8 АВГУСТА

Мне хочется плакать, еле сдерживаюсь, но слезы все же капаютна мостовую многолюдного Владика. Встречные лица ни о чем неговорят мне. Да и что они могут сказать – люди, не видевшие, чтотворилось в Цхинвале 8 августа, когда небо упало на землю ираздавило наши души. Нет больше города, и меня тоже. Тенью брожу от одногосожженного дома к другому. У почерневших стен стоят другие тени. Лишившись покоя, я мечусь туда-сюда. Во мне буря непогашенныхчувств, разбуженных войной. Со страхом смотрю на сожженные дома: я не хочу вспыхнуть так же, а после тлеть, пока не польет дождь. С автоматом хожу во главе отряда из шести человек. Иногда мыввязываемся в бой с грузинами, но в основном прячемся в подвалахот танков, разрушающих наш город. От артобстрелов люди прятались в душных подвалах. В одном изних живые сидели с мертвыми. И те и другие были бессильны что-либо предпринять. Мать моя! Ты видишь, как седеет твой сын, и впадаешь от этогов детство! Я не знаю, как защитить тебя, моя старая мать. Это уже шестаяи самая страшная война, которую мы с тобой переживаем вместе. Твое лицо морщинисто; движения твои суетливы. Мама, мама, мыстареем оба, но мне не хочется видеть твою смерть. Лучше уж тыпролей слезы над моей могилой, а после суетись опять. Моя жизнь — чередование войн, и даже в перерывах между ними явоюю с самим собой. Дышит зноем 8 августа, проклятый день. Рвутся снаряды, ракеты; с неба падают мины; самолеты мечут бомбы. Из пылающихдомов пахнет жареным мясом. Спотыкаюсь о чью-то оторванную ногуи падаю на безголовое тело женщины. На асфальте красной краскойнарисован младенец с отпечатком гусениц. Что это, сон или явь? Слышу гул приближающегося танка. Страх выжимает из меня пот иделает ноги тяжелыми, как гири. Автомат мой бесполезен, и яприжимаюсь к дереву: авось пронесет. Вдруг из подворотнивыскакивает мальчишка с гранатометом. Мгновение он целится, вспышка — и танк охвачен пламенем. Пацан подбегает ко мне икричит: «Ты можешь мной гордиться, папа! Это уже второй подбитыйтанк! ». Я смотрю на него, ликующего, глотаю подкативший к горлуком и говорю: «Лучше спрячься, как все, и побереги себя. У насне любят героев, их обычно хоронят». Я оглушен криками: «Нас признали! Ура! Грузины получили наэтот раз по полной, мать их! » Мне тяжело. Если бы признаниепроизошло в 92-м, я бы сам ликовал с друзьями и напился бы, истрелял бы в воздух. Но сейчас я сел в маршрутку, сошел наГадиева и, поднявшись на кладбище, долго плакал на могилахПарпата, Агента и Колорадо. Сколь прекрасны девушки Северной Осетии! Глотаю слюни, глядяна них, и сердце мое, закаленное в боях за независимость ЮжнойОсетии, весьма зависимо от их аппетитных округлостей. Танк приближался, терзая мощью и броней остатки моейхрабрости, упавшей в пятки. Я в страхе пятился назад подобнораку, ища укрытия. Мальчишки голос резанул мой слух: «Эй ты, посторонись! Сейчас я трахну мать его! » Гранатомет он вскинул наплечо и прицелился, глаз зажмурив левый. Другой его соратникоткуда-то кричал: «Ну что ты встал как член! Стреляй скорей, аесли струсил – дай сюда бандуру! » Уже в подвале я услышалвыстрел и крики малолеток: «Попал, ты молодец! Теперь мыразберемся и с пехотой! » Я седьмой в отряде, самый старший и опытный. Пытаюсьсохранять спокойствие, но это нелегко, когда кругом горят дома, и, несмотря на адскую жару, меня пробирает дрожь от воплейраненых и причитаний живых над мертвыми. По вечерам я гулял по этой улице со своей девушкой, и, прикрываясь темнотой, мы обнимались и целовались. Сейчас здесьсветло, даже слишком, ибо кругом пылают дома, и наш маленькийотряд крадучись пробирается к центру Цхинвала, на площадь. Наперекрестке мы едва не столкнулись с «Коброй», которую я принялза джип нашего президента. В знак приветствия я махнул машинерукой. В ответ по нам открыли огонь. Мои спутники попадали наземлю, а я спрятался за мусорные баки. Надо же так оплошать. Суки, получайте! Поправив очки на переносице, я вскочил иодиночными прошил голову стрелка, высунувшегося из люка БТРа. «Кобра» скрылась, мы обрадовались тому, что остались целы, агрузина, пытавшегося убить нас, обнимала и целовала смерть. «Слово «грузин» для меня ассоциируется со словом «фашист», иникто не разубедит меня в этом». Ира возмутилась, прочитав этустрочку. «Не стриги всех под одну гребенку, – сказала она. – Невсе же немцы были фашистами! Ты мыслишь примитивно». – «Да, –сказал я. – 18 лет войны сделали из меня того, кого ты видишьсейчас». Мой город в агонии. Хохочут палачи, вгоняя в стволы орудийснаряды, и, приплясывая, посылают смертоносные гостинцы вЦхинвал. А утром их бронетехника будет утюжить наши останки. Мы тени мертвого города. Плачем ли, смеемся ли – никто нас неслышит. В подвале, где мы укрылись от бомбежки, одна из испуганныхженщин попросила нас остаться. Мы бы остались, но они былислишком стары, а компот, которым нас угостили, был прокисшим. Многим я не по вкусу: слишком соленый от слез, что я пролилна могилах друзей, а трофейная одежда на мне в дырках и пахнетмедью. На тротуаре лежал разорванный на две части труп. Я подумал, что это грузин: на нем была натовская форма. Я даже хотелобшмонать его, но потом раздумал, из гигиенических соображений. Позже выяснилось, что это был мой приятель Атос, зубной врач. Неделю назад он обещал мне вставить за полценыметаллокерамический зуб. В небе появились самолеты. Мы приняли их за своих, русских, но увидев, как они сбрасывают на нас бомбы, я и мой другсиганули в первый попавшийся дом и укрылись там. Судя пофотографиям, там жила молодая парочка, и на изображение женщиныя смотрел долго. Мне было интересно, какое белье она носит, ипорылся в угловом шкафу спальни. Да, я не ошибся: трусики былисексуальные. От одного вида бикини у меня встал, и я сгреб их вкарман. И вдруг вошла она, села на большую двуспальную кровать изаплакала. Оказалось, у нее вчера убили мужа. Труп закопали задомом в саду. Опустив головы, мы громко повздыхали, выразив ейсвое сочувствие. После того как небо очистилось от самолетов, яи мой друг покинули дом молоденькой вдовы. Я не слушал друга, мечтавшего подбить грузинский танк из РПГ. Мои мысли остались вдоме, где на большой двуспальной кровати сидела молодая красиваяженщина, белье которой я украдкой нюхал и даже пробовал на вкуспока… снова не налетела грузинская авиация, и мы вбежали вследующий дом. Песню чеченскую слушаю и вспоминаю друзей-воинов, танцующихпосле удачной операции. Их лица размыты слезами, но я вижу, какони кружатся в медленном, как вечность, танце, сжимая автоматы. Осень плачет над ушедшим летом, высасывая влагу из еще неуспевших пожелтеть листьев. Я тоже вспоминаю август и друзей, сорванных войной с дерева жизни. В зубах я держу тонкую белую ниточку воздушного шара, надутого моими воспоминаниями. Уже выпали зубы и сгнила нить, ношар надо мной, и я никак не могу избавиться от него. К рассвету гаснут бледнолицые звезды. И воссияет лик новогодня восходом солнца на радость живым родственникам и потомкаммертвых.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 16 17 181920 Следующая ⇒