ЧАСТЬ III 10 страница

Харрисон еле сдерживал желание прервать разговор, даже не попрощавшись, если только не считать заключительного «пошёл на х…й» прощанием.

«В противном случае Херб поймет правильность своего нелепого вывода обо мне, будто я к ней что-то чувствую».

— Повторяю: ты был чертовски сентиментальным и не изменился. Меня не интересует эта зануда журналистка. В любом случае, да, это хорошая идея: убедиться, что она не напишет дерьмо обо мне.

— Я проверю. Хотя мне она не показалась такой. Я имею в виду той, которая не держит слово. Я общался с ней только по телефону, но она произвела впечатление порядочного человека. К тому же было ясно, она безумно в тебя влюблена. Когда произносила твоё имя, создавалось ощущение, словно она пробует что-то вкусное.

— Если даже и так, то произнеси она его сейчас, то почувствует вкус яда.

— И тебе жаль?

— Нет. Я совсем не против.

«Она только лишила меня аппетита, сна, разума. Но я не сожалею — это посредственная эмоция, а я не признаю половинчатости. Для меня либо пошло всё на хер, либо нечем дышать».

— Как скажешь, друг мой. Просто я до сих пор не понял, зачем ты позвонил. Ведь как оказалось, ты не в беде или... О боже, хочешь сказать, ты написал роман тысячелетия? В чём причина выпавшей чести?

«Придумай любую фигню, только давай правдоподобную хотя бы».

— Я хотел спросить тебя о Реджине.

Херб шумно пробормотал.

— Нет, мне это не нравится. Вместе с Реджиной вы не создаете ничего хорошего. Мне совсем это не нравится. Предпочитаю мисс Такер.

— Тогда сделай ей предложение. А пока скажи мне, Реджина вышла замуж? Родила?

— Откуда такое внезапное любопытство? С вашего расставания прошло уже восемь лет. Если хочешь знать, возвращайся в Нью-Йорк или почитай чертову газету.

— Так что, это «да»?

— Думаешь, твоя бывшая жена способна жить самостоятельно? — спросил иронично Херб. Повисла кратковременная пауза, словно агент собирал воедино рой мыслей. Наконец он обреченно вздохнул. — Да, она дважды выходила замуж и родила столько же детей. Снялась в дюжине фильмов, озвучила мультяшного персонажа, сделанного по её образу и подобию, участвовала в рекламном ролике для аромата известного парижского дома. Всё время красивая и звезда, как никогда. Теперь доволен? И вообще? Почему, чёрт возьми, ты спрашиваешь меня об этом сейчас, спустя столько времени, и ночью? Ты не здоров, Харрисон, что-то не так, и ты не хочешь сказать мне, что именно?

На самом деле что-то было, и серьёзное, чертовски серьёзное. Можно сказать — смертельное.

Пока Херб рассказывал ему о женщине, которая разрушила его жизнь, и которая ещё месяц назад вызывала у него острые реакции гнева и злобы, Харрисон понял истину, о которой никогда бы и не подумал. Нечто почти немыслимое.

Бывшая жена его больше не волновала.

То, что она вновь вышла замуж, что у неё были дети, и трахалась ли она со всей планисферой или даже с племенем пришельцев.

Он даже не ненавидел её.

Мира, хорошей жизни и «прощай».

Единственная, о ком он хотел знать всё, была Леонора.

На одну причину больше, чтобы ничего о ней не спрашивать, а вернуться в свою скорлупу, стереть девушку из памяти или сделать из неё воспоминание, как о Реджине. Такое, что не причиняет боли, гладкий безболезненный рубец, мишура, без которой чувствуешь себя лучше.

«Меня определенно не убьет это необладание, потому что никто и никогда не преуспел в этом! Я пережил всё, стал сильнее, чем прежде, и не потерплю крах даже в этот раз, да ещё по такой глупой причине».

✽ ✽ ✽

Уже почти рассвело, когда Харрисон пошёл в хлев. Венера стояла там, где он оставил её, упрямо-несчастная.

— Ладно, девочка, сейчас мы возьмем себя в руки, — пробормотал он ей.

Он собрал маленький ошеломлённый отряд животных, и все вместе они вышли в наружный загон. Солнце ещё не взошло, но воздух жаждал его света, и всё вокруг было усыпано мелкими бликами. Обычно Харрисон оставлял пастись животных в одиночестве: щипать, нюхать, спать в лучах света, а сам занимался другими делами.

Сейчас он остался с ними. Положил руку на шею Венеры и сказал:

— Пожалуйста, живи. Живите. У меня есть только вы.

Они вместе ходили по загону. Какая странная кучка друзей. Мужчина, лошадь, боров, четыре гуся, три курицы, индюк и баран — вместе встречали восход солнца. Процессия в некотором смысле комичная и во многих других — наполненная меланхолией.

Внезапно Харрисон заметил вдоль забора пучки чертополоха. Он сорвал несколько стеблей, думая об этой проклятой девушке, о ком не должен думать, и протянул кобылице.

— Ешь, — сказал он ей. — Или Леонора больше не вернётся.

Кобыла посмотрела на него одним из тех взглядов, которые, казалось, скрывали необычайные тайны, если вообще не философское понимание смысла жизни, настолько они были загадочными и глубокими. Какое-то мгновение Венера, казалось, выглядела неуверенно, словно, согласись она принять эти сорняки, и тем самым примет на себя обязательство, требующее предварительного тщательного обдумывания.

— Обещаю тебе, я приведу тебе компаньона в скором времени, — увещевал её Харрисон. — А пока ешь!

«Я тоже буду есть, обещаю тебе и это».

Словно прочитав его мысли, Венера принялась за чертополох. Сначала она жевала стебли осторожно, а потом всё с большей интенсивностью. Тогда Харрисон достал из карманов другую еду, которую принес с собой: морковь, кусочки хлеба, листья капусты, семена подсолнухов, дольки фруктов. Он сел на землю и дал каждому свой кусочек.

Животные принялись есть, окружив его и веселя гармоничным шумом клювов и челюстей.

Затем из другого кармана он вынул три печенья, которые для него приготовила Майя. Он съел их, как это сделала Венера, вначале со скептицизмом. Потом уверенно. Наконец, с аппетитом.

Не умирать же ему, чёрт возьми.

У него имелась куча дел, и все они предполагали, что он должен оставаться живее всех живых.

✽ ✽ ✽

Гуннард обслуживал клиентку, пожилую даму, которая покупала запас виски лет на десять (если ей удастся прожить столько времени, его расходуя).

Когда женщина ушла, Гуннард заметил ожидающего в дверях Харрисона.

— Уэйн, какими судьбами в наших краях? — спросил он скорее с иронией, чем с добротой. Так говорят кому-то: «увидимся если не умрем», но, безусловно, парень предпочел бы видеть Харрисона мёртвым. — Мост отремонтировали?

— Нет.

— И как же ты собираешься везти домой провизию?

— Я пришел не за покупками.

— Ты как всегда «разговорчивый», не так ли, приятель?

— С каких пор мы дружим?

Гуннард выгнул бровь. Любезная маска, которую он приберегал для своих клиентов, как бы подражая идеальному торговцу, рассыпалась, уступив место истинному лицу того, кто не боится признаться в своих антипатиях.

— На самом деле ты мне совсем не нравишься, и я считаю, это взаимно. Чего ты хочешь?

— Ты помогал Леоноре несколько дней назад перебраться через реку?

Гуннард натянул ухмылку, которая действовала Харрисону на нервы.

— О, прекрасная Леонора. Конечно, это я, так как кое-кто был слишком невежлив, чтобы позаботиться о ней. У неё было такое лицо, бедная девушка. Я говорил ей, когда она только приехала, не переходить мост, не идти в дом к волку, но она не послушала меня.

Харрисон сжал кулак под длинным рукавом, а затем заставил себя не впечатывать его на лицо этого придурка, даже если засранец говорил абсолютную правду. Он вёл себя с Леонорой, как волк и позволил ей уйти, как поступают со шлюхами. Было также верно, что она ушла, не предупредив. Исчезла, как дуновение ветра, который находит между ставнями щель, а он не сделал ничего, чтобы плотнее закрыть окно. Напротив, он распахнул проклятые створки, подталкивая Леонору наружу. И теперь, когда она оказалась снаружи, у Дьюка создалось впечатление, что он избавился не только от порыва ветра, но и от всего воздуха.

— Не лезь не в свое дело, Гуннард. Я просто хочу знать, всё ли с ней в порядке.

— Она была жива и здорова, но не думаю, что этого достаточно для утверждения «с ней всё в порядке». Она мало что говорила. Леонора немного задержалась в магазине, чтобы высушить края брюк, и я предложил ей чаю. К твоему сведению, я даже пытался её поцеловать.

Рука Харрисона шевельнулась, словно была одарена собственной жизнью. Удерживаемый до этого кулак освободился от тормоза и впечатался в нос Гуннарда. От прикосновения раздался сухой и одновременно хрустящий шум, похожий на взрыв пробки от шампанского и крошащееся печенье.

Парень выругался, и задыхаясь, стал искал чем бы тампонировать кровь. Схватил на лету полотенце, а затем с невероятным ужасом уставился на Харрисона, словно впервые до него дошло, как был прав, всегда испытывая ненависть к этому отвратительному мудаку.

Дьюк подошёл к нему с видом, каким угодно, но только не с сожалением.

— Надеюсь, ты просто безуспешно попытался её поцеловать. Иначе тебе придётся дышать задницей.

— Кто сможет тебя понять — молодец! — рявкнул Гуннард. — Если она так важна для тебя, почему позволил ей уйти?

— Что ты ей сделал?

— Ничего! Я не дикарь. Но она мне сразу понравилась, едва увидел её месяц назад, и так как она выглядела такой грустной...

— Ты приставал к ней?

— Это то, что можешь сделать ты. Я только попытался поцеловать её, пока она молча стояла у печки. Но она оттолкнул меня. Она сказала, что это не моя вина, и я потрясающий парень, но она влюблена в другого. Не в тебя придурок, в некоего Харрисона. И хорошо, потому что ты не заслуживаешь такую, как она.

Харрисон сглотнул несуществующий кусочек, похожий на комок соли.

— А потом она уехала?

— Ты не можешь позвонить ей, если хочешь узнать, как она? Ах, возможно, ты не можешь этого сделать, потому что она отшила и тебя?

— Как она уехала? — настаивал Харрисон.

— Она села в автобус. Я предложил проводить её до Рок-Спрингс, но Леонора отказалась и от этого. Плохой день для меня, хотя, видимо, и у тебя всё шло не очень хорошо. Ты выглядишь отвратительно. — Гуннард скуля от боли посмотрел в зеркало на свой нос. — Надеюсь, у меня ничего не сломано. Не буду в ответ разбивать тебе лицо лишь потому, что, если кто-то захочет поцеловать девушку, которая мне нравится, я поступлю также.

Харрисон уже почти вышел из магазина, когда его окликнул Гуннард:

— Ты не хочешь её подарок?

Шокированный, Харрисон резко развернулся.

— О чем ты говоришь?

— Перед уходом она кое-что заметила на одной из полок. Стояла там годами, вся запылённая. Она попросила меня привести её в порядок и отдать тебе. Поскольку у Леоноры не было с собой денег, я даже одолжил ей деньги на автобус. Но несколько дней тому назад она перевела мне деньги. Не знаю, для чего тебе нужна, но она твоя.

Харрисон оказался бы менее потрясён имей предмет подлинную ценность. Но это была старая печатная машинка бело-голубого цвета фирмы Ундервуд.

Несколько секунд Дьюк смотрел на неё, словно это ребус для разгадывания или скульптура абстрактной формы, суть которой определяется глазом не сразу. Он посылал Херба куда подальше и за меньшее (например, когда тот пытался разузнать, не написал ли он новый роман). Харрисон никогда не терпел давления, не выносил его и сейчас.

И всё же по какой-то причине именно сейчас он не испытывал давления.

Он почувствовал себя просветлённым.

Поэтому, немного подумав, он повернулся к Гуннарду и решительно сказал:

— Я её забираю, но мне нужна также и пачка бумаги.

ЧАСТЬ II

Нью-Йорк

ГЛАВА 12

Леонора

Я захожу в ресторан, где у нас назначена встреча, и взглядом ищу Джулиана. Он сидит за столиком рядом с окном, откуда открывается вид на Бэй-стрит, на Статен-Айленд, район Нью-Йорка, где живу я. Поскольку Джулиан живёт в Квинсе и всегда занят, его визит показывает, как сильно он заботится обо мне. Иногда осознание этого ошеломляет, поскольку к такому я не привыкла.

Подняв руку, он подзывает меня жестом.

На него всегда приятно смотреть. Он один из тех прекрасных мужчины, которые могут появиться на обложках журнала, тех, кто заставляет женщин задуматься о том, что их вера в рыцаря на белом коне в итоге не совсем ошибочна. Потому что Джулиан представляет собой не только идеальное воплощение лёгкого ретро-классического очарования в стиле Кэри Гранта с некоторыми штрихами современности, но он также истинный и совершенный джентльмен.

И он мужчина, за которого мои родители хотели бы выдать меня замуж.

С тех пор, как я повзрослела, проблема «уродства» их единственной дочери ушла на задний план.

Более серьезным вопросом стало другое: электорат требует внука, и проблема «брака» заткнула за пояс любую другую тему. Невозможно баллотироваться на пост губернатора штата Нью-Йорк, пропагандировать с плакатов четырём ветрам о важности семейных традиций и как можно более многочисленной семьи, появляться в рекламных роликах, полных детей (все строго белокурые и со светлыми глазами), и иметь рядом с собой всего лишь чихуахуа (хотя и блондина со светлыми глазами).

Моя мать годами пыталась произвести ещё одного ребенка, но безуспешно. А сейчас уже слишком поздно. Не думаю, что избирателям доставит удовольствие видеть пятидесятилетнюю женщину с младенцем, «испечённым» почти перед лицом естественного предела, который определил Бог. Так что очередь моя. Я должна «изготовить» потомка (желательно мальчика и с надеждой — красивого), вкупе с голубоглазым блондином, который компенсирует мои недостатки и готов на мне жениться.

Я хочу детей, никогда не отрицала это, но планировала иметь их с кем-то по любви. Ради любви, а не для того, чтобы поймать симпатию публики или потому, что в наше время иметь ребенка — это круто.

До недавнего времени отношения с моими родителями были урезаны до предела. Поняв, что не могут мной манипулировать, они решили игнорировать. И это им удавалось в совершенстве: в основном, большую часть года они проводили в Вашингтоне, а в Нью-Йорк приезжали лишь для поддержания неких фасадных отношений с тем или иным влиятельным другом.

В тот раз, учитывая предвыборную кампанию, родители изменили положение вещей, и задержались в Нью-Йорке дольше, чем ожидалось. Однажды вечером по случаю семидесятого дня рождения отца они организовали ужин в своём роскошном пентхаусе на Манхэттене и пригласили меня, демонстрируя необычную настойчивую любезность.

Меня это озадачило, но я позволила себя убедить. И там я познакомилась с Джулианом.

Мы сразу нашли взаимопонимание, но не по мотивам, которые обоюдно ожидали наши родители. Наш союз сильно отличается от того, который складывается между людьми, думающими о женитьбе.

С Джулианом мы быстро почувствовали взаимную симпатию, но никогда не ложились вместе в постель. Полагаю, у самой строгой монахини, половая жизнь более разнузданная, чем у меня. А что касается Джулиана, с сексом у него всё хорошо, но не со мной. Со своим партнёром Мануэлем, актером испанского происхождения, с кем у него тайные отношения уже несколько лет.

Короче говоря, мы тусуемся, потому что хотим это делать, и одновременно избегаем двух проблем: родители Джулиана не посылают по его пятам детектива, чтобы выяснить, почему такой успешный и красивый словно солнце адвокат, без невесты, а мои родители не интригуют, преследуя звонками с предложением возможных партий, которые всегда богаты и всегда засранцы.

По крайней мере, Джулиан не мудак. И он, вероятно, мой первый друг. У меня никогда не было друзей: те, кого мои родители согласились бы принять в своём доме, мне не нравились, и им не нравилась я. Тех, которые нравились мне, родители охотно приговорили бы к костру. К моменту, когда начала жить самостоятельно, я уже получила полное промывание мозгов и была уверена, что не могу никому понравиться. Поэтому я даже не пыталась сблизиться с людьми, по крайней мере, не создавать глубоких и искренних связей. У меня были знакомые, с кем-то встречалась, с кем-то трахалась, но я не считала себя достойной особых отношений. В течение нескольких лет после колледжа мне хватало моего психотерапевта, хотя я не осознавала, что она вовсе не друг: она была всего лишь доктором, посвящённым в интересные откровения обо мне, но уж точно не другом.

Так странно сейчас, почти в двадцать шесть лет, иметь настоящего друга. Раздражительная жестокость моих родителей, которая вызвала у меня комплексы и страхи на всю оставшуюся жизнь, в данном случае привела к чему-то хорошему. Джулиан иногда даже оставался у меня с ночёвкой, после утомительного марафона сериала для ботаников, которые нам обоим очень нравятся. Если бы мои родители знали об этом (не исключаю, что они следят за мной, чтобы выяснить чем занимаюсь, и, следовательно, всё прекрасно знают), то видимо уже сидели в ожидании объявления о предстоящей свадьбе.

У Джулиана есть только один недостаток: ему не хватает смелости, чтобы, открыто признать, что он гей. С другой стороны, когда твоя семья является одной из самых влиятельных в Америке, и её девиз: «Дети, Родина и Бог», а также одна из главных сторонников всех избирательных кампаний Стэна Джонсона, некоторые сомнения всё же испытаешь. И что касается меня, то иллюзия, что после стольких лет презрения, родители наконец-то удовлетворены мной, является непреодолимым искушением.

Доктор Финн сделала бы всё возможное, чтобы привести меня к пониманию, насколько эта ошибка сокрушительна. По её мнению, чтобы по-настоящему оправиться от травм прошлого, нужно быть искренней, говорить, кто я есть и что хочу, не прячась за хитростью. Но я несколько месяцев с ней не встречалась, точнее, после моего возвращения из Вайоминга. Я не могла и не хотела рассказывать, что там произошло, поэтому перестала её посещать.

Таким образом, она никогда не узнает об этой детской уловке.

✽ ✽ ✽

Приветствуя, Джулиан встает и пожимает мне руку. Мы сразу заказываем обед и пока ждём, немного болтаем. Мануэль путешествует по штатам с рекламой запуска своего первого высокобюджетного фильма. Когда узнала, кто из звёзд снимался в картине, я чуть не подавилась мартини, которое в это время пила.

Реджина Уэллс. Прекрасная, несмотря на две беременности с небольшим интервалом между ними. Ни намёка на животик, ни лишнего килограмма. Возможно, она стала ещё красивее, чем раньше, с оттенком зрелости и видом женщины, которая в жизни поняла всё. Хотя, возможно, она ничего не поняла, но это неважно: у матери всегда есть нечто большее.

— Когда возвращается Мануэль? — спрашиваю Джулиана.

— Через несколько дней, к премьере фильма. Он сказал мне, что ему важно твоё присутствие, и послал тебе приглашение.

— Я приду с удовольствием, — отвечаю я, но, возможно, без особой убежденности.

— Тебя выводит из себя, не так ли?

— Мануэль? Нет! Он замечательный! — восклицаю, и это чистая правда.

— Я имею в виду Реджину Уэллс. У меня сложилось впечатление, что только упоминание о ней раздражает тебя. Солнышко, конечно нельзя сказать, что ты женщина агрессивная или сквернословящая, но единственные резкие слова, которые я от тебя слышал, ты высказывала о её актерском таланте, который считаешь переоцененным, о её однозначно поддельных сиськах и об ужасном носовом смехе, который делает Реджину похожей на старого осла. «Даже если ослы милее», — добавила ты с улыбкой серийного убийцы. И не могу промолчать о том, что прочитав, о расставании актрисы со своим третьим мужем, ты бросила симпатичный комментарий — «шлюха». Это из-за того, что она сделала с Харрисоном Дьюком, правда?

Титанических усилий мне стоило не покраснеть. Я стараюсь сохранять нейтральное выражение. Джулиан знает, что я люблю романы Харрисона также как и он сам. Иногда нам случалось их обсуждать. В итоге получалось, что фанат злится на женщину, которая уничтожила вдохновение. Нет необходимости объяснять, что я отчаянно люблю Дьюка. Вплоть до того, что спустя шесть месяцев, я даже не задумываюсь над идеей быть с другим мужчиной: и не только до тех пор, пока у меня не пройдут чувства. Навсегда, — потому как не пройдут никогда.

— Ну, — комментирую я, — ты не можешь отрицать, что вина её, если он больше не написал ничего хорошего.

— Я не отрицаю. Несомненно, есть причинно-следственная связь между предательством и смертью вдохновения этого чертовски сексуального гения.

— Ты говоришь как адвокат.

Джулиан смеется.

— Я и есть адвокат!

— И хвастаешься этим? — подшучиваю над ним.

— О да, особенно когда могу заниматься многочисленными бесплатными делами. Будучи богатым и успешным, я в силах помочь тем, кто не может позволить себе достойного адвоката. Женщинам, кого избивают мужья и чернокожим подросткам, по ошибке попавшим в плохие компании. Узнай отец про это, то мой статус гея станет пустяком.

— Я знаю — ты ангел. И ангел не может отрицать, что Реджина Уэллс имеет очарование стервы.

— Солнышко, каждая дива должна быть немного стервой, иначе она не будет настоящей дивой. Она в стиле пятидесятых, очень недосягаемая звезда, всегда элегантная, всегда идеальная. Даже на фотографиях после рождения детей она прекрасна. Людям нравится это в ней: воплощение идеи сказочной мечты.

— Она воплощает идею эгоистичной суки, которая думает только о себе и плюёт на весь мир. Для своих детей только дизайнерские наряды, с брендами на виду. О нет, твою мать: новорожденный в ползунках за тысячу долларов — это оскорбление, и люди должны плюнуть ей в глаз, а не восхищаться!

— О, появились другие ругательства. Реджина в самом деле вдохновляет тебя, а? Тем не менее, эти вещи она не покупает, их просто дают, чтобы рекламировать бренды.

— Зачем показывать? Кто купит их для своих детей?

— В мире много выпендрёжников, разве ты не знаешь? Мы стали бы их воплощением, если бы превратились в тех, кого хотят увидеть наши «респектабельные» родственники. Представь меня и тебя в их мире: женатые, с ребенком, которому без сомнения купили бы комплекты за тысячу долларов, чтобы сразу же испачкать отрыжкой.

Я смеюсь. Для Джулиана использовать ругательства — это тоже необычное явление. Если есть нечто, что его бесит, так это мысль подвергнуться риску стать гетеросексуальным и эгоистичным ханжой, каким его считают родители.

— Мы с тобой понимаем друг друга, — говорю я веселясь.

— Я знаю, солнышко. И мы также понимаем друг друга испытывая надежду прочитать новый роман Харрисона Дьюка.

— Скорее всего, мы с тобой поженимся и пойдем покупать дорогие комплекты, — бормочу я.

— Нет, я бы сказал нет. — Джулиан подмигивает мне и наклоняется. — Болтают: он написал новую великолепную книгу.

Хлеб, с которым играла, выпадает из руки, и сама я тоже, чуть не падаю со стула. Смотрю на Джулиана как на сумасшедшего или вероятно схожу с ума я.

— Что... что...

— Мой клиент, бойфренд секретарши его агента, рассказал, что пятнадцать дней назад на столе Херба Морриса появился печатный текст с инициалами ХД на титульном листе. Моррис закрылся в своём кабинете на целый день, даже не обедал, а вечером выглядел как тот, кто только что испытал с десяток оргазмов. Он повторял, не знаю сколько раз: «Бля, это бомба. Этот мудак Харрисон на этот раз попал в яблочко». Секретарша Херба заставила своего мужчину поклясться никому не говорить, но он знает, что я без ума от романов паршивца, и рассказал мне по большому секрету. Девяносто девять процентов речь идёт о нём, тебе не кажется?

Я хотела бы ответить Джулиану любым способом. Но не могу дышать, не говоря уже о том, чтобы сформулировать полноценное предложение. Под столом в ресторане, к счастью покрытым длинной скатертью, мои ноги застучали, как кастаньеты. Будь мои колени костлявыми, они бы издавали шум камней. Не знаю, сколько раз сглатываю, пока сердце в груди рисует виртуозные спирали.

— О… ну, это хорошие новости, — наконец говорю я, пытаясь выглядеть восторженной, но не слишком.

Он написал новый роман. Он написал новый роман. Великолепно, хотя... так я никогда не смогу его забыть. В любом случае, будто сумела бы...

— И это не последнее, — продолжает Джулиан.

Официант приносит нам две порции лазаньи, которую мы заказали, и мне хочется его пнуть, а также пнуть Джулиана, который, прежде чем закончить, начинает есть.

Хорошо, я должна успокоиться. Я не должна реагировать как психопат. Или словно маленькая девочка, которая настолько полна энтузиазма, что начинает бегать по всему ресторану, устраивая слалом между столами, кружась и выкрикивая во всё горло своё детское счастье.

Съедаю и я кусочек пасты. Делаю глоток вина. Ноги продолжают дрожать, и сердце не хочет соглашаться и оставаться там, где находятся сердца у тех, кто не собирается умирать от инфаркта.

После того, как Джулиан проглатывает пару кусочков, он, наконец, продолжает:

— Держись крепче, это чистые сплетни. Хотя я знаю, что ты журналист не такого типа, и не предашь моё доверие: похоже, Харрисон Дьюк приедет в Нью-Йорк, чтобы подписать контракт с Pickwick Publishing House.

Я чуть не давлюсь куском еды. Начинаю сильно кашлять, багровею, у меня перехватывает дыхание. Джулиан встаёт и хлопает меня по спине, потому что выгляжу я так, словно собираюсь умереть.

Когда начинаю дышать нормально, он смотрит на меня обеспокоено.

— Ты в порядке?

— Да... да. Но... он, Харрисон Дьюк... он уже в Нью-Йорке или это просто... слух?

— Разве не ты репортер? Знаю-знаю, ты очаровательный книжный червь, а не охотник за новостями, но, учитывая страсть к Дьюку, я подумал, что именно ты дашь мне больше информации. У вас в «Хроникл» нет колонки светских сплетен? Возможно, кто-нибудь из твоих ужасно болтливых коллег знает новость?

— Больше, чем ты — очень маловероятно, — замечаю я.

Я улыбаюсь Джулиану и стараюсь казаться весёлой, безмятежной, впечатленной недавними откровениями, но не на грани обморока.

— Что ты хочешь? Адвокат, партнер актер и гей. Только если бы я был священником или парикмахером, я мог бы узнать больше! И, чтобы подтвердить это, я раскрою тебе ещё один секрет: однажды вечером, во время аперитива на террасе своего отеля в Сан-Франциско, Реджина выпила лишний бокал и рассказала Мануэлю, что никогда не любила никого, так как Харрисона. Если Дьюк вернётся, я убежден, она сделает всё, чтобы вернуть его. Осталось только понять, любит ли её до сих пор он.

— Я думаю — да, — бормочу, глядя на тарелку.

— Думаешь так потому, что считаешь его романтическим героем? Но прошло уже много времени, он мог снова жениться, заиметь детей, или тоже стал геем. В этом случае у меня зародились бы раздвоенные чувства. Но ты не ешь?

Я качаю головой, превращая лазанью на тарелке в жуткую кашу.

— Нет, я... Ты не против, если мы встретимся в другой день? Неожиданно вспомнила, что должна написать статью и завтра сдать.

— Окей, солнышко. Только, когда будешь выходить, постарайся надеть на лицо счастливое выражение. Потому что, если за нами следит папарацци, он может подумать, что мы расстались, и я тут же обнаружу отца у своей двери.

— Когда ты расскажешь ему правду? Тебе тридцать пять лет, ты успешный мужчина, тебе не нужно ни перед кем отчитываться, кто ты есть и что чувствуешь.

— Как и ты, любовь моя. Но ты тоже хороша в том, чтобы не говорить правду.

— Мне наплевать, если мои родители узнают, что мы на самом деле не помолвлены, Джулиан. Я уже для них полное разочарование. Они просто добавят ещё одно в список.

— Я имею в виду не эту правду, а Харрисона Дьюка.

Будь я проклята: если за почти двадцать шесть лет своей жизни я хотя бы научилась не краснеть, возможно, могла бы успешнее продать свою правду. Но я не рождена неискренним человеком, сам Харрисон мне говорил: когда я не контролирую свои эмоции, словно вооруженная генеральша, они дезертируют.

И теперь, без сомнений, они сбегают.

— Что происходит? — спрашивает меня Джулиан, глядя в глаза. Он берёт меня за руку, и нежно говорит: — Ты знакома с Харрисоном Дьюком?

Прости меня, Джулиан, но я ничего не рассказала даже своему психотерапевту, и ничего не скажу тебе.

Дьюк — мой секрет, я обещала ему. Я даже с кошкой не говорила об этом, а ей обычно рассказываю всё. Я не произносила его имя вслух даже случайно, как будто, совершив это, я могла взорвать возведенную на мне броню. Доспехи, сконструированные из неустойчивого равновесия, которому достаточно мелочи — сладости «с» его имени, грубой «к» из его фамилии — чтобы взорваться, как здание, подрываемое изнутри.

— Нет, с ним нет, если только не через его романы. Но я знала другого мужчину, его звали Уэйн. Он был из Вайоминга, и я сильно его любила. К сожалению, у него произошла похожая история, и связь с одной женщиной из прошлого помешала ему открыть своё сердце другой. Мне. Вот почему такие женщины, как Реджина, расстраивают меня. Потому что эти глупые... эти глупые мужчины... — мой голос становится запинающимся, сдавленным маленькими паузами, небольшой одышкой, — они не забывают только тех, кто их ранит. Навечно остаются только суки. Даже если ты любишь его всей своей душой, этого недостаточно, этого никогда не достаточно. Таким как я, суждено остаться незамеченными или стать плечом, в которое можно плакать, но не тем, о ком плакать.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒