ЧАСТЬ III 11 страница

— Я так не думаю, Леонора. В твоих глазах много той истории, тех эмоций, той смелости, ты создана, чтобы запомниться. И, кроме того, ты чертовски потрясная! У тебя телосложение Эшли Грэм! Знаешь, я обожаю тебя! И если бы не был геем, то преклонив колено, попросил тебя выйти за меня замуж. Пока обещаешь мне не покупать одежду за тысячу долларов для наших детей... — Я понимаю намерение Джулиана успокоить сгустившуюся атмосферу и улыбаюсь. — Этот Уэйн, кем бы он ни был, будет сожалеть о тебе. Возможно, он думает о тебе теперь, и кусает кулаки, откуда ты знаешь? Что касается Харрисона и Реджины... посмотрим, что произойдет. Конечно она хочет его вернуть, но предстоит ещё выяснить, того ли мнения Дьюк. Я бы не воспринимал это как должное, понимаешь? Я знаком с ним только через его истории, а не лично, но, по-моему, он не выглядит как мужчина, склонный прощать.

Я стараюсь не потерять улыбку, которую позорно приклеила к губам. Без ответа принимаю с благодарностью нежный комментарий Джулиана. Я не говорю ему, что думаю на самом деле. Я не говорю ему: если мужчина не возвращается к женщине только потому, что не простил, это не значит, что он её не любит. Это просто означает, что он воздвиг вокруг себя неразрушимый купол гордости, и не готов пускаться во все тяжкие.

Но потом, со временем, если Реджина публично продемонстрирует свое раскаяние, спасая козу (свою репутацию) и капусту (своё раненное достоинство), возможно, они воссоединятся.

Интересно, в этом мире существует достаточно изолированное место, чтобы уберечь меня от подобных новостей?

✽ ✽ ✽

Я люблю свой маленький дом: из белого дерева, в двух шагах от моря, на Бьюкенен-стрит, на Статен-Айленд. Чтобы добраться до Бруклина, где находится редакция газеты, в которой работаю, я могла бы использовать мост, но всегда выбираю паром. Дорога занимает намного больше времени, но она успокаивает моё сердце. Мне нравится всё, что кажется, принадлежит другому времени, эпохе романтичной и неспешной. Вокруг моего дома разбит небольшой сад, огороженный забором, который шесть месяцев назад ещё был белым. После возвращения из Вайоминга я покрасила его в синий цвет.

В этом доме я живу, пишу статьи, культивирую свои мечты. Для сенатора Джонсона и его достойной супруги это постыдная хибара — для меня роскошный дворец. Я купила его сама, никого не прося о помощи. Вечером я прячусь в нём, словно по другую сторону сказочного перехода, который защищает меня от шума мира.

Но в последнее время, кажется, мир не хочет оставлять меня в покое. Последние дни я нервничаю. С тех пор как узнала, что, возможно, Харрисон приедет в Нью-Йорк, сердце бьётся в ускоренном темпе. Я постоянно чувствую себя на пороге инфаркта, и это выражение не просто метафорическое. Меня непрерывно мучает тахикардия, которая перекрывает горло.

Когда выхожу из дома, где бы ни была — на работе, в метро, на улице — мне кажется я вижу Харрисона.

Само собой разумеется, он никогда не встречается, даже наоборот, это кто-нибудь совсем на него непохожий, напоминающий мне Дьюка лишь некоторыми деталями. Борода, волосы, ковбойская одежда. Какая я глупая: если он на самом деле приедет в Нью-Йорк, чтобы подписать контракт с самым важным издательством в мире, то наверняка не наденет кожаную куртку, потертые джинсы и сапоги. Столкнись я с ним на улице, то вероятно, не узнаю. Не говоря уже о другом фундаментальном факте: сомневаюсь, что Харрисон может когда-нибудь оказаться в местах, которые обычно посещаю я. И абсолютно точно уверена, он не сделает это специально. Реджина, когда не живёт на своей вилле принцессы в Калифорнии, останавливается на Манхэттене.

По какой причине Харрисон Дьюк должен тусоваться в Бруклине и на Статен-Айленд, когда его красотка обитает в Трибеке?

Тем не менее, я всегда ожидаю его увидеть. Я хожу и задерживаю дыхание. Официальных новостей о присутствии в городе Дьюка нет, но я действую так, словно каждая стена в Нью-Йорке покрыта предупреждающими плакатами: будь осторожна, потому что можешь встретиться с ним сейчас, через минуту, за углом.

Думаю, встреть я его на самом деле, то умру немедленно.

Я продолжаю повторять себе: какая глупая, через несколько дней у меня день рождения, мне исполниться двадцать шесть лет, а продолжаю вести себя так, как будто мне шестнадцать. Мне необходимо очистить разум, избавиться от его книг и перестать считать Харрисона важным в моей жизни.

Сегодня вечером пытаюсь подумать о чём-то другом: я заказала пиццу и ем сидя на диване, перескакивая по каналам, полных нелепых программ. Девочки, которые рожают и даже не знают, что они беременны; женщины, страдающие от мании накопительства и живущие в домах, полных мусора; мужчины, которые прыгают с крыш, ныряя в почти пустые бассейны и смеются, как сумасшедшие, ртами без единого здорового зуба.

Грета, мой рыжий котенок, спит рядом, свернувшись калачиком.

Я не хочу большего. Мне достаточно этого: тихий вечер в полутени моей гостиной с поеданием пиццы с начинкой четыре сыра, и ТВ, который мне показывает жизнь людей, более странных чем я.

Внезапно, переключая канал, эта временная передышка исчезает. Нет больше тишины, нет более зоны комфорта.

Из моей руки падает на пол кусочек пиццы. Я кричу, и Грета в ужасе подпрыгивает на диване, как будто её укусил питон. Я показываю пальцем на экран, как будто хочу указать самой себе на то, что вижу, чтобы быть уверенной, что не пропущу это.

На «Вечернем Шоу» канала NETWORK2 присутствует мужчина, который...

Нет, это не тот, кто похож на него, это именно он. Харрисон Дьюк, гость передачи Терезы Мэннинг, записанной в театре Эда Салливана.

Встаю перед телевизором, буквально парализованная. Единственное, что во мне движется — это сердце. Оно продолжает бить по рёбрам, подпрыгивая, подпрыгивая, подпрыгивая, пока у меня не начинает кружиться голова, заставляя пошатнуться.

На этот раз это он, а не кто-то, кто мне напоминает его.

Это он, и одет не в кожаную куртку и грязные сапоги, но ушёл не далеко от этого образа.

Харрисон укоротил волосы и бороду, но не настолько, чтобы казаться подходящим для салона.

В нём ещё присутствует дух, как в Вайоминге: та дикая аура, тот сварливый взгляд.

Если бы я искала термин, который послужил бы эталоном для сравнения при объяснении, насколько он привлекателен, я бы не смогла найти ничего другого, кроме его имени.

Такой же сексуальный, как Харрисон Дьюк.

Одет в повседневную рубашку, джинсы, которые, конечно же, не принадлежат ни одному бренду, и ботинки, похожие на те, которые носят мотоциклисты. Дьюк сидит, как фермер садится на тюк с сеном, когда курит сигарету, прежде чем вернуться к разгребанию навоза. Никакой элегантной позы, одна рука вытянута вдоль спинки дивана, ноги удобно расставлены, другая рука лежит на бедре, почти на уровне промежности брюк. Все будут смотреть туда, я уверена, все будут смотреть на эту руку, задаваясь вопросом, если и «остальное» этого неожиданного ковбоя, с плечами, делающими предназначенный для гостей диван, похожим на игрушку, находится на уровне его внушительного телосложения. Без сомнения, будет место, где зрителей заинтересует его новый роман, но не здесь. В этом интервью Харрисон Дьюк — всего лишь эквивалент сочного куска мяса, выставленный чтобы смочить слюной горло.

Внезапно понимаю — я его ненавижу.

Он вернулся к показухе, которая была во времена его брака с Реджиной. Каким будет следующий шаг: второй раз жениться на этой суке? Разве Дьюк не говорил, что ненавидит публичные выступления и хочет жить в Вайоминге вечно?

Что он сделал? Избавился от всех своих животных, и вновь стал марионеткой, чтобы продвигать свою последнюю книгу?

Я ненавижу его, без сомнения.

Я ненавижу осознание того, что если раньше его ублажали, то теперь он будет затравлен.

Таинственный исчезнувший писатель, бурное прошлое, неудавшаяся связь с одной из самых популярных американских звезд, зудящее ожидание того, как сложится с Реджиной, новый роман, который обещает быть великолепным, и этот дикий вид, словно он трахает тебя, и клеймит огнем.

Что ещё может желать публика?

Немного увеличиваю громкость телевизора, потому что меня оглушает сердце, и я не слышу ничего, кроме энергичного тамтама у себя в ушах.

Вопросы Терезы Мэннинг, как и ожидалось, сосредоточены на его исчезновении, его преображении и возвращении. О книге говорится почти случайно, как будто это неважно.

— Мы ожидали увидеть тебя сломленным болью, — говорит Тереза, — и вместо этого, позволь мне заметить Харрисон, ты совсем не разрушен. Смею сказать, что ты хорошо сконструирован.

— Я гарантирую тебе, что лучшая «конструкция» — это та, которую ты не видишь, — заявляет он голосом, который сам по себе вызывает многочисленные оргазмы, разбросанные по всему театру и среди телезрителей.

Что это, двусмысленность брошена, чтобы вызвать экстаз у Терезы? Кажется, он намекает на путь внутреннего роста, или напротив, замершая у впадины между бедром и животом рука подразумевает другие типы конструкции?

Знаю, я сумасшедшая. Я вижу вещи, которых нет. Это не эпизод Playboy Show. Я злая и ревную. И разочарована, и мне грустно, и ревную.

Раньше меня утешало воспоминание о тех особых днях, только наших, секретных для остального мира. Я утешалась осознанием того, что, не встречая почти никого на своем пути, он обязательно бы помнил обо мне. Не навсегда, я никогда не питала надежду такой высокомерной цели, но, по крайней мере, в течение разумного периода времени. Но теперь... теперь каждое воспоминание обо мне исчезнет полностью, сольётся подобно тени толпы на Таймс-сквер в час пик. Эти глупые двадцать дней полностью сотрутся, если он уже их не позабыл. Вернется ли он к Реджине или нет, Леонора Такер, безусловно, прекратит своё существование.

— Собираешься ли мириться со своей бывшей красавицей женой? — вновь спрашивает Тереза. — Весь город в ожидании и хочет узнать.

— Очевидно, что всему городу нех*й делать, — отвечает Дьюк серьезно, но без злости, с громким звуковым сигналом на грязном слове, что, однако, не делает его более непонятным.

Ненавижу его ещё больше. Я бы даже не затронула эту тему, а Тереза Мэннинг позволяет себе такое? А он рисуется?

Конечно, Тереза Мэннинг — это Тереза Мэннинг, а я никто. Она является одной из самых влиятельных женщин в своей области: сорокалетняя, с несомненным обаянием, озорная, упрямая, забавная, элегантная, настолько универсальная, что в некоторых выпусках она поет, играет на пианино и также копирует. Америка её любит. Я её люблю. Но сейчас я бы ей глаза выколола.

Окей, хватит, я оплакиваю себя. Ещё немного и превращусь в капризного младенца.

Сажусь на диван с Гретой, которая устраивается на мне. Несомненно, она почувствовала моё плохое настроение и по-своему пытается утешить.

— Те немногие, кто прочитал твой новый роман, утверждают, он лучший из тех, что ты когда-либо написал. Тем не менее, меня удивляет твоё возвращение. Очевидно, тебе было хорошо, где бы ты не находился, и хорошо настолько, что написал книгу, которая, несомненно, поднимется в чартах. Так почему ты вернулся? Устал от того, чем занимался?

— Нет, я не устал. Я больше устал сейчас, после десяти дней на Манхэттене.

— Так что ты здесь делаешь? У меня сложилось впечатление, что это не просто рекламный тур для книги.

— У тебя правильное впечатление.

Тереза издала смешок и выдала одну из своих гримас, не поддающихся описанию, которыми она намекает на компрометирующие секреты. Она смотрит на него; их поочерёдно показывают крупным планом настолько близко, что мне кажется, — Харрисон передо мной. Я инстинктивно протягиваю руку, словно могу его коснуться, а затем сразу же отдёргиваю, стыдясь перед собой и даже немного перед Гретой.

— Могу я сделать предположение, Харрисон? — настаивает Тереза.

— Думаю, единственный способ, помешать тебе это сделать — убить тебя, — иронично говорит он.

Тереза смеется, а затем на её лице появляется выражение соучастника. Не с Харрисоном, а с аудиторией.

— Если бы я сказала, что ты вернулся в Нью-Йорк ради любви, я была бы очень далека от правды?

Харрисон делает глоток воды из красной чашки, поставленной на столе в стиле Chippendale, за которым, подавшись вперёд с любопытством, ждёт Тереза.

— Нет, совсем нет.

Его ответ краткий, который, тем не менее, вызывает аплодисменты публики.

— Великая история любви не заканчивается, — провозглашает Тереза, выглядя растроганной. Её глаза блестят, хотя я знаю, что это простая постановка.

Однако мои эмоции — не выдумка, я его окончательно и бесповоротно ненавижу. То есть он решил вернуться к этой суке? Предлагает ей эту глупую клоунаду, посылает свои тайные сообщения через телевидение, затем она наверняка ответит похожими шутками в другой передаче, и, наконец, они снимут встречу в прямом эфире на национальном канале, который предложит больше денег за эксклюзив? Всё это, чтобы продать грёбаную книгу?

Нет, всё это потому, что Харрисон понял, — он продолжает любить Реджину. Возможно, начав писать, он отправился в путешествие внутрь себя. Он вспомнил их лучшие моменты, забыл боль, простил. С ним случилось что-то революционное.

И я ему помогла. Я помогла ему вернуться к Реджине. Подарив пишущую машинку, я вдохновила Харрисона начать путешествие, которое привело его в Нью-Йорк, к постоянно намекающей на влюблённость Терезе Мэннинг, а он и не скрывает.

Какой я гений!

Теперь я ненавижу себя больше всех на свете.

Я заслуживаю публичной порки.

Я заслуживаю вечных оскорблений от моего разума.

Я заслуживаю того, чтобы сердце никогда не переставало пытаться проткнуть мне рёбра.

Но с другой стороны, если это то, чего хочет Харрисон, и это заставляет его чувствовать себя счастливым...

И, в конце концов: как мне могло помочь его невозвращение к Реджине? Что меняется с моей точки зрения? Ничего, абсолютно ничего.

«Поэтому удачи, любимый. Я желаю тебе всего хорошего. Я желаю тебе найти своё солнце».

Когда Харрисон встает с дивана и уходит, а телекамера берёт крупным планом женскую аудиторию в экстатическом восхищении его задницей, я сползаю с дивана. Выключаю телевизор. Сворачиваюсь калачиком, как человек, способный ещё что-то чувствовать.

Обнимаю Грету. Закрываю глаза. И плачу в тишине.

Меня больше не утешает рёв прибоя за пределами дороги. Он больше не кажется сладкой монотонной песней и именно поэтому успокаивающей. Он похож на издевательский смех.

ГЛАВА 13

Херб представлял собой живую картинку удовлетворения.

Человек он был низкий, тучный и почти лысый. Агент ходил взад и вперёд по своему кабинету, потея из-за большого веса, но как будто был движим внутренней энергией, которая мешала ему устоять на месте.

— Эта книга пользуется успехом ещё до публикации. Люди даже приблизительно не знают сюжет, но книжные магазины уже переполнены заказами. Я думаю, читателей заинтриговал факт твоего исчезновения и возвращения. Даже старые романы вернулись в рейтинг: мы выбрали правильный путь.

Харрисон сидел, глубоко погрузившись в кресло, закинув ноги на подлокотник и не отводил взгляда от панорамы, которая открывалась за широким окном. Он смотрел наверх, словно заметил что-то в небе, хотя там не было ни облачка.

Если бы Херб был менее взволнован триумфом, он бы заметил состояние Харрисона. Агент увидел бы многочисленные морщины от наполняющих Дьюка эмоций, его сильно сжатые челюсти (казалось, их вырезали из дерева), и вспышки мерцающих отблесков в глазах, которые сочетались с кто знает какими бурными мыслями.

— Людям наплевать на роман. Они просто хотят знать, сойдусь ли я с Реджиной. И надеются, что в книге есть ссылки на нашу историю. Мы будем в дерьме, когда публика узнает, что роман повествует скорее о смерти, чем о любви.

— В каком-то смысле это история любви... В любом случае, позволим им в это поверить. И, говоря о Реджине, я ещё не понял, каковы твои намерения. Когда ты согласился посетить шоу Терезы Мэннинг, на мгновение я подумал, что ты снова начал пить. Ведь с начала ты был категорически против. Что заставило тебя передумать?

Дьюк продолжал смотреть ни на что в небе. Он не собирался сообщать агенту настоящую причину; Харрисон пытался отрицать её даже для себя.

На первый взгляд, завершение написания своего романа и решение вернуться в Нью-Йорк казались двумя связанными событиями, одно из которых было следствием другого. На самом деле, он всё равно бы вернулся.

Он скучал по писательству, но по Леоноре скучал больше.

Харрисон не верил, что такое возможно.

По какой абсурдной причине эта женщина не хотела уходить из его мыслей? Достаточно ли двадцати дней, чтобы укорениться в душе мужчины?

За прошедшие полгода ему показалось, что он теряет рассудок. Конечно, он не сидел сложа руки, как мальчик, который страдает от воспоминаний… и всё же для него она не ушла. Она никогда не переходила реку вброд.

Дьюк приехал в Нью-Йорк ещё до того, как Херб дал ему знать, что думает о новой книге. По правде говоря, книга его волновала мало. Он написал её только для Лео.

На этом этапе Харрисон вёл себя в городе так, как у него всегда удавалось лучше: как настоящая сука.

Он искал Леонору и нашёл и был в шаге от того, чтобы постучать в её дверь. Харрисон остановился недалеко и шпионил за ней с сердцем в горле, словно подросток.

Леонора была с мужчиной. Было ясно — они близки.

В общении она казалась непринужденной, словно их объединяет особая связь. Мужчина даже задержался допоздна, вероятно, на ночь. В Вайоминге Леонора говорила, что никогда ни с кем не спала: очевидно, с тех пор многое изменилось.

Собирая информацию о незнакомце, Дьюк обнаружил, что его звали Джулиан, он был адвокатом и принадлежал к семье состоятельных реакционеров. Видимо, Лео позволила себя убедить искать партию. Родители обоих приветствовали этот союз. Если двое ещё не помолвлены, то очень скоро сообщат об этом.

Первой реакцией такого открытия стала пронизывающая боль, которая сразу же сменилась первобытной яростью.

«Я прав. Я всегда был прав».

Женщины — это флаги, чувствительные только к одному типу ветра. Они следуют за владельцем того, кто лучше подходит согласно их потребностям на настоящий момент, кого считают лучшим «членом». В Вайоминге она использовала его; в Нью-Йорке посвятила себя напористому адвокату.

В состоянии бешенства, хотя, чтобы быть таким ни одной в мире логической причины у него не имелось, Харрисон передумал о Леоноре всеми возможными жестокими фразами. Разумом он понимал, что окончательно слетает с катушек, но избавиться от этого палящего разочарования, замаскированного под гнев он не мог.

Именно тогда он согласился участвовать в телешоу.

«Пошла на хер Леонора и настоящая причина, по которой я приехал в Нью-Йорк».

Он покажет ей, что ему наплевать, что не думал о ней даже случайно, что она стала только полезной киской, с которой можно играть в отсутствие чего-то лучшего. Он не позволит никому узнать его истинные муки. Пусть люди продолжают верить в возможное воссоединение с бывшей женой.

— Харрисон? Ты меня слушаешь?

— Нет.

— По крайней мере, ты искренен. Я спрашивал тебя, примешь ли ты приглашение Реджины принять участие в специальном показе её нового фильма на вилле, которой она владеет на Мартас-Винъярд. Провести там выходные может ограниченное количество гостей.

— Я не собираюсь. Больше не буду публичным клоуном.

— Так ты хочешь встретиться с ней наедине?

— Почему ты думаешь, что я хочу с ней встретиться?

— То, что ты сказал на шоу...

— С каких пор то, что говорят по телевидению, стало чистым золотом? Шоу — это лишь шоу, а не жизнь.

— И всё же я был уверен... Когда ты просил посоветовать хорошего детектива, я подумал, что прежде, чем вернуться, ты хочешь побольше узнать о ней. Кроме того, многие люди ожидают этого.

— Позволь мне понять: не ты ли возражал, чтобы я о ней просто думал? Ты сказал, что Реджина не приводит меня ни к чему хорошему. Что превратило тебя в чертова Купидона?

— Я продолжаю считать, что вы не подходите друг другу и она не та женщина, которая может стимулировать твой талант. Но, как ты сам заметил, людям сейчас наплевать на книгу: их просто тянет к сплетням. Итак, на данный момент я бы сказал, что уместно использовать эту тенденцию. После публикации романа, когда его начнут читать, Реджина уйдет на задний план, и ты снова станешь Харрисоном Дьюком писателем, а не Харрисоном Дьюком, который был с Реджиной Уэллс. И в любом случае, сам факт вашей встречи не означает, что вам нужно воссоединяться, но вы сделаете людей, которые ожидают этого, счастливыми.

— То, что люди ожидают, не моё дело. Уверен, запечатлеть нашу встречу будет готова целая телевизионная группа, и сама мысль оказаться в эпицентре какой-то романтической пантомимы выворачивает мой желудок.

— Нет, это я исключаю. Будут присутствовать немногочисленные персоны и некоторые отобранные журналисты, которых пригласили на сам показ без участия в последующей за ним вечеринке. Телевизионные группы не допускаются, и охрана будет очень внимательна. Где-то здесь у меня есть список гостей, его отправили мне, чтобы заверить о соблюдении конфиденциальности и… — Херб достал из ящика список и взглянул на него. — Но подумай только.

— Что я должен думать?

— Ты помнишь ту журналистку, которая приезжала в Вайоминг?

Харрисон резко повернулся к агенту. Его «да» прозвучало чуть слышнее шепота. Однако сердце, как бы он ни старался держать его под контролем, начало биться как барабан.

— Она тоже будет там. Буду рад лично с ней познакомиться. Мы никогда не встречались.

Харрисон встал и принялся расхаживать по комнате, заменяя этим нервную энергию от неподвижности раньше.

— Она участвует как журналист? — спросил у Херба, который недоверчиво смотрел на Дьюка, словно начинал улавливать сигналы, сначала слишком блёклые, а теперь всё более чёткие.

— Нет, как гость кого-то из актеров. Возможно, она подруга одного из актеров: каждый из них может пригласить одного или двух человек.

— В списке есть некий Джулиан Махони?

— Да, действительно, есть. Махони из «тех» Махони?

— Думаю да. Важная персона, — с сарказмом заметил Харрисон. Ещё несколько минут он продолжил это гневное блуждание взад и вперёд, словно на чём-то зациклился. Затем тихим, но агрессивным тоном сказал:

— Скажи, что я буду.

Херб окинул его очередным вопросительный взглядом.

— Харри… ты ничего не хочешь мне сказать?

— Я ни фига не хочу тебе рассказывать.

— Ты всегда обвиняешь меня в сентиментальности, словно критикуешь. Я не отрицаю этого, но моя сентиментальность не априори, а всегда основана на точных уликах. Потому что я — прежде всего наблюдатель. И у меня сложилось чёткое впечатление, что эта девушка, Леонора, тебе небезразлична. Если соединить некоторые вещи и вспомнить определенные факты, мне интересно: в итоге, не влюблен ли ты в неё. Детектив нужен был тебе не для Реджины, я прав? С чего тебе узнавать о женщине, о чьей жизни болтают повсюду? Итак, позволь спросить тебя: что такое случилось в Вайоминге прошлой весной?

Харрисон посмотрел на него взглядом не то, что невежливым и даже неворчливым. Это был взгляд врага.

На какое признание Херб претендовал? Что он любит её? Что не может больше жить без неё? Что, наконец, понял, какого хера означает: чувствовать в животе бабочек? И не может представить себя с кем-то ещё? Какую идиотскую фразу агент хотел от него услышать?

Ну, если Херб хотел этого, то может умереть в ожидании. Харрисон не собирался говорить ничего подобного. Он ведь не был влюблен в Леонору. Думал, что испытывает ностальгию, это был только мираж путника, заблудившегося в пустыне, который видит оазис, где стоят лишь песчаные дюны. Интенсивная похоть тех нескольких дней создала гротескное недоразумение, заставляя его путать потребность в новом перепихоне с необходимостью трахаться только с ней, навсегда.

Но он бы себя переделал. С Реджиной, с любой другой женщиной. Он был более чем уверен, что от выбора мог испытать смущение.

Леонора Такер была окончательно объявлена вне закона в его мыслях.

✽ ✽ ✽

«Окончательно» оказалось несколько высокомерным наречием. Фактически через два дня, когда он входил в собственность Реджины, Харрисон снова почувствовал их, этих чертовых романтических бабочек. И если честно, то никогда не переставал их ощущать.

Дьюк ненавидел себя за такую слабость. Он находился в великолепном месте, собирался встретиться со своей прекрасной бывшей женой, а у него возникала проклятая дрожь при мысли увидеть эту жирную и бесполезную стерву. Но он не доставит ей удовольствия увидеть себя потерянным, смущённым или минимально взволнованным. Он должен использовать весь арсенал своей чёрной души.

Реджина сразу не появилась. Заставлять себя ждать — это совершенно в её стиле. Она появится, когда будет уверена, что внимание каждого живого существа сосредоточится на ней. В настоящее время, пока прибывали актеры и возникали организационные проблемы, связанные с распределением пятидесяти гостей между главным зданием и многочисленными хозяйственными постройками, Реджина предпочитала оставаться в своих апартаментах и быть желанной.

Комната, которую хозяйка предоставила Харрисону, располагалась очень близко к её, о чём позаботилась сообщить ему молодая женщина, тщательно отобранная из числа самых уродливых существ на планете Земля. Реджина оставалась верна себе. Её окружение состояло из красивых мужчин, а женщины выглядели так уродливо, что казались результатом какой-то генетической мутации.

Харрисон мысленно сравнил этот дворец, очень похожий на замок золушки, построенный в колониальном стиле, с собственной хижиной. Дела его бывшей жены шли очень хорошо. Тем не менее, он многое отдал бы, чтобы оказаться в своей развалюхе.

За последние несколько дней Херб познакомил его со многими людьми. Все говорили ему одно и то же:

— Мы не можем дождаться, чтобы прочитать твой новый роман, ты в отличной форме, уже видел Реджину? — И не обязательно в таком порядке. Он заставлял вести себя вежливо, не перегибая палку. Немногословный, с расплывчатым выражением достаточности, словно ему нравится быть в Нью-Йорке, хотя ему это совсем не нравилось. Так выглядела маска, которую Дьюк одевал в определенных кругах, он хорошо её помнил. Никто не мог и не должен был быть искренним: вопиющий энтузиазм проявляли неудачники, которые ничего не значат, и тотальное отвращение к потерпевшим фиаско, кому не удавалось сдерживать зависть. Нужно было что-то среднее, чтобы доказать — неудачу он не потерпел.

Но что за стресс, эта непрерывная актерская декламация.

Харрисон вспомнил свою подлинную жизнь, своих животных, с которыми мог полностью быть собой, и на мгновение захотел отправить всё в ад и вернуться к Принцу, Венере и другим.

С тех пор, как он приехал в город, он ничего не делал, кроме рукопожатий, улыбок, вранья.

Харрисон даже пить не мог. Последние шесть лет алкоголь оставался под запретом в его жизни. Теперь он должен столкнуться со всем этим театром, не выпив ни капли.

В комнате стоял холодильник, в котором хранились изысканные вина и готовая еда: японская, тайская и что-то патриотически-американское (несомненно, всё приготовил звёздный шеф-повар). Харрисон также заметил и отличное шампанское, при виде которого испытал искушение.

Что плохого оно могло с ним сделать? Безусловно, алкоголь отличного качества и хорошее вино не опьяняет, если употреблять его в умеренных количествах. Не то, чтобы сейчас Дьюк хорошо собой владел: ему хотелось залить прямо из бутылки, отправить к дьяволу каждого присутствующего и сбежать. Убежать от реальности, которая больше не принадлежала ему, которая на самом деле никогда ему не принадлежала. В жизни Харрисон прошёл сквозь многое — успех, деньги, лесть, Реджину и её золотой мир. Но он всё равно оставался результатом союза мальчика без гроша из Бронкса и нищего ковбоя из Вайоминга. Всё, что окружало сейчас, казалось всего лишь длинной дорожной аварией. Писательство нравилось ему самим актом творения, а следующее за этим внимание — это чистый балласт.

Он как раз собирался выпить, когда мир оказался на грани взрыва.

Это случилось, когда он увидел её из окна.

Леонора. Она только что подъехала на машине и вошла в сад.

Как и ожидалось, Лео была не одна. Её сопровождал «жених». Её волосы стали длиннее и доходили до плеч. Возможно, она их осветлила, потому что то здесь, то там появлялся какой-то похожий по цвету на коньяк блик, которого он не помнил. И нужно заметить — он хранил память обо всём (даже о скоплении родинок у неё на спине, так похожем по форме на созвездие Плеяды). Леонора была в очках и одета в джинсы и бледно жёлтого цвета рубашку, которая мягко очерчивала её женственность. Дополняли наряд сапоги на высоком каблуке, к которым она, похоже, не привыкла. Харрисон надеялся, что именно поэтому Лео продолжала держать этого типа под руку. Вообще-то, он надеялся, что в этом причина, почему парень её обнимал.

«Какое тебе дело до того, кто её обнимает? Ведь ты здесь не ради неё».

Голос Херба внезапно прорезался среди этого, своеобразного сна с открытыми глазами. Харрисон оставил дверь приоткрытой, и друг вошёл без стука.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 111213 14 15 Следующая ⇒