Собачий бог - Рут, Ребекка, Данко

Маленький буксирный катер вспарывал носом чёрную ночную Темзу. Он кадил и хрипел, как заядлый курильщик, и дым из его трубы застилал собой небо. Близился рассвет. Ещё полчаса, и за суррейскими доками горизонт начнёт светлеть. Над водой уже плыл белёсый туман, становясь с каждой минутой всё гуще и гуще. Бен спрятал лицо в воротник пальто и пониже надвинул на глаза дерби. Глаза его, несмотря на холодный ветер, всё ещё сковывал недавний тяжёлый сон. Не так он планировал провести эту ночь. Не на борту гудящего катера, который тащил его, тащил, как течение тащит ветку, радостно взрёвывая на волнах без тяжести волокущейся за ним баржи. Рядом черный от копоти бородатый кочегар лениво раскуривал трубку.

– Ты никогда не задумывался, почему Собачий остров так называется? – спросил Бен у кочегара, перекрикивая гудение котла.

– Черт его знает, сэр, – ответил тот, с лёгкостью вступая в ни к чему не обязывающий разговор. – Матушка моя рассказывала про уток.

– Про уток?

– Ну, раньше, говорят, этот берег Темзы болотистый был. Утки здесь жили. Вот и прозвали Утиным островом. А потом подзабыли, и Утиный остров стал Собачим.

Бен усмехнулся в плотный воротник.

– Чушь.

Слово подхватил ветер и унёс в сторону Дептфорда.

– Что говорите, сэр? – переспросил кочегар, придвинулся поближе даже, обдавая насыщенным запахом угольной печи и дешёвого табака.

– Я говорю, чушь, – Бен снова повысил голос. – Собачий остров так прозвали не из-за уток. И не потому, что здесь много доков, дружище. Некоторые поговаривают, что это из-за голландских доггеров. Но это тоже полная ерунда. Так почему же, всё-таки, такое название? Остров собак.

– Почему, сэр?

– Из-за течения.

– Как? – скорее от удивления, чем от недослышки, спросил кочегар.

Бен широко улыбнулся. Его тёмные, почти чёрные глаза, такие же чёрные, как ночная Темза, кольнули насупленное бородатое лицо взглядом.

– Из-за течения. Течение Темзы вымывает на эти берега тела мёртвых собак. И людей. Впрочем, не велика разница, верно?

Бородатое лицо кочегара стало совсем растерянным. Это было особенно заметно в свете судового фонаря. Бен, не удержавшись, рассмеялся, чем заслужил тяжёлый взгляд. Кочегар поспешил скрыться под палубой. Рядом с котлами ему было явно комфортнее, чем в компании хохочущего инспектора столичной полицейской службы. Чокнутые они все, эти бобби.

До Собачьего острова оставалось рукой подать.

Тело обнаружили докеры. Оно лежало на каменистом берегу Темзы, его обнаженные ноги облизывал прибой. Облизывал, как будто хотел ухватиться за них, и утащить тяжелое тело на дно. Оно блестело, как рыба.

Никто в округе не был обеспокоен. Ист-Энд не слыл добропорядочным местом, и не стоило делать вид, что это не так. Что уж говорить о Доклендс. Слишком много работяг, слишком много бедноты и чертова туча иммигрантов из близлежащих портов. Здесь постоянно находили трупы. И расследования постоянно закрывались – никто в столичной полиции не хотел мараться с мертвой безвестной беднотой, зарезанной в пьяной драке или утонувшей по пьяни. Бен, наскоро назначенный инспектором по этому делу, ни за что бы не дёрнулся в сторону Собачьего острова, пока подчинённые не сделают всю работу за него. Но констебль доложил об убийстве. О странном убийстве. Странность его косноязыкий служитель закона объяснить так и не смог. И вот, Бенджамин Сайкс здесь. Мнёт хрустящие камни под подошвой. Следом за ним семенит пара сонных констеблей.

– Ещё немного, сэр, мы уже почти на месте.

– Коронера вызвали? – спросил Бен, закуривая сигарету.

Констебль покосился на него с удивлением. Не каждый день увидишь джентльмена, который позволяет себе курить не трубку и не сигару, а сигарету. Вспыхнувший кончик её контрастировал с серой действительностью ярким рыжим мазком, и тут же холодный рассветный воздух наполнил голубоватый дымок и пряный, горчащий на языке запах. Ничто на памяти констебля не пахло так, особенно в Ист-Энде. Здесь можно было унюхать только гниль, рыбу, гарь и металл.

– Уже должен быть на месте, сэр.

И в самом деле, вскоре инспектор увидел – пологий берег, ленивый прибой, и фигура, склонившаяся, видимо над мертвым телом. Коронер, подумалось Бену, и в уставшем его мозгу скользнула короткая надежда, вдруг всё-таки самоубийство. Надежда эта сменилась напряжение.

Не коронер. Коронер не будет бросаться в глаза, как потёки краски на сером холсте. Бен невольно ускорил шаг.

На ощупь нет ничего хуже каменистого пляжа. Осколки гранитной крошки кусали руки и ноги, резали подошвы ботинок в стремлении догрызть до мягкой ступни. Серо-черная, колкая, мокрая каша. Не пойдет. Запах гнили и рыбьих потрохов доносился со стороны доков. В предрассветный час там уже начинала кипеть работа – слышались вялые крики докеров и звуки передвигаемых грузов. Что там было на этот раз? Пряно пахнущие ящики специй, шафрана или куркумы? Неподъёмные грузы с железом, пришедшие с Севера? Мешки с пока еще не раздробленной кровью самого дьявола, на который уже была подсажена вся страна? Или, быть может, нечто совсем иное, нечто, что встречается и в самых грязных бараках Ист-Энда и в особняках восточной части города?

Фигура снова превратилась в вопросительный знак. В вопрос, который, казалось, повис над всем берегом Темзы, взывая и к гудящему вдалеке буксирному катеру, к гранитной крошке, к пронизывающему ветру и в особенности к трупу. Голые ступни его продолжали жадно лизать грязные воды Собачьего острова. В воздухе повис тонкий металлический звон.

Вопросительный знак неловко переступил с ноги на ногу – еще бы, ведь на одной был старый ботинок, на другой – сапог, просящий каши. Левый ботинок на правой ноге, правый сапог на левой. Больше всего вопросительный знак напоминал бездомную женщину, завернутую во множество слоев одежды. Когда-то яркая юбка теперь истрепалась и испачкалась до грязно-кирпичного цвета. Кофта грубой вязки была надета наизнанку, швами наружу, бесстыдно демонстрируя места сочленений рукавов и пришитых карманов. Под кофтой виднелись изнаночные швы таких же грязных рубашек, тонких платьев, уже превратившихся в паутину рванья, каких-то шарфов и платков. Собственно, возможная принадлежность к женскому полу на этом заканчивалась, потому что стандартного маркера, по которому можно было это определить – лица – не было. Не было видно.

На голову фигуры был надет мешок из грубой холщовины, весь в цветных заплатках, черных разводах, напоминавших узоры углем. Когда человек двигался, мешок, словно живой, покрывался морщинами и сдвигался, а подвешенные за его концы дешевые колокольчики нервно позвякивали.

– Не пойдет, шницели это вам не соленые огурцы.

Мешок сморщился, узловатые пальцы неожиданно выскользнули из складок одежды и принялись по ней шарить. Кое-где, в переплетениях шерстяных ниток или дешевой ткани, зияли обугленные дыры, словно от выстрела дробью. Смуглые и темные от ногтей, пальцы поднялись от живота до груди, затем до плеч, словно искали что-то и не могли найти.

Первая чайка пронеслась над Собачьим островом, яростно крича и в тот же момент мир словно сдвинулся с мертвой точки, вылупился, наконец, из старой, гнилой кожи ночи, как змея по весне. Звон медных колокольчиков, брызги света на воде в каменном бассейне.

Мешок снова качнулся. Мелодично и одновременно тревожно. Резким движением пальцы выдернули из холщовины длинную нить и торжественно уронили ее над телом. Нить упала. Ржавое на синем, теплое на холодном. Неживое на мертвом.

Над трупом сновала бродяжка. Подобных ей шаталось много на улицах Ист-Энда. Даже причудливость истрёпанного наряда и мешок на голове не делали эту бродяжку какой-то особенной. В этой части Лондона встречались личности и постраннее. Сказывалась близость портов– торговля шла бойкая, из колоний стекались не только ткани, специи и наркотики, но и ласкары, бедуины, одним словом, туземцы. Аборигены. Чужаки.

Взгляд Бена непроизвольно метнулся к рукам женщины. Он сам не осознавал, что первым делом попытался разглядеть, какого цвета её кожа. Кожа была смуглая. Куда более смуглая, чем у Бена, цвет которой хоть и с трудом, но всё же мог сойти за загар. Сайкс почувствовал, как рядом со скулами заходили желваки, и списал это на гнев: как смеет эта бродяжка мешать работе полиции. Впрочем, и в её существовании можно снискать пользу.

– Отойди от тела, если не хочешь, чтобы тебя уволокли отсюда констебли.

Бен мог бы и сам схватить бродяжку за отвороты её жалкой одежды, острастки ради, но мешок... Мешок, скрывавший лицо женщины, вызывал у него гнетущее чувство. Люди без лиц были ничем не лучше мертвецов, а то и хуже. По крайней мере, от мертвецов не следовало ждать неожиданностей.

Тело. Труп лежал, распухший и белый, пялясь застывшими рыбьими глазами в светлеющий небосвод. Некому было прикрыть ему веки, когда это ещё можно было сделать. Черты трупа смазались, одежда его была столь непримечательна, что увидеть её можно было на каждом втором обитателе Уайтчепела и Степни. На первый взгляд определить причину смерти Бен не смог. Требовалась помощь коронера. На Собачьем острове обычно орудовал Санитар– прозвище, данное местными жителями за то, что коронер был практикующим врачом. Бен был бы чертовски рад увидеть сейчас его сонное и вечно обрюзгшее недовольное лицо, вместо сморщенного мешка на лице попрошайки.

– Если расскажешь, что тебе известно об этом мертвеце, и твоя информация покажется мне полезной, я заплачу тебе пять пенсов. Иначе, убирайся отсюда поскорей.

Презрительное " старуха" чуть не слетело с губ Бена. Была ли бродяжка старухой? Была ли она красива или уродлива под плотным покровом мешка? Оказалась она на берегу случайно, или знала мертвеца и пришла за ним? Бенджамин Сайкс смотрел на неё, смакуя горькое ощущение нарастающей тревоги на языке. Туземка выглядела слишком не от мира сего. Было в ней что-то одновременно знакомое и жуткое. Сродни тому чувству, когда смотришь на дагеротипы мертвецов, тщательно загримированных под живых людей.

Рядом с мрачным инспектором и не слишком-то довольными констеблями бродяжка выглядела примерно также неуместно, как если бы посередине заседания совета министров в зал бы ворвался торговец хлеба.

Пока мужчины подходили к телу, то успело покрыться множеством ниток, выдернутых из мешка. Бродяжка целенаправленно дергала их из старой ткани, бросала на труп, и смотрелось это не то посмертным украшением, не то блажью сумасшедшей. Не исключено, впрочем, что являлось и тем и другим.

Мешок сморщился, из его недр раздалось глуховатое, но явственно слышимое хихиканье.

– Пять пенсов на тростниковый сок! – Руки бродяжки поднялись, смуглые пальцы, темные к самым кончикам, замерли выше мешка. Вся фигура из вопросительного знака превратилась во что-то совсем невразумительное – обе руки подняты, спина прямая, словно в позвоночник вогнали металлический стержень. Одно колено чуть приподнято и теперь торчит из вороха юбок странным углом. Теперь бездомная напоминала натурщика из Королевской Академии художеств или замершего артиста, одного из тех, что праздно шатаются по территории цирков-шапито.

– Сок утоляет жажду, слова утоляют ум, да? – Мешок покосился, колокольца звякнули нервно и не слишком приятно. Дешевый металл звучал, как если бы стучали друг о друга металлические зубы.

От странной позы бездомной складки ее одежды сдвинулись, и из них ворохом высыпалось множество фигурок-оригами. Все они выглядели как птицы и порывом утреннего ветра их тут же разнесло по всему берегу Собачьего острова.

Часть оригами посерела и намокла в грязной воде, несколько уперлись бумажными носиками и крыльями в обувь констеблей и инспектора. Больше всего сгрудилось у трупа, словно целая группа маленьких плакальщиц.

– Гав! – Внезапно бездомная прыгнула в сторону, хрипло, глухо расхохоталась и покачала головой – мешок судорожно закачался вместе с колокольцами. – Смерть приходит из наслаждения, а наслаждение разлито в воздухе, как цветочная пыльца по весне. – Голос, внезапно, сменился на мужской. Грубые интонации в нем звучали так же ясно, как и более тонкие, женские, секунду назад. – На берегу собака утащит крокодила, в воде – крокодил собаку. Подумай тысяча и один раз, нужен ли тебе этот крокодил, потому что вода у тебя вот… – рука со смуглыми пальцами метнулась вперед, а указательный палец уперся инспектору в кадык, – … здесь. Смотри им в глаза, далит, не нужны мне твои деньги.

Голос снова стал прежним, высоким, женским и хрипловатым. Рука безвольно упала и повисла плетью вдоль тела, фигура бездомной как-то обмякла, словно она исчерпала все свои силы. Она все еще продолжала хихикать, неровными шагами меряя жесткий берег и уходя от троих мужчин все дальше и дальше. Мешок раскачивался в такт, металлический звон разносил ветер, а бумажных птиц – волны Темзы. Туман сожрал ее внезапно, словно и не было странной бродяжки на ледяных камнях. Бродяжки нет, а труп есть.

Бен смотрел вслед бродяжке до тех самых пор, как она скрылась в тумане. И ещё несколько мгновений дольше, пока кто-то не коснулся его плеча. Он вздрогнул, вырываясь из странного наваждения.

– Инспектор Сайкс, сэр, – обратился к Бену констебль, тут же убирая руку. – Коронер прибыл.

– Да. Хорошо, пусть приступает к работе.

Туман сгущался и будто бы обступал небольшую группку полицейских плотным кольцом. Они ползали по берегу Темзы, как сонные мухи. Тяжёлые ботинки топтали разлетевшихся бумажных птиц, грубые руки в перчатках отряхивали с мертвого тела нитки, насыпанные странной женщиной. Словно походя оскверняли какой-то мистический ритуал. Одна из птичек, подхваченная ветром, неприкаянно ткнулась Сайксу в ноги. Он носком ботинка откинул фигурку прямиком в подползающий прилив. Ещё какой-то час, и мутная Темза затопит весь берег. Тело нужно было как можно быстрее транспортировать в ближайший морг.

– Поторапливайтесь! – объявил инспектор. – Вода идёт.

Бенджамин Сайкс ненавидел тесноту и туман. Нет хуже пристрастий для человека, живущего в Лондоне. Тусклое солнце, серый город, повсеместная вонь. Ист-энд был сосредоточием всего, что Сайкс ненавидел. И полной противоположностью того, что он помнил из детства. Там, где он родился, солнце было жарким, а небо– неистово синим. Здания, желтые и белые, нависали над бирюзовой гладкой водой. И люди, смуглые, темноглазые, одетые в яркие одежды. Бродяжка чем-то неуловимо напоминала их, только более блеклая, грязная, будто её с головой окунули в лондонскую серость.

" Земля может запах утратить, а море– всю влажность, – прозвенел на краешке сознания женский голос. – А ветер– утратить касаний способность... "

Бен зажмурился. Нужно было сосредоточиться на мертвеце. На тумане, на Темзе, на приглушенных голосах констеблей. Они привычно сторонились инспектора, время от времени кидая на него нечитаемые взгляды. Но в уме то и дело всплывало позвякивание колокольцев и мятая маска. Сайкс задумчиво прикоснулся к шее, провёл пальцами по кадыку. Бродяжка наговорила столько безумной ерунды, не стоило даже прислушиваться, но всё же... Всё же слова сами собой западали в памяти, рифмовались со сказками, поднимали какие-то путаные болезненные ассоциации в груди.

– Смерть приходит из наслаждения... – одними губами произнёс Бен. – Смотри им в глаза... В глаза.

Коронер.

Оживившись, инспектор направился к телу. Санитар уже склонился над ним, как птица-падальщик.

– Причина смерти.

– На теле множественные гематомы, сэр, – тоскливо прогундел красноглазый медик. – Живот, голова. На шее– следы удушения. Возможно, он подрался с кем-то в пабе, но сказать определённо, стало ли это причиной смерти, я пока сказать не могу. Нужно провести вскрытие.

Бен выдохнул сквозь зубы.

– А глаза? Вы осмотрели его глаза?

– Глаза?

Коронер с недоумением взглянул на Сайкса, прежде чем снова скорчиться над мертвецом. Туман, казалось, подступил ещё ближе. Невыносимо хотелось курить, и в то же время... Над Темзой прокатился первый гудок. Доки готовились к пробуждению, а в небе за мутным пологом тумана ползло тёмное пятно, похожее на тушу кита. Бен запрокинул голову, с напряжением ожидая ответа.

– Нидра, сэр. Перед смертью он пользовался нидрой. И очень качественной– следы практически незаметны.

Бен выдохнул.

– Смерть приходит из наслаждения... – он усмехнулся, резко повернулся к замершим на берегу констеблям. – Заберите тело в морг, пока здесь всё не затопило приливом. Отчёт о вскрытии мне на стол. Я буду к вечеру.

Предстояло навестить цветник.

Цветник был одним из самых известных заведений в Лондоне. Белый мраморный фасад бельмом выступал посреди кирпичной кладки улицы и больше напоминал особняк богача, чем публичный дом. Здесь не сновали обитатели трущоб, не появлялись зазывалы, а вдоль улицы не прогуливались вульгарно одетые красотки с вызывающим макияжем. Лишь изредка мужчины и женщины, обязательно в масках или вуалях, уезжали на дорогих закрытых экипажах.

В Цветнике уважали анонимность клиентов, исполняли экзотические запросы и потакали самым потаённым желаниям посетителей. Для простых людей это был элитный дом, поход в который планировали как праздник. Для богачей и аристократов – способ скоротать вечер в удовлетворении плотских желаний и короткой эйфории.

По слухам, благодаря покровительству серьезных людей из правительства и паре писем в Скотленд-ярд здесь можно было отведать самую чистую нидру. Никаких подделок, все честно, легально и официально. Насколько это вообще могло быть в подпольном мире. Для обычных людей цены были непомерно высокие. Невообразимо. Но цена, зачастую, оправдывала качество. На улицах шептались, что нидра здесь была настолько чистой и тонкой, что не вызывала зависимости. Лишь дарила чувство эйфории и позволяла выйти за грани всех привычных человеческих ощущений. А при занятиях любовью и вовсе приносила немыслимое удовольствие.

Своё название клуб получил отчасти благодаря ей. Сладкий и удушающий аромат встречал каждого посетителя. Он должен был перебить запах похоти, вожделения и запретной нидры, но вместо этого лишь больше дурманил голову и путал мысли. Тихий смех, доносящийся из кабинок, пелена дыма благовоний, скользящая из комнат клиентов, желающих сохранить анонимность, тяжелые взгляды и учащённое дыхание – таким была сама суть Цветника. Но самыми главными, конечно, всегда были работники дома.

Их называли феями. Шептали эти слова с придыханием, благоговением и желанием. Достаточно было просто понаблюдать за их гипнотическими танцами и пируэтами, чтобы раз и навсегда забыть дорогу в другие бордели. Их движения были плавными, не страстными, но эротичными, и от этого всегда перехватывало дыхание. А ещё они всегда чувствовали момент, когда в руки клиенту стоило вложить тяжёлую дыхательную маску.

Такая же маска покоилась на коленях у молодого человека, который сидел чуть поодаль на диване и, не отрываясь, следил за парочкой. Он был под стать Цветника – такой же томный, порочно красивый и обещающий удовольствие. Его тонкое лицо было расслаблено, а глаза с жадным блеском выцепляли каждое движение феи и её партнёра.

Он приложил маску к лицу и шумно вдохнул. Для работника заведения на нём было слишком много одежды. Мальчики Цветника встречали клиентов в скользящих шелковых блузах, позволяющих уже с порога насладиться их красотой. Для клиента – вёл себя слишком вальяжно. Да и девочки, что сновали вокруг, казалось, вовсе не обращали на него никакого внимания.

С тихим вздохом он откинул голову назад на подушки и тяжело сглотнул. Нидра Цветника отличалась от тех, что капали себе уайтчепелские шлюхи и вдыхали бедняки в порту. Она не забивалась в глаза и в рот, не оседала на горле и не вызывала приступов удушья, но почти мгновенно туманила рассудок. За это многие называли её нектаром фей. И, пожалуй, точнее этой метафоры придумать было сложно.

Постепенно взгляд его становился всё более осознанным, и к тому моменту, как с губ феи сорвался первый откровенный стон, молодой человек выпрямился и отложил маску в сторону. Он облизал засохшие губы и лениво достал из кармана вычурного жилета часы. Теперь в его расширенных зрачках не было дикой жадности и нетерпеливости, лишь ленивая нега. Проводив парочку скучающим взглядом, он поднялся, подхватил со столика рядом веер и поспешил в помещение, откуда столь нетерпеливо фея тянула клиента.

Бену не впервой было бывать в Цветнике. Когда-то, когда жизнь была проще, а в кошельке его деньги водились чаще, он мог позволить себе время от времени захаживать сюда, за эйфорией, любовью и обманчивым ощущением счастья, которые давала нидра.

Экзотическая специя, пыльца фей, сладкий дурман, как только не называли это индийское чудо. Её начали завозить в Британию раньше, чем специи и ткани. Она наводнила припортовые районы в один прекрасный день, как приливная волна. Лондонские власти оказались не готовы к тому чудовищному хаосу, с которым им пришлось столкнуться в те годы. Охотники на воров, и так не отличавшиеся бескорыстностью, превратились в охотников за наживой и удовольствием. Неизвестно, до каких глубин опустилось бы британское общество, если бы не Бобби, Бобби Пиль, которого всё ещё с теплотой вспоминали как в Скотленд-Ярде, так и в Службе столичной полиции. Благодаря реформам старика Бобби бесконтрольное распространение нидры удалось остановить, загнать торговцев в подвалы, а контрабандистов– в тюрьмы. Теперь безопасно вдыхать дурман, не боясь оказаться в наручниках на следующее утро, или того хуже– на берегу Собачьего острова, можно было только в таких местечках, как Цветник. И только если у тебя есть деньги.

Денег у Бена давно не водилось. Зато был значок, который позволил ему пройти в сад фей.

Ещё по пути в Цветник, в дребезжащем самоходном кэбе, Сайкс, меняя дешёвые фильтры в защитной маске, размышлял о том, какое точное название дали дурману индийские мудрецы. Нидра– сон. Никаким иным словом нельзя была описать то туманное наслаждение, которое окутывало разум, стоило вдохнуть приторно-сладкий аромат. И хоть чистая нидра, которой баловали клиентов в заведениях вроде ЦВЕТНИКА, не вызывала привыкания сама по себе, отказаться от неё, попробовав, было невероятно сложно. Она наполняла мир цветом. Даже бесцветный Лондон под её влиянием казался прекрасным, а жизнь– выносимой. Но именно это и отпугнуло Бена в своё время. Он помнил, как бежал отсюда в последний раз, а видения о несбыточной, упущенной жизни скользили за ним по пятам. Он чувствовал в себе потенциал стать одним из тех вечно-спящих клиентов, которых называли иногда бутонами, вся жизнь которых погружалась в дурман. И это безумно пугало его.

И вот, Бенджамин Сайкс снова оказался в Цветнике. Только на этот раз защитная маска на его лице не вдыхала в него наслаждение, а, напротив, ограждала его. Глаза инспектора мгновенно начало пощипывать, будто в них насыпали песку, впрочем, так могла сказываться бессонная ночь. У входа в заведение его тут же встретила юная фея, тонкая и белокожая, словно вместо крови по её венам текло молоко. Она обхватила пальцами ладонь Бена, и он едва подавил в себе рефлекторное желание отдёрнуть руку. Очень уж смуглой выглядела его собственная кожа на фоне нежных белых пальчиков.

– Господин, – пропела фея. – У нас запрещено использовать маски, кроме тех, что предоставит вам заведение.
Без капли сожаления, Бен продемонстрировал девушке инспекторский значок. Впрочем, это её ничуть не удивило и не обеспокоило– в Цветнике частенько гостили и инспектора, и полицейские чины повыше.

– Отведи меня к садовнику, – потребовал Бен, голос его звучал механическим и злым из-под маски.

– Прошу за мной.

Хотелось зажмурить глаза. После бесцветных улиц, туманной Темзы, копоти, которая стояла в воздухе в портовых и докерских районах, Цветник своей яркостью и праздничностью вызывал только муки. Бен выглядел посреди заведения, похожего на сказочный сад, опереточным злодеем. Слишком чёрный, высокий, слишком грязный. Вслед ему раздавались пьяные смешки. Фея вспорхнула на второй этаж, будто в её теле не было ни одной косточки. Только переливающееся под кожей молоко. Она завлекала Бена улыбками, но тот чувствовал лишь необъяснимый страх и тоску. Расследование приобретало для него фаталистически-неприятный оборот.

А хуже всего было то, что чем больше времени проходило с рассвета на набережной Собачьего Острова, тем большую сопричастность этому делу ощущал Бен. Он не мог вспомнить, не мог объяснить самому себе, почему мёртвое тело на берегу казалось ему с каждой минутой всё более знакомым. Словно он знал убитого, или тот кого-то ему напоминал. Ещё эта бродяжка со своими нитками и пространными рассуждениями... Бену казалось, что он движется в тумане, с трудом выцепляя из него следы. И всё внутреннее чувство его кричало, что по следам этим ему идти не следует. Это, в свою очередь, вызывало тугую настойчивую злость.

Сжав зубы, инспектор вслед за феей вошёл в очередное помещение, на этот раз– оглушившее его тишиной. Ни смешков, ни приглушенных разговоров и стонов, только музыка звучала в отдалении. Оглянувшись, Бен обнаружил, что его фея исчезла, будто растворилась в воздухе, а вместо не неподалёку стоял человек. Веер скрывал его лицо. Перепутать человека с клиентом или феей было совершенно невозможно. Из-под веера на Сайкса смотрел молодой светлоглазый садовник. Смотрел так, что слова, которые собирался произнести Бен, застряли у него в горле.

– Ай, ай, ай. Неужто Бенджамин Сайкс совсем позабыл про манеры, – садовник хитро прищурился, стукнув веером по ладони, сложил его и коротко поклонился.

На контрасте с закутанным в пальто Беном идеальные пропорции худого тела, подчеркнутого корсетом с золотой цветочной тесьмой, создавали ощущение воздушной лёгкости и изящности. С его данными он легко мог вступить в танцевальную труппу и построить карьеру там, но выбрал дарить людям наслаждение иным способом.

– Являетесь без предупреждения. Даже без короткой записки. Отвлекаете моих фей. Отказываетесь снимать маску. Даже не приветствуете меня, как положено. А я-то думал, мы с вами друзья, инспектор.

К концу фразы он уже практически перешел на шёпот и оказался позади Бена, скользнув руками от его плеч к локтям. Тяжёлое пальто пахло улицей, сыростью и мрачным Лондоном, от которого люди и сбегали в Цветник. Здесь, среди шелков, неги и пьянящего запаха цветов ему не было места.

– Но разве близких друзей не называют по имени? Или моё Вы успели позабыть? – он мягко потянул за рукав, призывая скинуть с себя верхнюю одежду. – Что ж. Напомнить мне не сложно, Джейд Стэнли. Зачем Вы искали встречи со мной?

Бен твёрдо обхватил ладонь, тянувшую его за рукав, и отвёл её в сторону. Быть может, сжал слишком сильно, сейчас, в полумраке Цветника ему трудно было себя контролировать. Казалось, нидра, несмотря на маску, уже туманит его разум, проникая в организм через зудящие глаза и кожу. Прикосновения Стэнли, даже через одежду, чувствовались такими же ядовитыми и опасными.

– Не время для дружеских приветствий, мистер Стэнли, – голос прозвучал сухо и механически из-под маски, чуждо для утопающего в роскоши и удовольствии заведения. – Дело безотлагательное и напрямую касается... принятых соглашений.

Под соглашениями Бен безусловно имел в виду договорённости, по которым Цветник мог вести свою деятельность, не опасаясь вмешательства полиции и властей. Бенефициарами этих соглашений были обе стороны, поэтому их принято было ценить и заботиться о сохранении равновесия. В конце концов, куда проще контролировать незаконную деятельность, когда она сосредоточена в одном притоне, а не стихийно расползается по улицам Лондона. Не говоря уже о том, что в Цветнике всегда на особом счету были высокие чины. Сайкс поморщился под маской и вытащил записную книжку из кармана пальто. Там рукой констебля были записаны все известные на данный момент сведения о мертвеце.

– Сегодня на берегу Собачьего острова обнаружили тело, мистер Стэнли. Коронер установил, что перед смертью он гостил в Цветнике. Вы что-нибудь знаете об этом? – Бен протянул садовнику записную книжку, открытую на нужных страницах.

Он поймал себя на коротком ощущении, будто внутренне обмирает от перспективы, что пальцы Джейда, такие же аккуратные и белые, как у феи, коснутся его кожи. И даже пожалел о том, что не надел перчатки. Стоило осознать эту мысль, как Бен прогнал её, а в голове прозвенел женский голос, снова: " Главной причиной страха является только твоё воображение... стоит ли человеку бояться того, что вызывает у него страх? " Вдохнув душный фильтрованный воздух, Сайкс заставил себя взглянуть на садовника, на его лукавое лицо и плавные движения. Нельзя было позволять ни единой мелочи промелькнуть мимо внимания. Если кто и знает что-то о загадочном мертвеце, так это Джейд Стэнли.

– Почему этот случай так сильно беспокоит Скотленд-ярд? Какие ответы вы хотите найти здесь? Каким был его любимый цвет? Нравились ли ему мужчины или женщины? Кто был с ним этой ночью? – Джейд принял записную книжку и стал внимательно изучать пометки. Лицо его при этом оставалось совершенно бесстрастным, ни один мускул не сдвинулся, не нарушилась идеальная ровность маски.

Он знал, как важны были договорённости и какие привилегии они давали Цветнику, поэтому всегда с особой тщательностью следил за их исполнением. Однако, основной их защитой оставалась информация. Сказанные вскользь слова пьяных членов правительства или их хвастовство перед феями порой имели больше власти, чем официальные письма в Скотленд-ярд. Джейд Стэнли любил находить слабые места в этих сложных схемах и знал, как извлекать из них выгоду. Именно поэтому конкурирующие дома не осмеливались выступать против Цветника, а некоторые особо рьяные владельцы борделей слишком уж внезапно покидали свои посты и уезжали из Лондона.

Скользнув по предыдущим страницам, он чуть заметно нахмурился и перевел взгляд обратно на Сайкса, будто что-то в этих записях испугало и выбило его из колеи. Но уже через секунду хитрая улыбка вернулась на его лицо, а любое проявление эмоций скрылось за искусной маской.

Джейд захлопнул записную книжку, перед этим аккуратно вложив закладку между страницами, и протянул её обратно Бенджамину. Расстояние между ними вновь сократилось.

– Поверьте, единственное, что связывает этого мужчину с Цветником – его желание хорошо провести ночь. В противном случае Вы бы об этом ничего не узнали, и мы сейчас не имели честь вести столь приятную беседу.

Говоря это, садовник не лукавил. Любая подпольная деятельность требовала от своих участников быть расчетливыми и твёрдыми. И покровительство Скотленд-ярда вовсе не означало, что недоброжелателей у Цветника не было. Они были. Просто Джейд Стэнли предпочитал решать проблемы своего дома аккуратно и тихо. Ведь репутация и «фасад» заведения были превыше всего.

– Однако, раз уж всё и так вскрылось, а анонимность нашему клиенту жизнь не спасёт, я хотел бы избежать недопониманий. Мы всё-таки партнеры.

Джейд раскрыл веер и прикрыл им свою улыбку, продолжая цепко смотреть прямо в глаза Бенджамина, будто собирался прочитать все его мысли.

– Могу я предложить чашечку чая или чего покрепче? Вам стоит просушить одежду, если не хотите подхватить болезнь, а я, возможно, смогу припомнить некоторые детали вчерашнего вечера, которые окажутся полезными при расследовании.

Почему этот случай так беспокоит лично Бенджамина Сайкса– таким был бы правильный вопрос. На который Бен не смог бы дать достойного ответа. Он вспоминал тело, которое облизывал прибой. Черты лица, смазанные белой распухшей кожей. Промокшая бесцветная одежда. Всё говорило о том, что труп принадлежит ничем не примечательному жителю Ист-Энда. Возможно, он стал жертвой грабителей, или подрался в пабе, как и сказал коронер. Но нидра, но странная бродяжка, провожавшая душу мертвеца в последний путь, и звенящий в голове голос... Всё это превращало рядовой случай во что-то личное. Естественно, Джейду Стэнли не стоило об этом знать. У этого человека была животная чуйка на человеческие желания. Не стоило попадаться к нему на крючок.

Бен забрал записную книжку из его рук и спрятал в карман пальто.

– Дело безотлагательное, мистер Стэнли. Боюсь, чай придётся отложить. Надеюсь, вы понимаете, – нужно было сохранять осторожность, пускай садовник думает, что дело рядовое, обычное убийство, а Бена просто гонит в шею руководство столичной полиции. – Ребята наверху слишком нервные в последнее время. В районе доков неспокойно, а в порту в последнее время пахнет цветами.

Когда в порту " пахло цветами", это значило, что очередные контрабандисты пытались наводнить город новой партией нидры из-под полы. Пускай Стэнли ощутит и свою личную заинтересованность в этом деле. Бен сделал шаг вперёд, ближе к садовнику, чтобы слегка нависнуть над ним, пользуясь небольшим преимуществом в росте.

– Я не задержу вас надолго, мистер Сненли, – металлически из-за фильтра произнёс он. – Мне всего лишь нужно узнать, когда и с кем этот человек был здесь вчера. Быть может, он ввязался в конфликт? Или повёл себя невежливо с феями? Быть может, он вёл опасную деятельность за стенами Цветника? Его имя в документах не выглядит настоящим. Надеюсь, мы с вами сочтёмся, как партнёры.

– Вот как, – Джейд Стэнли сложил веер и пару раз похлопал им по ладони, будто размышлял совершенно не о вчерашнем убийстве. Скорее всего, на столь скоро почившего клиента ему действительно было всё равно, в отличие от поставок нидры.

В абсолютной тишине он задумчиво прохаживался по комнате, совершенно не беспокоясь о времени, которого не было у его собеседника. Наконец-то он остановился напротив одной из картин с изображением весьма фривольной пасторали и заговорил. Без явного желания, но всё ещё учтиво.

– Настоящее имя мне неизвестно. Он был всего лишь проходным клиентом, наводить справки не было нужды. Был вежлив. Пообещал сводить Роксану в театр Её Величества, хотя едва ли у него хватило бы на это денег. Заплатил вперёд, как будто спешил куда-то. Не мне вам рассказывать, как это бывает, – Джейд развернулся и, раскрыв веер, снова начал прохаживаться по комнате. Взгляд, что он постоянно бросал на Бенджамина, был цепкий и завораживающий. Он заставлял неотрывно смотреть на него и поворачиваться вслед за ним.

– Выпили с друзьями, и захотелось расслабиться ещё больше. Только пьян он не был. А вот нидры потребовал забить в оба фильтра. Обычно, такой дозировки хватает как раз до утра, поэтому неудивительно, что Вы сейчас допрашиваете меня. Возможно, он знал, что это его последний вечер, вот и решил напоследок познать все возможности своего тела и разума. Не знаю. Я бы на Вашем месте поспрашивал на улицах, им известно куда больше, чем нам.

Во взгляде садовника читалась откровенная скука, пока он рассказывал про вчерашнего посетителя, однако, стоило ему закончить, как он хитро прищурился. Бенджамин Сайкс явно интересовал его куда больше, чем просто обычный деловой партнёр или клиент. Он не мог прочитать его, как большинство людей, и это пугало и возбуждало его одновременно.

– А Вы-то сами, мистер Сайкс, – Джейд Стэнли сложил веер и аккуратно повёл им по руке инспектора вверх до плеча. Касание было не таким сильным, чтобы дорожный плащ промялся под давлением, но достаточным, чтобы позволить почувствовать скольжение ткани по коже. Он сделал ещё шаг и оказался почти вплотную к Бенджамину. Здесь, В Цветнике, была его территория, его правила, поэтому он мог позволить себе некие вольности в общении. Джейд наклонился, и шёпот, до которого почти опустился его голос, опалил ухо Сайкса. – Неужто так хорошо провели вечер, что не помните ничего?

Джейд потянулся рукой выше, за ухо, и резко дёрнул респиратор вниз. Послышался треск ломающейся застёжки.

Цветник не просто так прозвали Цветником. Говорят, сперва у этого заведение было иное название, более вычурное и возвышенное, подобающее для того, чтобы здесь отдыхали состоятельные купцы, скрывающие свою личность члены парламента, дворяне и прочие толстосумы. Но не прошло и нескольких лет, как Цветник стал Цветником. Нежное название, почти слащавое, но такое оправданное. Здесь всегда одуряюще пахло смесью благовоний и нидры. А если спросить у кого-то, как пахнет заморский наркотик, каждый дал бы свой собственный ответ, не похожий на ответы иных любителей душистого дурмана.

Для Бена нидра всегда пахла пряностями. Острая зира, тёплый кориандр, жгучая корица, хельба с горчинкой, калинджи... и хна, нидра всегда пахла хной. Как волосы и руки, которые в лучшие дни стирались из его памяти. Как и полузабытое ощущение солнечных лучей, облизывающих кожу. В Лондоне солнце не обжигало, оно было жалким и безжизненным. Ни в какое сравнение не шло с тем, что Бен помнил из детства.

" Ноги Сурьи не бывало и не будет в этих землях. Даже взгляд его не коснётся их... "

Короткий вдох. Бен успел сделать только короткий вдох, прежде чем подхватил едва не упавшую маску и прижал обратно к лицу. Сломанная застежка хлестнула по щеке. Отпрянув от Джейда, Сайкс гневно взглянул в его смеющееся лицо. Не осознавая на самом деле, что гнев в его глазах мешался с чем-то болезненным, почти отчаянным.

– Меня здесь не было, – прошипел он в лицо садовнику. – Не было, понял, ты...

Вспышка захлестнула его, и повинуясь ей, Бен коротким движением выбил веер из тонких рук. Тот шлёпнулся на пол, раскрывшись. Оставаться здесь хоть минутой долее было невозможно. Особенно в присутствии Стэнли, который, словно унюхав открытую рану, стремился вцепиться в неё зубами. И Бен сбежал.

Это был именно что побег. Не прощаясь, он просто развернулся и вышел, буквально вылетел из комнаты. В ушах шумело, так что Бен не мог знать, доносится ли ему вслед ехидный смех садовника. Но выйдя, он тут же окунулся в душную атмосферу вечного праздника. Музыка, стоны и смех, мелькающие перед глазами цветные пятна. Будто Сайкс оказался в цветочном лабиринте. Не особо разбирая дорогу, надеясь только как можно быстрее оказаться на свежем воздухе, он двинулся вперёд. Чёрная клякса на яркой палитре.

Проходя мимо кабинки, из которой струился сверкающий розовый дым, Бен столкнулся с парочкой фей: мужчиной и женщиной, одинаково тонкими и бледными, такими же слащаво улыбчивыми, как Джейд. Столкновение вышло неожиданным и сильным, и маска, которую Бен прижимал к лицу, выскользнула из его пальцев. Раздался лёгкий птичий смех.

– Господин!

– Ах, простите, господин, нашу неосторожность.

Феи принялись порхать вокруг него, стряхивать невидимые соринки с пальто. А Сайкс глупо замер, остолбенев на мгновение от силы дурманящего аромата.

– Вы потеряли свою маску, господин. Не переживайте, новая за счёт заведения.

Не успел инспектор моргнуть, как к его лицу, повинуясь ловким пальцам фей, прижалась маска. Бен вдохнул почти машинально. И только вдохнув осознал, что коварные феи вручили ему не спасительный респиратор, а вычурную, тяжёлую от позолоты маску с фильтрами, забитыми нидрой.

Вспышка ужаса прошла по телу, усиливая не менее мощную волну чистого удовольствия. Сохраняя остатки разума, Бен оттолкнул фей. Девушка вскрикнула, молодой человек издал возмущённый возглас– видимо, не рассчитал силы. Развернувшись, он снова нырнул в сверкающий и красочный водоворот Цветника.

Оставалось надеяться, что свежий воздух прочистит ему голову. Всё же не могла нидра так быстро одурманить его. Не после того, как он проводил здесь дни напролёт, дыша ей. Больше нет, никогда.

По Ист-Энду ходит слух, что планировка некоторых Цветников повторяет традиции страны, из которой в серую клетчатую Англию пришла нидра. Говорили, что одни Цветники – это настоящие лабиринты, чьи прямые коридоры всегда сворачивали лишь в одну сторону, чтобы, в конечном счете, гость оказался в самом центре, окруженный нидрой и феями с перламутровой кожей. В других, громоздких и помпезных, про планировку даже любили рассказывать садовники. Гостя завлекали легендами о том, что нидра дарит большее наслаждение в комнате сердца. Большую сосредоточенность в комнате головы, скорость мыслей в комнатах рук. А здание Цветника целиком вообще является отсылкой к телу бога, поэтому, дорогой гость, выбирай, что душа пожелает. Конечно же, логично полагать, что, даже если этот слух правдив, то позволить себе такую роскошь могли только самые ароматные из садов. Сад Джейда Стэнли считался одним из таких. Знал ли об этом инспектор Сайкс? Наверняка знал, но ровно до того момента, как первый раз за долгое время вдохнул запах жгучей корицы, хельбы с горчинкой, тяжелый и пряный. От него всегда сначала сильно свербело в носу, но неприятные ощущения сразу же выходили вместе с первым стоном наслаждения, когда кровь толчками разносила нидру по венам. Словно вещество доходило до кондиции уже в артериях, распускаясь, как бутон, только от температуры крови.

Мужчина сшиб две вазы ручной работы, запачкал следами речной грязи дорогой ковер, алым языком стелющийся вдоль длинного коридора, в попытке не упасть снес целую гардину с тяжелой бархатной шторой. Мужчина долго бежал по Цветнику, распугал всех фей, но, отчего-то, никто не спешил выпроводить его вон. Напротив, прямые стены словно убеждали всем своим уверенным видом, звали не сдаваться, убегать прочь, раз он так решил. Вставай, инспектор, ну же. Шершавые, приятные на ощупь обои звали брести дальше, на деле заходить по спирали к самому центру. Лабиринт мандалы, точка невозврата.

Фея очень не вовремя выходила из комнаты, поэтому в трофеях инспектора помимо ваз, ковра и гардины можно было считать и сбитую сотрудницу Цветника.

– Ах, господин, простите! С вами все в порядке? Господин? – Фея была довольно низкого роста и несла в руках плоскую плетеную корзину с белоснежными цветами. Они были похожи на бутоны кувшинок и теперь, разбросанные, валялись на ковре, часть высыпалась прямо из корзины. Несколько застряли в плаще инспектора, в волосах феи и на ее плечах. Она была низкая, да, эта фея, и еще очень странная. Кожа ее была цвета кофе с молоком, ладони перемазаны в чем-то буром. Предыдущие отличались птичьими голосами и тонким станом, но у этого создания крутые бедра были завернуты в темно-зеленую с золотом ткань, а в интонациях звучала корица.

– Разрешите вам помочь, господин, прошу. – Голос отчетливо раздавался из-под маски, позолота и блики, снизу-вверх. Она была на все лицо, выпуклые фильтры кольцами покрывала причудливая вязь. Позолоченные витые узоры расходились от полузвериных глаз и носа к макушке и ушам, словно мастер хотел изобразить ветер, постоянно дующий на лицо.

Мужчина еле стоял, от его лица совсем немного пахло свежей нидрой, и фея кивнула, словно ей ответили. С явным трудом она помогла мужчине зайти в ту же комнатку, из которой минутами ранее пыталась выйти сама и устроила Сайкса на диване, неслышно присев рядом.

В голове Бена тяжело ворочались... не мысли– камни. Он ощущал, как их шершавые бока царапают изнутри черепную коробку. После долгого, долгого перерыва снова заплывать в разымчивый дурман было тяжело, то и дело накатывала тошнота. Следом непременно придёт удовольствие, он знал это, но прежде... ему будет чертовски плохо. И помощь невысокой странной феи оказалось здесь как нельзя кстати. Она не вывела его наружу, к свежему воздуху, который мог хотя бы немного прояснить опутанное паутиной сознание. Но по крайней мере она остановила нервный бег, который норовил в скором времени перерасти в панику.

Бен тяжело дышал. Тело постепенно приходило в расслабление– не здоровое и приятное, а наркотическое, размазывающее и лишающее контроля. Взгляд ползал по комнате, как сонная муха по потолку.

Приватный покой. Тяжелые портьеры, деревянные ширмы и столики, похожие на резные шкатулки. Всё было обставлено в тёплых, красных с коричневым тонах, будто из строгой безжизненной Англии и из вычурного бесстыдного Цветника Бен очутился... в детстве. В тех краях, где всегда было тепло, где ходили люди со смуглой кожей и белыми зубами. И тогда эти люди казались Бену единственно правильными, красивыми и радушными, полными любви. Напротив, люди с белой кожей и синими глазами вызывали у него тогда тревогу. Такие же белые и синеглазые, как его отец, вечно чем-то обеспокоенный, нелюдимый, слишком занятой для своих жены и сына. Тогда как мама... мата джи. Она была правильной.

Тяжёлый взгляд Бена скользнул с расшитого покрывала к коленям феи, что сидела с ним рядом. Какого цвета её кожа? Смуглая. Куда более смуглая, чем у Бена. Это было... отвратительно. Но в то же время... Он потянулся и обхватил пальцы женщины своей рукой. Пальцы эти не были фарфоровыми, как у остальных фей. В них чувствовалась человеческая плоть, вес и сила.

– Не знал, что садовник держит среди своих пташек чужестранок с Хиндостана, – вяло произнёс инспектор, губы его непроизвольно расползлись в улыбке, голова ныла. – Зачем ему... слуги из рода кровавых псов и предателей короны?

Он поднял взгляд выше, по крутым бедрам, через впадинку локтя, боясь и желая увидеть лицо странной феи. Казалось... он был почти уверен, что знает, кто скрывается под маской.

Позолоченная маска чуть изменила свое положение – алые блики на золоте, тихий смешок.

– Цветники создаются для цветов, баба-джи. – Голос у феи был спокойный и чуть насмешливый, а сам ответ походил на заученную сказку. – Садовники – для того, чтобы следить за их красотой. Ну а феи, чтобы помогать садовнику. Среди них есть малое количество тех, кто любим Сурьей и эти феи следят за почвой Цветника. В конце концов, кто как не рожденный в ней лучше всего знает о том, как за ней ухаживать.

Фея качнулась в сторону инспектора – алые кисти на кончиках ее маски, как раз на уровне ушей, ярко мотнулись следом. Сережки, сплетенные из ниток цвета крови.

Мягко высвободив свои пальцы из захвата, фея потянула Сайкса за плечи. Мужчина все еще был податлив, что рыхлая почва у берегов Ганга по весне и ничего не стоило помочь ему лечь на диван. Голова Бена оказалась на коленях феи, словно они были влюбленными подростками, впервые выбравшимися на романтическую прогулку и не знающими как себя вести.

Грубые деревянные балки под потолком, цвета темного шоколада. В тон интерьеру с них свисали пестрые светильники на золоченых цепях и гипнотизировали взгляд, пьяно качались перед глазами. Как маятник гипнотизера. Как игрушки над люлькой ребенка.

– Мои глаза не обманывают меня, баба-джи, господин, вы тоже любимы Сурьей-Солнцем. Хотите, напомню вам про Него?

Ладонь, пахнущая сандалом, накрыла мокрый лоб инспектора и провела от линии бровей до макушки, мягко забирая отросшие волосы с нитками седины, разглаживая морщины.

– Как-то раз, в золотые века, пришел брахман к Солнцу. То его спрашивает, любопытствует, как же обстоят дела внизу, на берегах Ганга. Брахман с поклоном ответствовал, что все хорошо, воздвигнуты восемь тысяч и один храм в честь грозного и благостного Сурьи, в дар Ему преподносится и вода священного Ганга, и сабджи от лучших умелиц, светом Его благословляют горы карри, кайнеейского перца, душистого кардамона, паприки и кумина.

Теплая ладонь продолжала гладить инспектора по макушке, слышался тихий перестук браслетов. К запаху сандала, умиротворяющему и спокойному примешивался аромат личи – резкий, живой, как урчание большого зверя под ладонью. Голос из-под маски звучал размеренно и вот уже можно было различить в нем и грозные интонации правителей и мудрость тысячелетних саньясинов.

– Все хорошо на берегах Ганга, только есть одна девушка, которая не приносит даров Столикому, не печет ему чапати на каждый седьмой Будхавар месяца, не носит золота, одно лишь серебро. И спросил тогда Сурья, свел брови цвета сурьмы грозно и на полях Дели высохло половина и треть риса.

– Кто же эта девушка?

– Её зовут Ночь.

– А где же она находится, эта странная красавица?

– В твоей стране, мой Государь.

Поднялся тогда лучезарный Габхастиман, сверкнули золотые лучи-спицы огненных колес и понесли кони своего повелителя на поиски Ночи. Но где бы не появился солнцеликий, оттуда в спешке сбегала красавица в дальние края, лишь перезвон браслетов был ответом могучему государю. И тогда идет Солнце за ней, но она снова убегает, опять и опять. С тех пор Солнце и преследует Ночь, но никак не может догнать.

Пальцы остановились у висков инспектора, разглаживая кожу там, где вечно любит селиться острая тонкая боль.

– Вспомнили, баба-джи? Эту сказку рассказывают всем детям дома.

Голос женщины сливался и путался с тем звенящим голосом, который преследовал Бена пол дня. Те же интонации, тот же глубокий завораживающий тон... и мягкая мудрость, которую он привык слышать в детстве. Перед сном, и наяву, этот голос всегда был рядом. Поддерживал, делал мир правильным и полноценным, наполнял его красками и населял богами. Солнечный диск над головой из безликого светила превращался в лучезарного Сурью, огонь– в Агни-миродержца, а ветра и бури– в Марутов с золотыми топорами и копьями-молниями. В Англии весь мир был безжизненным. Ничто не руководило ходом светил, кроме незнакомого бога, которого Бен так и не смог принять.

Под тяжёлой головой его расстилалась горячая плоть. Колени женщины оказались мягче самых лучших подушек, а пальцы на висках разгоняли ноющую боль с трудом наступающего опьянения. Тошнота постепенно отступала. Теперь, полуприкрыв глаза, Бен ловил тихое дыхание женщины, мелодичный тон её голоса, едва искажённый фильтрами, и не мог избавиться от мысли, что знает, чьё лицо скрывается под маской.

Он поднял свинцом налитую руку, медленно, будто двигаться ему приходилось в воде, чтобы пальцами поймать алую кисть, покачивающуюся над его лицом. Нити гладко скользнули по чувствительной коже. Красные, как кровь. Бену даже показалось, что он испачкал пальцы. Одна нитка выскользнула из связки и упала ему на щеку. Совсем как те нити, которые утром на труп бросала бродяжка. Бен зажмурился и скользнул пальцами выше, туда, где золотые узоры свивались в маску. Хотелось сдёрнуть её. Страшно было увидеть знакомое лицо. Особенно если оно будет покрыто кровью, как в последний раз.

– Мата джи... – одними губами прошептал он. – Ты же умерла. Зачем ты снова пришла за мной...

Это казалось таким логичным и очевидным теперь. Ну конечно, это она. И на Собачьем острове тоже была она. Пришла с того света, чтобы его, Сайкса, помучить. Или позвать за собой, снова завлечь сладкими сказками и утянуть в обман, в дикую страну, где смуглые красивые люди сначала улыбаются тебе в лицо, а потом режут. Режут людей с белой кожей и голубыми глазами. И таких, как они, смуглых и темноглазых, тоже режут, если те не хотят крови светлокожих чужаков.

Бен зажмурился, чувствуя, что его снова начинает тошнить. По телу прошла мелкая липкая дрожь. Он не дикарь. Он не должен вспоминать, и не должен поддаваться чужеземному дурману. Он в Англии теперь, на земле своего отца, там, где один бог, и где живут люди, преданные короне, а не предавшие её. Пальцы, которыми Бен гладил маску женщины, сжались в кулак.

– Нидра тронула твое беспокойное сердце, баба-джи. – Маска и не думала отклоняться от пальцев Бена. Словно не видела, как те опасно сжались в кулак. Люди, мужчины и женщины, попробовав нектар, в большинстве своем вели себя как мягкое стекло в раскаленной печи, но бывали и совершенно противоположные случаи. Тогда говорили, что в Цветник зашел бешеный зверь. Второе случалось крайне редко и таких гостей сразу же заносили в особые списки. Мужчина на диване мог бы быть похож на второй тип, но фея лишь покачала головой, не думая убегать от гостя. Снова запах личи.

– Позволь успокоить его, мой Государь. – Позолота мягко блеснула под светом ламп. – Раз в столетие и Сурья-Солнце встречается со своей красавицей, так разреши и своему времени прийти сейчас. Вспомни, баба-джи. Дома говорят, что Человек, будь то кшатрий, брахман или шудра, каждый носит в себе Его часть.

Смуглые пальцы скользнули по сжатому кулаку Бена, не пытаясь раскрыть или отвести, а скорее в каком-то интимном жесте, когда у прикосновения нет причины. Фея тяжело вздохнула – фильтры в маске механически зашипели, разгоняясь, аромат пряностей стал сильнее. Пальцы скользнули к затылку, послышался тихий щелчок. Золотая маска отошла от лица феи, и та поддела ее пальцами, убирая на диван.

Нельзя было назвать ее красивой. Небольшое лицо, огромные черные глаза. Брови подведены сурьмой и от этого бросаются в глаза больше всего. Слегка кривоватый нос и маленькие, но чувственные губы цвета древесной коры. На лбу алела большая точка – знак счастья женщины. Смоляные волосы собраны в пучок под затылком, но даже в такой прическе было видно, насколько они густые, тяжелые – протяни руку и они волной упадут на плечи. Женщина не была самой красивой на свете, но весь ее вид, осанка и выражение лица, даже молчание – говорили сами за себя. В ней чувствовалась жизнь, тепло солнечных лучей, мудрость тысячи прожитых жизней, хотя на вид фее было не больше тридцати. Странное спокойствие лучилось из нее и шло в контраст с состоянием инспектора.

– Ты – особенный, мой Государь, ведь ты тоже часть Его. Но, вместе с этим, ты не брахман и не кшатрий. Одной ногой ты стоишь в Кали-юге, вторую же омывают тёплые воды Ганга. Ты – Дев, и твое имя выжжено у каждого на сердце, ведь это имя Бога. Неужели забыл, баба-джи?

Фея сдвинулась, колени шевельнулись под тяжелыми тканями, она медленно наклонилась над мужчиной. Весь мир замедлил шаг, будто окунулся в янтарь, как древняя муха. На мгновение лица инспектора не стало видно – молочный дымок потек вертикальной струйкой между их сомкнутыми губами, когда фея отдала свой выдох Бену. Тяжелый, наполненный вкусом специй, сахара и цветочного нектара.

Колени под затылком Бена колыхнулись, как воды реки. Губы обдало жаром. Будто он прикоснулся ими к камню, разогретому на солнце. Только камень не был бы столь мягким, и не источал бы пряный аромат, от которого сознание окончательно погружалось в сладкую дымку.

Дыхание женщины, лицо которой он не сумел рассмотреть сквозь тонкую пелену нидры, овеяло беспокойный разум инспектора. И он, утомлённый собственным сопротивлением, окончательно запутавшийся, распахнул рот навстречу, жадно ловя губами белоснежную струйку дыма. В конце концов... она права. Он не Бен и никогда им не был. Он Дев.

" Тебя назвали именем божества, путр, мой милый. Дэвам подвластны силы природы, они помогают творить вселенную и сохранять её, и ты вырастешь одним из них" – прозвенел в голове голос матери, уже совсем узнаваемый. А следом за ним, голос совсем другой, холодный, так и не впитавший в себя ни грамма тепла Сурьи за годы, проведённые на его землях: " Тебя зовут Бенджамин, ты понял меня? С этого дня тебя зовут Бен".

Горячая тягучая ненависть разлилась в груди Дева. Как посмел он украсть его имя, имя Бога, и заменить его жалким подобием, взятым из чужого писания. Как Дев мог принять его и жить с ним столько лет, заперев, задавив в себе всё, что связывало его с Солнцем, с детством, с матерью...

" Дев! Беги домой, Дев! "

Ах да, родная земля предала его. Желтый тёплый песок стал красным. Сверкающая джамбия рассекла воздух со свистом, наполняя его алым дождём. Рассекая не только плоть, но и те нерушимые связи, трепетно взращённые сказками, терпеливыми взглядами, мягкими руками и мудрыми словами... Теперь крики сипаев и их искаженные безумием лица заслоняли собой сиятельные лики богов. Остались только ненависть и кровь. Много крови.

Но сейчас... молочная струйка, скользнувшая по губам Дева, превратилась в приливную волну. Жалкий серый прибой Темзы не шел ни в какое сравнение с этим насыщенно-синим цунами. Оно смыло годами выстраиваемые непроницаемые стены, слизнуло кровь, разбило уродливые безумные маски, позволяя Деву наконец-то вспомнить, увидеть...

Жар распространился теперь по всему телу. Горело лицо, грудь вздымалась, потяжелев от частых вдохов. Болезненная дрожь стала дрожью возбуждённой и жадной. И Дев, запустив ладонь глубоко в горячие волосы склонившейся над ним женщины, подался вперед. Вжался в её маленький рот своими губами и тут же проник глубже, скользя своим языком по языку феи, чтобы поймать ускользающий вкус нидры.

– Дев, – уже мужской голос раздался у него над ухом. Стальной, недовольный, совершенно не похожий на обволакивающие шелка феи. – Дев, – имя звучало непривычно, проклято, отвержено. Будто бы здесь оно было чужим, ничего не значащим. Здесь его никогда не звали так. И никогда не будут. Улицы голосили и разносили совершенно другое имя, поэтому сейчас столица шепталась, пробовала на вкус, готовилась снова проглотить. Как тогда, много лет назад.

– Дев, – очертания голоса постепенно обрели приторно-мягкие нотки и обожгли произнесенным с придыханием именем. – Дев, – в этот раз в знакомом голосе скользнул укор, и Дев уже знал, что увидел, если бы обернулся. Джейд медленно оттолкнулся от стены, откуда молча наблюдал за ними, и подошёл ближе, не отрывая цепкого взгляда холодных глаз от пары. Быстро сброшенный пиджак вместе с расшитым жилетом полетел на пол, обнажив стальной корсет, сковывающий тело садовника.

Но он не обернулся, лишь углубил поцелуй.

– Дев, – уже нараспев произнёс Джейд, а его тонкие пальцы едва уловимо огладили тяжело вздымающуюся грудь. Он пробрался холодными ладонями под полы пальто, затем рубашки, жадно огладил бока и заставил ещё отчаяннее припасть к спасительным губам феи.

– Ну какой же ты Дев, Бенджамин. Неужели твой рассудок настолько запутан, что ты готов так быстро забыть меня? Нас.

Джейд припал губами к шее и прикусил кожу, оставляя метку. Мой. Ты только мой. Вот, что значили эти отметины. Они были пропитаны нидрой, которая, проникая под кожу, оставалась там пьянящим дурманом. Жаром, с которым было трудно совладать. Она душила и заставляла желать сделать глубокий вдох, лишь бы избавиться от головокружения.

Сейчас Дев вдыхал не острые специи, не запах от сожжённых трав и не пыль толченой краски. Нет. С приходом Джейда нидра стала подобна туману над предрассветной Темзой. Густая, тягучая, подавляющая. Она вклинивалась в звон песков и отдавала горечью. Забиралась под ворот Деву и крепкими путами обволакивала его.

– Разве тебе не было хорошо со мной? Разве я не давал тебе всё, в чём ты так отчаянно нуждался? Любовь, – Джейд снова сместился чуть правее, ловя тяжёлый вздох Дева и прижимаясь в аккуратном поцелуе к вене на шее. – Цель жизни, – он накрыл его ладонь своей и требовательно прижал к своему бедру, не позволяя больше касаться феи. – Наслаждение, – вторая рука опустилась Деву на плечо и высвободила из пленяющего поцелуя, увлекая в ревнивые объятия.

Джейд вытянул руку и провёл тыльной стороной ладони по щеке феи, покачав головой.

– Посмотри на неё, – властно прошептал он Деву на ухо, прижимаясь к его виску носом. – Разве эта дикарка может дать тебе то, что предлагаю я? – он огладил большим пальцем контур её губ и нажал, заставив фею приоткрыть рот.

– Разве из её уст может литься что-то кроме лжи? Разве она не является тем, что ты призираешь, от чего отворачиваешь, чего стыдишься в себе больше всего? Это все нидра, Бен, ты плутаешь в ней. Ты потерян. Но я помогу тебе вспомнить, – Джейд подался вперёд и скользнул по уголку губ Дейва, до боли прикусывая их. Его поцелуй был совершенно не похож на трепетные касания феи. Он был холодным, как ночи, что провёл Дев за дежурством на улицах, откровенным, как флирт уайтчепелских шлюх с ним, требовательным и властным. А ещё отдавал любимым вином Дева, который по четвергам завозили в лавочку Смитсона и Ко, тошнотворными дорогими духами богачей и тяжёлым одиночеством в городе туманного Альбиона.

Появлению садовника фея не удивилась. Наоборот, в ее взгляде сквозила странная эмоция, которая бывает у людей, когда они были вынуждены пережить вместе сильные события, надолго расстались и теперь снова встретились. С пониманием, но без особой радости. Она чуть отклонилась, чтобы пальцы садовника не касались ее губ.

– Ты столько перенес, мой Государь. Не удивительно, что в сердце Твоем поселился белокожий ракшас. Как может быть ложью ощущение Твоего сердца? Воспоминания о доме, приведшие Тебя ко мне? – Женщина потянулась и легко погладила ладонью Джейда по светлым волосам.

– Насколько яростно Ты ощущал гнев, отчаяние, одиночество, настолько и живым вышел ракшас.

В комнате совершенно странным образом смешался, с одной стороны, влажный воздух берегов Темзы, пропахший углем, гнилыми водорослями и табаком, а с другой – аромат сандала, приправленный нотками кардамона, корицы и иланг-иланга. Воздух вокруг феи слегка задрожал, как марево над дорогой в жаркий день. Зазвенели цепочки, державшие лампы.

Деталь сари сползла с плеча, когда женщина скользнула пальцами по острым скулам Джейда, оглаживая их теплыми пальцами. Кожа садовника была белой, но не наводила на мысль о духовной чистоте и безмятежности. Это был цвет покойника, цвет погребального сари.

В момент, когда их губы разомкнулись, фея поддела кончиками пальцев острый подбородок садовника, мягко склонилась и прижалась горячими сухими губами к его. Другой ладонью она погладила его по шее, словно успокаивая ураган.

– Ты есть ложь, садовник. Ты есть ракшас. Но твое существование также истинно и верно, так как этими чувствами боги наделили человека. Наш Государь не просто человек – даже если ты есть в его сердце, это ничего не значит и слушать тебя – все равно, что слушать, как ветер гуляет над крышей. Действия Бога – это Абсолют. Все его чувства истинны и незыблемы.

Женщина ласково улыбнулась в губы садовнику и снова накрыла их своими, на этот раз более жадно и требовательно. Третья рука мягко шевельнула складки ее чоли, окончательно снимая верхние элементы одежды, и смуглая ладонь провела по вздымающейся груди Дева, оглаживая кожу под рубашкой. Четвертая и пятая переплели пальцы с пальцами инспектора, фактически лишая его возможности шевелить руками.

Вокруг головы феи, в дрожащем мареве, проступали контуры чего-то светящегося, будто волосы ее и плечи, и спина покрывались золотой испариной. В полумраке комнаты она двигалась мягко, плавно, отдавая свое дыхание Джейду и оплетая узором рук и его и Дева. Тяжелые волосы свесились на грудь, когда фея гибко передвинулась и оседлала инспектора пониже живота. От влажных, чуть опухших губ ее и рта садовника вверх струился тонкий молочный дымок.

– Иди к нам, белокожий ракшас. – Она притянула к себе Джейда практически вплотную, нежно поддев его за край корсета, коснувшись подбородка и плеч. – Пора Богу принять все свои сущности.

От захлестнувшего его желания Дев застонал. Болезненный долгий звук, вызванный скорее мукой, чем удовольствием. Рот горел, жадно хватая вздохи. А в голове билась одна единственная обрывочная мысль– ничего более красивого Дев Бенджамин Сайкс никогда в своей нелепой жизни не видел. Из-под полуприкрытых век он смотрел, как над ним сплетаются, как две змеи, два тела– бледное и смуглое. Оба нечеловечески красивые в этот момент, совершенно разные. Одно тело, будто слепленное из необожженной глины. Другое– хрупкий фарфор.

Дев едва вслушивался в слова женщины и мужчины, соблазняющих его, и в то же время– друг друга. Смотрел, как с Джейда снимают корсет, открывая взглядам молочную, без единой родинки кожу, на которой отпечатались красные тонкие следы. Дев тут же захотел погладить их пальцами. Для этого ему пришлось высвободить ладонь из мягкой хватки смуглых пальцев и потянуться вперёд. Прикосновение встретили лукавым смехом. От этого смеха, от очертаний корсета на коже, от бесконечного количества тёмных рук, которые уже стаскивали с плеч Сайкса рубашку, мутное горячечное марево окончательно заволокло сознание Сайкса. Кончилось время метаний. Как она сказала? Пора Богу принять все свои сущности.

Дев переместился на горячем, повлажневшем от пота диване. Теперь он попеременно притягивал к себе то женщину, то мужчину, жадно целовал их, выискивая разницу между их губами и языками. Одни губы были жаркими, податливыми. Они отзывались на каждое движение Дева, распахивались ему навстречу, завлекали и дразнили. Вторые– напористые, напротив, впивались в рот Сайкса, сжимали, тянули. Язык требовательно раздвигал его губы, подавлял, давая ощущение сладкой беспомощности. Вел, как партнер в танце. Пока Дев целовал одни губы, вторые ласкали его шею, скользили по челюсти, оставляли алеющие бесстыдные следы на смуглой коже.

И руки, одни горячие, вездесущие, под которыми плавились мышцы. И другие, прохладные, наглые, которые щипали и впивались до синяков. От контраста ощущений кружилась голова, а в уголках глаз собиралась влага. Не было сил на ответные ласки, Дев мог только получать. И он делал это жадно. Ему казалось, что они втроём в какой-то момент слились в единое уродливое тело, многорукое и многоногое, двигающееся в непонятном колышущемся ритме. Так колыхался тростник на реке. Так колыхался прибой Темзы.

Тёмные волосы женщины скользили по обнаженной груди Дева, вызывая дрожь. Зубы Джейда оставляли следы-полумесяцы на его плечах. Дев задыхался. То, что происходило сейчас... не было похоже ни на что. Ни на что, что когда-либо с ним случалось. Никогда он не испытывал такого изматывающего, тяжёлого возбуждения, похожего на боль. Хотелось расцарапать себе грудь, чтобы она снова впустила в себя воздух.

Картина, разворачивающаяся перед глазами, казалась нереальной. Многорукая женщина со светящейся в полумраке кожей прижималась к Деву со спины. Он чувствовал её обнаженную грудь. Джейд, тонкий и острый, как статуэтка, льнул к нему спереди, оглаживая прохладными руками по плечам, бокам, и ниже, к тазовым косточкам.

Невыносимое желание, смешанное с каким-то подспудным пониманием, потянуло руки Дева к белому горлу напротив. Оно легло в ладони, будто там ему и место, и Дев начал медленно сжимать пальцы. Сквозь шум крови в ушах он слышал смех и видел, что Джейд улыбается, а темнокожая женщина, прижавшись плотнее своим горячим, как песок, телом, накрыла ладони Дева всеми шестью своими руками, помогая ему. Казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Вжатый в два тела, мужское и женское, бледное и смуглое, почти растворившийся в них. Когда терпеть это нечеловеческое томление стало уже невозможно, Дев закричал.

Пальцы его сжались, погружаясь в шею Джейда, как в воду. Над ухом раздался глубокий мягкий смех.

И он всё-таки потерял сознание, беспомощно прижавшись лицом к гальке, омываемой прибоем Темзы.

Чайки вопили так, что шестидесятилетней миссис Смит, почетному члену ложи Цветочниц по улице адмирала Нельсона, пришлось молиться на пять минут дольше. Из-за этого она опоздала к утренней газете и пришлось выковыривать ее клюкой из куста голландских роз. Когда она не опаздывала, то выходила на крыльцо своего дома и сверлила взглядом мальчишку-почтальона до тех пор, пока бедняга не подходил к ней и не выдавал газету лично в руки.

– Надеюсь, Господь Бог затолкает им по камню в глотку, чтобы мерзкие пернатые твари не орали по утрам. – Голос у миссис Смит был высокий и дребезжащий, как у козы. Не переставая ругать чаек, она прошагала к своему любимому креслу на кухне и уселась, развернув газету. На нос тут же были водружены мелкие очки.

Первые полосы Лондон Таймс пестрели новостями о проблемах на бирже труда, разгуле воровских шаек в центре столицы, а также все ухудшающихся нравах молодежи, которая встает в оппозицию правительству страны после установления Британского Раджа.

– Давить надо такую молодежь, – фыркнула миссис Смит и прихлебнула из чашки с чаем. – Добрые пуритане ходят в церковь каждое воскресенье, а не маются бездельем перед стенами парламента. Драть их розгами да сразу на причастие к нашему отцу Бенедикту.

Миссис Смит, как почетный член ложи Цветочниц по улице адмирала Нельсона, вдова уже как тридцать лет и просто женщина почтенного возраста, всегда имела свое мнение и знала все лучше всех.

Где-то на пятой странице газеты шли новости Ист-Энда. Женщина скользнула по ним взглядом и переключилась на текст о росте цен на шпинат и интриги отпрысков королевской семьи.

Между тем, как раз в колонке новостей Ист-Энда сухо и ёмко упоминалось дело некоего инспектора, Б. Сайкса. Мужчина, пребывая в невменяемом состоянии от злоупотребления нидрой, убил своего отца, отставного генерала, участника военных действий в Индии 1859 года. После этого Б. Сайкс еще какое-то время бродил по городу, пока не вернулся к себе на съемное жилье. Труп он сбросил в Темзу и тот, движимый течением, оказался на берегу Собачьего острова, куда Сайкса на следующий день и вызвали местные, когда обнаружили труп. Заметка в газете также упомянула о том, что, видимо, психическое состояние инспектора из-за порочных привычек и совершенного убийства окончательно расшаталось. Б. Сайкса в бредовом расстройстве нашли вскоре после обнаружения улик, доказывающих его виновность. Мужчина бесцельно бродил по Собачьему острову и разговаривал сам с собой, поэтому суд определил его в госпиталь святой Марии Вифлеемской.

Миссис Сайкс этой информации не увидела – она дочитала интересующие ее колонки новостей и сложила газету. Часы вот-вот должны были пробить одиннадцать часов пополудни, а это значило, что мерзавка Уотсон, эта самовлюблённая старая курица, скупит все луковицы розовых тюльпанов, если миссис Смит ее не опередит.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒