ГЛАВА 29 ПОСТСКРИПТУМ 13 страница

Когда же были наняты еще два сценариста, чтобы в пятый раз за два месяца заново переделать сценарий, режиссер уволился, а Элизабет обратилась с просьбой заменить ее на другую актрису.

Сжимая в руках спасительные четки, Спирос Скурас пытался убедить акционеров студии «XX век — Фокс», что 7 миллионов долларов, вбуханные в двенадцатиминутный отснятый материал, пригодный для дальнейшего использования, можно считать надежным вложением капитала. Во имя спасения проекта Скурас истратил еще 3 миллиона, чтобы нанять нового режиссера-сценариста Джозефа Манкевича. Скурас заявил Манкевичу, что у того в запасе всего два месяца на то, чтобы заново переписать сценарий, подыскать места для натурных съемок и начать съемки.

«Спасай картину и используй Лиз», — таков был его наказ.

Получая 50 тысяч гонорара в неделю плюс три. тысячи на карманные расходы, Элизабет с превеликой радостью снова улеглась у себя в «Дорчестере» в постель. Они с Эдди жили воистину по-царски, в окружении детей, нянек, собак, кошек, горничных, секретарей, прислуги и всякого рода прихлебателей. Ежедневно в номере раздавались звонки из Голливуда, Швейцарии, Рима. Знаменитости с мировым именем регулярно наносили визиты самой нашумевшей супружеской паре в мире.

Как-то раз к ним заглянул Трумен Кэпот и пришел от увиденного в ужас.

«Я часто бывал в этом люксе, там до этого останавливался один из моих знакомых, — рассказывал им - Оливер Мессель приложил к нему свою руку, и номер был как игрушка, вернее, раньше был. За то время, пока там обитала Тейлор, комнаты заполонили кошки и собаки, которые гадили где попало, где им только вздумается. Общая атмосфера, царящая в этих апартаментах, напоминала какой-то балаган, отчего сам номер стал совершенно неузнаваем».

Еще через три недели шикарный люкс скорее напоминал палату интенсивной терапии, посреди которой в прозрачной кислородной палатке на грани жизни и смерти лежала Элизабет. Она умудрилась подхватить грипп, и состояние ее неуклонно ухудшалось.

К утру 4 марта она стала синеть и задыхаться. Сорвав телефонную трубку, Эдди Фишер крикнул оператору, что его жена задыхается, и ей срочно требуется врач. В считанные минуты в номере появился анестезиолог, совершенно случайно оказавшийся гостем на одной из вечеринок. Здесь, в «Дорчестере», Элизабет он застал уже без сознания.

«Неожиданно у нее наступил коллапс, — вспоминал он. — Жить ей оставалось не более пятнадцати минут».

Врач энергично тер ей пятки, чтобы уменьшить отек, и, пытаясь вернуть к жизни, постукивал по груди. Наконец, в полном отчаянии, он достал из сумки тонкую пластмассовую трубочку и воткнул ей через рот в дыхательное горло. Прикрепив ее к баллону с кислородом, он принялся накачивать Элизабет в легкие чистый кислород до тех пор, пока она не пришла в сознание. Затем врач сказал Эдди, что единственная для его жены надежда выжить — это немедленная трахеотомия. Врач пояснил, что Элизабет придется разрезать горло и вскрыть трахею, чтобы снять душивший ее отек. Операция, предупредил он, оставит после себя шрам, который, правда, впоследствии можно будет скрыть путем косметической хирургии.

Эдди не теряя времени вызвал из Голливуда доктора Кеннамера и после этого дал согласие на операцию. Карета скорой помощи доставила его вместе с супругой в лондонскую клинику.

«Я нисколько не сомневаюсь, что единственно верным решением, спасшим ей жизнь, была операция», — сказал лондонский врач.

Без сознания, с температурой 103 по Фаренгейту, Элизабет на каталке доставили в операционную. Там ей произвели чуть выше грудины разрез, куда вставили присоединенную к респиратору пластиковую трубку. У больной обнаружилась острая стафилококковая пневмония, вдобавок осложненная анемией. Ее состояние было признано критическим. Поскольку Элизабет то теряла сознание, то на время приходила в себя, к ней был вызван личный врач королевы, чтобы следить за тем, как она дышит.

«Прогноз не внушает оптимизма», — заявил репортерам Дик Хенли.

Представители газет, радио и телевидения как по команде слетелись в больницу, где через каждые пятнадцать минут вывешивались бюллетени о состоянии здоровья Элизабет. Весь мир, затаив дыхание, следил за тем, как знаменитая кинозвезда борется со смертью. Под стенами клиники толпа зевак запрудила улицу — рыдающие поклонники принесли с собой четки и молитвенники. В больницу непрерывным потоком поступали цветы, подарки и телеграммы, включая проникнутое сочувствием послание от Дебби Рейнольдс и ее нового мужа Гарри Карла. В голограмме из Сиэтла, например, говорилось: «Все мы, шесть тысяч работников завода «Боинг», молимся за тебя».

Эдди Фишер, который сам только начал выздоравливать после срочной аппендоэктомии, перенесенной им за две недели до этого, осунулся и валился с ног от усталости. Отказываясь от сна и пищи, он все время, пока Элизабет находилась в коме, оставался подле жены и молил бога о ее скорейшем выздоровлении. Однако хотя Элизабет регулярно делали переливание крови и внутривенно вводили ей питательные вещества, она практически не реагировала на антибиотики. Наконец ее дыхание полностью прекратилось, и врачи, отведя Эдди в сторонку, сказали, чтобы он готовился к худшему. Услышав это, тридцатилетний певец разрыдался.

«Я потеряю мою девочку, — рыдал он в телефонную трубку, разговаривая со своим менеджером Мильтоном Блекстоном. — О господи, как я ее люблю. Если она умрет, умру и я. Ну пожалуйста, прошу тебя, Мильтон, помоги мне спасти ее! »

Он умолял Блэкстона найти в Штатах определенный вид сыворотки, чтобы заменить ею бесполезные инъекции антибиотиков. В считанные часы Блэкстону удалось разыскать это чудодейственное средство — его производила одна медицинская лаборатория. Он договорился с больницей, чтобы лекарство самолетом было доставлено в Лондон без прохождения каких-либо таможенных формальностей. Представители больницы предупредили Блэкстона, что в случае, если Элизабет все еще будет жива, в лондонском аэропорту его будет ждать карета скорой помощи.

Четыре последующих дня Эдди провел у постели жены. Время от времени она приходила в себя и однажды даже нацарапала на бумаге записку: «Я все еще умираю? »

В другой раз она написала: «Я тебя люблю».

После этого она начала бредить и прошептала: «Где моя мать? »

Дежурившие вокруг нее врачи тотчас вызнали Сару Тейлор. Та в свою очередь позвонила одному из проповедников Христианского познания, после чего, прихватив с собой мужа, примчалась в больницу. Она взяла с собой также и книги по Христианскому познанию, с тем, чтобы они всегда были у нее под рукой. Направившись прямиком в палату Элизабет, Сара провела ночь возле постели дочери, читая ей сочинения Мэри Бейкер Эдди. Через несколько часов, когда Элизабет, казалось бы, вплотную приблизилась к той грани, от которой нет возврата, ее воля к жизни неожиданно вернулась к ней, отведя от роковой черты. К раннему утру Элизабет уже дышала нормально. На следующий день было объявлено, что ее жизнь вне опасности. Сара Тейлор неизменно считала, что спасение Элизабет — исключительно ее заслуга. Такова была ее вера в исцеляющие силы Христианского познания, которое спасло жизнь ее дочери.

«Так оно и есть, — заявила она в 1980 году. — Правда, не думаю, что Элизабет понравится, если это напечатают».

Адепты Христианского познания полагают, что респираторные заболевания часто проистекают из дисгармонии в отношениях, как это, например, имело место в отношениях между Элизабет и ее матерью после развода с Ники Хилтоном. Как только личностный конфликт был улажен, сразу же отступили и физические страдания. Процесс выздоровления вызывает значительные изменения в мышлении, породившем данную проблему, вот почему Элизабет, позвав мать буквально со смертного одра, разрешила и конфликт и тем самым открыла себе путь к физическому выздоровлению.

Элизабет также частично признала роль Христианского ого познания в своем выздоровлении. Однако тут же заявила, что единственный человек, который вытащил ее из могилы, — это ее муж.

«Я видела Эдди, — рассказывала она. — Он был рядом со мной всякий раз, как я открывала глаза, вселяя в меня силы, заставляя бороться за жизнь. Он говорил мне, что я выздоравливаю, хотя знал, что это далеко не так. Я ощущала, как меня переполняет чувство любви к нему».

Спустя несколько дней после перенесенных испытаний, Элизабет уже сидела в постели и, потягивая шампанское, по многу раз пересказывала друзьям, что это значит, когда у вас четыре раза останавливается дыхание и вы чувствуете, что одной ногой уже стоите в могиле.

«Это как будто несешься по океанским волнам, — говорила актриса, — а затем соскальзываешь за горизонт. И в голове у вас отдается рев океана».

Когда Трумен Кэпот навестил ее, Элизабет игриво вытянула небольшую резиновую пробку, закрывавшую трахеотомическое отверстие на ее горле.

«Стоит мне ее вытащить, как у меня пропадет голос», — весело произнесла она, вынимая пробку, и ее смех тотчас стал беззвучным.

Пережитые Элизабет мучения сразу же сделали из нее объект всеобщего сочувствия. Впервые с момента гибели Майка Тодда, Элизабет буквально купалась в симпатиях публики. В сопровождении Эдди, родителей и своего голливудского врача, доктора Рекса Кеннамера, Элизабет вылетела в Калифорнию. Прежде чем приступить в Риме к съемкам «Клеопатры», актриса провела полугодовой отпуск. За время болезни Элизабет столь удивительным образом удалось расположить к себе общественное мнение, что к тому времени, как она прибыла в Лос-Анджелес, все уже однозначно прочили ей награду академии.

«Оскар» должен достаться Элизабет, — заявила Дебора Керр, также удостоившаяся номинации. И вовсе не из-за перенесенной ею болезни, а потому, что в «Баттерфилд-8» она превзошла самое себя. Она заслужила награду как лучшая актриса. Ее уже много раз выдвигали на «Оскара», и теперь, как мне кажется, ей обязательно повезет».

Чтобы только протолкнуть картину и Элизабет, «МГМ» развернула гигантскую кампанию, размещая рекламу во всех профессиональных изданиях. За несколько недель до презентации все предварительные опросы однозначно прочили ей победу. Правда, сама Элизабет питала на сей счет сомнения — по крайней мере, для публики. Лишь ее бывший муж, Майкл Уайлдинг, доподлинно знал, что в действительности она ничуть не сомневается в успехе, причем это он выяснил совершенно случайно, когда отправился в аэропорт, чтобы встретить детей, которые прилетели вместе с матерью.

«Я помню, нашему сыну Крису было семь, и я встречал его в аэропорту, — вспоминал Уайлдинг — Он уселся на заднем сиденье, и, вытянув вперед руку с бутылкой кока-колы, произнес короткую речь. После этого он притворился, что плачет. Когда же я спросил его, в чем дело, Крис отвечал: «Сейчас я мама, когда она получает свой «Оскар», и поэтому все должны думать, что я плачу».

Вечером 17 апреля, когда Юл Бриннер объявил ее имя в качестве лучшей актрисы 1960 года, Элизабет зажала обеими ладонями рот и от удивления вытаращила глаза. Затем она повернулась к Эдди Фишеру, расцеловала его и, опираясь на его руку, медленно захромала к сцене — ее щиколотка все еще была перевязана после внутривенных инъекций в больнице. Чем ближе она подходила к сцене, тем громче раздавались аплодисменты. Вся дрожа, она стояла перед двухтысячной аудиторией людей, чьи сердца, наконец, она сумела растопить. Прерывающимся от волнения голосом она негромко произнесла: «Я даже не знаю, как мне выразить вам всю свою благодарность. Все, что я могу сказать, это большое вам спасибо».

И действительно, могло показаться, что она плачет.

ГЛАВА 15

Когда мы возобновили наш роман, Элизабет выздоравливала после трахеотомии в отеле «Беверли-Хиллз». Как мне кажется, к этому моменту она порядком подустала от Эдди, и мы с ней встречались довольно часто. Я тогда писал серию статей о Латинской Америке. Я работал над ними в одном углу ее комнаты, а она в это время развлекала друзей в другом. Она неизменно представляла меня так: «Мой профессор». Она говорила, что я для нее Майк Тодд в интеллектуальном варианте».

В 1961 году Лернер, политический обозреватель, являлся профессором американской истории в университете Брандейс. Незадолго до этого он вернулся из Индии, где провел год в качестве профессора фордовского фонда в Школе международных исследователей.

Имея степень бакалавра Йельского университета, магистра Вашингтонского и доктора философии от школы экономики и управления имени Роберта Брукингса, Макс Лернер обладал самым мощным интеллектуальным потенциалом из всех мужчин, кого Элизабет встречала до этого.

«Она представляла нас с ней чем-то вроде Софи Лорен и Карло Понти, — вспоминал Лернер. — Среди ее знакомых бытовало мнение, что я ее ухажер. В ту пору ее окружение состояло из десятка людей — актеры и агенты, которые вечно возле нее вертелись, — например, Ален Делон, Курт и Кэтти Фрингс. Они все почему-то были уверены, что мы с Элизабет собираемся пожениться. Мы с ней много об этом говорили. Всем окружающим было хорошо видно, что ей хочется быть со мной, и я, к чему греха таить, находился под действием ее чар.

Я помню, что в те дни она много пила, и я был вынужден употребить власть, вернее, мне было это позволено.

- Тебе не стоит так много пить, — сказал я ей.

- Кто это сказал?

- Я говорю.

- Что ж, — сказала она, — похоже, твоя взяла».

Роман между пятидесятидевятилетним профессором и самой красивой в мире кинозвездой осложнялся тем, что у них обоих имелись собственные семьи. Однако это не остановило их, и они регулярно виделись друг с другом, не только приватно, но и на публике.

«Нас так часто видели вместе, что вскоре за нами потянулся шлейф пересудов, — вспоминал Лернер. — В один прекрасный день президент университета Брандейс пригласил меня к себе в офис. «Я много наслышан о вас и о Элизабет Тейлор. Это правда? » Я ответил, что да, разумеется, это правда. Затем он спросил меня, что я собираюсь по этому поводу делать, на что я ответил: «Вполне возможно, мы с ней поженимся. Надеюсь, вы не собираетесь уволить меня за это? » Он ничего на это не ответил и только покачал головой».

Лернер также вспоминает, как однажды, в порыве страсти, попытался произвести на свою возлюбленную впечатление, но в ответ, если можно так выразиться, получил хорошую оплеуху.

«Мы с ней завтракали, и, как мне кажется, я немного прихвастнул. Я сказал ей:

«Когда мы поженимся, то будем устраивать потрясающие приемы. Я знаком с огромным количеством государств, конгрессменов, сенаторов. И ты, дорогая, с ними всеми познакомишься».

На что Элизабет ответила:

«Ни хрена! Я знакома с ними и без тебя. Они сами тянутся ко мне. Будь уверен, я уж как-нибудь обойдусь в этом деле и без твоей помощи».

«До меня дошло, как глубоко сидит в ней дух соперничества. Как ей нравится командовать людьми, особенно в сексуальном плане. Сексуальность обычно проистекает из самолюбования, в ее случае так оно и было. Она была наделена чрезмерным нарциссизмом и черпала в нем огромное наслаждение. Однако ей все равно чего-то недоставало, и поэтому ей вечно требовалось доказывать окружающим, что она способна завоевать любого мужчину, какой ей только приглянется. Например, она постоянно дразнила меня Ричардом Бруксом. Была у нее такая привычка — рассказывать мне о тех мужчинах, которые ее домогались. Она не стеснялась рассказывать любовникам о других своих возлюбленных. Она этим даже кичилась. Все на свете сгорали от желания к ней, и она ставила вас об этом в известность».

Откровения Элизабет о ее победах на любовном поприще ничуть не смутили Лернера. Наоборот, он чувствовал себя польщенным, а их отношения приобретали от этого еще большую остроту ощущений. «Тогда у меня еще не было той уверенности в себе, как сейчас, — говорил он годы спустя. — Я еще только был занят поисками собственного пути. И Элизабет тем более значила для меня многое, ведь она вселяла в меня такое чувство, будто весь мир у моих ног. Уж если такая женщина -первая красавица мира, предмет всеобщего вожде ления — могла влюбиться в меня, какие еще могут оставаться сомнения? »

В свою очередь Макс Лернер дал Элизабет то же самое, что Артур Миллер - Мерилин Монро, а именно — возвысил ее своей любовью — любовью интеллектуала, человека, чьи профессиональные и научные заслуги не шли ни в какое сравнение с преходящим кассовым успехом. Это было идеальное сочетание Интеллекта и Плоти — растворение друг в друге телесного и духовного. И Лернер, и Миллер были намного старше своих возлюбленных. И того, и другого трудно было назвать красавцем с общепринятой точки зрения. И тем не менее им обоим удалось покорить сердца двух самых красивых женщин той эпохи.

Лернер, опубликовавший к тому времени одиннадцать книг, в том числе и исследование «Америка как цивилизация», получил от своей возлюбленной просьбу написать двенадцатую, озаглавленную «Элизабет Тейлор: между жизнью и смертью».

«Я буду вспоминать все, как было, — сказала она ему, — а ты возьмешься обдумать, как все это лучше преподнести».

«У нас с ней был официальный договор — написать ее автобиографию. Составить его нам помог Луи Найзер, он был одновременно нашим адвокатом — моим и ее, — вспоминал Лернер. — Мы начали с ней с того, что пару раз утром работали с магнитофоном прямо в постели, но как вы сами, должно быть, догадываетесь, вряд ли мы смогли бы далеко продвинуться в написании таким образом. Позднее Элизабет много рассказывала мне про Монти Клифта, про то, как он угодил в аварию, когда ехал от нее. Она поведала мне, как держала на коленях его окровавленную голову, пока скорая везла их в больницу. Элизабет чувствовала себя виноватой в происшедшем, ей казалось, что она бросила Монтгомери на произвол судьбы. Ведь он так любил ее! В те дни она много говорила о том, что значит умирать, о гибели Майка Толда, о том, как она сама незадолго до этого соприкоснулась со смертью в больнице».

Работа над книгой стала для них обоих отличным предлогом, чтобы на законном основании проводить почти все время вместе. Тем не менее, Элизабет хотелось отвести любые подозрения, какие только могли возникнуть у жены Лернера.

«Если мы хотим как можно больше видеться друг с другом, то боюсь, мне придется познакомиться с этой твоей стервой, чтобы она не подумала, что между нами что-то есть», — заявила она Лернеру.

«Я сказал ей, что Эдна вовсе не стерва, однако это отличная идея — прийти ко мне в гости и познакомиться с моей женой. И вот в один прекрасный день она приехала ко мне домой в Нью-Йорк, причем в лучшем своем расположении духа. Эдна тоже держалась вполне учтиво, только, как мне вспоминается, слегка натянуто. Впоследствии она сказала мне, что Элизабет с возрастом обязательно растолстеет, но, разумеется, в то время я ей просто не поверил».

В Нью-Йорке Элизабет и Лернер отправились на поединок боксеров-тяжеловесов, Флойд Паттерсон против Ингмара Йохансона, который состоялся в Мэдисон-Сквер-Гарден.

Перед боем они побывали на вечеринке, которую устраивал Рой Кон, полная политическая противоположность либеральному обозревателю.

«В тот вечер Элизабет была в центре всеобщего внимания, — вспоминал Лернер. — И это ей ужасно нравилось. Я тоже был на седьмом небе от счастья, оттого что я с ней — ведь в глазах всех мужчин читалась неприкрытая зависть. Увидев меня, Рой Ком распорядился:

«Ну-ка, выставьте отсюда этого паршивца, этого вонючего левака».

Он не желал видеть меня на своей вечеринке из-за моих либеральных взглядов, а вовсе не потому, что у меня роман с Элизабет Тейлор.

Во время поединка Элизабет то и дело повторяла: «Только не подумай, что у меня что-то там с Ингмаром. Я с ним не трахаюсь». Но как мне кажется, так оно и было. Я вспомнил, что в Лондоне и Париже, когда Элизабет снималась в ленте «Неожиданно, прошлым летом», Эдди, я и Ингмар были вынуждены часами дожидаться, пока она оденется, и мы сможем пойти куда-нибудь в ресторан».

Когда мы после поединка выходили из зала, народ в толпе ее узнал и начал что-то выкрикивать. Некоторые из комментариев были весьма оскорбительными, и когда Элизабет их услышала, то подняла вверх левый кулак и сделала хорошо известный жест. Мужчины, которые в подавляющей своей массе были на взводе, тотчас пришли в бешенство и принялись осыпать ее площадной бранью. Я не верил собственным ушам — Элизабет отвечала им в тех же самых заборных выражениях. В конце концов пришлось вызвать полицию. Лишь благодаря полицейским мы сумели выйти на улицу. Если бы не легавые, от нас наверняка бы осталось лишь мокрое место. Позднее я на нее наорал, я сказал ей, что надо быть круглой дурой, чтобы посылать пьяных мужиков на три буквы. В ответ она заявила: «Туда им и дорога — тоже мне, буду я еще брать в голову».

Элизабет вылетела в Калифорнию. Она собиралась встретиться с Лернером и его женой в Лас-Вегасе. В последующие шесть недель Эдди предстояла серия концертов в клубе «Дезерт Инн».

«Мы собирались все лето работать над ее автобиографией, но из этого ничего не вышло, потому что Элизабет провела в Голливуде один вечер с Кэтти Фрингс. Там они пили и болтали, а на следующее утро Кэтти выложила Эдди все что знала.

«Вот тогда-то Элизабет позвонила мне в Нью-Йорк и сказала: «Послушай, дорогой. Не было печали, черти накачали. Эдди знает все про нас с тобой, он грозится тебя убить. Может, ты прилетишь ко мне в Калифорнию и заберешь меня отсюда? »

У меня не было никакого желания лететь в Калифорнию. Я ответил Элизабет отказом, потому что мне не хотелось в наших отношениях опускаться до такого уровня. Я попытался ей это объяснить, но это оказалось нелегко.

К сожалению, когда Элизабет мне позвонила, трубку сняла Эдна. Я ответил на ее звонок у себя в кабинете и, чтобы никто не подслушивал закрыл дверь, что, конечно, не понравилось моей жене. Позднее она спросила меня: «Ну, так что же ей было нужно? ». Я же в ответ огрызнулся, что это, мол, ее не касается, на что Эдна заметила: «Когда тебе звонит Элизабет Тейлор, это очень даже меня касается! » Наш роман с Элизабет причинял ей глубокие душевные страдания и в те дни стал причиной разлада в наших отношениях.

Позднее мне позвонил один мой приятель, который хорошо знал Элизабет. Она просидела у него все утро, рассказывая ему про нас с нею, и он позвонил мне, чтобы предостеречь меня от опрометчивой женитьбы.

«Макс, — сказал он. — Ни в коем случае не женись на ней. Она не та, кто тебе нужен. Она три раза пыталась наложить на себя руки и перепробовала уже все наркотики».

Он предупредил меня об этом потому, что моя судьба была ему небезразлична. И все равно, это было для меня нелегкое решение, стоившее мне немало душевных мук. Ведь я любил Элизабет всем сердцем, именно она стала причиной кризиса в моих отношениях с женой. В конечном итоге, мне стало ясно, что я не могу жениться на ней, ведь она непременно станет использовать меня, человека намного старше ее, как любая другая хорошенькая женщина в такой ситуации — то есть я просто стану для нее чем-то вроде прикрытия, пока сама она будет спать с кем попало. В этом плане Элизабет была настоящей искательницей приключений, и хотя я, безусловно, отдавал бы ей всего себя, ей этого, разумеется, было бы недостаточно».

Роман оборвался так же внезапно, как и начался, он не вылился, как это нередко случается, в теплую многолетнюю дружбу. Лернер остался со своей женой а Элизабет вернулась к Эдди Фишеру.

«Это небольшое глупое увлечение», — заявила она Фишеру, — ровным счетом ничего для нее не значило и, разумеется, не имело никакого отношения к ее страсти к нему». Тем не менее, Элизабет опасалась, что Эдди ее бросит. Она уверяла его в своей любви, то и дело повторяя слова, выгравированные на юбилейном подарке, который она преподнесла ему два года назад: «Я люблю тебя и хочу быть с тобой до конца моих дней». На публике она демонстративно целовала его и вешалась ему на шею. Немного фальшивя, она напевала мелодию «Кровавой Мери». «Эдди Фишер — тот, кого я люблю. Эдди Фишер — тот, кого я люблю. Эдди Фишер — тот, кого я люблю... Ну разве это, черт возьми, не здорово! »

Чтобы заново укрепить их союз, Элизабет заявила, что хотела бы иметь от Эдди ребенка. Ну а поскольку из-за перевязанных труб зачать она уже не могла, единственным выходом для них, по ее мнению, оставалось усыновление. Сначала они направилась к Майклу Уайлдингу, спросить его, не согласитси ли он, если Эдди усыновит его сыновей. Уийлдинг наотрез отказался. Затем у Эдди и Элизабет состоялся разговор с Куртом Фрингсом относино усыновления какого-нибудь малыша из другой страны, поскольку американские агентства, ведавшие усыновлением, косо посматривали на артистов, у которых, подчас, даже не было собственного дом и которые кочевали из гостиницы в гостиницу. Фрингсу было известно, что для Элизабет и Эдди будет невозможно усыновление итальянского ребенка, поскольку никто из них не принадлежит к католической вере. Вот почему он обратился к другой своей клиентке, Марии Шелл, чтобы та навела справки относительно усыновления в Мюнхене немецкого малыша.

«Как мне кажется, Лиз видит себя в роли матери-богини, — заметил Уолтер Вангер. — Она уверена, что часть ее функций заключается в том, чтобы родить любому мужчине ребенка. Ну а поскольку всех своих трех предыдущих детей она произвела на свет посредством кесарева сечения, для нее слишком рискованно вновь подвергать себя этой опасности. Вот почему для них с Эдди так важно было усыновить какого-нибудь ребенка».

Элизабет с восторгом восприняла каждую из своих трех беременностей, но вот роль матери давалась ей нелегко.

«Она обожает младенцев, щенят и котят, — заметил кто-то из ее друзей. — Но она не всегда отличает их друг от друга. Они для нее как игрушки».

Поскольку Элизабет презирала такие занятия, как стряпня, уборка, стирка, ведение хозяйства, покупки — то есть то, чем занимаются большинство замужних женщин, — она нанимала горничных, нянек и кухарок, чтобы те выполняли за нее эту работу. На протяжении многих лет при ней состоял Дик Хенли, на которого были возложены обязанности по организации ее быта. График ее съемок и постоянные разъезды, особенно с Майком Тоддом, практически не оставляли ей времени для детей. Когда же она все-таки с ними виделась, ей было трудно выполнять свои материнские обязанности. Тодд как-то раз мимоходом упомянул эту проблему в разговоре с кем-то из друзей.

«Материнство — самая главная работа в жизни женщины, поэтому ей никак нельзя говорить, что она плохая мать, потому что она примет это близко к сердцу и обидится, — признался Тодд. — Я могу без обиняков говорить Лиз все, что я думаю о ее игре. Например, я могу сказать: «Ты играла паршиво», или же: «Когда этот тип говорит, сделай вид что тебе интересно — слушай! » Но я никак не могу сказать ей: «Не пытайся соревноваться с нянькой, ты же мать. Пусть дети знают, что ты их мать».

Но я вынужден помалкивать, потому что мне надо, чтобы Лиз все поняла сама. И я молчу себе, потому что знаю, что она умна, я вижу, как она постепенно делает правильные выводы».

Когда Элизабет вышла замуж за Эдди Фишера, она стала больше времени уделять детям. В то время Майклу Уайлдингу-младшему уже исполнилось восемь, его брату Кристоферу — шесть, а Лизе Тодд — три. Элизабет брала их с собой в Лондон на съемки «Неожиданно, прошлым летом» и намеревалась взять в Рим на съемки «Клеопатры». Кроме того, она планировала усыновить еще одного младенца, желательно девочку.

Летом 1961 года она подписала контракт на 100 тысяч долларов с газетой «Сэтердей Ивнинг Пост» за рассказ о своей жизни. Ну а поскольку она порвала свое соглашение с Максом Лернером относительно их совместной работы над автобиографией, и тот вернул ей все магнитофонные записи, ей теперь требовался новый литобработчик. И журнал, которому не терпелось опубликовать эксклюзивную автобиографию самой популярной кинозвезды Америки, прислал ей в бунгало в отеле «Беверли-Хиллз» сразу несколько мастеров пера. Элизабет дала им от ворот поворот. Потребовалось больше месяца прежде чем она подыскала достойного, по ее мнению, писатели.

«Я буду в восторге, если вы согласитесь сотрудничать со мной», — заявила она молодому человеку. Они договорились, что приступят к работе в Лас-Вегасе, где у Эдди Фишера была запланирована серия концертов в клубе «Дезерт Инн».

«Мы с вами отправимся в пустыню на пикник, вот так мы и будем работать», — сказала она. Сгорая от нетерпения поскорее взяться за дело, писатель через несколько дней вылетел в Лас-Вегас и появился у «Дезерт Инн» как раз в тот момент, когда оттуда выходили Эдди и Элизабет.

«Она посмотрела на меня, как на пустое место, — вспоминал он. — Когда же я напомнил ей о нашей договоренности, она сказала: «Ах, так значит, вы не получили мою телеграмму». Судя по всему, она отказалась от этой затеи и послала мне телеграмму, когда мой самолет уже давно был в воздухе. Так что, ничего у меня не вышло». Я позвонил моему редактору, и он связался с ее адвокатами, и те немедленно вылетели в Лас-Вегас, чтобы попытаться убедить ее, что ей не стоит нарушать контракт. Эдди проявил в этом вопросе полное понимание, и мы все вместе попытались усадить ее за создание книги. Я попытался убедить ее, говоря, что мы можем с ней попробовать утром, чтобы посмотреть, что у нас получится».

«Ничего не выйдет, утром мы с Эдди любим потрахаться, мы занимаемся этим все утро», — заявила она. Именно так она и выразилась, и этим, разумеется, был поставлен крест на любых попытках работать утром. Она еще промурыжила меня с неделю или около того, а затем окончательно отказалась».

Элизабет недоставало дисциплинированности, столь необходимой для той серьезной и напряженной работы, которой требовал от нее этот проект, и поэтому у нее не было ни малейшего желания даже попробовать. После перенесенных болезней она стала еще более капризной.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒