутила себя окутанной чувством раздражающей ответственности по отношению к этой неразумной.

Пока Харрисон поднимался по склону к хижине Майи, вновь начался дождь. Дьюк надеялся, что Леонора, возможно, там и одновременно спрашивал себя, почему он на это надеется, почти умоляет.

Но девушки не было и там.

— Бл_*дь — пробормотал Харрисон, — куда направилась эта кретинка? Если угодила в лапы к медведю — её проблема!

— Не уверена, что проблема только её, — вторила ему эхом Майя. — Что ты натворил, чтобы вынудить её уйти так неожиданно, словно потерявшую рассудок?

— Ничего, — грубо ответил Дьюк.

И это была правда, он ничего ей не сделал. Не коснулся даже пальцем, в реальности, по крайней мере. В воображении, Харрисон трахнул Лео минимум раз сорок восемь. Но посчитал неуместным снабжать Майю такими подробностями.

Женщина взглянула на Харрисона, выглядя мало убежденной.

— Возможно, Леонора решила попытаться пройти по дороге на север?

— Но она даже не знает, где эта дорога проходит!

— В этом могу быть виноватой я: мне кажется, несколько дней тому назад дала ей беглое описание маршрута, хотя советовала не ходить туда, прежде чем наступят солнечные дни и в реке упадёт уровень воды.

Если бы Майя была женщиной тонкого душевного строения с деликатным слухом, то ругательства, которыми разразился Харрисон, вызвали бы огромный риск смерти от инфаркта. Но она была женщиной грубой и сама в нужный момент практиковала непристойную лексику, поэтому совершенно не расстроилась, за исключением судьбы Леоноры.

— Я пойду с тобой, — заявила она Харрисону.

— Нет, ты останешься здесь, я не смогу позаботиться о двоих.

— О себе я позабочусь сама, мне не нужна твоя помощь.

— На этом свете ещё остался хоть кто-нибудь с мозгами? — проворчал Дьюк. — И потом, если ты пойдёшь за мной, то можешь помешать задушить её, а лишиться этого удовольствия я не хочу. Если Леонора ещё не умерла, то клянусь — я прибью её!

✽ ✽ ✽

«Сучка» — именно это слово повторял Харрисон мысленно, с настойчивостью мантры. Временами он даже произносил его вслух: тихо, но со злостью.

Дождь продолжал прерывистую пытку: вот он пропал, уступая место иллюзорному солнцу, а в другой миг вернулся, сильно избивая.

Харрисон следовал по знакомому пути и повсюду взглядом искал Леонору. Сам по себе путь не был неудобным, его затрудняла река: превращаясь в трясину она, должно быть, становилась родственницей озера, потому что вела себя также удблюдочно. Пересечь реку можно было в одном единственном месте, но только не в сезон дождей, когда соединяющая берега тропа исчезала, течение усиливалось, превращая переправу в ловушку для людей и животных.

В какой-то момент, когда путешествие уже показалось бесконечным, а дневной свет стал сменяться сумерками, рядом с насыпью Дьюк чётко увидел тёмный согнувшийся силуэт.

Леонора?

Это была она. Чёрт возьми, только она была не одна. Девушка сидела на большом камне на этом берегу и чем-то кормила маленького медвежонка.

Харрисон пробормотал грубое ругательство и огляделся вокруг. Насколько Леонора безрассудна?

Стараясь не шуметь, мужчина стал тихо и неспешно приближаться, приготовив винтовку.

Леонора его заметила и встала. Не произнося ни слова, Харрисон махнул рукой, призывая подойти к нему. Затем он приложил палец к губам, требуя молчания. От недоумения Леонора нахмурила лоб пока приближалась. Медвежонок звонко зарычал.

Дальше всё произошло очень быстро, совпадая с ударом грома и закатом.

Люди не думают, какими быстрыми могут быть медведи; их представляют высокими, сильными, пугающими, но медленными и неуклюжими.

Медведица вовсе не была медленной и неуклюжей. Харрисон едва заметил силуэт, который возвышался за его спиной и не успевал развернуться для выстрела. Инстинктивно (о чём потом будет долго себя спрашивать), Дьюк бросился на Леонору и опрокинул на землю, прикрывая своим телом.

— Заткнись, не дыши и не шевелись, — прошептал ей на ухо. Он чувствовал, как девушка задрожала, испуганно вздохнула, а потом, возможно, произнесла молитву отчаяния.

— Я тебе сказал: не дыши. Притворись мёртвой.

Медведи редко убивают. Для тех, кто осмелится приблизиться к их детёнышам, они могут преподать урок (более или менее символичный). Но поняв, что у них нет причин чувствовать себя в опасности, эти животные не бесятся с необоснованной жестокостью. Оставалось узнать: насколько символичным будет урок.

Когда Дьюк почувствовал, как когти большого животного проникают в плоть на плече, он понял, что наказание будет показательным. Острая боль умоляла его горло о крике, но Харрисон прикусил язык, изо всех сил стараясь выглядеть трупом. Ещё один такой удар и он станет таким на самом деле.

Медведица пугающе прорычала; её рык был похож на сигнал к войне. Но второго удара не последовало, только этот мощный рык-предупреждение, а затем раздался звонкий и невинный зов медвежонка, который удалялся.

— Не двигайся пока, — ещё раз сказал Харрисон, — мы должны быть уверены, что они ушли.

Возможно, прошло несколько минут, а возможно отрезок бесконечности.

Они так и продолжали лежать: под проливным дождём, пока остатки дневного света перемешивались с сумерками. Потом неожиданно Харрисон приглушённо вскрикнул и пошевелился. Он вставал мучительно и тягостно, плечо болело безумно, и на мгновение мужчина испугался, что потеряет сознание, словно девочка, пошатывающаяся при виде капли крови. Харрисон поднимался на ноги, поддерживая себя здоровой рукой с терпением Сизифа.

Леонора тоже пошевелилась и медленно поднялась. В сумерках Харрисону показалось, что силуэт девушки пошатывается.

— Нам нужно немедленно отсюда уходить, — произнёс Дьюк и наклонился за ружьём.

Этот простой жест вырвал у него хриплый стон и яростное проклятье. Тут Леонора не могла не заметить болтающиеся куски ткани на разорванной куртке и кровь, которая стекала поблёскивая, подобно жидкому рубину. Девушка приблизилась с намерением поддержать, но Дьюк её остановил раздражённым жестом.

— Я справлюсь сам! Держи фонарь и освещай хорошо дорогу. Не хватало только свалиться в реку.

Идти было нелегко: с раной, надвигающейся ночью, страхом, что медведица вернётся и необходимостью держать ружьё наготове, чтобы не повторить ошибку и вновь не оказаться неподготовленным напротив новой опасности. И прежде всего было нелегко сдержаться и не придушить эту идиотку.

Время от времени, когда Лео не оборачивалась поинтересоваться, как он себя чувствует тоном, выражающим глубокие опасения, почти истерическим, Харрисон слышал её задыхающееся дыхание.

— Нет, я не в порядке! — потеряв терпение, ответил Харрисон. — А сейчас заткнись, и может осветишь дорогу не дёргая луч света? Если не сможешь удержать руку от дрожи, ты вызовешь у меня грёбаную морскую болезнь!

Леонора притихла на время, но её рваное дыхание издавало больше шума, чем крик.

— Прости, — прошептала Леонора в какой-то момент, — мне очень жаль.

— Ограничься быть полезной. С жалостью загнёмся оба.

— Ты искал меня?

— Нет, я то и дело гуляю и предлагаю медведям порвать мне спину.

— Я повела себя безрассудно. Думала медвежонок один.

— Типичные рассуждения слабоумного ньюйоркца, кто никогда не видел даже документальных фильмов National Geographic.

— Если бы ты не вёл себя как мудак, я бы не ушла разозлившись, и лучше всё обдумала.

— Объясни, это твой способ поблагодарить за спасённую жизнь?

Леонора вновь притихла. Потом, когда они практически дошли до хижины Майи, произнесла шёпотом:

— Спасибо. Ты мог упасть на землю и проигнорировать меня. Но ты меня защитил. Думаю, я твой должник.

✽ ✽ ✽

Майя зашивала плечо Дьюка с хладнокровностью хирурга. Харрисон реагировал с такой же невозмутимостью.

Несмотря на то, что боль была похожа на удары раскалённой саблей, он не проронил ни единого звука, глубокое страдание отражалось лишь в выражении лица мужчины.

На протяжении всей процедуры сильно расстроенная Леонора кружила вокруг Харрисона и выглядела бледнее, чем он. Она казалась отчаянной бабочкой: металась вперёд-назад, с почти детским испугом заламывала пальцы и осматривала его разорванную кожу, как будто Харрисон это невинное создание, которого ранил сумасшедший.

Он принял решение ненавидеть Лео за то, что поставила его в такое положение и начал испытывать конфликт с чем-то совершенно неожиданным, чем-то похожим на сопереживание, как дань её мучениям.

«Отлично, хочу отправиться в постель, я рисковал закончить как бык на арене, спасая её задницу, и теперь мне её жаль. Каким будет следующий шаг? Отрезать свои причиндалы и завязать вокруг них розовый бант? »

— Ты бы успокоилась, — неожиданно сказал Харрисон перед очередной вспышкой отдышки, типичной для тех, кто собирается умереть от инфаркта. — Ты продолжаешь провоцировать у меня морскую болезнь. Кажешься грёбаным волчком.

Леонора остановилась, но не потому, что перестала волноваться.

— Это моя вина, — прошептала она. Пальцы на её руках продолжали конвульсивный танец. — Я была идиоткой. Ты мог умереть. Я не могу… не могу дышать при мысли, что… ты мог умереть.

— Какая трагедия, — пробубнил Харрисон. — Майя, сделай мне одолжение, заставь её замолчать и не двигаться, дай ей какую-нибудь дурь, или я успокою её своим способом.

— Замолчи и не двигайся сам, — отреагировала пожилая женщина, намереваясь наложить последний шов. — Скажи спасибо, что у меня полный арсенал медикаментов и медицинских материалов. По правде говоря, в твоём случае необходим настоящий хирург. Медведица хотела только предупредить тебя, рана глубокая, но не опасная, правда рубец останется некрасивый.

— Какая трагедия, — повторил Харрисон. — У меня уже есть с полдюжины шрамов.

— Очень плохой рубец? — вмешалась Леонора и подошла поближе к пугающей вышивке по коже.

— Аккуратным не будет, — прокомментировала Майя. — По-моему, тебе понадобится пластическая операция.

— Да как же, жду не дождусь! — едким тоном воскликнул Дьюк.

Майя наложила на голый торс мужчины очень длинную повязку. — Ты должен будешь принимать антибиотики минимум дней десять. Как думаешь, не забудешь?

— Кто его знает, — ответил Харрисон, наморщившись. Двигать правой рукой было практически невозможно. Он поднялся со стула и прожевал мучительный стон. — Думаю, немного дури нужно и мне, у тебя ничего нет?

— У меня есть травка.

— Отлично, забей для меня косяк.

Пока Майя покорно приступила к занятию наркодилера, Леонора не переставала разглядывать Харрисона.

— Окей, а сейчас хватит, малявка, — отругал её Харрисон. — Тебе жаль, ты расстроена, ошарашена, но если не прекратишь меня рассматривать, я тебе продемонстрирую, что ещё обладаю силой придушить тебя.

— Эта рана должна быть у меня, — прошептала Лео, не слушая.

— Если ревнуешь и хочешь себе похожую, то просто иди и снова пристань к медвежонку.

— Я его увидела там, в одиночестве и дала фрукты, которые взяла с собой. Одно яблоко, лишь одно дурацкое яблоко. Подумала, что он потерялся. Я уже собиралась вернуться назад. Река была слишком полноводной, и сразу стало понятно, что мне не перебраться, но потом я увидела этот пушистый комок и… не подумала, что медведица рядом с ним. Я… не привыкла к тому, что мать заботится о своих детях.

Майя взглянула на девушку недоверчиво, когда передавала Харрисону заслуженную сигарету.

— Почему нет, милая? — спросила она Лео необычно нежным тоном.

Леонора покачала головой, было заметно, что девушка ещё находится в состоянии шока.

— Нет. Моя мать если б могла, бросила меня на горе Тайгет.

— Гора Тайгет? — спросила Майя, не понимая.

Леонора устало кивнула.

— Легенда гласит, что спартанцы бросали туда детей, деформированных или неполноценных по их стандартам. Моя мать поступила бы таким образом. Много раз представляла, как она бросает меня в кусты.

— Как страшно! Я не верю… никакая мать никогда не сможет!

— Моя да. Конечно, она не полезла бы на вершину горы, слишком утомительно! А трудности портят причёску и маникюр. Быть может, поручила бы меня одному из своих рабов, дав указания разместить на хорошо видном для хищников месте. Никогда не знаешь, вдруг кто-то принесёт меня обратно.

— Ты преувеличиваешь, девочка. Конечно, ты сгущаешь краски.

— Просто ты её не знаешь. Мать никогда не была любящей женщиной. Комплимент, который она чаще всего мне делала с детства, это сравнение с жабой. И потом, жабы милые, по крайней мере, мне они нравятся. Во всяком случае, я просто хотела сказать… я не подумала, что медведь может быть таким заботливым и любящим родителем и недооценила проблему.

Майя подошла к Леоноре со стаканом воды.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒