ГЛАВА 29 ПОСТСКРИПТУМ 15 страница

«Как только нам это стало по средствам, мы купили в Лондоне дом и разгородили его на четыре квартиры, чтобы можно было их сдавать, — вспоминала Сибил. — Ричард — прирожденный бизнесмен, и у него отличный нюх, как и на чем можно заработать».

Сибил стала идеальной спутницей жизни для человека, который не любил тратить деньги и редко имел при себе наличность. По признанию самой Сибил, она находила «порочным» тратить крупные суммы на одежду.

Единственная шикарная вещь, которую она носила с удовольствием, — это серебристое норковое манто, в тон ее волосам, на которое Ричард наконец-то разорился к Рождеству. Однако даже этот подарок слегка померк в ее глазах, после того как Сибил стало известно, что ее муж на то же самое Рождество подарил Сюзен Страссберг белую норковую накидку и муфту. Ричарду в конечном итоге стало ясно, что он так никогда не разбогатеет, если останется жить и платить налоги в Англии. В 1957 году он переезжает в Швейцарию, чем вызвал фурор всей Великобритании.

«Я переезжал из-за этого чертова подоходного налога, — заявил он. — Я вовсе не призываю остальных, чтобы они последовали за мной в Швейцарию, но мне бы очень хотелось, чтобы люди поняли одну нужную вещь: если Британию покинет достаточное количество хороших актеров и писателей, то это наверняка заставит задуматься канцлера казначейства с его бессовестными, грабительскими налогоми».

К тридцати семи годам Бертон уже прочно стал на ноги, владея огромной недвижимостью, а также долей капитала в одном из швейцарских банков. Кроме того, он снискал колоссальный успех в роли короля Артура в спектакле «Камелот», однако его слава ограничивалась главным образом бродвейскими подмостками. По-прежнему снедаемый непомерными амбициями, он начал рассказывать репортерам, что следующей его картиной станет «Укрощение строптивой» с участием Мерилин Монро. Сибил догадалась, что подобного проекта нет и в помине, и это заявление понадобилось ее мужу лишь для того, чтобы его имя промелькнуло в прессе рядом с главной секс-богиней двадцатого столетия. К тому времени, когда в 1961 году супруги отправились в Рим, Сибил уже ничуть не сомневалась, что такая признанная знаменитость, как Элизабет Тейлор, вряд ли останется незамеченной ее мужем. Тем не менее, Сибил не придала этому особого значения.

До съемок «Клеопатры» Бертон презрительно отзывался об Элизабет, наградив ее прозвищем «Эта эмгеэмовская крошка, мисс Молочные Железы». Несмотря на присуждение ей награды киноакадемии, он оставался невысокого мнения о ее актерском таланте — «совершенно жалкий талант, я бы сказал, подстать ее образованию». Родди Макдауэлл, которому было доподлинно известно, что Бертон не посмотрел ни одного фильма с ее участием, пытался защитить подругу своего детства. По его утверждению, Элизабет была потрясающей актрисой.

«Конечно, если речь идет о том, чтобы лечь к кому-нибудь в постель или выйти замуж», — ехидно отозвался Бертон.

«Ты только подожди, посмотрим, что ты скажемм,, когда увидишь, как она получается на кинопленке», — стоял на своем Родди.

После первых просмотров Бертон постепенно начал пересматривать свое мнение. Он не ожидал от Элизабет умения буквально завораживать камеру, чтобы получиться на пленке в новом, совершенно ином измерении.

«Она то и дело преподносит вам сюрпризы, — говорил он. — И если вы ее не знаете и просто посмотрите, как она репетирует, то наверняка скажете: «О, господи. Вот уж бездарность так бездарность». Она ведет себя на репетициях словно сонная муха. «Мне так идти? Как, по-вашему, я так должна говорить? » Однако как только включается камера, в ней словно что-то срабатывает, это как колдовство, и вот вы уже не верите собственным глазам».

Восхищение было взаимным — Элизабет благоговела перед человеком, который умел так выразительно говорить о театре.

Его настроение бывало столь же непостоянным, как и у нее самой. Одно мгновение он был сама учтивость, а уже в следующее — дикарь дикарем. Кроме того, Элизабет каким-то шестым чувством догадывалась, что под этой добродушной внешностью таилось кипенье страстей и одновременно глубочайшая меланхолия.

«В тихом омуте черти водятся, — заметила она. — Если бы ему провели лоботомию, то наверняка у него из черепа наружу повыскакивали бы змеи, жабы, черни, головастики, летучие мыши и прочая гадость».

В этом одном человеке, казалось, воплотились все и мужчины, которых она любила до этого. Он был столь же богат, как Ники Хилтон, полон искрометного юмора, как и Майкл Уайлдинг, ему, как и Майку Толду. было не занимать напористости и энергии. Он был так же крепок физически, как и Ингмар Йохансон, такой же интеллектуал, как и Макс Лернер, и так же сладкоголос, как Фрэнк Синатра или Эдди Фишер.

«Я тащусь уже от того, что слышу его голос», — призналась она во время съемок «Клеопатры». Эдди Ричард также понравился. Все трое с удовольствием проводили вечера вместе.

Эдди был полностью согласен с Элизабет в том, что Бертон обращался с женой просто по-свински, однако, подобно Элизабет, был восхищен его актерским талантом. Как-то раз Эдди специально приехал с Элизабет на съемочную площадку, чтобы посмотреть, как Бертон будет сниматься в одной архисложной сцене, в которой он должен был поцеловать танцовщицу, а затем поставить ее на спину слона. После этого они втроем вернулись в гримерную Элизабет, чтобы обсудить следующий эпизод, в котором рабыни умащивали Клеопатру благовониями. Эдди предложил, чтобы Элизабет играла этот эпизод обнаженной, и она согласилась.

С площадки удалили посторонних, там остался лишь Эдди и те участники съемочной группы, без которых нельзя было обойтись. Никто не смел туда и шагу ступить, хотя Бертон грозился, что проникнет под видом рабыни.

«Говорят, что эта картина обойдется им в двадцать миллионов, но ведь они заработают на ней еще больше, — заявил Ричард позднее. — Ведь Лиз просто чудо. Там есть один дух захватывающий кадр, где она, совершенно обнаженная, отдыхает на постели. Уже одно это должно стоить двадцать миллионов. Должен признаться, Лиз меня очаровала. Я сам до конца не понимаю, что в ней такого, чем она к себе привлекает? В жизни это просто милая, славная девушка. Но на экране от нее глаз нельзя оторван. Она пронзает вас взглядом насквозь, и у вас в жилах закипает кровь».

Несмотря на часто выражаемые восторги в адрес своей партнерши, Ричард не давал Сибил особых поводов для беспокойства относительно его отношений с Элизабет. Эдди шутил, что у него вызывают ревность те строчки, которые Манкевич вкладывал в уста Бертона, когда тот обращался к Клеопатре, оставаясь, однако, в полной уверенности, что его семейной жизни ничего не угрожает. Элизабет оставалась к нему столь же ласкова, что и ранее, к тому же они удочерили немецкую девочку, которую назвали в честь Марии Шелл — именно эта актриса помогла им подыскать малышку.

Элизабет страстно мечтала о ребенке, чтобы их брак с Эдди наконец-таки приобрел истинную завершенность. Она не дрогнула душой, когда ей сообщили, что ребенок родился с врожденным вывихом бедра, и чтобы начать ходить, малышке требуется серия дорогостоящих операций.

Будучи не в состоянии оплатить необходимое их дочери лечение, родители из рабочей семьи дали согласие на ее усыновление, и Элизабет с превеликой радостью взяла девочку себе.

«Ей было девять месяцев, все ее тело покрывали нарывы, само тельце — истощенное, а еще это выпихнутое бедро, из-за которого она могла на всю жизнь остаться калекой, — я была от нее просто без ума», — рассказывала Элизабет.

Несмотря на предостережения друзей, пытавшихся отговорить ее от этого довольно рискованного шага, Элизабет не собиралась отказываться от ребёнка.

«Я тем более хочу взять девочку, потому что она больна. Может быть, я смогу что-нибудь для нее сделать».

Чтобы отпраздновать это радостное событие, Сибил и Ричард Бертоны устроили новогоднюю вечеринку, на которую Эдди и Элизабет были приглашены в качестве почетных гостей. Было это за несколько недель до того, как до Сибил и Эдди наконец дошло, что же, собственно, происходит. Лишь режиссёр, ежедневно работавший с Ричардом и Элизабет, понимал, что они уже не просто произносят реплики от лица своих героев, Антония и Клеопатры.

22 января, в день, когда они оба появились перед камерами, чтобы сыграть свою первую совместную сцену, всем присутствующим стало ясно, что они по-настоящему вжились в свои роли.

«Во время съемок наступает такой момент, когда актеры превращаются в своих героев, — рассказывал Уолтер Вангер. — Это слияние личности реальной и вымышленной обязательно должно произойти, чтобы игра стала по-настоящему убедительной, и сегодня именно это произошло... Застрекотали камеры, и по всем собравшимся, казалось, пробежал ток. Было тихо, и вы будто воочию увидели, как между Лиз и Бертоном проскочила искра».

Через несколько недель весь остальной мир ощутил от этого возгорания первый шок, когда их роман перекочевал на первые страницы газет.

«Отношения между Эдди и Лиз дали трещину», — кричали газетные заголовки, а репортеры со всего континента начали стаями слетаться в Рим, словно нищие, ожидающие подачки, они сгрудились на улице возле студии «Чинечитта», не давая Элизабет ступить и шага, они прятались на деревьях или же свисали из окон, одержимые одной мыслью — запечатлеть кинозвезду на пленке.

«У меня и раньше были женщины, — признался Бертон. — Но я и понятия не имел, что эта окажется такой важной птицей. Она дала под зад с передних страниц даже самому Хрущеву! »

В Нью-Йорке Монтгомери Клифт никак не ожидал такого поворота событий.

«Офигеть! — воскликнул он. — Бесси Мей теперь самая знаменитая женщина в мире! »

Близким друзьям он признался, что, по его мнению, Бертон лишь затем стал приударять за Лиз, чтобы прославиться самому. «Ричарду хочется славы любой ценой», — заявил он.

Действительно, Бертон неожиданно достиг славы. Фотографы, расталкивая друг друга локтями, спешили его сфотографировать, репортеры умоляли его об интервью, а поклонники стаями бегали за ним в надежде получить автограф. Теперь Бертон был не просто актер, он превратился в кинозвезду мирового масштаба! В мгновение ока его рыночная цена удвоилась — за следующий фильм ему причиталось уже никак не меньше пятисот тысяч. «Посмотрим, может, я поделюсь с Элизабет Тейлор, дам ей десять процентов», — шутил он.

«Бертон был сама непосредственность и беззаботность. Он откровенно признавался, что рад свалившемуся на него вниманию», — докладывала Шейла Грэм, добавляя, что Бертон поклялся, что никогда не допустит развода.

«Я никогда не брошу Сибил. Она любит и понимает меня, по ее мнению, я — гений».

Купаясь в лучах славы своей новой знаменитости, Бертон похвалялся одному из друзей, что завоевал сердце самой знаменитой женщины в мире.

«Теперь Лиз будет торчать на площадке каждый божий день, как и я», — утверждал он. И не ошибся. На протяжении последующих десяти дней Элизабет неизменно присутствовала па съемках, чтобы понаблюдать Ричарда за работой, хотя сама она в те дни не снималась. Пока между эпизодами устанавливали освещение, они шли к нему в гримерную, где предавались любви, и возвращались назад, усталые, но довольные.

На одиннадцатый день на студии «Чинечитта» Появился Родди Макдауэлл. Он сообщил Ричарду о том, что Сибил собралась в Нью-Йорк и уже пакует вещи. Бертон побелел как полотно и тотчас дал Элизабет отставку. Как бы он ее ни любил, заявил Ричард ей, их роман окончен. Он больше не может подставлять под удар собственную семью, рискуя потерять жену и двоих детей. Элизабет в ответ закатила истерику.

«Манкевич с Вангером пытались утешить ее, но, как говориться, дохлый номер, — вспоминал один из очевидцев. — Уж если ей что-то втемяшится в голову... Подумать только, кто-то посмел ее бросить! »

Обеспокоенный тем, как бы у Элизабет не произошел нервный срыв, Вангер отправился к ней на виллу. Он был в панике. Весь проект, можно сказать, висел на волоске и целиком зависел от ее настроения. Откажись Элизабет сниматься дальше, «XX век — Фокс» ожидало неминуемое банкротство. Но крах ожидал студию и по иной причине: случись разразиться скандалу, это непременно сказалось бы на кассовых сборах.

К тому моменту, как Вангер добрался до виллы, Элизабет уже удалась успокоиться. Облачившись в элегантную ночную сорочку от Диора, она улеглась в постель.

«Элизабет ужасно переживала за свою жизнь и будущее, — вспоминал Вангер. — По ее словам, чувствовала она себя просто кошмарно, ведь Сибил такая замечательная женщина. А еще, если верить ей, она укоряла себя за случившееся... Ее самой большой любовью был Майк Тодд… И вообще, она всей душой любит Эдди... и теперь не в силах разобраться в самой себе... »

Продюсер стал утешать ее — по его словам, коллеги искренне любят ее и сделают все, что она пожелает. Наконец, Элизабет сказала, что ей хочется спать и вообще немного побыть одной, поэтому Вангер был вынужден спуститься вниз в гостиную, чтобы поговорить с Диком Хенли. Чуть позже он вернуло наверх, желая проверить, как там дела у Элизабет, и застал ее сонной и слегка осоловелой. Она невнятно пробормотала, что наглоталась снотворного. Кто-то из тех, кто был в доме, немедленно вызвал скорую, и Элизабет в срочном порядке была доставлена в госпиталь «Сальвадор Мунди», где ей сделали промывание желудка.

Эдди в тот момент находился в Швейцарии. Позвонив домой, он узнал, что Элизабет в больнице. Разумеется, он не ведал о том, что утром того дня у нее из-за Ричарда Бертона произошел нервный срыв. Ему было сказано только, что жена хочет его видеть, и он должен в срочном порядке вернуться. Однако, когда Эдди приехал, ему пришлось целых семь часов томиться в ожидании, поскольку врачи не желали тревожить ее сон.

Студия выступила с заявлением о том, что Элизабет стала жертвой «нервного истощения». По словам Уолтера Вангера, всему виной было «пищевое отравление». Личный врач Элизабет заявил, что причиной ее срыва стало «низкое кровяное давление». И лишь близкие друзья знали, в чем тут дело.

Предпринятая Элизабет попытка самоубийства не на шутку перепугала Бертона. Сам он в тот момент находился в Париже и, естественно, тотчас же попытался пресечь всякие слухи, утверждая, будто между ними вообще никогда ничего не было. По возвращении в Рим Бертом имел конфиденциальный разговор с Уолтером Вангером. По его словам, у него и в мыслях не было разводиться с женой.

«Я эгоист, — заявил он. — И не желаю, чтобы что-то мешало моей карьере. Я счастлив с Сибил, потому что знаю, что могу в любую минуту на нее положиться... И я вовсе не собираюсь причинять вред Элизабет! Она замечательный человек».

Эдди привез Элизабет из больницы домой, а сам тотчас предпринял попытку залатать брешь в их отношениях — он отправился к Булгари, одному из ее любимых ювелиров, где выбрал для нее изумрудное ожерелье стоимостью 250 тысяч долларов.

«Элизабет научила меня одной важной вещи — уметь делать подарки, — признался он позднее. — Какой-нибудь бриллиантик в 50 тысяч долларов на целых четыре дня обеспечит вам мир и гармонию».

Элизабет уверяла мужа в своей безграничной любви при помощи писем, которые каждый вечер клала ему на подушку.

«Эта дама — большая мастерица излагать свои чувства, — вспоминала секретарь Фишера. — Я своими глазами видела одно из ее писем, в нем она говорила, что, несмотря на все происшедшее между нею и Бертоном, Эдди все равно ее единственная любовь, ее ни с чем не сравнимая любовь, ее любовь на вечные времена. Она писала, будто существуют всевозможные разновидности любви, и добавляла, что ее любовь к Эдди, или «Солнечному парню», как она его называла, не сравнима ни с какой другой».

Именно эти душевные излияния Элизабет помогли ей удержать Эдди. Через несколько дней, в честь ее тридцатилетия, он купил для нее антикварное зеркало и кольцо с огромным бриллиантом. Эдди было известно, как Элизабет страшилась своего тридцатилетия.

«Я вошел к ней в гримерную и застал Лиз сидящей перед зеркалом, — рассказывал он. — Я не верил собственным глазам. Передо мной сидела первая красавица мира, до смерти перепуганная тем, что ей стукнуло тридцать. Было в этом нечто печальное».

Чтобы как-то развеять ее печальное настроение, Эдди задумал устроить прием в «Хостарии дель Орсо», самом знаменитом из римских ночных клубов, куда он пригласил — пообедать и потанцевать — восемнадцать гостей, в том числе Манкевича, Родди Макдауэлла, Хьюма Кронина и Чезаре Даниле. Ричард Бертон такого приглашения не удостоился.

То, как Эдди суетился вокруг жены, от души забавляло и одновременно злило Бертона — Эдди не оставлял Элизабет буквально ни на минуту, особенно когда помогал ей разучивать роль.

«Этот парень вечно крутится у нее под ногами, словно официант», — презрительно отзывался он о Фишере. Он сделал из Эдди объект постоянных насмешек. По словам одного из свидетелей, «Рич особенно любил один анекдот о том, как Эдди посреди ночи встает с постели, чтобы сходить в уборную, и при этом говорит Лиз: «Постереги мое место, ладно? »

Моложавый певец имел по сравнению с умудренным жизнью актером поистине бледный вид. Эдди не читал книг и не умел цитировать стихов. Элизабет жаловалась, что он слишком уступчив и никогда не имеет собственного мнения, и вообще предпочитает вздремнуть, а не вступать в споры. Ричард же, не в пример Фишеру, закатывал ей бурные сцены, орал и потрясал кулаками, это приятно щекотало ей нервы. Кроме того, он был мастер вести беседы и ублажать ее всю ночь напролет. И тем не менее, несмотря на свое страстное увлечение им, Элизабет все еще искала тепло и заботу под крылышком у Эдди.

«Как мне кажется, Элизабет, раздираемая чувствами к двум мужчинам, оказалась в весьма непростой ситуации», — заметил в то время Вангер.

Эдди понятия не имел о той страсти, которую питают друг к другу его жена и исполнитель главной роли, до тех пор, пока как-то раз не наведался на съемочную площадку.

«Даже если бы я загодя послал им уведомление о том, в какое время я к ним приеду, это мало бы что изменило, - вспоминал он. - Они не сводили друг с друга глаз, я уже не говорю об их руках».

Решающий удар нанес сам Бертон, без обиняков заявивший Фишеру:

Послушай, мне кажется, тебе стоит знать о том, что я люблю твою бабу».

«Она мне не баба, — возразил Эдди. — Она мне жена».

«Какая разница, значит, я люблю твою жену».

Элизабет сидела рядом, сияя от счастья. Она буквально пожирала Бертона восхищенными глазами. На следующий день Эдди вылетел в Нью-Йорк. Он все еще отрицал слухи о возможном разводе. Репортерам он заявил, что роман между его женой и Бертоном — не более чем обычная сплетня. В доказательство Эдди предложил связаться с Элизабет по телефону, чтобы та лично опровергла эти домыслы. Однако Элизабет отказалась подыграть ему.

«Эдди, — сказала она, — я не могу этого сделать, потому что это правда. Я просто не пойду на обман».

На следующий день газеты вышли под аршинными заголовками:

«Лиз отвергла любовную мольбу Эдди».

ГЛАВА 17

Пока Эдди Фишер находился в Нью-Йорке, а Сибил Бертон — в Лондоне, Элизабет и Ричард вовсю наслаждались своей любовью, как на съемочной площадке, так и вне ее. Они в обнимку обедали и танцевали. Они нежились на пляжах острова Искил. Они предавались любви в Порто Сан-Стефано. За каждым их шагом следили орды журналистов и папарацци. Их роман не сходит с первых полос ведущих газет мира. Весной 1962 года на второй план отошли даже такие темы, как ядерные испытания, разоружение, берлинский кризис — всеобщее внимание было приковано к тому, что происходит в Вечном Городе между Элизабет Тейлор и Ричардом Бертоном. Как следствие этого, съемки «Клеопатры» сопровождались неслыханной газетной шумихой.

Лопнуло терпение у Ватикана, отказавшегося терпеть прелюбодейство буквально у себя под боком. «Радио Ватикан» сурово осудило «бездумную прихоть двух взрослых детей» и то, какое «оскорбление они нанесли благородству человеческой души». Газета «Иль Темпо» назвала Элизабет «необузданной хищницей, которая разоряет чужие семьи и пожирает чужих мужей». Ватиканский еженедельник «Л'оссерваторе делла Доменика» обвинил кинозвезду в «эротическом бродяжничестве», пристыдил ее как мать и обрушился с гневной инвективой на немецкое агенство, позволившее Элизабет удочерить Марию.

«Интересно, чем думают эти заведения, перед тем как передать ребенка в чьи-то руки? — вопрошал еженедельник. — Неужели они не требуют никаких характеристик? Не лучше ли было доверить судьбу этой девочки какому-нибудь скромному каменщику и честной домохозяйке, нежели вам, моя дражайшая леди, и вашему четвертому, теперь уже бывшему мужу? Домохозяйка и каменщик наверняка стали бы трудиться еще усерднее и были бы готовы пойти ради ребенка на жертвы. Вы же, вместо этого, предпочли иное».

«Le Scandale» вызвал настоящий фурор и в Соединенных Штатах. Вот что сказал по этому поводу телеведущий Эд Салливан:

«Остается только надеяться, что молодое поколение не позволит убедить себя в том, что брак ныне потерял всякую ценность, как то нам пытались доказать своим печальным примером миссис Тейлор-Фишер и женатый мужчина Бертон».

А вот как отреагировала нью-йоркская «Дейли Ньюс»:

«Когда такие люди выставляют на всеобщее обозрение свое издевательское отношение к любви и святости брачных уз, стоит ли удивляться, что образ США в глазах иностранцев слегка запятнался? »

В палате представителей конгрессмен Айрис Блитч из Джорджии заявила, что Элизабет Тейлор «подрывает престиж американской женщины за границей, чем наносит существенный урон доброй воле зарубежных держав». Блитч потребовала от генерального прокурора, чтобы тот аннулировал паспорта обоих любовников, объявив их «персонами нон грата», дабы не допустить их возвращения в страну. Представитель штата Огайо Майкл Фейган попросил госдепартамент лишить Бертона визы, поскольку «моральный облик» последнего «подрывает устои американского общества».

Эдди Фишер также воспользовался моментом, обратив скандал себе на пользу, и начал турне по ночным клубам. Когда его спрашивали, почему каждое свое выступление он открывает песней «Арри-видерчи Рома», розовощекий певец отвечал: «А что мне по-вашему петь? «Возьми меня с собой на бал»?

«Позднее Эдди появился в нью-йоркском «Зимнем саду» в обществе Джулиет Прауз — та вскарабкалась на сцену, напевая: «Я Клеопатра, я нильская нимфа». Покачиваясь и притопывая, она продолжала: «Она крутит задом, как Элвис когда-то... Ну кто из мужей устоит перед ней — вот где ловушка для наших парней».

Элизабет, услышав об этом номере, обиделась и поспешила пожаловаться Джиму Бейкону:

«Эдди выставляет меня перед всеми какой-то нимфоманкой».

Обняв ее за талию, Бейкон сказал:

«Мне всегда нравились нимфоманки».

Но Элизабет было не до смеха. Она вызвала в Рим своего адвоката и объявила о своем намерении развестись с Эдди, который, в свою очередь, согласился подать на развод в Неваде. Сибил Бертон тем временем продолжала утверждать, что ее браку с Ричардом «ничего не угрожает, так что прошу не беспокоиться». В доказательство своих слов она вернулась в Рим, дабы снова взять мужа в свои руки. Ричард в это время обосновался с Элизабет в миленьком розовом бунгало, которое они тайно снимали в Порто Сан-Стефано. Когда же Бертону позвонили, что к нему едет жена, он собрался было уйти. Элизабет потребовала, чтобы он остался. На что Бертон ответил, что должен вернуться к жене. Элизабет подняла крик и пригрозила, если он бросит ее одну, наложить на себя руки.

«Давай, валяй, кто тебе не дает», — отвечал пьяный Ричард Бертон, оказавшийся меж двух огней.

Через несколько часов Элизабет в очередной раз срочно доставили в римский госпиталь «Сальвадор Мунди» для промывания желудка. В результате интенсивных попыток привести ее в чувство все ее лицо покрылось синяками, и она еще несколько недель не могла снова приступить к работе. Неожиданно протрезвев, Бертон велел жене возвращаться в Лондон и оставаться там, пока не закончатся съемки картины. Чтобы как-то ублажить Сибил, он был вынужден сделать публичное заявление о том, что развода не будет.

После этих слов Сибил согласилась уехать из Рима. Элизабет вернулась к работе, и чтобы как-то ублажить ее, Ричард наведался к Булгари, где за 150 тысяч долларов приобрел изумрудную брошь.

График съемок «Клеопатры» уже давно полетел ко всем чертям, а затраты выросли до астрономических цифр. Неудивительно, что студийное начальство грозилось прикрыть проект. «XX век — Фокс» потребовала, чтобы Элизабет, которая по-прежнему продолжала получать по 50 тысяч долларов в неделю, закончила свои сцены к июню. Джо Манкевич получил распоряжение завершить все съемки еще через две недели. Накал страстей достиг такой силы, что акционеры с треском уволили Спироса Скураса с поста президента студии «XX век — Фокс». Его преемник с подобным треском уволил Уолтера Вангера, продюсера «Клеопатры», и Джо Манкевича, ее режиссера. В конечном итоге, студия решила отыграться и на звездах. Ричарду и Элизабет был предъявлен иск на сумму в 50 миллионов долларов, на том основании, что они своим поведением якобы угробили проект.

В июне, после 215 дней съемок, Элизабет наконец завершила свой последний эпизод. Однако она не позволила студии сделать по этому поводу публичное заявление, опасаясь, что Сибил тотчас примчится в Рим. Элизабет осталась при съемочной группе, чтобы быть рядом с Бертоном, и по мере того, как близился последний день съемок, их участники стали заключать одно за другим пари относительно дальнейшего развития событий. Большинство придерживались того мнения, что Ричард вернется к жене, как то неизменно случалось и раньше. Некоторые были настолько уверены в неизбежном конце романа, что на всякий случай заказали машину скорой помощи — что-то еще будет, когда Элизабет услышит эту новость.

«Я был там и видел припаркованную скорую», — вспоминал кинокритик Холлис Алперт.

И хотя Элизабет до безумия влюбилась в Бертона, она прекрасно понимала, что ее возлюбленного мучает чувство вины перед своей семьей, особенно перед младшей дочерью Джессикой, которая родилась умственно отсталой.

Она послала Бертону письмо, в котором говорила, что порывает с ним. Она слишком любит его, писала Элизабет, и ей мучительно видеть, как он губит себя.

«Никто не мог прямо смотреть друг другу в глаза. Особенно страдали дети», — рассказывал Бертон.

Роман был окончен, и Элизабет ощутила полное одиночество и неприкаянность. С тоски она даже стала названивать Эдди в Соединенные Штаты. На каждую его очередную премьеру она посылала ему в гримерную букет лиловых роз. Теперь она умоляла его передумать и не подавать в Лас-Вегасе на развод.

«Нет, — отрезал Эдди. — Я подаю... Я не хочу еще раз пройти через нечто подобное. Все кончено». Стоявшему рядом с ним приятелю он прошептал: «Я еще докажу ей, что я настоящий мужчина».

Элизабет не унималась, и — как Эдди признался годы спустя — они тайком договорились о примирении.

«Она даже купила в Риме авиабилет, — рассказывал он. — Но нашему примирению помешал Ричард Бертон».

Бертон находился у себя дома в Швейцарии с женой и детьми, когда до него дошла весть о том, что Элизабет собралась в Нью-Йорк. Он встретился с ней в Гштааде и пригласил пообедать, добавив, что очень за нее переживает. Увидев его снова, Элизабет решила, что ей нет смысла мириться с Эдди. Вместо этого она дала себе слово, что будет приходить к своему возлюбленному по первому его зову.

«Может быть, он возжелал бы меня еще сильнее, изображай я из себя недотрогу, попытайся я разбудить в нем ревность, — сказала она. — Но так было бы просто нечестно, ведь я любила его всем сердцем. Сделав себя доступной, я, конечно же, пала в глазах людей, но только не в своих собственных, и, как оказалось — только не в глазах Ричарда».

Чтобы быть с Бертоном, Элизабет дала согласие на участие в съемках «Особо важных персон» за гонорар в один миллион. Оставив детей в Швейцарии, она переехала к Ричарду в Лондон. В отеле «Дорчестер» они сняли отдельные номера. Терзаемый раскаянием и беспробудным пьянством, Бертон начал регулярно наведываться в Швейцарию к жене и детям, оставляя Элизабет в Лондоне одну.

Любя обеих женщин, он, по его собственному признанию, осознавал стоящую перед ним дилемму и мучился выбором.

«Я люблю Сибил, но по-иному, — говорил он. — Моя любовь к Элизабет более всеобъемлющая... более земная, как мне кажется. Я не придавал ей особого значения и не пытался в ней разобраться, однако я бы сказал, что моя любовь к Сибил скорее напоминает любовь мужчины к собственной дочери. Я всегда стремился оградить ее от волнений. Она была такая хохотушка, такая милая, такая приветливая, она была сама невинность... В ней не было ни капли эгоизма».

Бертон не скрывал, что в основе его влечения к Элизабет лежит обыкновенная похоть, что, по его мнению, не давало повода для разрыва с женой.

«Ни в коем случае нельзя считать главным в наших отношениях один только секс, нельзя видеть в нем нечто вроде морального, интеллектуального, психологического костыля, опираясь на который можно уйти от жены, — заявил он критику Кену Тайнену. — Нельзя же просто взять и заявить: " «Мне ужасно жаль, но я больше не могу спать с тобой в одной постели, потому что я собрался сбежать с этой потрясающей бабой, с которой ты не идешь ни в какие сравнение». Нет на самом деле никакой потрясающей бабы, все они одинаковы, потому что всегда одинаковы наши аппетиты».

По его собственному признанию, его аппетит к Элизабет был просто ненасытным. «Редко какая женщина способна по-настоящему распалить мужчину. Хороши в постели лишь считанные единицы, — заявил он. — За всю мою жизнь я знал лишь трех таких.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒