ГЛАВА 29 ПОСТСКРИПТУМ 17 страница

«Сексуальные маньяки», — подсказала ему жена.

«Эти восторженные толпы поклонников, — поправил ее Бертон, — в ожидании... в ожидании... »

«Чтобы взглянуть на пару порочных извращенцев, — огрызнулась Элизабет. — Ради бога, Ричард, ну как ты не понимаешь, что это происходит только потому, что в их глазах мы грешники и извращенцы? »

Однако Ричарда меньше всего волновали мотивы. Главным для него было то, что каждый вечер перед театром собирались толпы поклонников. Их присутствие как бы служило подтверждением его «звездного статуса».

«Тут на днях с нами был Фрэнк Синатра. Он до сих пор не может в себя прийти, — хвастался Бертон. — По его славам, такого он еще не видел... Ему такое и во сне не снилось».

Как, впрочем, и другим знаменитостям, заплатившим по сто долларов, чтобы услышать, как знаменитые любовники будут читать стихи. Элизабет с Ричардом согласились в июне выступить с чтением стихов для сбора средств в пользу Американской академии музыкального и драматического искусства, актерской школы, которой руководил Филипп Бертон, и Элизабет еще за несколько недель до выступления приступила к репетициям.

«Ей было известно, что многие придут туда исключительно ради того, чтобы позлорадствовать, если что-то будет не так — ведь она, можно сказать, была подобна канатоходцу, работающему без страховки», — заметил Филипп Бертон.

В тот вечер, когда Элизабет вышла на сцену, она сразy удостоилась бурных рукоплесканий.

«Ну, а сейчас она все загубит», — пробормотал Бертон.

Элизабет начала и поначалу запнулась. Посмотрев на мужа, она состроила гримасу.

«Я начну снова, — сказала она. — Первый раз я всё испортила».

В зрительном зале, затаив дыхание, сидели Лорен Бэколл, Дина Меррилл, Хьюм Кронин, Беатрис Лилли, Ли Ремик, Монтгомери Клифт, Китти Карлайл Харт, Алан Джей Лернер, Кэрол Чаннинг, Патриция Кеннеди Лоуфорд, Джин Кеннеди Смит, Анита Лоос, Уолтер Вангер, Мирна Лой и Адольф Грин.

После того как Ричард прочитал «Его застенчивой возлюбленной» Эндрю Марвелла, Элизабет с лондонским акцентом продекламировала «Обесчещенную деву» Томаса Харди. Затем, выразительно и с воодушевлением, «Три куста» Уильяма Батлера Йитса.

«Если и дальше пойдет так же гладко, публика разойдется», — шепнула Беа Лилли.

Но публика осталась до самого конца, и Элизабет удостоилась восторженной овации.

«Мне еще ни разу так не аплодировали, — сказал Ричард. — Я даже и не думал, что у нее все так отлично получится».

«Мне вообще ни разу еще не аплодировали, — перебила его Элизабет. — И мне это понравилось».

После концерта, уже на улице, театр снова осаждала толпа. Бертон признался репортеру, что для него остается загадкой, почему эти люди каждый вечер собираются здесь.

«Сначала, до того как мы поженились, я думал, что их привлекает незаконный характер наших отношений. Нам казалось, что как только мы поженимся, все прекратится».

«Чушь! — отреагировала Элизабет. — Они приходят, чтобы увидеть тебя. Ты у нас Фрэнк Синатра от Шекспира»

«Кто-кто? »

«Фрэнк Синатра от Шекспира». «Да ладно, хватит тебе заливать».

Высшее общество Нью-Йорка отдавало Бертонам дань уважения на протяжении семнадцати недель 1964 года, когда Ричард своим Гамлетом побил все рекорды кассовых сборов. Такого триумфа Бродвей не помнил. Каждый вечер зал был набит до отказа, люди стояли в проходах. Всего спектакль собрал 6 миллионов долларов, из которых 15% досталось главному исполнителю. Пройдя сквозь все жизненные невзгоды. Элизабет Тейлор и Ричард Бертон вернулись к зрителю, обретя новую славу, богатство и профессиональный статус. «В Нью-Йорке я узнала, — заметила Элизабет, — что нет лучшего дезодоранта, чем успех».

ГЛАВА 18

Роль матери давалась Элизабет намного труднее ее экранных ролей. Она любили своих детей, но ее любовь к Ричарду Бертону была всепоглощающей. Их брак и ее работа в кино отнимали у Элизабет немало душевных сил.

«Элизабет действительно старалась изо всех сил, — заметил Пол Нешамкин, наставник, приставленный к детям в 1964 году. — Она стремилась быть хорошей матерью, но в тот первый год они с Ричардом были слишком заняты собой. Они все время проводили друг с другом, и Элизабет было просто не до детей».

После «Гамлета», когда Бертоны должны были лететь в Калифорнию и Париж для съемок «Кулика», Элизабет внезапно ощутила, что дети как никогда нуждаются в её внимании. Юным Майклу и Кристоферу Уайлдингам предстояло привыкать к ее третьему по счету мужу. Кроме того, они успели сменить по всему миру столько школ, что в результате заметно отстали в учебе от своих сверстников. Семилетняя Лиза, которая так и не закончила первый класс, все еще не умела читать, а четырехлетняя Мария так и не научилась говорить по-английски, и ее образованием никто не занимался. И все равно, вместо того, чтобы рассовать детей по интернатам, пока сами они с Ричардом колесят по всему свету, Элизабет решила взять детей с собой, наняв для них учителя, который должен был сопровождать их из Нью-Йорка в Мексику, оттуда в Калифорнию, затем в Париж, в Швейцарию и, наконец, в Англию и Ирландию, где Ричарду Бертону предстояло в 1965 году сняться в картине «Шпион, который пришел с холода».

«Я попытался сказать ей, что, по-моему, просто неразумно повсюду таскать за собой детей, — говорил наставник. — Им необходимо общение со сверстниками, но Элизабет стояла на своем. Она внушила себе, как будет здорово, если они все время будут вместе».

За год до этого Элизабет с самыми благими намерениями заказывала буквари, чтобы во время съемок фильма «Ночь Игуаны» Лиза потихоньку училась читать. Но вскоре буквари отошли на второй план, поскольку на первое место вышло посещение баров вместе с Бертоном. Одна из участниц съемок вспоминала, как однажды Элизабет пыталась отвлечь Ричарда от одного из его «марафонских» запоев. Она твердила ему, что они пообещали Лизе быть дома к трем пополудни и уже опаздывают на два часа.

«Он только посмотрел на нее и, если не ошибаюсь, в двадцать второй раз заказал себе текилу», рассказывали очевидицы.

Секретарь Джона Хастона запомнила Лизу как на редкость красивого ребенка, однако крайне избалованного и недисциплинированного.

«На пляже Лиза спросила у другой маленькой девочки: «Ты смотрела фильм «Вокруг света за 80 дней»? Та ответила, что нет. «Его снял мой первый папа. Мой второй папа тоже снимал кино, и Ричард тоже снимает кино, и моя единственная мамочка тоже снимает кино».

Секретарь вспоминала, как однажды Элизабет взяла Лизу с собой на съемочную площадку, чтобы посмотреть, как работает Ричард. Во время перерыва малышка прыгнула ему на колени, обняла и назвала «папой».

«Не смей больше называть меня папой, — сказал ей Бертон. — Я не твой папа. Твоим папой был Майкл Тодд, и он был замечательным человеком, так что не забывай об этом».

Майкл с Кристофером приехали навестить мать на День Благодарения. Секретарь так описывала эту встречу: «В шесть вечера они сидели в баре, глядя как их мать и Бертон набираются текилой и пивом».

«Говоря по правде, Ричард отлично понимает, что пьет не в меру, и время от времени пытается держать себя в руках, — заметил Джим Бейкон, журналист, Который был с ними в Мексике. — Но Элизабет море по колено. Иногда она льет в себя как в бездонную бочку. Она запросто заткнет за пояс любого моего знакомого, в том числе самого Бертона».

Бейкон вспоминал, как однажды вечером все вокруг пили — все, кроме Бертона.

«Ричард, ну выпей, — попросила его Элизабет. — Когда ты трезвый, с тобой со скуки помереть можно».

Можно сказать, она задела его самое больное место. По собственному признанию Ричарда, в глубине души его всегда мучил страх, что в трезвом виде «он всех доконает своим занудством».

«Без алкоголя, когда я трезв как стеклышко, у меня возникает ощущение, будто я родом из какого-нибудь университетского городишка, где мне приходится учить литературе и актерскому мастерству сопливых пацанов». Вот почему, когда Элизабет потребовала, чтобы он выпил, Бертон беспрекословно подчинился.

«Той ночью я стал свидетелем, как он опрокинул одну за другой двадцать три рюмки текилы, запивая их пивом «Карта Бланка», — вспоминал Бейкер. — Удивляюсь, как после всего этого он остался жив».

«Уверяю вас, они оба любили выпить, — рассказывал учитель. — Я сам пил с ними каждую ночь до четырех часов утра. Весь день я проводил с детьми, а по вечерам развлекал родителей... Мы с ними начинали пить, вести разговоры, читать стихи, ну и, конечно, нередко кончали спором о том, кто лучше — евреи или протестанты».

Трезво оценивая себя как родителей, Бертоны позднее попросили наставника, чтобы тот не стеснялся говорить им, если, по его мнению, их поведение может послужить дурным примером для детей.

«И Ричард, и Элизабет велели мне одергивать их, если вдруг они что-нибудь выкинут, — рассказывал он. — И они выкидывали, да еще с каким размахом! Они неделями не видели детей. У них действительно был очень напряженный график съемок, но когда в Париже мы жили в отеле «Ланкастер», то от детей нас отделял лишь один этаж. И все равно детей они не видели неделями».

«К сожалению, когда они их все-таки видели, это скорее напоминало визит царствующей особы. Детей приглашали поговорить с Элизабет и Ричардом примерно на час, и тогда их гувернантка, Беа, принаряжала и прихорашивала их и отправляла наверх, к Элизабет. Дети в глаза не видели апартаментов родитей по меньшей мере месяц после того, как мы туда приехали».

«И еще одна деталь, — вспоминал учитель.

Детские вещи вечно кому-то раздавались. Элизабет в этом не виновата, но в детских судьбах не было никакого постоянства. У них никогда не было постоянных игрушек, они редко ложились спать в одном и том же месте. И хотя мы путешествовали с доброй сотней чемоданов, для игрушек, как правило, места не находилось, и поэтому их приходилось бросать. По приезду на новое место игрушки тоже покупались новые. Это меня сильно огорчало».

Вряд ли было по силам двадцатидвухлетнему учителю заставить Бертонов проникнуться родительскими чувствами.

«Я не хотел бы их критиковать, — говорит он. — Как люди они мне нравились. Просто они плохо представляли себе, что такое семья. Особенно злилась на них няня Марии. В какой-то момент их равнодушие к детям переполнило чашу ее терпения, и она высказала все, что думает о них. На следующий день Бертоны ее уволили».

«Вполне естественно, что дети были неуправляемы, — вспоминал учитель. — Они чувствовали себя загнанными в жесткие рамки — да так оно и было. Если к ним не был приставлен я, то, значит, гувернантка, а она была сущий кошмар. Лет ей было семьдесят восемь, вредная такая старушенция, но по сути дела именно она заменяла им мать. Ибо только она всегда и везде была при них. Она говорила им, что они должны делать, а если они не слушались — била их. Особенно доставалось Майклу. Она заставляла его принимать ванну в определенное время и надевать то, что нравилось в первую очередь ей, и делать то, что она считала нужным.

Естественно, он доказывал свое «я». Все дети доказывали. Они действовали одной командой и отыгравались как могли. Я к ним хорошо относился, но – видит бог - они были мастера на всякие пакости. Ричард утверждал, виной всему — отсутствие строгой дисциплины. По его мнению, самым главным недостатком американской системы образования является вседозволенность.

Ричард настаивал на том, чтобы отдать детей в какой-нибудь частный английский интернат, однако в то время они еще не были к этому готовы. Они с Элизабет хотели, чтобы я был строг и требователен, и давал уроки, как и полагается, в настоящем классе, с девяти до трех. Так что я учил Лизу азам первого класса, Кристофера — по программе четвертого, а Майкла — пятого. Тогда еще никто не задумывался о том, чтобы учить Марию. В тот год в Париже ей предстояла заключительная операция, и все остальные члены «свиты» еще не видели в ней полноправного члена семьи. Дети также еще не успели привыкнуть к ней.

В самый первый день, когда я приступил к занятиям, Ричард и Элизабет устроили нечто вроде официального знакомства. В девять утра они уже были «в классе». До этого они сказали детям, которые, как правило, дурно относились к прислуге, что я им друг, что я им равный, и что во мне ни в коем случае нельзя видеть прислугу. Они с самого начала дали это понять. В первый день Ричард сказал детям: «При желании можете называть его Полом, но мы бы предпочли, если бы для вас он был мистер Нешамкип». Затем он повернулся ко мне и добавил: «А теперь мистер Нешамкин, мы бы хотели вам кое-что вручить». С этими словами они протянули мне деревянное весло, на котором было написано: «Дорогой Пол, если дети вас доведут, можете с нашего благословения воспользоваться вот этим. Ричард и Эли».

В ответ я сказал ему, что, по-моему, это не лучший способ приучать детей к порядку. Мне хотелось бы стать их другом, на что у меня впоследствии ушло около четырех месяцев».

Судя по всему, дети мало переживали исчезновение из их жизни Эдди Фишера, хотя он в прошлом уделял им немало времени.

«Они относились к нему как к другу, — заметила Элизабет. — Но как только его не стало, они даже не спросили, куда же он подевался».

«Боюсь, что дети попросту насмехались над Эдди, — говорит Пол Нешамкин. — Они обычно ставили его пластинку «О, мой папа», которая по чистой случайности оказалась в их шале в Гштааде, и принимались кривляться и строить рожи. Они, в общем, хорошо относились к Ричарду, но видели его столь редко, что иногда забывали его имя. Мне запомнилось, как после очередного посещения Ричард сказал мне: «Дети постоянно называют меня Полом. Скажи, а тебя случайно они не называют Ричардом? » Я заверил его, что такого никогда еще не было».

В тот раз в Париже к Бертонам прямо в вестибюле отеля «Ланкастер» пристали немецкие журналисты, притащившие вместе с собой родителей Марии — те осмелились потребовать от Элизабет денег за свою дочь.

«Сцена была удручающей, просто удручающей, — вспоминал учитель. — Ричард и Элизабет были вынуждены заплатить этим людям, лишь бы только избавиться от них. На Элизабет это произвело убийственное впечатление, совершенно убийственное.

Мне еще ни разу не доводилось видеть ее такой. По её мнению, эти люди попросту были недостойны своего ребенка. Они не пожелали оставить девочку у себя, потому что она была калекой, и вот теперь требовали одного — денег, то есть пытались нажиться на собственном ребенке».

После того, как Аарон Фрош уладил формальности, Элизабет заплатила родителям Марии, и Бертон удочерил девочку, дав ей свое имя.

К этому времени Элизабет Тейлор превратилась в поистине богатую женщину. Ей по-прежнему принадлежали 40% дохода от проката ленты «Вокруг света за 80 дней», а ее доход от «Клеопатры» достиг почти семи с половиной миллионов долларов. Из-за судебного иска, поданного на нее студией «XX век — Фокс», она на два года осталась без новых контрактов, пока студия «МГМ» не предложила ей сниматься в ленте «Кулик». Студия согласилась заплатить ей миллион плюс десять процентов с проката, а также четыре тысячи долларов в неделю на текущие расходы.

Выдвинутые актрисой требования включали пятидневную рабочую неделю, причем съемки должны были начинаться не ранее 10 утра и заканчиваться не позднее шести вечера. Элизабет отказывалась работать по субботам, воскресеньям и вечерам. А также, как и раньше, в первые два дня месячных.

Элизабет потребовала, чтобы рабочий день у нее и у Бертона начинался одновременно, и чтобы ее не задерживали, если Ричард уже отснялся. Кроме того, она сама назначала себе парикмахера, гримера и художника по костюмам. Ей также хотелось сказать свое веское слово в выборе режиссера. Ее имя должно было стоять первым, затем имя Ричарда, причем и то и другое — выше названия фильма и шрифтом такого же размера.

Элизабет проходила в афишах как Элизабет Тейлор, хотя контракты подписывала как Элизабет Тейлор-Бертон. В ежедневной ведомости выхода на работу, по ее требованию, она значилась как миссис Ричард Бертон. Супруги также потребовали, чтобы 1 марта — день Святого Давида — считался для них выходным, чтобы Элизабет могла сопровождать Ричарда, который имел привычку в этот день упиваться до бесчувствия, празднуя именины святого - покровителя Уэльса. Вдобавок к своим гонорарам, оба потребовали отдельное вознаграждение за фотографирование и использование своих имен в рекламных целях.

Гонорары адвокатов при составлении контрактов для них обоих составили 30 тысяч долларов, причем эти расходы «МГМ» также взяла на себя, заплатив 15 тысяч долларов Вейсбергу и Фрошу, и еще пятнадцать тысяч адвокатской конторе «Ганг, Тайр, Рудин и Браун».

Поскольку им в руки шли хорошие деньги, Элизабет учредила корпорацию «Интерпланет Продакшн», а Бертон — «Атлантик Програмс Лимитед». Это были лишь две из нескольких корпораций, основанных ими в течение ряда лет. Поскольку британские граждане, живущие за пределами страны, пользовались куда большими налоговыми льготами, нежели живущие за границей американцы, Элизабет решила отказаться от американского гражданства и целиком перейти в британское подданство. Этот шаг потребовал бы от нее публичного отречения от верности Соединенным Штатам. Элизабет настаивала на том, чтобы ей было позволено осуществить эту процедуру приватно, а не заявлять об этом во всеуслышанье, как того требовал Госдепартамент.

«Если мне память не изменяет, США теряли в налогах что-то около двух миллионов долларов, — рассказывал Пол Нешамкин. — Однако Элизабет отказалась публично отречься от американского гражданства, поскольку это повлекло бы за собой крупный скандал».

Элизабет отказалась лично явиться в американское посольство и подписала документы об экспатриации у себя в номере парижского отеля. Она заявила, что становится подданной британской короны исключительно как супруга Ричарда Бертона.

«Неправда, что я меньше люблю Америку, просто я больше люблю мужа, — сказала она. — Я не скрываю, что хочу отказаться от американского подданства и целиком перейти в британское. Мне больше всего на свете хочется стать британкой. Больше всего на свете я люблю британцев».

На протяжении последующих нескольких лет Элизабет зарабатывала по миллиону долларов за каждый фильм, а также 10% с кассовых сборов плюс четыре тысячи долларов в неделю на текущие расходы. Гонорары Бертона варьировались от пятисот до семисот пятидесяти тысяч долларов за картину плюс две тысячи долларов в неделю на текущие расходы. Всего они вместе снялись в одиннадцати фильмах — в девяти из них как муж и жена — и стали обладателями состояния в 50 миллионов долларов. Большую часть этих денег они разместили в Швейцарии, стране их официального проживания, тем самым оградив свои капиталы от американского подоходного налога.

Ричард не делал секрета из того, что его наиглавнейшая цель в жизни — стать богатым.

«Деньги для меня — самое главное, — признался он одному приятелю. — У меня их никогда не было, а вот теперь появились, и я хотел бы, ну, я, конечно, не знаю, как ты представляешь себе богатство, но я хотел бы его иметь».

«Он только об этом и говорил, — рассказывал Пол Нешамкин. — Он признался мне, что ему не достает одного — быть таким же богатым, как и Элизабет. Он сказал, что просто обязан зарабатывать за картину столько же, сколько и она. По его утверждению, кроме денег ему ничего не нужно. Когда же я спрашивал его, а как же искусство, он кричал: «К черту искусство, я хочу быть богатым, богатым, богатым».

Во время съемок «Кулика», первой их совместной работы в статусе мужа и жены, Ричард препирался с Винсентом Миннелли из-за одного из режиссеров.

«Но ведь это же абсурд, — говорил он. — Были бы деньги, а мы уж спляшем».

После того как фильм вышел в прокат, кинокритик Джудит Крайст так отзывалась об этой «пляске»:

«Элизабет Тейлор и Ричард Бертон получили за участие в съемках миллион семьсот пятьдесят тысяч долларов. На вашем месте, я бы потребовала для себя денег не меньше за то, чтобы на них посмотреть».

Но Бертоны отмахнулись от критики. «Время от времени приходится делать халтуру», — заметил Ричард. «Мы с самого начала понимали, что шедевра из этого не получится», — поддакнула Элизабет.

Отхватив у продюсера в качестве вознаграждения за свое участие в картине пригоршню бриллиантов, Элизабет и все ее окружение отбыло вслед за Ричардом в Дублин, где у него начались съемки фильма «Шпион, который пришел с холода». Элизабет дала Ричарду то же самое обещание, что и Майку Тодду и Эдди Фишеру до него, — то есть никогда не оставлять его одного. В случае с Ричардом Бертоном, которого, между прочим, режиссер Мартин Ритж как-то назвал «величайшим фаллическим символом в мире», на то имелись и другие причины, кроме любви, и пятый муж этого нисколько не отрицал.

«Во время съемок, когда актерам приходится играть любовников — даже если в реальной жизни каждый из них имеет собственную семью, — происходит странные метаморфозы, — говорил Бертон. — Я вовсе не пытаюсь их объяснять, но, поверьте мне, так обычно и происходит. И после этого ваш собственный брак уже не тот, что раньше — независимо от того, хорош он или плох — да и с какой стати? Я вовсе не желаю, чтобы с нами случилось то же самое. Элизабет — замечательная женщина. Она никакая не вертихвостка. Она верная и преданная жена. И я хочу, чтобы мы всегда были вместе. Вот почему, когда я работаю, она всегда со мной, а когда она — то с ней я. Именно так».

В этом конкретном случае партнершей Ричарда по фильму была Клэр Блюм, которая, как Элизабет было известно, в свое время не на шутку вскружила ему голову. И хотя со времени их романа прошло тринадцать лет, Элизабет все еще терзалась ревностью. «Умом я понимаю, что все это лишь эмоции, что все это глупо, что я сама себя мучаю, — признавалась она. — Когда я вижу эту женщину, у меня внутри что-то переворачивается».

Тем не менее, она не выпускала Ричарда из поля зрения и не слишком жаловала его партнершу по фильму.

«Они оба держались со мной довольно холодно, — вспоминала Клэр Блюм. — Сказать по правде, за все те несколько месяцев, что мы снимались в Ирландии, Бертоны ни разу не пригласили меня в гости».

Надо сказать, что сама актриса не выказывала совершенно никакого интереса к своему бывшему возлюбленному.

«Он совсем не изменился, — заметила она. — По-прежнему пил, по-прежнему хвастался, опаздывал, читал те же самые стихи и рассказывал все те же самые истории, что и в двадцать три года... Когда-то он был интересен, сейчас же я находила его занудой».

Джули Эндрюс, партнерша Бертона по «Камелоту», была того же самого мнения.

«Он может развлекать вас своими разговорами на протяжении трех недель, но когда наступет четвертая — начинает повторяться».

К 1963 году Бертоны наконец пробились в десятку самых популярных звезд в Америке, оказавшись в той же компании, что и Дорис Дей, Джек Леммон, Рок Хадсон, Джон Уэйн, Кэри Грант, Элвис Пресли, Ширли Маклейн, Анн-Маргарет и Пол Ньюмен. Элизабет следовала за ним под номером одиннадцать — место, о котором он не позволял ей забыть. Поскольку публика все еще пережевывала «Le Scandale», комбинация из них обоих неизменно положительно отражалась на кассовых сборах.

«Когда я увидел растянувшиеся на целый квартал очереди желающих на «Ночь Игуаны» — фильм, в котором снялся один Бертон, то подумал про себя: «Интересно, а что будет, если они начнут играть вместе — не иначе как все города будут опоясаны очередями», — вспоминал продюсер Эрнст Леман, сделавший вывод, что лучших актеров для ленты «Кто боится Вирджинии Вульф» просто не найти.

Написав по мотивам пьесы Эдварда Олби сценарий, Леман отослал его Элизабет для ознакомления. Леман хотел, что бы она сыграла роль Марты — грубой, беспардонной жены бесхребетного профессора Джорджа.

«Я видел, что в ней есть многое от Марты», — признавался продюсер — ему в память живо врезалась сцена, происшедшая в лондонском аэропорту, когда Элизабет истошно вопила на Майка Тодда. Тем не менее, в то время мало кто согласился бы с Леманом. Более того, его намерение отдать роль растолстевшей неряхи и грубиянки признанной красавице Голливуда вызывало у многих презрительную усмешку.

Прочитав сценарий, Элизабет решила, что роль Марты для нее равносильна роли Гамлета. Ей не терпелось поскорее взяться за работу. Когда же Ричард сказал ей, что эта роль не для нее, то это еще больше ее распалило.

«Мне кажется, что для Марты ты еще недостаточно стара, — сказал он. — Во-вторых, тебе не хватает страсти или напористости. Правда, ты могла бы сыграть ее для того, чтобы больше никто на тебя не позарился».

Агенту Элизабет нелегко было держать в тайне от продюсера и студии «Уорнер Бразерс» сумму, которую она хотела получить за эту роль. Элизабет потребовала миллион и сто тысяч долларов (последние в качестве оплаты обычных для нее «текущих расходов») плюс десять процентов от кассовых сборов, а также право выбора режиссера, партнера по фильму, оператора, парикмахера и художника по костюмам.

«Она разразилась хохотом, когда мы сдались и уступили всем ее требованиям, — вспоминал представитель студии. — Она могла бы сыграть эту роль даром».

История строится вокруг жестокости взаимоотношений немолодой пары и их более юных знакомых — преподавателей одного из университетских городков Новой Англии. Язык пьесы груб до неприличия, а сексуальные сцены построены резко и контрастно. Но именно через эту обжигающую непристойность четверо людей постигают нелицеприятные для себя истины. Продюсер выбрал Джорджа Сигала на роль честолюбивого преподавателя биологии, которого оседлала и которым нещадно помыкает вечно всем недовольная женушка, роль которой блестяще исполнила Сэнди Дэннис, знаменитая бродвейская актриса. Найти достойного претендента на роль Джорджа, средненького университетского преподавателя, женатого на дочери главы колледжа Марте, оказалось более трудным делом.

Джек Леммон и Гленн Форд сразу отклонили предложение студии, Роберт Редфорд вообще отказался обсуждать эту тему.

«Эту роль я бы не стал играть ни за какие деньги», — заявил он продюсеру.

«А как насчет вот этого толстячка? Нашего старого как-его-там? » — сказала Элизабет и ткнула Бертона в бок.

«Он слишком силен для Джорджа», — возразил продюсер.

«Ладно, милая, если ты не найдешь того, кто тебе нужен, можешь рассчитывать на меня», — заметил Бертон.

Понимая, что присутствие Ричарда в картине положительно скажется на Элизабет, продюсер написал Джону Уорнеру записку, в которой рекомендовал на эту роль Бертона. Уорнер ответил согласием и предложил ему семьсот пятьдесят тысяч. Элизабет не стала делиться с мужем, целиком оставив себе процент с кассовых сборов и первую строчку в афишах.

«У нас не было ни малейших сомнений насчет того, кто играет в картине первую скрипку, — вспоминал один из членов съемочной группы. — Элизабет не только загребла себе все деньги и перетащила на себя все действие фильма, она также заняла самую лучшую, самую просторную гримерную. Когда Ричард это увидел, то велел нарисовать на двери огромную, сразу бросающуюся в глаза звезду. Кроме того, мне запомнилось, что у Элизабет в гримерной имелся запас шампанского долларов на восемьсот, в то время как Ричарду полагалась лишь двадцатидолларовая бутылка виски.

Джордж Сигал и Сэнди Дэннис удостоились чего-то вроде «Либфраумильх» за два девяносто пять».

Когда роль Джорджа была у него, можно сказать в кармане, Бертона начали одолевать сомнения.

«И как я буду разговаривать с американским акцентом, — пожаловался он. — Не знаю, этот парень слабак, под каблуком у своей бабы».

«Ну, дорогой, — заметила Элизабет. — В «Кулике» ты тоже, надо сказать, играл недоделка».

Продюсер вылетел в Париж, чтобы обсудить с Бертонами следующий шаг — подбор режиссера.

«Как насчет Фреда Циннемана? » — предложил он.

«Классно! »

«Не хочу я никакого Циммермана» — возразил Бертон.

«Циннеман, олух. А не Циммерман», — не церемонясь, поправила его Элизабет.

«Какая мне разница. Я его не знаю и знать не хочу! »

Через несколько часов продюсер затронул такую тему, как выбор оператора, и предложил Хаскелла Векслера.

«Господи, только не он! — завопил Бертон, чьим самым больным местом было оспины на лице. — Да он так снимет меня, что мое лицо будет смотреться как луна в кратерах». Наконец Бертоны остановили свой выбор на Майке Николсе, их хорошем приятеле.

Кстати, это был в высшей мере смелый выбор. Николе, тридцатичетырехлетний комик, имел опыт режиссерской работы на Бродвее, но еще ни разу — в кино.

«Но все равно наш выбор оказался удачен — ведь только он один мог совладать со всеми ними, несмотря на все их поползновения раздавить его или съесть заживо, — рассказывал продюсер. — Бертоны могли испугать кого угодно, и поэтому нам позарез нужен был такой гений, как Майк Николе, чтобы противостоять им. В то время из него ключом била энергия, а то обстоятельство, что в титрах стояло eго имя, не только придавало картине дополнительный престиж, но и уберегло ее от превращения в очередную бертоновскую поделку. А это было для нас весьма важно, поскольку наша репутация напрямую зависела от успеха данного проекта».

После трех напряженных недель репетиций в Голливуде начались съемки. Чтобы сыграть Марту, Элизабет поправилась на целых десять килограммов. Она ужасно стеснялась этой своей вынужденной полноты и поэтому запретила доступ на съемочную площадку всем посторонним лицам. «Никакой прессы» — на площадке твердо придерживались этого правила, и путь репортерам преграждали вооруженные охранники.

В первый день съемок режиссеру позвонила сама Жаклин Кеннеди, дабы пожелать ему успехов в работе.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒