ЭЛЛА БОРИСОВНА 10 страница

– И что ты ему сказала?

Господи, неужели она всерьез в него влюбилась? Может, зря я утаила от него, что она живет у нас? Хотя у нее есть телефон и он вполне мог бы ее найти, если б захотел. Нет, я в это лезть не стану. Хочет она затянуть у себя на шее эту петлю, пусть, но я ей помогать не буду.

– Ты почему так странно на меня смотришь? – поинтересовалась Элла.

– Скажи, тебе это надо?

– Что именно?

– Я понимаю, он интересный мужик, талантливый, его фильм про коал только за один месяц огреб сразу два престижнейших приза, но для жизни он не годится.

– Прекрасно это понимаю.

– Элка, с ним ты намучаешься не знаю как!

– Любашка, никакого «с ним» нет и не будет. Мы просто знакомы.

– Да ладно, что ж я, не вижу, какие у тебя глаза стали… Ты, конечно, сама будешь решать…

– И решать мне нечего. Он любит не таких, как я.

– Что ты хочешь сказать?

– Ну ему нравятся тощие.

– Это он тебе сказал?

– Нет, что ты! Просто я видела трех его баб. Там ни граммулечки мяса, не говоря уж о жире…

– Элка, ты что, комплексуешь из‑ за фигуры? Никогда раньше за тобой не замечала! Очень глупо! Ты ж не какая‑ то толстуха, ты толстушка, пышечка – и тебе это идет! У тебя красивые ноги, и вообще, если хочешь знать, ты мужикам страшно нравишься. Кстати, и Славка тоже всегда при тебе млеет.

– Ну, положим, он млеет не от меня, а от форшмака! – засмеялась Элла.

– А ты Митьку хоть раз кормила?

– Нет.

– И не вздумай! Или разве что «курицей в полете»!

– «Курицей в полете» он сам меня кормил. А потом, сейчас уже курица не прохиляет. Мой бывший хахаль после первой же программы так меня обложил за эту, как он выразился, «аэрокурицу»! Сказал, что я сука, кормила его столько лет говнищем… – со смехом вспомнила Элла.

– Скотина! А между прочим, кто‑ то мне говорил, будто Лирка жаждет его вернуть.

– Флаг ей в руки! Кстати, Люб, я вот давно хочу спросить. Сейчас уже только из электромясорубки не лезет Лиркина рожа. Почему? Она что, так нравится телевизионщикам, а? Она и готовит, и в интеллектуальные игры играет, и дает советы по всем вопросам жизни.

– Элка, какая же ты наивная, с ума сойти! – почти умилилась Люба. – Да за нее платит издательство, ее таким образом раскручивают, рекламу делают, ты ж помнишь, одно время везде, куда ни глянь, была Маринина, потом Донцова, теперь вот Устинова и Звонарева.

– То есть если завтра платить перестанут…

– Так и не будет ее на экранах. Все очень просто.

Почему‑ то Элле приятно было это слышать.

– Эл, а я чего приехала‑ то…

– Понятия не имею.

– Ах да, у меня уже склероз. Мне нужно взять тут Славкин лыжный костюм. Он ему мал, я хочу отдать его своему племяннику, чего зря лежать будет?

Они еще посмеялись, поболтали, и Люба уехала. А Элла опять задумалась. Любка не хочет, чтобы у меня что‑ то было с Воронцовым. Считает, что я буду страдать… Можно подумать, что я уже не страдаю. Хотя, если честно, пока страдаю вполне терпимо. А почему я должна страдать? Я буду страдать, если не сбудутся мои ожидания. Буду страдать от разлуки с ним, так? Значит, не надо никаких ожиданий, надо жить сегодняшним днем. Или ночью. Вот встречусь с ним, мне будет хорошо, а уедет, скатертью дорожка. Тем слаще будет встреча. Так можно существовать, вон существует же Елизавета Петровна и еще считает себя счастливой… Но ей уже за пятьдесят, а мне еще даже не под сорок… Детей у меня быть не может, я с таких ранних лет это знаю, что даже и не мучаюсь по этому поводу. Не всем же суждено… Итак, надо настроить себя – никаких ожиданий, мне от него ничего не нужно, кроме него самого… Нет, это уже неправильно. Ничего вообще не нужно. С ним хорошо, и без него неплохо. И надо как‑ то дать ему это понять. Мол, мы оба свободные люди. У тебя своя работа, не совместимая с семейной жизнью, и у меня, кстати, тоже. И прекрасно. А что это я тут строю планы, может, он просто хочет спросить у меня что‑ то или сказать… Словом, может, он вовсе не намерен возобновлять наши отношения. Я строю оборонительные рубежи, а нападать никто и не думал. Надо ему позвонить. Интересно, он написал номер мобильного. Значит, домой звонить не следует, там живет тощая юная дева. Так зачем я‑ то ему понадобилась?

С неприятно бьющимся сердцем она набрала его номер. Довольно долго никто не отвечал, она собралась уже повесить трубку, как он вдруг откликнулся.

– Алло!

– Дмитрий Михайлович?

– Элла! Эллочка, как я рад тебя слышать! Здравствуй, моя хорошая!

Внутри все залило сладким теплом. Держись, Элка!

– Здравствуйте, Дмитрий Михайлович, – как можно спокойнее и холоднее проговорила она.

– Элла, ты где? Мне твои малярши сказали, ты за городом.

– Да, но сейчас я в Москве, у подруги, на дачу вернусь завтра.

– Зачем ты мне врешь? – засмеялся он таким смехом, что она задрожала. – Ты врать совсем не умеешь. Я же вижу, что ты звонишь с махотинской дачи. Я сейчас приеду!

– Нет! – закричала Элла, но было уже поздно. Он отключил телефон.

Значит, я все правильно думала. Он хочет начать с того момента, на котором все оборвалось. То есть с мурашек… По спине немедленно побежали мурашки. Черт возьми, вечно у меня секс с каким‑ то энтомологическим уклоном… Пчелы, мурашки… Ею вдруг овладела паника. Она кинулась в ванную, вымыла голову, благо на стене в махотинской ванной висел отличный фен. Он ведь может приехать очень быстро. Машина у него мощная, пробок в этот час, скорее всего, нет. Надеть халат? Ни в коем случае, еще не хватало. Она надела брюки и свитер. Между прочим, я тут немножко похудела. Любка права, я не толстуха, я, как говорил один мой приятель, «полная‑ интересная». И еще я сексапильная… даже очень! И красивая! Глаза большие, серо‑ голубые, волосы темно‑ каштановые, вьющиеся. Не баба, а… конфетка! Не то что эти его живые мощи… – уговаривала она себя, торопливо меняя белье на постели. Покончив с этим, она сказала себе: нет, надо все‑ таки покобениться, чтоб не думал, что я… по первому требованию. Он тогда примчался, сказал два слова… Не помню, кстати, говорил он хоть что‑ то или нет? Надо, наверное, чем‑ то его для начала покормить, чтобы не сразу валиться в постель… Черт, а как хочется сразу… Любка же не велела его кормить… Хотя налить ему чаю и дать бутерброд, наверное, можно… Она достала из буфета чашки, тарелки, нарезала хлеб, вынула из холодильника сыр, масло, зелень, коробочку конфет. И хватит с него. Выпить не предложу, он же за рулем. И не факт, что он сегодня не уедет несолоно хлебавши. Не факт! Надо взять себя в руки, забыть про энтомологию и встретить его просто как доброго знакомого. Да, именно так! Это нужно, чтобы не растечься в сироп, чтобы не дать ему в руки такой козырь… Нет, я буду спокойна, я должна, просто обязана повести себя разумно и прилично! А что это он как долго не едет? И слава богу, есть время привести себя в чувство…

И когда у дома посигналил его джип, она была уже почти спокойна.

Накинула на плечи теплую шаль, сунула ноги в валенки и выскочила, чтобы открыть ворота.

Но он уже сам открывал их.

– Беги в дом, простудишься! – распорядился он как‑ то буднично, как будто это невесть какое привычное дело – он приезжает домой, а она выбегает в валенках открыть ему ворота. Совсем не романтично, не волнующе. Мурашки не побежали. Пчелы не жужжат. Отлично, просто превосходно! Однако она не послушалась и не ушла в дом, а когда он въехал на участок, кинулась закрывать ворота.

– Что ж ты какая упрямая, а? И непослушная?

– А почему я должна вас слушаться? Вы небось думаете, что я курица?

– Ну что ты, какая ты курица? – нежно улыбнулся он. – Ты – пава! Пава с голосом горлицы…

– Интересное сочетание. Заходите в дом.

– Как ты мне нравишься вот такая – в платке, в валенках… Как жаль, что в этом доме нет печки, даже камина нет…

Что он несет, зачем ему печка?

– Вам захотелось порубить дрова?

– Нет, – засмеялся он, – просто камин или лучше печка хорошо вписываются…

– Во что?

– Да так, неважно… Ну, здравствуй, моя хорошая!

– Здрасте! Чаю хотите?

– Нет, я хочу водки!

– Но вы же за рулем!

– А если я не уеду сегодня?

– Ну дело ваше, тут места много. Можете лечь в кабинете.

– Элла!

– Что?

– Ты прости меня. Я знаю, я повел себя глупо, это по меньшей мере. По‑ хамски… Но ты должна понять… У меня было большое горе.

– Я знаю и очень вам сочувствую.

– Не надо этого. Дай мне сказать.

– Слушаю вас!

– Ох, какая ты… Я думал, что в том состоянии… был тебе не нужен. Мне казалось, что уже ничего хорошего в жизни не будет… К тому же заболела мама… Срывалась экспедиция… Словом, я впал в депрессию…

– Очень типично для мужчины.

– Что?

– Впасть в депрессию, вместо того чтобы пытаться как‑ то разрулить ситуацию. Можно еще уйти в запой, начать ширяться или… загулять с тощими девками! – вне себя от злости выкрикнула Элла.

Он посмотрел на нее и расхохотался.

– Что это вы тут ржете?

– Ну иди ко мне, не злись, хотя тебе идет, глаза потемнели… ты знаешь, что ты самая красивая женщина на свете?

– Чушь собачья!

– Ты не дала договорить. Для меня ты самая красивая женщина на свете. Хочешь – верь, хочешь – нет! И самая милая. И самая желанная…

Откуда‑ то появилась золотая пчелка и начала жужжать над ухом.

– Вот в это поверю, на данный момент.

– У тебя что, комплекс неполноценности? Из‑ за твоей полноты? Ты выбрось эту чушь из головы, я лично давно уже выбросил. Знаешь, еще год назад я даже предположить не мог… Но стоило мне тебя увидеть, как я вдруг понял, что ты… моя женщина. С первого взгляда. Ну хватит дуться, иди ко мне!

– Вы тут много чего наговорили о своих вкусах и чувствах. А вы про мои спросили? Да, не спорю, я в какой‑ то момент поддалась… ну тогда… Просто у меня давно не было мужчины…

Он вспыхнул:

– Ты хочешь, чтобы я уехал?

По спине испуганно забегали мурашки. Вдруг он и вправду уедет? Но она молчала, из глупой гордости, от обиды.

– Хочешь, чтобы я уехал, скажи?

Она молчала.

– Молчание – знак согласия. Только на что ты согласна, а?

Он подошел к ней, погладил по голове, она рванулась было, но он ее удержал и обнял.

– Дурочка, гоноровая пани, я же просил прощения, осознал свои ошибки. А ты тут хорохоришься… – Он все продолжал гладить ее по головке как маленькую. Она всхлипнула и уткнулась лицом ему в грудь. – Помнишь, я спросил у тебя насчет мурашек, а? Бегают?

– Кажется, да.

Он поцеловал ее в шею под левым ухом.

– А теперь? Посмотри мне в глаза и скажи честно! – Он взял ее за подбородок и заглянул ей в глаза. Но она уже ничего не видела из‑ за ослепительного блеска золотых пчел и ничего не слышала из‑ за их жужжания…

Утром он уехал. Обещал вернуться вечером. А она, когда закрывала за ним ворота, подумала: он обещал вернуться, но уверенности в том, что вернется, нет ни малейшей. Значит, я не стану его ждать. По крайней мере не буду жить этим ожиданием. Она быстро собралась и уехала в Москву. На мгновение пожалела, что не попросила его довезти себя до города, а потом решила: и слава богу! Дел в Москве у нее сегодня не было, запись на радио предстояла только послезавтра, но она решила пробежаться по магазинам, ведь совсем скоро у нее будет новая кухня, а кастрюли, например, у нее старые и некрасивые, еще бабушкины. Но сначала она отправилась в салон к Маше. Там ей сказали, что Маша сегодня не придет, плохо себя чувствует. Элла помчалась к ней.

– Ой, Элка, как хорошо, что ты приехала!

Машка плохо выглядела, была бледная, несчастная, под глазами темные круги.

– Что с тобой? Токсикоз?

– Да. Первое время я так прекрасно себя чувствовала, а теперь началось. Чуть что, бегу блевать, кошмар какой‑ то!

– Ничего, это, говорят, проходит.

– Да, но пока пройдет! Элка, какая ты умница, что пришла! Как ты там? Как твой ремонт?

– Да я первым делом к тебе…

– А что случилось?

– Ничего.

– Ой, не ври! Меня не обманешь! У тебя такой вид…

– Какой?

– Свежепотраханный!

– Машка! – слегка смутясь, фыркнула Элла.

– И кто?

– Воронцов! Только не говори Любке, она почему‑ то против него настроена.

– Не против него, а против его альянса с тобой. Она считает, что он принесет тебе горе.

– Нет, уже не принесет, – Элла покачала головой с немного загадочной улыбкой.

– Почем ты знаешь?

– Да так… Создала оборонительные рубежи, выставила форпосты, или как там это все называется.

– Да брось, фигня все это. Он тебе наплетет с три короба, ты и раскиснешь. Форпосты она выставила… Расскажи лучше, что вчера было, я хоть вспомню, что бывает в жизни что‑ то кроме токсикоза.

Элла рассказала.

– Он хоть цветочек привез?

– Нет. – Элла только сейчас подумала, что он приехал без цветов, спешил наверное. Но все равно, ей это не понравилось.

– И вообще ничего не привез?

– Нет.

– Значит, жадный. Гони его в шею. Нет ничего гнуснее жадного мужика. Терпеть не могу!

– Понимаешь, – задумчиво проговорила Элла, – мне кажется, он просто плюет на всякие условности.

– О! Вот они, твои рубежи! Дура, ты уже его оправдываешь… Погоди, ты с ним нахлебаешься. Условности он презирает! Нельзя жить с таким человеком, разве что иногда спать… В постели можно наплевать на условности, просто даже необходимо. А в жизни…

– Маш, я с ним жить не буду, ну в смысле вместе, одним домом. Ни за что!

– Слова, слова, слова!

– Вот увидишь!

Но тут Маша вскочила и кинулась в уборную. Ее тошнило.

По магазинам Элла не пошла, а поехала к себе на квартиру. Кухня уже сияла новой плиткой, при виде которой блаженно ныло сердце. Какая красота!

– Девочки, мебель уже можно завозить?

– Конечно! Только когда будут монтировать, ты уж приезжай, сама следи, а то мало ли.

– Ну конечно!

Она позвонила в магазин, откуда ей должны были привезти кухню, и договорилась на послезавтра. Она приедет в Останкино на запись и останется ночевать. И хотя ремонт был еще в разгаре, но ей уже все нравилось, несмотря на то что малярша сокрушенно показывала ей на кривую стену в спальне, которую, сколько ни ровняй…

– Да черт с ней, – махнула рукой Элла. – Я этого просто не вижу! Мне все нравится!

Но к вечеру она заволновалась и поспешила на вокзал. Он ведь может и вправду приехать!

Он приехал. Он приезжал каждый день, вернее, вечер и оставался до утра.

И на шестой вечер Элла сдалась. Она решила, что сегодня приготовит ему такой ужин, что он поймет, как она его любит. Возможно, он тоже любит меня… и она отправилась на кухню. С каким удовольствием она готовила для него! Даже тихонько напевала себе под нос любимую бабушкину песню из репертура Эдиты Пьехи: «Если я тебя придумала, стань таким, как я хочу»! Ей казалось, что сегодня она окончательно все поймет – про него, про себя, про их отношения. И действительно, поняла. Он не приехал. И не позвонил. Она ждала его до двух ночи. Потом перестала ждать. Накинула пальто и побежала к автомату за квартал от дома, чтобы позвонить ему на мобильник, убедиться, что он жив. Он был жив и ответил на звонок веселым, пьяным голосом:

– Алло, я вас слушаю! Черт побери, вы будете говорить? Ну тогда идите в жопу!

Жив, здоров и даже навеселе. А я ему что, резиновая кукла, которую можно потрахать, а потом отложить, пока опять не захочется? Нет уж, дудки! Но только никаких сцен, никаких объяснений! Завтра же отсюда съеду, а домой пока не вернусь. Попрошу пристанища у Елизаветы Петровны, она предлагала пожить у нее, пока ремонт… Там он уж точно меня не найдет!

Утром она отнесла все наготовленное Алле Сергеевне, сердечно с нею простилась и сказала, что возвращается в город.

– Извините за нескромность, Эллочка, а если вас будут искать?

– Пусть звонят на мобильный, в чем проблема.

– Но почему так внезапно?

– Обстоятельства!

Она позвонила Любе, предупредила, что съезжает. Потом позвонила Елизавете Петровне. Та с радостью сказала, что безусловно приютит младшую подругу. Она сразу поняла – у Эллы какая‑ то неудача на любовном фронте.

И вечером, когда они пили чай с лимонным пирогом, который Элла испекла на скорую руку, деликатно подвела гостью к разговору на так волнующую обеих тему, и Элла все ей рассказала.

– Насколько я понимаю, тут речь идет об испытании.

– О каком еще испытании? – фыркнула Элла.

– Он, на мой взгляд, испытывает себя и вас. Пробует, каково ему будет без вас теперь, как вы поведете себя… Со стратегической точки зрения вам лучше было бы никуда не срываться с дачи, а жить там, как будто ничего не случилось.

– Легко сказать, – вздохнула Элла.

– Я понимаю, но он может решить, будто вы хотите его таким образом наказать. Мужчины не любят чувствовать себя виноватыми…

– А мне плевать, как он там себя чувствует! С высокого дерева! Почему я должна об этом заботиться? Он же не заботится о моем самочувствии. А каково мне? Он меня использовал и пропал… Даже позвонить не удосужился! Нет, хватит с меня, пусть катится к черту со своими испытаниями. Я ему что, скорая сексуальная помощь?

– Но ведь вам было хорошо с ним?

– Ну и что? Зато теперь мне плохо! Права Любка, мы с ним не пара!

– Элла, я уверена, что все у вас сложится… Просто он такая вольная натура…

– Я его закабалять не собираюсь!

– Вот это правильно! И надо как‑ то ненавязчиво дать ему это не столько даже понять, сколько почувствовать.

– Да я, может, никогда его больше и не увижу, козла проклятого!

Они долго переливали из пустого в порожнее. А еще через несколько дней Элла вернулась в свою квартиру. Боже мой, какое счастье, думала она, бродя по обновленным владениям. Эта ванная в бежево‑ золотистых тонах, эта кухня, ставшая вдвое просторнее с новой мебелью! Все сверкает, так и хочется погладить бледно‑ зеленый кухонный шкафчик. Конечно, тут работы непочатый край – разобрать вещи, посуду, книги, сваленные в ящики и мешки. И многое надо еще купить, а то через три дня начинаются съемки нового блока. И она с остервенением взялась за дело. Расставляя посуду в шкафчиках, она решила, что вот этот сервиз с перламутром ни за что себе не оставит. Надо от него избавляться, он вызывает неприятные, тяжелые воспоминания. Этот сервиз был гордостью бабушки Антонины Сократовны. Сейчас можно за совсем небольшие деньги купить что‑ то современное, веселое, что и разбить не жалко, и без этой противной позолоты. А ведь я впервые в жизни устраиваю свой дом по собственному вкусу, благо представилась такая возможность. И занавески в спальне надо поменять, и покрывало. Да и кровать тоже безнадежно устарела. Лучше купить ортопедический матрас, они такие удобные. А сколько всего нужно для ванной комнаты – полочки, вешалки, крючочки, стаканчики… Сколько кайфа! И сколько денег! Надо попробовать продать этот чертов сервиз, может, за него хоть что‑ то дадут? А заодно продать, к чертям, и норковую шубу. Она же дорогая, этих денег на все хватит, а то сейчас я в таком прорыве, а на дворе уже весна.

В хлопотах по устройству своего гнезда она почти не думала о Воронцове. А что о нем думать? Поматросил и бросил. И словно в ответ на ее мысли по радио раздалась очередная хохма Николая Фоменко: «Поматросил и бросил – это обидно, а не матросил и бросил – это оскорбительно! » Она хохотала до колик в животе. Вот видите, Элла Борисовна, вас все‑ таки хоть поматросили… Почему‑ то от этой дурацкой шутки настроение поднялось, а тут еще позвонил режиссер шоу «Рецепты моей бабушки» и сказал, что через неделю предстоит празднество по случаю семилетия канала. Пять лет не праздновали, так как руководство считало, что пять лет – не срок, а вот семь… Очевидно, магическое число семь вызывало у хозяев и руководства большее доверие.

– Элла, ты должна прийти. Я уверен, будет здорово! Ты, кстати, зря не пришла на Новый год. Мы тогда классно гульнули.

– Да ну, я не знаю…

– Элла, кончай выдрючиваться!

– Мне не с кем пойти…

– Что значит – не с кем? Туда не ходят под ручку с хахелем! Это корпоративное мероприятие. Только свои и гости канала. Даже мужья и жены не допускаются. Ты своя – и выкинь из головы эту херню.

– Хорошо, выкину! – почему‑ то обрадовалась Элла. Ей было приятно, что она своя! – А скажи, как надо одеваться?

– Да как угодно. Хоть в джинсах, хоть в вечернем платье. Кстати, хочешь посмотреть отснятый материал?

– А переделать что‑ то еще можно будет?

– Нет, не думай и не мечтай!

– Тогда и смотреть не стану, а то расстроюсь не знаю как…

– Воля твоя!

– А как там Аркаша? – спросила она, удивленная тем, что по такому поводу ей звонит режиссер, а не Пузайцер.

– Аркаша в отпуске, умотал в Одессу, у него же там отец.

А я, подумала Элла, я хочу съездить в Одессу? Нет, наверное… У меня там никого не осталось. У меня, правда, и здесь никого нет, кроме подруг, вся московская родня уже давно живет в Штатах и не подает признаков жизни. Еще с Ией она переписывалась какое‑ то время, а потом переписка заглохла.

От всей прошлой жизни, той, одесской, остались только мама и Витька. Странно, что оба живут в Вене… В другом случае это было бы бесконечно много – мать и первая любовь, но не в моем. В моем случае это почти ничто. Их самих нет, в ее жизни только вещественные доказательства их существования – норковая шуба и топазовое кольцо. Это грустно. А от Воронцова остались лишь воспоминания и злость. Ну да черт с ним. Что я себе, мужика нормального не найду? Еще как найду! Аркаша на съемках намекал, что мной очень интересовался Тришкевич. Один из самых популярных ведущих на канале, обаятельный, веселый, интересный мужчина, душа любой компании. У него, правда, кажется, две или даже три семьи, но я же замуж не собираюсь.

Проблемы, в чем пойти на торжество, у нее не было. Елизавета Петровна привезла ей из Довиля дивной красоты шелковый шарф, прозрачный, с серебряными цветами. Его можно надеть на черную шелковую блузку – и сразу она превращается в вечерний туалет. Исключительно удобно! Надо будет заехать к Машке в салон, пусть сделает маску и макияж.

За три дня до торжества она решила все‑ таки примерить свой «вечерний туалет». И пришла в отчаяние – блузка натянулась на груди и сидела отвратительно. Конечно, можно еще отправиться по магазинам и что‑ то подобрать, но она знала, что настроение от этого не поднимется. Это дурной путь: растолстела – купи шмотку побольше. Нет, надо просто три дня поголодать. Возникнет волшебная легкость в организме – и блузка будет сидеть отлично. Она хорошо помнила, как присланное дядей Адиком из Америки платье к окончанию университета оказалось мало, тогда она питалась черт знает чем, в основном какой‑ то жуткой серой лапшой… А другого платья не было. Три или четыре дня она просто ничего не ела, но на празднике появилась в новом американском платье и с невероятной легкостью в организме. Правда, приходилось еще делать клизмы, штука неприятная, но, как известно, если хочешь быть красивой…

И теперь три дня она посвятила голодовке. Мысли о еде, конечно, одолевали, зато меньше думалось о Воронцове. Лишь слегка кружилась голова. Но ничего, главное – ощущать в себе легкость. И ни в коем случае не набрасываться на еду, лучше совсем ничего не есть на этом празднике, а то может стать плохо… И не пить, конечно. Разве что глоточек шампанского…

В день праздника она с самого утра примерила блузку – и о радость! – она сидела прекрасно! Полная благих намерений, Элла решила, что поголодает еще денек‑ другой. Как ни странно, есть уже почти не хотелось. И она поехала к Маше в салон.

– Элка, ты что какая‑ то странная? Голодаешь, что ли?

– Как ты догадалась?

– Видно. Смотри не переборщи!

– Да я в черную блузку не влезла…

– Все равно, так и гипертонию нажить недолго, когда голодаешь, а потом нажираешься… Вредно очень, имей в виду.

– Знаю! Но я решила начать новую жизнь в новой квартире. Машка, это восторг! Ты обязана приехать, посмотреть.

– Не знаю, я еле до работы добираюсь, и то не каждый день. Но врач говорит, это должно скоро пройти.

Элла провела в салоне несколько часов, но вышла оттуда с гордым сознанием своей неотразимости. Чтобы сберечь силы и макияж, поехала домой на такси. Вечером за ней обещал заехать их оператор Павел Игоревич, он жил у метро «Новые Черемушки», и ему было по пути.

– Ох, Эллочка, вы прямо как с картинки. Обратно я вас тоже довезу, разве можно бросить на произвол судьбы такую женщину?

– Спасибо, Паша!

– Хотя, думаю, от провожающих отбоя не будет.

– Да плевать я на них хотела, лучше поеду с вами!

Праздник был устроен в гостинице «Рэдиссон‑

Славянская». Элла никогда раньше там не была. Все оказалось куда роскошнее, чем она могла себе представить, бегая по задрипанным останкинским коридорам. И вообще, она впервые попала на подобную тусовку. Толпы народа, перетекавшие из одного роскошного зала в другой. Масса знакомых лиц – не столько по работе, сколько по экрану телевизора. Политики, знаменитые артисты и… Зоя Звонарева, вся затянутая во что‑ то серебристое. Ни дать ни взять сестричка Ихтиандра, немного дефективная правда. Она стояла у колонны с бокалом шампанского и что‑ то, по‑ видимому, щебетала в своей манере. Эллу затошнило. Но тут она увидела знакомых и забыла о Лире.

– Эллочка, вы чудесно выглядите, – сказала ей редакторша Эльга Валентиновна.

Народу было море, но присесть даже на минуточку совершенно негде. Наверное, я зря надела туфли на каблуках. К концу вечера ноги отвалятся на фиг.

– Элка, привет! – хлопнул ее по плечу Пузайцер. – Рад тебя видеть! Цветешь, подруга!

– Аркаша, ты ездил в Одессу? Как там?

– Ты ведь давно там не была, да?

– Очень.

– И не езди, если родни не осталось. Одесса уже не та… Или я отвык, Москва ведь засасывает… Провинция наша с тобой Одесса‑ мама. Бедная провинция. Хотя там строят кое‑ что, пооткрывали шикарные рестораны, но… все эти новые штучки как‑ то плохо вписываются, что ли… И все равно она красавица… Только сильно постаревшая и скрывающая под дешевой косметикой свою старость и нищету…

– Аркаша, да ты поэт! – воскликнула Элла.

– Нет, я просто одессит! Хочешь, познакомлю с шикарным мужиком?

– Хочу!

– О, он как будто нас услышал, движется в нашу сторону! Привет, Дмитрий Михайлович!

К ним подошел Воронцов. Таким его Элла еще не видела – в элегантном темно‑ сером костюме, в голубой рубашке с галстуком, тщательно выбритый, с улыбкой в тридцать два ослепительных зуба. Ненавижу! Ненавижу!

– Привет, Эллочка!

– Вы знакомы? – удивился Пузайцер и тут же исчез.

– Привет! – спокойно ответила Элла. – Ты сегодня такой элегантный!

– А ты какая‑ то совсем другая… очень красивая и… просветленная. Рад видеть! Как дела?

– Нормально. А у тебя?

– Тоже вроде все нормально.

Какая дикость, мы разговариваем так, словно не было ничего… Так ведь и вправду ничего не было! Ничего, о чем стоило бы помнить. Ненавижу!

– Ты на меня сердишься? – каким‑ то интимным голосом спросил Воронцов.

– Да нет, что ты…

– Все еще живешь на даче?

Значит, он ни разу даже туда не сунулся? Ненавижу!

– Да нет, у меня ремонт кончился, я уже дома живу.

– Пойдем выпьем чего‑ нибудь, съедим, а?

И, не дожидаясь ответа, он взял ее под руку и почти силой повел к буфету.

От его прикосновений ее бросило в дрожь, да и он, как ей показалось, вздрогнул.

– Что будешь пить?

– Чуть‑ чуть шампанского!

– А есть?

– Ничего!

Он посмотрел на нее с интересом:

– С чего это вдруг?

– Не хочется, и все.

– Мне надо многое объяснить, наверное. Давай поговорим.

– О чем?

– О нас.

– Не стоит. А кстати, что это за девица у тебя живет? Я позвонила как‑ то…

– Девица? – искренне удивился он. – Боже, это не девица, а моя родная тетка из Питера, а я сейчас живу у мамы.

Было понятно, что он не врет.

– У твоей тетки очень молодой голос.

– О да. А ты ревнуешь, что ли?

– Нет, но все‑ таки… Мне было неприятно. Недолго.

– Пойдем куда‑ нибудь отсюда.

– Никуда я не пойду, я только пришла. И мне тут нравится!

– Боже, какие люди! – Раскинув приветственно руки, к ним направлялся Махотин. Он был уже подшофе. От его присутствия Элле почему‑ то стало спокойнее. – Моя красавица! Умница! Митяй, какая женщина! От ее голоса на радио дохнут толпы мужиков! Вы хотя бы в курсе, Элла? А новоселье когда будем справлять? Любаша говорила, что уже скоро!

– Как только все будет готово – милости прошу!

– На форшмак? – облизнулся Махотин. – Митяй, тебя форшмаком уже кормили?

– Нет, меня кормят бутербродами и яичницей, но я неприхотлив.

– Элла, вы не хотите проложить путь к его сердцу через желудок? – пьяно захихикал Вячеслав Алексеевич.

– Нет, мне его сердце ни к чему! – ляпнула Элла и тут же испугалась, что это прозвучало двусмысленно.

Воронцов побагровел. Что она возомнила о себе, эта баба? Но до чего соблазнительна… и опасна, ох как опасна…

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 10 111213 Следующая ⇒