ЭЛЛА БОРИСОВНА 6 страница

– Господи помилуй! Да… Бывает…

– Ну вот видишь, как глупо было от меня скрывать… Может, знай ты все это раньше, не прыгнула бы с ним в койку.

– Теперь уж точно больше не прыгну. Как подумаю, что он спал столько лет с этой… Фу!

– Да, неаппетитно!

– Просто хочется блевать! Спасибо тебе, Машуня! Мне стало так легко! А давай за ужином шампанского закажем? Повод есть, по‑ моему.

– Кто бы спорил!

И последние дни они прожили ничуть не хуже всех остальных – попросту как в раю. А в день отъезда вдруг резко похолодало, пошел дождь, и уезжать было совсем не жалко.

Когда они сели в автобус, чтобы ехать в аэропорт, на одном из кресел лежала книжка в пестрой обложке – «Дамский детектив» Зои Звонаревой.

Эллу затошнило.

– Слушай, Машуня, а она нормальная клиентка?

– В каком смысле?

– Ну платит, например, нормально?

– Как тебе сказать…

– Как есть, так и скажи!

– Ну понимаешь, пока она была просто женой Воронцова, потом начинающим автором, все было миленько так… Она вообще… миленькая… такая вроде бы свойская, простецкая… А когда ее стали во всех передачах показывать, крышонка‑ то съехала малость. Она по‑ прежнему со всеми вась‑ вась, но ко мне однажды пришла и говорит: «Ах, Машенька, я к вам стольких клиенток направила, что имею право на скидочку, вам не кажется? »

– А ты что?

– Понимаешь, она к нам ни одной клиентки не направила, ни одной! Но я как‑ то постеснялась ей это сказать.

– И дала скидку?

– Дала! Но это гроши…

– Очень для нее типично! Врет и еще в глаза смотрит!

– Знаешь, я перед такими теряюсь. Но некоторые мои девочки смотрят ей в рот – ну еще бы, такая знаменитость…

– Значит, говоришь, Воронцова она сама бросила?

– Она так говорит.

– Врет, голову дам на отсечение, брешет!

– Тебе виднее, – усмехнулась Маша.

Вылет задерживался, сначала на час, потом еще на два и еще, а когда наконец объявили посадку, было совершенно ясно, что в Москву они попадут глубокой ночью.

– Эх, не удастся мне сегодня посмотреть на твоего Пузайцера! – вздохнула с улыбкой Маша.

И в этот момент он позвонил:

– Элла, где вы там застряли, черт побери! Все горит, срывается! Как вы могли уехать в такой ответственный момент? Ну ладно, ничего не попишешь! Короче, я не могу больше тут торчать, в этом вшивом Домодедове, я тоже человек, и мне надо хоть изредка спать! Но завтра в восемь утра за вами заеду! Имейте в виду, и никаких охов‑ ахов. Телевидение – это дисциплина! Все!

Элла решительно выключила мобильник.

– Дисциплина! Да там, похоже, вселенский бардак, на этом телевидении.

– Не волнуйся, Элка, все будет нормально, нас встретят!

– Кто?

– Мне обещал Леонтий. Говорил, что обязательно встретит. Мы тебя довезем.

– Погоди, какой еще Леонтий?

– Игорь Леонтьев, его друзья все зовут Леонтием.

– Это художник?

– Ну да, только он скульптор.

– А на него можно положиться?

– Посмотрим. На худой конец, возьмем такси!

Леонтия в аэропорту не было.

– Все! Конец ему. Отправлю в отставку, я этого не выношу! – негодовала Маша.

Такси из Домодедова, да еще в такой час, стоило очень дорого. А уж брать два такси и вовсе разор.

– Едем к тебе! – решилась Маша. – Тем более утром я буду тебе нужна!

– Зачем?

– Как это – зачем? Ночь бессонная, я сделаю тебе массаж, маску, потом макияж, и ты всех потрясешь! К тому же хочу познакомиться с Пузайцером и предложить себя в качестве твоего визажиста. Тебе же будет неудобно об этом заикнуться, а мне очень даже удобно! Поехали!

Они торговались с частником и сумели‑ таки отстоять пятнадцать долларов. Он просил пятьдесят, а повез за тридцать пять. Зато на роскошном «БМВ».

Когда они вошли в квартиру, первое, что бросилось Элле в глаза, был валявшийся на стуле вязаный жилет Воронцова. В суматохе отъезда он его забыл. Ей стало досадно. Значит, надо будет как‑ то с ним пересечься, чтобы вернуть вещь… А еще она увидала мигающий огонек автоответчика. Наверняка этот тип звонил сказать насчет жилета… Но ведь могли быть и деловые звонки. Придется прослушать. Элла наклонилась к аппарату. Ага, целых двенадцать звонков за неделю отпуска. Интересно!

– Элка, я пойду поставлю чайник. У тебя есть какая‑ нибудь еда? Я умираю с голоду.

– Посмотри в холодильнике, а я пока прослушаю…

– Давай‑ давай, небось там стенания твоего Мишеньки записаны в огромном количестве.

Но первый звонок был от матери. «Элла, детка, как ты там? Как утряслись дела, из‑ за которых тебе пришлось так срочно уехать? Надеюсь, все у тебя хорошо. Целую. Мама».

Из кухни выглянула Машка:

– А на мобильник она позвонить не могла?

– Зачем? С автоответчиком разговаривать приятнее. Он не огрызнется.

– Можно подумать, ты бы огрызнулась…

– Машка, не мешай!

Следующий звонок был от Пузайцера: «Элла, поздравляю, вы очень понравились начальству! Срочно свяжитесь со мной! »

Несколько пустых звонков. Потом опять Пузайцер, потом Валерий Яковлевич: «Элла Борисовна, голубушка вы наша, без вас просто зарез! Возвращайтесь скорее, ждем не дождемся! »

И ничего больше. Жилет брошен на произвол судьбы.

При звуке голоса шефа ей вдруг захотелось, чтобы ничего происшедшего с ней за последнее время не было, захотелось поскорее попасть в свою контору… Но лишь на мгновение. Прежняя жизнь показалась ей опять серой и пресной, а предстоящая переливалась всеми цветами радуги, в которой, правда, был и ярко‑ синий цвет – цвет попугая Зои Звонаревой.

Шоу решено было назвать «Рецепты моей бабушки». Название предложила Элла уже в конце почти трехчасового совещания, посвященного будущей передаче. Главный продюсер, еще довольно молодой мужчина с красными от усталости глазами, смотрел на Эллу с удивлением. Она еще и неглупая, надо же! Когда речь зашла о концепции программы, она вдруг заявила своим фантастическим голосом, от которого у главного мурашки бегали по спине:

– Понимаете, мне кажется, если уж вы решили пригласить меня, то концепция должна как‑ то соответствовать…

Ее перебила заместительница главного продюсера, Анаит Нерсесовна, малоприятная дама лет сорока пяти:

– А вам не кажется, что это вы должны соответствовать концепции, а не наоборот?

– Мне именно так и кажется! Но насколько я поняла, концепции у вас пока нет, а я… вроде бы уже есть.

Главный расхохотался:

– Молодчина, как уела нас! Ну так какая же концепция вам соответствует, дорогая Элла Борисовна?

– Ну когда зритель увидит меня на экране, то если я, например, начну талдычить что‑ то о калориях, это будет по меньшей мере смешно! Значит, наш принцип – никаких калорий! Главное, чтобы было вкусно!

– Но и на других каналах о калориях не очень заботятся, – заметила Анаит Нерсесовна.

– Правда, но они там это не декларируют, а мы сразу заявим, – подхватил Пузайцер, скромно сидевший в уголке кабинета.

– В этом что‑ то есть! – задумчиво проговорил Кутепов, то бишь главный продюсер. – Иной раз важно первыми что‑ то задекларировать. Значит, с концепцией мы более или менее разобрались, теперь займемся названием. В нем должна быть изюминка… Есть идеи?

Идеи сыпались как из рога изобилия, но Кутепов все время недовольно морщил нос.

И тут вдруг Эллу осенило:

– «Рецепты моей бабушки»! – выкрикнула она.

– Рецепт ее молодости! – фыркнула Анаит Нерсесовна, вспомнив старый фильм.

– Зд0рово! Элла, по‑ моему, это то, что нужно! Именно! Тут есть и уют и ретруха… Мне лично нравится! – откинулся на спинку кресла Кутепов.

– Тем более что это чистейшая правда, – подал голос Пузайцер. – Эллина бабка на всю Одессу славилась своей стряпней.

– А ты почем знаешь? – почему‑ то развеселился Кутепов.

– Так мы ж земляки, с одной улицы, и не с какой‑ нибудь, а с Пушкинской! У ее бабки даже обкомовские дамы торжественные обеды заказывали!

– Ваша бабушка была поварихой? – осведомилась Анаит Нерсесовна. В ее тоне никто, кроме Эллы, не расслышал бы легкой иронии, но Элле было на это глубоко плевать, она здесь чувствовала себя в своей стихии.

– Нет, моя бабушка была корректором в газете, а когда мать меня бросила, а отец спился, нам надо было на что‑ то жить. И бабушка готовила на дому. А я ей помогала.

Все удивленно на нее посмотрели.

– Не понимаю, зачем этот стриптиз, – поджав губы, тихо сказала Анаит Нерсесовна.

– Это не стриптиз, а необходимая информация, чтобы не было досужих домыслов. Да, еще одно, у меня в пятнадцать лет был роман с известным вором!

– Боже мой, Элла, я в полном восторге! – хлопнул в ладоши Кутепов. – Ну какой еще компромат на себя вы нам дадите заранее? Вот что значит классный юрист! Блеск!

– Больше ничего такого интересного… Пока!

Все расхохотались. Кроме Анаит Нерсесовны,

разумеется. Ей, язвеннице, сидевшей на строгой диете, эта толстуха с ее рецептами была глубоко противна, но она знала, что главный умеет влюбляться в своих новых героев и героинь. И спорить с ним бесполезно. Авось это шоу быстро провалится. Надо поставить его в такое время, когда у него будут самые низкие рейтинги, – и дело с концом. Хотя черт ее знает, эту бабу… Есть в ней что‑ то такое… Она может иметь успех. Уж в чем, в чем, а в этом Анаит Нерсесовна хорошо разбиралась. У нее роскошный голос, в общем‑ то приятная внешность, обаяние, и она отчего‑ то совсем не боится камеры. А что из всего этого следует? Что она рождена для телевидения! Анаит Нерсесовна была прежде всего профессионалом и лишь потом женщиной и язвенницей.

Элла вышла на работу вовремя и никому пока ничего не сказала о предстоящих переменах – зачем зря говорить, а вдруг ничего не состоится? Мало ли что может произойти? К примеру, наедет кто‑ то на их канал и прикроют его, как прикрыли сначала ТВ‑ 6, а потом ТВС? Там ведь тоже были какие‑ то идеи, проекты… Элла до сих пор тосковала по любимой передаче «В нашу гавань заходили корабли»! Поэтому она молчала. Ее передача продолжительностью двадцать шесть минут должна была сниматься блоками – то есть в один день пять программ, и так три дня подряд! И каждый раз надо переодеваться, менять прическу, подправлять макияж – одним словом, каторга! Да еще всякие технические накладки, куда ж без них? Кстати, Пузайцер неожиданно легко согласился сделать Машу ее визажистом, но при условии, что платить ей пока ничего не будут, хватит с нее и рекламы. Вот если кто‑ то из звезд клюнет на эту рекламу, тогда дело другое! Маша с восторгом согласилась, хотя три съемочных дня ей предстояло целиком проводить на съемках. Но ее это только вдохновляло! Еще бы, телевидение! А Эллу еще мучили примеркой костюмов, которые предоставляла очень известная немецкая фирма. Иногда она до хрипоты спорила, не желая ни за что надевать некоторые из предложенных туалетов, один раз даже расплакалась, так ей не понравился оранжевый кардиган.

– Аркадий, посмотрите сами, на что я в этом похожа? На три апельсина!

– Почему на три? – не понял Пузайцер, но вынужден был признать, что ей не идет оранжевый.

– Аркадий, а нельзя ли мне надевать свое, привычное, а?

– С ума сошли? Они ж нас спонсируют!

– Но это же уродство! Вот зеленое платье мне нравится, и синий свитер просто классный, а это… И вообще, зачем так много туалетов, ведь дело же не в них!

– Ой, Эллочка, вы же умная баба, так молчите и подчиняйтесь!

– Оранжевое я не надену!

– Я когда‑ нибудь умру от этих баб! Вы говорили с представителем фирмы?

– Бесполезно, он только загадочно улыбается: ты, мол, ничего не понимаешь! Послушайте, Аркадий, а может, можно поменять если не фирму, то ее представителя? Может, какую‑ нибудь женщину нормальную пришлют, а?

Он посмотрел на нее долгим тоскливым взглядом и сказал с тяжелым вздохом:

– Попытаемся!

Но Элла уже знала: если Пузайцер говорит «Попытаемся», он в лепешку разобьется, а своего достигнет. А если говорит «Можно попробовать», то из этого вряд ли что получится.

После ее возвращения из Туниса прошло уже две недели, а Воронцов так ни разу и не позвонил. Его жилет висел в стенном шкафу, и каждый раз, натыкаясь на него, Элла грустила. Вот в кои‑ то веки попался мужчина, который взволновал ее по‑ настоящему, так он оказался мужем Лиры, пусть даже бывшим. Это сильно роняло его в глазах Эллы. Если он мог на ней жениться, значит, и сам такой…

Как‑ то поздно вечером ей позвонила Люба Махотина:

– Элка, ты, говорят, скоро станешь звездой!

– Ой, Любочка, что ты, мне так страшно!

– Скажу по секрету: Кутепов возлагает на тебя большие надежды, он в полном восторге, говорит, что ты редкий талант, именно телевизионный, что тебя любит камера, ну и все в таком роде!

– Люба, но ведь ничего пока не известно, мы еще и пилотную программу не сняли…

– Это кошмар! Сплошное телевидение, никуда от него не денешься! Муж телевизионщик, нашла старую подругу, так и та… Ужас просто, – смеялась Люба.

– Любочка, я помню, что обещала пригласить вас на котлеты и форшмак, но просто ни секунды свободной.

– Да что ты, Славки нет в Москве, он прямо с Сейшел улетел в Америку. Но я что тебе звоню. Ты говорила как‑ то, что у твоей подруги салон красоты, не могла бы ты меня туда направить? А то моя косметичка надумала рожать.

– Да ради бога! Я завтра сама туда собираюсь, мне надо перед съемками кое‑ что сделать – руки привести в приличный вид и вообще. Я созвонюсь сейчас с Машкой, и, может, удастся вместе поехать, заодно и повидаемся!

– Отлично! У меня завтра как раз свободный день.

Элла так горячо откликнулась на просьбу старой подруги не только из доброго к ней отношения и благодарности за перспективу новой жизни, но еще и потому, что хотела передать Любе жилет. Мне такой хоккей не нужен. За Лиркой подъедать я не намерена.

И действительно, пока они сидели в вестибюле – приехали чуть раньше, и им пришлось немного подождать, – Элла вынула из сумки пластиковый пакет и, залившись краской, сказала:

– Любочка, у меня к тебе странная просьба, отдай, пожалуйста, этот пакет Воронцову!

У Любы загорелись глаза.

– А что это? Жилетка, откуда она у тебя?

– Он забыл! – И она еще сильнее покраснела.

– Так, очень интересно… Где он тебя нарыл?

– Мы случайно встретились. А потом он явился ко мне… А адрес, кстати, узнал у Вячеслава Алексеевича.

– Ах, черт, мужская солидарность! Я ж говорила Славке, что Воронцов тебе не подходит! Он сразу на тебя глаз положил, еще у нас. Славка стал говорить, что ты то, что ему нужно. А про адрес он мне не сказал. Но почему ты сама ему не отдашь жилетку?

Элла быстро ввела ее в курс дела.

– Значит, ты тоже на него запала… Неудивительно, такой интересный мужик, романтический герой, одинокий волк и все такое… Это меня не удивляет. А вот то, что ты ему понравилась, – это странно! Я многих его баб видела, там никогда ничего, кроме костей, не было… Видно, надоело ему о скелеты биться на старости лет.

– Но, судя по всему, он все‑ таки предпочел кости мясу, – высказала Элла потаенную мысль, в свободные минуты точившую ее. – Мне, правда, теперь наплевать, когда я узнала, что он был женат на Лирке…

– Ты ее знаешь? – вскинулась Люба.

Элла рассказала и о Лире.

– Омерзительная баба! И я даже отказала ей от дома несколько лет назад!

– Из‑ за чего? – Вот тут уже у Эллы загорелись глаза. Ей очень хотелось услышать какую‑ нибудь гадость о школьной подружке. Что поделать, человек слаб!

– Понимаешь, я вдруг заметила, что после ее визитов у меня стали пропадать вещи…

– Как? – открыла рот Элла.

– Ну не вещи, это громко сказано, а мелочи – зажигалка, пепельница, ручка… Сначала это было на уровне подозрений, но однажды мы были у них в гостях, хорошо выпили… Короче, я обнаружила у нее на кухне маленькую пепельницу, которую Славка привез из Венеции, мурановского стекла, очень красивую. И сдуру и спьяну устроила скандал…

– Она что, клептоманка?

– Откуда я знаю? Может, клептоманка, а может, у нее спорт такой. Что тогда было с Митькой, ужас… Говорят, он ее просто измордовал. А через год наконец бросил.

– Что значит – измордовал? Избил?

– Ага, ну не то чтобы избил, но в морду дал!

– Мне не нравится, когда мужчина бьет женщину.

– В принципе мне это тоже не нравится, но в данном случае… Даже приятно.

Элла прислушалась к себе. Пожалуй, и ей это было приятно!

– Между прочим, она тоже тут постоянная клиентка, – заметила Элла.

– О, тогда я жалею, что пришла!

– Ерунда, я вот ни разу с ней не встретилась.

Но тут их пригласили на процедуры. Любой занялась Маша, и уже через две минуты они болтали как старые знакомые. А Элла сидела у маникюрши. В какой‑ то момент, когда обе подруги с масками на лицах лежали на соседних кушетках, Люба шепотом сообщила, что в восторге от Маши, от ее рук и ауры.

Элла все еще была под впечатлением того, что узнала о Лире.

– Люб, а что ж она говорила в свое оправдание?

– Что сама привезла эту пепельницу из Венеции.

– Так, может, правда?

– Ага, а то я слепая! Там на донышке с обратной стороны был маленький скол, Славка ее уронил как‑ то.

– Господи, каково же было Воронцову, когда его жену обвинили в воровстве!

– Хреново ему было!

– Но с другой стороны, зачем жениться на такой бабе?

– Да там темная история, неизвестно еще, кто на ком женился!

– То есть?

– Да я толком не знаю, кто‑ то говорил, что она из‑ за него с собой пыталась покончить или что‑ то в этом роде… Ну он и женился, а что ему, он в Москве два месяца в год бывает. Знаешь, Элка, он не для жизни мужик, разве что для тела.

– Да это понятно, – сказала Элла, а про себя подумала: тело тоже жить хочет.

Расспрашивать дальше о нем она стеснялась. Да и зачем? Ясно же – я ему не подошла. Но все получилось как надо. Он решил, что не подошел мне. А добиваться, домогаться ему западло… Он гордый и прекрасный любимец женщин. Они за него даже в драку лезут. А при чем тут я? Тем более скоро я стану известной и мне такие инциденты ни к чему.

Для первых съемок кухню оборудовали в студии на Королева, 19. Элла принимала в этом самое деятельное участие. Пузайцер сначала пытался возражать, но потом махнул рукой. В конце концов, ей там работать. Ей пришлось немало повозиться с новой незнакомой плитой, поставленной рекламодателем. Оказалось, что плита плохо пропекает снизу.

– Я не смогу убедительно рекламировать такую дрянь, – заявила она. Но после небольшого скандала плиту все‑ таки заменили на другую, хоть и той же марки. Но эта работала прекрасно. – Вот, совсем другое дело, – удовлетворенно сказала Элла.

Однажды, когда она в отсутствие всех обживала кухню, чтобы не тыркаться там как слепой щенок, и раскладывала по баночкам специи фирмы‑ рекламодателя, она совершенно позабыла о том, что это студия, и принялась тихонько что‑ то напевать себе под нос. Ее услышал Пузайцер.

– Элла! – воскликнул он. – У меня гениальная идея!

– Ой, Аркадий, как вы меня напугали!

– Элла, а что, если вам во время готовки еще и петь? У вас чудный голос! Это может быть такая фишка!

– Аркадий, да мы распугаем нашу аудиторию! Если, конечно, она у нас вообще будет! Какое, к черту, пение?

– Но вы же учились в школе Столярского!

– И что? Может, мне помешивать картошку на сковородке смычком?

– Смычком не надо! А вот если ваши рецепты зарифмовать, положить на музыку… Клево может получиться! Надо перетереть это с Кутепычем.

– Аркадий, стоп! Я петь не буду! Как вы себе это представляете?

– Шикарно! Это будет шикарно! Если петь вашим голосом… Блеск!

– А что, может интересно получиться! У меня на кухне надо еще для достоверности поставить телевизор!

– Зачем? – насторожился Пузайцер.

– Как – зачем? Представьте себе: я леплю котлеты, а по телевизору показывают «Лебединое озеро». Я беру сковородку, ставлю на огонь, потом решительно выключаю телевизор и говорю, нет, пою глубоким меццо‑ сопрано: «Пошлем к черту балеты, будем жарить котлеты! » Так по‑ вашему?

– А ну вас в баню! Я думал, вы серьезно…

Несмотря на время от времени одолевающие

его безумные идеи, Пузайцер ей нравился. Он был

надежный, исполнительный и очень добрый. И самозабвенно любил свою работу. Ей вообще нравилось здесь почти все. Декорация, группа, даже кошмарные останкинские коридоры перестали ее пугать. Она приносила угощение для бегающих по ним собак и для живущего в зимнем саду роскошного рыжего кота. Вечером накануне первого съемочного дня она напекла гору пирожков и сделала большую бадью бабушкиного соте, с трудом отыскав на рынке грунтовые, не голландские баклажаны. А кабачки ей презентовала соседка, у которой был богатый урожай кабачков. Они, конечно, были уже жестковаты, но Элла с этим легко справилась. Когда ей позвонила Маша, которая волновалась, пожалуй, даже больше, чем она сама, и узнала, что Элла развела грандиозную стряпню, она весьма одобрила подругу:

– Правильно, Элка, мудро! А то съемочная группа будет только слюнки глотать, глядя на твой форшмак! Сколько ты там его приготовишь! А так… Правда, на пять съемок этого не хватит, но важен почин! А твой почин в высшей степени благородный!

К концу второго съемочного дня Элла простонала:

– Кажется, я больше никогда ничего не захочу готовить!

Маша, поправляя ей грим, шепнула:

– Элка, держись! Это будет такая программа… Ты станешь настоящей звездой! Подумать только, мы с тобой с университета дружим, а я и не подозревала, что ты такая…

– Брось, Машка, я просто усталая кухарка!

– Вот увидишь, кухарка!

Надо сказать, что пирожки и бабушкино соте произвели фурор и расположили к Элле даже тех, кто просто исполнял свои обязанности, на первый взгляд ничуть не интересуясь программой и ее героиней. Женщины в перерывах наперебой записывали рецепт соте и пирожков.

– Элла, ты это зря, – сказал Пузайцер, перешедший с ней на «ты», как только начались съемки. Признал ее за свою. – Такие рецепты надо давать в передачу, а не всем и каждому! И потом, это в некотором роде коммерческая тайна! Что, если завтра кто‑ то на других каналах начнет твои рецепты давать? Непрофессионально, заруби себе это на носу!

– Поняла, – кивнула Элла. Ей и в голову не приходило, что рецепт пирожков может быть коммерческой тайной канала!

К вечеру третьего дня она просто валилась с ног. И Машка тоже.

– Элка, а ты за эти дни похудела! Смотри, свитер болтается! Знаешь что, предлагаю поехать ночевать ко мне, гораздо ближе.

– Нет, хочу в свою постель… И завтра мне на работу! Аркаша, а что теперь? – задала она вопрос, мучивший ее. Снято пятнадцать передач. На их показ в лучшем случае уйдет несколько месяцев, первая программа выйдет в эфир незадолго до Нового года. Там Элла печет бабушкин кекс с цукатами и орехами и жарит перепелок. Но мысль о том, что на несколько месяцев придется расстаться со всем этим, причиняла настоящую боль.

Он смотрел на нее с некоторым сочувствием. Видно, понимал, что с ней происходит.

– Дальше? Ну будут смотреть отснятый материал, что‑ то забракуют, что‑ то потребуют переснять, монтировать будут, потом перемонтировать. А потом ты проснешься знаменитой!

– Да ну, я серьезно!

– И я серьезно! У Кутепыча глаз верный, если он поверит в кого, тот просыпается знаменитым! А дальше уж все от человека зависит! Если рейтинги будут хорошие, тебя начнут приглашать в другие передачи и смотреть, что за зверь такой эта Элла Якушева. Во всяких кретинских ток‑ шоу начнут спрашивать, как ты себя чувствуешь в своем весе, почему ты не хочешь похудеть, как к тебе относятся мужчины, ну сама, что ли, не знаешь?

– А если я не хочу?

– Тебя никто не спросит. Если скажут – надо, пойдешь как миленькая, это же реклама… Ну а потом, скорее всего, арендуют квартиру, соорудят кухню и будем снимать в уже более щадящем режиме, а потом ты выйдешь замуж и глупый муж станет ревновать тебя к телезрителям и к съемочной группе, а потом, насколько я тебя понимаю, ты его бросишь ради телевидения, возможно, тебя еще пригласят на радио, я тут краем уха слышал, что создается какое‑ то новое радио и они хотят запузырить кулинарную пятиминутку. Жизни у тебя не будет, начнут узнавать в метро, придется купить машину, учиться водить, будешь стоять в пробках, гаишники тебя узнавать не будут, они кулинарные программы, как правило, не смотрят. А потом программу неизбежно прикроют и постепенно твоя популярность сойдет на нет. Вот примерная схема твоей жизни на ближайшие годы! – весьма печально подытожил Пузайцер.

– Аркаш, а за кого она выйдет замуж, ты не скажешь? – полюбопытствовала Маша, слышавшая сей трагический монолог.

– Какая разница, – поморщился Пузайцер, потягиваясь. – Лучше всего за иностранца, который живет за кордоном и не имеет понятия о нашем телевидении.

– Ерунда! – возмутилась Маша. – А иностранцы что, не ревнуют к зрителям и съемочной группе?

– Безусловно ревнуют, но… Не знаю я, девочки, насчет иностранцев, ну их в баню! Все, я пошел! Валерка тебя отвезет, Элла! Пока!

– Да, Элка, похоже, он знает, что говорит, наш Пузайцер.

– Да ну, – отмахнулась Элла, – просто он устал – и вся скорбь еврейского народа выплеснулась в этом монологе. Все будет прекрасно! Я ведь не собираюсь стать вечной звездой телеэкрана.

Поиграю в это сколько получится, и хватит. У меня есть профессия!

– А у меня две или даже три, но мне понравился этот бардак!

Элла едва доковыляла до машины, так у нее отекли ноги, ведь она весь день крутилась на высоких каблуках. В следующий раз, если он будет, ни за что каблуки не надену. Ни за что! Домой она попала в половине второго ночи.

Утром Элла позвонила на работу и сказала, что опоздает. Просто не было сил встать… Не хотелось ни есть, ни пить, ни спать… Совсем ничего не хотелось. Она включила телевизор. И сразу увидела приплюснутую мордочку Зои Звонаревой, которая что‑ то готовила в студии. Да еще соревновалась с итальянским поваром. Понятно было, что она тут не для того, чтобы победить итальянца, – она мазала сгущенкой готовые коржи, щебеча, что, когда столько работаешь, столько пишешь, нет времени на разносолы, но все ее мужья обожали ее торт со сгущенкой! А времени на него уходит всего ничего, надо только смешать сгущенку со сливочным маслом и ложечкой какао! Итальянец готовил что‑ то умопомрачительное, сложное, красивое, а знаменитая писательница совала под нос ведущему свой торт. Тот явно не хотел его пробовать, его актерского таланта не хватало, чтобы это скрыть, а она кокетливо‑ великосветским тоном укоряла его: невежливо, мол, отказываться от угощения…

Потом подводились итоги соревнования, и в результате победила дружба. Тьфу! Эх, пригласили бы меня с ней посоревноваться, у меня бы дружба не победила! Я ж не бессловесный итальянец, я бы такое сказала… И это бы вырезали – и все равно победила бы дружба, потому что такова концепция программы!

Зазвонил телефон.

– Алло!

В трубке молчали.

– Алло! Говорите, вас не слышно.

Трубку повесили. И буквально через три минуты раздался звонок в дверь.

И кого черт принес? Она накинула халат и поплелась к двери.

– Кто там?

– Элла, открой, это Воронцов!

Она пришла в ужас. У нее такой вид!

– Элла, пожалуйста, это очень важно!

Она открыла дверь на цепочку:

– Вы?

– Я! Элла, надо поговорить!

– О чем?

– Но не через цепочку же нам разговаривать.

– Хорошо, я открою, но вы не входите! Я вам крикну, когда можно! – И она бегом кинулась в ванную. – Проходите на кухню! И дверь за собой заприте!

– Слушаюсь!

Он пришел! Пришел! Она заперла дверь и полезла под душ. Потом наскоро вытерлась, расчесала волосы и осталась недовольна своим видом. Бледная, осунувшаяся, а главное – не было радости от его прихода, только страх. Хотя чего бояться? И наплевать, какой у меня вид, уж безусловно лучше, чем у этой щебечущей мартышки… Я что, ревную к ней? Еще не хватало! Она накинула халат и пошла на кухню. Он курил, стоя у окна.

– Хотите кофе?

Он резко повернулся к ней. Вид у него тоже был не слишком авантажный.

– Элла! Что происходит? Зачем ты так?

– Что? – не поняла она.

– Зачем ты передала жилет через Любашу?

– А что мне было с ним делать? Вы не объявлялись. А вдруг у меня его съела бы моль?

– У тебя водится моль? – почему‑ то засмеялся он. Что тут смешного?

– У меня – нет! Но, может, в вашей жилетке были личинки…

Он еще громче расхохотался.

– Так вы хотите кофе или нет? – раздраженно спросила она.

– Хочу!

– Черный или с молоком?

– Черный, покрепче и без сахара.

Она достала банку с кофе и турку, включила плиту, и вдруг он подошел к ней сзади, обнял, поцеловал в шею. Она вздрогнула, закрыла глаза, увидела золотую пчелу, которая тут же сменилась мордочкой Зои Звонаревой. И томления как не бывало.

– Не надо! – дернулась она.

– Почему? – прошептал он.

– Не хочу, и все!

Он отступил.

Она сварила кофе, налила ему и себе.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒