ЧАСТЬ III 8 страница

— Ты давно находишься вдали от цивилизации, но помнишь всё очень хорошо. Некоторое время репортеры преследовали и меня — загадочную дочь Джонсона, но я никогда не делала ничего, что могло бы их заинтересовать, поэтому меня оставили в покое. Для моих бедолаг это было пыткой.

— Бедолаги? Эти двое — человеческие отходы!

— Да, однако... в определенные моменты они были действительно в отчаянии и даже когда становились более беспощадными, вызывали у меня жалость. Отчасти родители радовались, ведь я не привлекала внимание, но они боялись, что отсутствие у меня сходства с одним из них может заставить людей думать, что меня удочерили или ещё хуже.

— А тебе в этом не повезло?

— Нет, я точная копия моей прабабушки по материнской линии. Во всяком случае, когда пресса положила меня на полку, и я сменила имя, родители воспряли духом.

— А ты опечалена нехваткой их поддержки? Когда рассказывала о них, ты была похожа на скорбящую корифею! Ты должна гордиться тем, что они не испачкали тебя своим дерьмом. Даже я, когда вёл отстойную жизнь, думал — это две фекалии, на которые опасался наступить.

— Я знаю.

— Откуда ты знаешь?

— Однажды моя мама организовала грандиозную вечеринку и пригласила тебя. Не потому, что уважала тебя как автора, максимум, что она читала — модные журналы, а мой отец считал тебя бунтарём и коммунистом. Но в тот период ты принадлежал к VIP-персонам, а им прощаются вещи, которые никогда не будут прощены простым смертным. Тем не менее, ты не принял приглашение и отправил назад билет. Я до сих пор его храню.

Мы одновременно громко заявляем:

— Я бы лучше заболел Эболой. Если не понято — это отказ.

— Мама чуть не умерла от сердечного приступа, — продолжаю, нисколько не печалясь при воспоминании о её истерических криках.

— Это случилось давно.

— Девять лет.

— Я не жалею обо всём этом дерьме.

— Кому ты говоришь.

— И как прошла та вечеринка? — спрашивает меня с сарказмом.

— Не знаю, я не участвовала. Я никогда не участвовала в их вечеринках, была недостаточно репрезентативной.

От его эмоциональной экспрессии мне становится хорошо, как будто Дьюк защищает меня. Такая реакция позволяет испытать сильное облегчение и утешение; и стать сильнее, и тысячи других ощущений, связанных с благодарностью, что я отпускаю восторженный и несвоевременный комментарий:

— Как обычно, ты для меня лучше любой психотерапии.

Харрисон смотрит на меня ошеломлённо — его глаза серьёзны, а под укороченной бородой более заметны сжатые губы. Я краснею (активность, в которой могу продемонстрировать себя высококвалифицированным экспертом), и добавляю:

— Я имею в виду твои романы. Они оказали мне большую поддержку.

— Но что, бля, предки сделали с тобой, что ты нуждалась в психотерапии?

Я пожимаю плечами, внезапно желая уменьшить свою маленькую личную трагедию. Я не хочу, чтобы Харрисон знал или почувствовал ещё больше, не хочу оставлять ему воспоминание о моей отчаянной хрупкости, пролитых слезах, булимии и каждом разе, когда думала о смерти.

— Ничего серьезно. Думаю, все родители занозы в заднице.

— Моя мама никогда такого не делала. У нас ничего не было, в определенные дни мы ели на доллар, она падала от усталости, чтобы заработать этот доллар, но мама никогда не говорила мне других слов, кроме как ободрения. Даже когда я встречался с плохими людьми и рисковал оказаться в банде, она просто продолжала говорить, что доверяет мне. Она никогда мне не произнесла ни одной гребаной проповеди. Я придерживался правильного курса только для того, чтобы её не разочаровывать даже после маминой смерти. Так что не оправдывай этих двух придурков: они куски дерьма без смягчающих обстоятельств.

— А какие смягчающие обстоятельства у тебя? В эти дни ты не лишил меня хорошей дозы оскорблений, и именно благодаря тренировкам с моими родителями они не задели.

— Я не твои чертовы родители, Леонора. В любом случае... я тоже вёл себя как говнюк.

— Ты по-своему извиняешься?

Я жду возражений, но только не единственное слово, которое выходит из его уст:

— Возможно.

Будь у меня зеркало, я бы увидела отражение потрясённой девушки. Влюблённой и шокированной. Влюблённой и готовой полностью превратиться в одно огромное бьющееся сердце.

Надеюсь, что Харрисон не видит того же, поэтому стараюсь перевести внимание на другое.

— Я закончила с бородой. Если бы у тебя имелось зеркало, я могла бы показать, как хорошо справилась, но поскольку его нет, ты должен поверить на слово. Теперь отдохни, иначе откроется рана, а я не могу оставаться здесь до скончания веков и заботиться о тебе.

Улыбаюсь, пытаясь выглядеть как можно спокойнее. Я уже устроила достаточное количество шоу. Больше не открою даже трещину в моей душе. Не хочу, чтобы она превратилась в окно, а затем в пропасть, способную меня проглотить.

Харрисон, кажется, собирается что-то добавить, но затем передумывает.

— Пойду, посмотрю как там животные. Мне нужно немного побыть с ними, чтобы они почувствовали мой запах и узнали. За все годы не было случая, чтобы они не видели меня три дня.

Я киваю. Помогаю Дьюку надеть рубашку, а затем свитер. Улыбаюсь, словно совершенно беззаботна. Харрисон отвечает мне взглядом, и его глаза похожи на колодцы, полные голубой воды. Из-за боли в плече он покидает дом немного напряжённым, но решительным шагом тех, кто действительно нуждается только в себе.

Принц хотел бы пойти за ним, но мужчина приказывает ему оставаться внутри.

— Не выпускай его, — указывает мне, а затем исчезает за дверью.

✽ ✽ ✽

Меня будит нервный Принц. Я заснула на кровати Харрисона, к счастью, без него. Кажется, уже прошло несколько часов, потому что на улице темно. Как же сильно я замоталась!

Открываю Принцу дверь и выхожу следом за боровом. Как ни странно, дождь перестал, и я вижу на небе звезды. Но Харрисона нигде не наблюдаю.

Проверяю в амбаре, в поле, в ближайших окрестностях. Его нигде нет. Не знаю, что и думать, начинаю только немного бояться.

Когда разворачиваюсь, чтобы вернуться домой, я с чем-то сталкиваюсь. Нет, с кем-то. Опять нет: это Харрисон.

— Ты не должна уходить так далеко от дома, не взяв с собой оружие, — ругает он.

— Где... где ты был? — заикаюсь я.

Мне холодно, я вышла без пальто; но подозреваю, отчасти это ощущение вызывает испытанный ужас от чувства, что я его потеряла.

Его потеряла? Когда это он был моим? Эх, девушка, потворствовать волнению сердца и мечтам может быть очень рискованно, если не сказать фатально. Это может быть как медвежья рана, нанесенная без рывков: снизу вверх к легким, пока ты не начнешь задыхаться.

Тут я замечаю, что Харрисон держит что-то подмышкой, что-то объемное.

— Иди внутрь, — говорит мне.

Войдя в дом, я понимаю, что за предмет он несёт: свернутый матрас. Такие маленькие и тонкие, которые обычно используют в диван-кроватях.

— Где ты это взял?

— Мне дала Майя.

— Ты... ты ходил к Майе? Один?

— А что, должен был спросить у тебя разрешение?

— Что, если тебе стало бы плохо?

— У койота появились бы запасы еды на длительное время. Но я не такой слабенький, так что перестань смотреть на меня, как будто я умираю.

— До вчерашнего дня ты был похож на него, на умирающего.

— Но только я — грёбаный дьявол, а дьяволы никогда не умирают. Лео, прекращай.

То, как он меня называет, наполняет теплом.

— Что это?

— Я не знаю, а ты как думаешь, бальзамированный опоссум? Я пошёл к Майе, чтобы она проверила рану, затем заметил, что она держит ненужный матрас за мебелью и попросил одолжить мне. И нет, мне было не больно нести его, если ты спросишь об этом. Бля, даже моя мама никогда так много не волновалась. Я не стеклянный. Я большой и сильный мужчина. Итак, я велю это раз и навсегда: заканчивай с обеспокоенными разговорчиками.

Затем Харрисон расстилает матрас на полу.

И тут меня поражает озарение, как солнце, о котором я скучаю.

Это для меня.

Чтобы не спала на голом полу.

Чтобы я чувствовала себя комфортнее.

Я смотрю на него, как будто Харрисон только что даровал мне звезду. Ту, что не успела упасть, и он достал её с неба.

— Леонора, — Дьюк смотрит на меня раздраженно. — Это просто грёбаный коврик, а не почка.

— Тебе никто ничего не сказал.

— Ты говоришь, даже не произнося ни слова. Я уже сказал: ты открытая книга. Никогда не встречал такого светлого человека. Ты смотришь на меня, как на того, кто только что пересёк пустыню, чтобы спасти щенка. Когда ты забываешь контролировать свои эмоции, они опасно расцветают. Твои эмоции похожи на кровь, которая течет в прозрачном теле.

— Опасно? Опасно для кого?

— Для всех, — пробормотал резко Дьюк, как будто вдруг захотел сменить тему. — А теперь мы что-нибудь поедим и завершим этот изнурительный день. Кроме матраса Майя дала мне две хорошие новости: рана заживает, и с послезавтра ожидается несколько дней хорошей погоды. Похоже, пришла весна. Так что как только уровень воды в реке спадёт, наконец-то сможешь уйти.

ГЛАВА 9

Последние несколько дней Харрисону казалось, что разум впал в идиотизм. Действительно, лишь идиот прошёл бы две мили после трёхдневной лихорадки с так сильно болящей рукой, что Харрисону казалось, он сейчас разорвется напополам и из тайн плоти родит инопланетянина. Говоря по правде, только идиот пошёл бы за матрасом для захватчика.

А Леонора была захватчиком. Хоть захватчиком и интересным, но всё равно оставалась тем, кто незаконно занял его пространство.

Оккупант, который, к сожалению, привлекал его внимание, ничего для этого даже не предпринимая. Независимо от всех прикладываемых усилий в стремлении относиться к Леоноре как к чему-то абстрактному, глаза Дьюка преследовали девушку подобно тени, которая следует за отбрасывающими её телами. Потом он ловил себя на этом и насильно переводил взгляд в другое место, пугаясь, что Лео заметит или придаст этим взглядам невозможный смысл. Но в скором времени Харрисон вновь забывался и начинал предаваться разглядыванию Леоноры со странным лихорадочным головокружением, даже если температуры у него больше не было.

Весь ужас состоял в том, что он смотрел не только на её задницу или грудь или, по крайней мере, на те части тела, которые могли бы примирить его с абсолютной нормальностью своих, естественно возникающих похотливых мыслей. Он смотрел на неё в целом: смотрел, что Лео делала, слушал что говорила. Иногда Харрисон над ней смеялся, а иногда вместе с ней. Теперь они ели вместе, а не каждый сам по себе.

«Как только ты уйдёшь, я смогу избавиться от этого вторжения».

Он даже грезил о ней. Когда Харрисона лихорадило после ранения, ему грезилось что целует Реджину, и самое прекрасное — она приняла образ Леоноры.

«Хочу вернуть свою жизнь».

То, как падал на него её взгляд, было невыносимо. Как будто она им восхищалась.

«Она мне доверяет, чёрт побери. Восхищается мной. Даже если я больше никто. Даже если я просто отшельник в лохмотьях, который живёт в доме со свиньей».

Харрисону было невыносимо такое её восхищение. Он просто хотел вернуть свою нормальную жизнь, состоящую из тишины, усталости и глубокого сна в конце дня. Последнее время он спал плохо. У Дьюка не получалось сконцентрироваться на прежних простых мыслях. Он начал размышлять о самом себе не совсем примитивно: не только об элементарных составляющих, таких как еда, сон и отчаянное желание потрахаться, но и о более сложных потребностях. Несмотря на то, что Харрисон ничего не предпринимал для поощрения (а если на чистоту, то ничего, чтобы и заткнуть её), Леонора рассуждала о написанных им романах, о том, что испытывала, читая их, по-своему интерпретируя тот или иной скрытый символ. И не было ни одного раза, ни одного чёртова раза, чтобы её восприятие оказалось неточным.

Как она сумела уловить то, что скрывалось под описанием совершенно других образов?

Его произведения были прочитаны и проработаны многими критиками, более опытными, чем увлекающаяся чтением девушка, которая пишет для третьесортной газетёнки; вот только никто не смог проникнуть так глубоко в тайны его разума. Никто никогда не смог ему сказать: «Вот, даже если ты и попытался скрыть, это твоя душа».

«Я не хочу иметь душу. А просто хочу, чтобы эта назойливая зануда исчезла».

✽ ✽ ✽

— У Венеры всегда грустный вид, — прокомментировала Лео, пока чистила лошадь. Всего две недели жизни в глуши и казалось, она родилась с лопатой в руке. — Почему?

Светило солнце, они вымыли животных, убрались в хлеву и доме. Идея принадлежала ей.

«Чёртова создательница хлопот».

Они находились в загоне и выглядели грязнее, чем стадо животных. Несмотря на свой в целом дикий внешний вид, со спутанными волосами Леонора выглядела безмятежно и не обращала внимания на грязь. Дьюк отдал бы свою почку, только бы её трахнуть. Такую, с грязной кожей, помятую, словно бархатное покрывало, затолкнул бы в пустое стойло и...

— С тех пор, как погиб жеребёнок, — ответил он рассеянно.

— У неё был жеребёнок?

— Да, не знаю как, но он добрался до озера и утонул. Я пытался его вытащить, правда, ничего не получилось.

Леонора уронила веник, обняла Венеру, как будто человека и прижалась щекой к лошадиной морде.

— Бедная мамочка, — прошептала девушка лошади. — Откуда у тебя Венера?

— Купил её в деревне уже беременную. Один безумный кусок дерьма хотел продать Венеру на мясо. Я передвинул ему носовую перегородку и забрал кобылу сюда.

— Ты помог ей родить?

— Она сделала всё сама.

— Ты ведь любишь этих животных?

— Пока не напихаешь повсюду с дюжину радуг, ты не будешь довольна?

— Это не радуга, а надежда, — пробубнила Лео, продолжая прижиматься к шее Венеры. — Если бы у меня не было надежды, кто знает, где бы сейчас я оказалась.

— И где бы ты была? — спросил Дьюк импульсивно.

— Где был бы ты, не покинь Нью-Йорк. Мы оба за что-то ухватились. Когда у меня будут дети, я дам им тройную порцию любви, чтобы компенсировать то, что не имела сама. И как понимаю теперь — это то, что Венера хотела бы даровать своему жеребёнку. Долгое время я считала, что единственный способ избавиться от плохих воспоминаний — это уничтожить себя. Высотное здание и прыжок. Полная ванная горячей воды и лезвие. Затем я поняла, такое решение просто приведет к приумножению ужаса. Ты не избавишься от стены, выкрашенной в чёрное, другим чёрным цветом — ты должен нанести на неё красивую смесь ярких цветов. Должен создать что-то хорошее, способное принести в мир новую любовь и страсть, стать источником жизненной силы и свежей крови. Поэтому я хотела бы написать много статей, прочитать очень много книг, много путешествовать и иметь много детей.

— Кому с детства будешь выносить мозг.

Леонора рассмеялась, и у Харрисона неожиданно сжалось сердце.

«Вот ведь ублюдок, мой член стал слишком живой. Вздрагивал, возбуждался, подпрыгивал и сейчас даже сжался. Но приструнить своего дружка ещё раз я смогу».

Звонок телефона прервал невротические размышления Дьюка. Леонора потрясено взглянула на Харрисона, будто тоже позабыла о существовании столь замечательного предмета.

Дьюк вернулся в дом и ответил.

— Харри! Ты жив? — Голос Херба подействовал как крючок, зацепившийся Дьюку за ребро и потянувший назад во времена, когда у него не было сердца, которое можно приручить, когда он не смеялся даже случайно и думал лишь о том, как выжить.

— Я жив. Чего ты хочешь?

— Как чего хочу? Директор «Нью-Йорк Хроникл» чуть не отправил армию на поиски девушки! Мне пришлось соврать и сказать, что разговаривал с тобой и с ней; наговорил, что она в порядке и кучу другого вранья. А сейчас скажи мне: она в порядке?!

— Она в порядке, — холодно заверил Дьюк.

— Звучит неубедительно. Она ещё там?

— Да.

— Какого чёрта ты с ней делаешь? Харри, не делай глупости.

— Самую большую глупость сделал ты, когда отправил её сюда. Ты хоть представляешь, какой ты мудак?

Голос литературного агента задрожал от ужаса:

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что мне совсем не понравился сюрприз, поэтому я изнасиловал её, убил и похоронил под деревом.

Молчание и тишина, наполненные тревогой, повисли на линии. Херб заслужил немного этой паники, в следующий раз сосчитает до миллиарда, прежде чем начнёт расставлять ловушки.

Он представил, как Херб потеет, дёргает воротник рубашки и спрашивает сам себя, действительно ли Харрисон такой монстр, а потом проклинает себя за безрассудство. Но при этом уже разрабатывает планы, как прикрыть Дьюку задницу.

Леонора, едва войдя в дом, бросила на Дьюка прожигающий взгляд и забрала из рук телефонную трубку.

— Моррис? Не слушай его. Я жива и в порядке. — И в двух словах рассказала о том, что произошло. — Теперь, когда телефон заработал, я сама поставлю в известность директора. Не беспокойтесь, дьявол не всегда так страшен, как его малюют.

Харрисон не слышал, что ей ответил Херб, но увидел, как Леонора улыбнулась и, сказав ещё несколько слов, прервала разговор.

— Могу я позвонить Лэнсу? — спросила Лео. — Это мой директор. Он действительно способен отправить на поиски армию. Конечно, сначала должен будет определить моё местонахождение, так как я никому не раскрыла твоё укрытие.

Харрисон посмотрел на неё грозно.

— Делай, что хочешь, — ответил он.

Леонора набрала номер, поиграла с проводом телефона, а потом начала разговаривать со своим начальником.

«Окей, лучше я выйду. Этот придурковатый голос бесит меня. Боже, какая слащавая. Обращается к нему на «ты» с успокаивающими словами и любезностью на серебряном подносе; говорит с идиотскими улыбочками, которые её начальник не может увидеть, но они всё равно просачиваются в интонацию грёбаной принцессы».

Харрисон не понимал, почему вдруг еле сдержался, но неожиданно ему захотелось придушить Леонору.

Он вернулся в хлев и закончил ухаживать за животными. Широкие движения делать ещё не мог, но он был таким злым, что работал на пределе своих сил. Боль его разрывала. Дьюк вскрикнул и выругался. Принялся пинать столб ограждения — один из тех, что эта сучка окрасила в зелёный цвет.

Вскоре пришла Леонора.

— Что происходит?

Харрисон повернулся и пронзил девушку кусающим взглядом.

— Случилось, что ты должна отвалить. Мне не нужна твоя помощь.

— Не беспокойся, никто сюда не приедет. Никому не известно, где ты живёшь. Мистер Моррис не откроет ни одной живой душе, иначе давно бы уже рассказал. Он тебя любит и пытается защитить. Поэтому не обращайся со мной как с дерьмом, предполагая, что по моей вине сюда заявится орда журналистов и очернит твой Эдем.

— Ты с ним трахаешься?

Леонора округлила глаза и посмотрела на Дьюка, словно увидела невероятное зрелище.

— Что?..

— С твоим директором — ты трахаешься?

— Это не твоё дело, — ответила она надув губы, жестом характерным одновременно для разозлившейся женщины и грустной маленькой девочки.

— Напротив, моё. Не думай, что меня волнуют твои дела: по мне, можешь перепихнуться со всей командой «Гигантов»! Но если трахаешь своего Ланса, то несчастное сокровище может проявить настойчивость, надавить на отвратительно сентиментального Херба и выяснить наше местоположение. Херб может проболтаться, и тогда закончится мой покой. Если кто-нибудь осмелится приблизиться — клянусь, буду стрелять. Я уже сделал исключение тем, что терплю тебя.

— Не насилуя, не убивая и не похоронив моё тело под деревом?

— Ты же меня реально видишь, правда? Даже притворяясь, что смотришь в другую сторону с видом целомудренной Сюзанны, которая ничего не замечает! Знаешь, когда ты уходишь, я мастурбирую под душем. Поэтому да, я приложил значительные усилия, чтобы тебя не изнасиловать.

— Ты не такого типа человек, ты никогда бы этого не сделал.

— А ты полная дура. С тех пор, как ты здесь, в воображении я трахнул тебя, по крайней мере, тысячу раз.

Леонора затаив дыхание, казалось, задумалась, покраснев как проклятый цветок, а потом сказала:

— Я тоже.

Если на своё признание девушка ожидала другую реакцию, то явно испытала разочарование. Харрисон посмотрел на неё яростным взглядом, ещё больше распаляя гнев, а затем быстро направился в дом. И сразу же вернулся. Протянул Лео охотничье ружьё вместе с рюкзаком, безапелляционно заявив:

— Иди к Майе. Через несколько дней уровень воды в реке снизится достаточно, чтобы ты смогла перейти её вброд. Майя подскажет точное место. А теперь проваливай.

На этих словах Харрисон вернулся в дом.

Какой огонь бушевал внутри него! Какой бессмысленный гнев! Какое неожиданное неудержимое чувство удушья!

Он снял одежду и залез под душ. Холодная ледяная вода попадала даже на рану, но пошло всё на хер. С тех пор, как эта девчонка нарушила его повседневную рутину, внутренние весы его жизни словно решили вести себя, как пьяные. Любая простая вещь стала запутанной. Даже принять душ стало той ещё работёнкой! И не говорить? И не думать? Как он мог не говорить и не думать, если этот маленький толстый клещ только и делал, что выдвигал аргументы, вопросы, шутки, признания?

— Я не думаю, что ты мудак, которым хочешь казаться.

Шокированный Харрисон резко развернулся. Он стоял голый — дорога из мышц для ледяных капель воды. Леонора остановилась на пороге ванной, уставившись на него.

— Бл*, Леонора, убирайся! — выругался он. — Ты не поняла, что я сказал? Проклятье, хочешь, чтобы я причинил тебе боль, а потом ты всё равно меня оправдаешь?

— Да, — нежно прошептала Лео. — Решись причинить мне эту боль, я жду. Мне надоело лишь представлять.

Харрисон издал такой глубокий вздох, что казалось, он исходит от него, но только живущего в другом измерении.

Он повернул кран, закрывая воду, провёл пальцами сквозь влажные волосы и оглядел со злостью Леонору, которая, казалось, тоже появилась из альтернативного мира.

В этом доме не требовалось делать много шагов, пространство имелось то, что имелось и то, что Харрисон хотел, виднелось более чем явно. Даже если бы он был облачен в доспехи, не трудно было бы понять его первобытный голод. Но в таком виде, одетый только в чём мать родила, многого не потребовалось — только проскользнуть вперёд ногой и языком.

В его движениях не было ничего нежного или романтичного. Дьюк положил Леоноре руку на затылок (тот затылок, который мучил его разум), и почти схватил её, притягивая к себе одним рывком, лишённым грациозности. Поцеловал её укусом. Харрисон задрал свитер и так сильно сжал грудь, что Лео застонала. Этот тихий стон (как такое возможно), сделал его эрекцию ещё тверже, почти болезненной. Видимо природа отомстила за причинённую им боль. Когда Лео сама сняла свитер и позволила брюкам упасть на пол, Харрисону показалось, что сходит с ума: он ощущал лишь бешеный ритм сердца, звон в ушах, и бурную нужду войти в неё везде, где имелась возможность.

Леонора была удивительно мягкой: её полная грудь не могла полностью уместиться в его ладони, пупок был похож на выпуклую часть раковины, а бедра просто призывали Харрисона погрузиться в них зубами. Она выглядела как приглашение на роскошный банкет, способный убить после долгого голода. Но Харрисон был слишком голодный, чтобы выбирать угощения. Он испытывал такой сильный голод, что не мог не погрузиться в каждое блюдо. Был так голоден, что даже боль в плече становилась похожа на укол иголкой. Рана снова начнёт кровоточить или вернётся лихорадка? Да к дьяволу всё, кроме мысли о влажной и сладкой киске Леоноры.

Когда Дьюк погрузился в это заколдованное озеро, Лео произнесла его имя, и стон, слетевший с её губ, почти свел Харрисона с ума. Он был слишком опьянен, запутан, воодушевлён, чтобы останавливаться на возникшем ощущении неудержимой благодарности. С таким же ударом по почкам, с каким проникал в Лео, он изгнал из разума все ощущения не связанные с безумным поиском оргазма, разделяемого с женщиной, а не со своей рукой. Ничто вокруг не имело значения, кроме этого молчаливого секса без излишеств. Только удовольствие, покалывающее внутри: такое прекрасное, желаемое, полное и опьяняющее.

Если бы Дьюку сказали, что он будет испытывать такое наслаждение с женщиной, которая даже близко не подходила под его типаж женщин — не поверил бы. И сколько ещё всего, чему он не поверил бы. Например: что Леонора может вести себя так спонтанно, свободно и раскованно. Она всегда казалась ему немного фригидной и бессознательно чувственной, не способной использовать свою сексуальность. Но напротив...

Что если и она давно не трахалась?

По какой-то причине мысль о Леоноре вместе с другим, как сейчас обнажённой и склонившейся на кровати, с таким же слегка сбившимся дыханием, с покрасневшими щеками, и грудью, трепещущей от беспокойного дыхания, заставила Харрисона захотеть кого-то убить.

Он обозвал себя идиотом и не нашел другого способа задушить этот ревнивый зародыш и стереть свои мысли, кроме как снова её поцеловать. Прикоснуться к ней снова. Трахнуть ещё раз. Повторяя себе: ничего не было, ничего не было, ничего не было. Это только тело вспоминало античный танец, от которого он слишком долго отказывался. Он не мог ревновать кого-то, на кого ему было насрать, кого едва знал и кого, если бы не испытывал такой длительный голод, он бы даже не мечтал попробовать.

Не мог чувствовать себя плохо при мысли, что через несколько дней он никогда не увидит её снова.

Не мог чувствовать тяжесть тишины, которая воздвигнется вокруг него, когда снова останется один.

Это была его жизнь, жизнь, которую он выбрал, и от которой не намеривался отказываться. И в этой жизни не было места ни для кого другого, кроме самого себя.

✽ ✽ ✽

Харрисон проснулся резко, с ощущением, что из-под ног ушла земля. Как иногда случается во сне: он полетел и упал.

Он сел так быстро, что испытал укол в плече. С другой стороны, этой ночью он проигнорировал с десяток подобных уколов, потерявшись в тумане оргазмов без пауз.

Но укол более острый Дьюк испытал, когда не увидел Леонору. Принц спал перед камином, наивно не подозревая о тотальном отсутствии их невинности, но Леоноры не было и следа.

Дьюк встал с кровати, надел штаны, свитер и вышел. Снова светило солнце и Харрисон инстинктивно его возненавидел, не понимая с чего вдруг, учитывая, что земля нуждалась в тепле.

Потом вдалеке в загоне он заметил два силуэта — Леоноры и Венеры. Они медленно двигались, рука девушки лежала на шее кобылицы без всякой упряжи. Внезапно обе остановились, и Леонора обняла кобылу, а затем принялась гладить гриву.

Дьюк ненавидел её за этот жест, за любовь, которая изливалась из Лео, словно вода из полноводной реки. Он злился на неё за эту, почти материнскую нежность, и на мгновение почувствовал себя в настоящей опасности. Вспомнились её поцелуи и голос, шепчущий «Харрисон», казалось, что только это имя способно сделать рот ещё слаще. А её глаза, в которых блестела нежность в наиболее чувственные моменты. И Харрисон испугался, вдруг Леонора от него чего-то ждёт. Обязательство, связь, или хотя бы некий символ.

Но ничего не имело значения, кроме очевидной природной сути. Секс. «Без купюр» и откровенный — Харрисон надеялся, Леонора это понимала.

Когда он приблизился достаточно близко, Леонора его заметила и улыбнулась одной из тех улыбок, которые в мире сказок или любовном романе заставляют расцветать цветы или вызывают чудеса. Но это не был сказочный мир или роман какого-либо жанра. Это был пыльный и дикий мир, абсолютно реальный — ничего не расцвело и чуда не случилось. Ничего, за исключением вспышки боли в глубине его груди, но Дьюк не стал концентрировать на ней своё внимание. Совершенно точно это стало отражением боли в плече, которая разлилась на всю грудную клетку из-за разгульной ночи.

Какое-то время оба молчаливо шли рядом с Венерой. В волосах у Леоноры запутались соломинки сена, в руке девушка несла пучок свежей травы и периодически перебирала гриву кобылицы. В волосах у Лео также застряла травинка, и Харрисон мысленно послал искушение рискнуть и потеряться между этими локонами.

Ему было тревожно. Никогда он не чувствовал себя так после секса. Обычно его не беспокоила возможность причинить боль женщине, с которой переспал, если та оказывалась опрометчивой и ожидала от него эмоционального участия. Но в некотором смысле, к Леоноре он привязался. Он мог привязываться к невинным существам, о чём свидетельствует его забота о своих животных. И Лео, несомненно, была невинна, хорошая девушка, поэтому Харрисон не хотел, чтобы она почувствовала себя униженной. Однако необходимо было уточнить, что...

— Не волнуйся, Харрисон, — сказала она ему, первая, нарушая тишину.

— Почему я должен беспокоиться?

— Из-за меня. Потому что ты думаешь, я ожидаю предложение о браке после сегодняшней ночи, — она рассмеялась, как будто это предположение действительно её позабавило и протянула Венере маленький чертополох. — Нет, я его не жду, я вообще ничего не жду. Мне почти двадцать шесть, а не шестнадцать, и секс может стать приятным опытом без обязательств. Для меня было очень полезно, и не потому, что лет шесть я не имела секса, и мне понравился бы более или менее любой с пенисом.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒