БЛОНДИНКА

Мы сидели на тротуаре перед закрытыми дверьми небольшогомагазина – излюбленное место левобережных ребят. Прежниймагазин, точно такой же, унесло наводнением: будто бритвойсрезало. Надо признать, что в последнее время непризнаннойреспублике и ее жителям, то бишь нам, ужасно не везет. Война, которую мы ждали, но почему-то не верили, что она начнется, громыхнула и потрясла нас. Она притянула к себе и природныекатаклизмы: наводнения, землетрясения. Одним словом, беда неприходит одна… Кто-то из ребят, с тоской смотревший на старый мост, сообщил: – К нам гости. – Ишь как резво бегут, – оскалился левобережный командирАндрейка, чистивший шомполом ствол автомата. Гостей оказалось трое. Бородатого, с новеньким АК, звалиТаму. Второй был внешне похож на Папанова. Я здоровался с нимпри встрече, но имени его не знал. Третий, светловолосый, улыбнувшись, сверкнул золотыми фиксами. Какое легкомыслие – наего месте я бы не стал разбрасываться сияющими улыбочками. Золото, как известно, привлекает мародеров. Они бы не посмотрелина твой карабин с оптическим прицелом. Эй, парень, очнись! Выбьют тебе зубы прикладом твоего же карабина! Или вырвутзолотишко изо рта плоскогубцами; сейчас это модно уотмороженных. Но я не стал ему объяснять. Не стоит, раз непонимает. А когда поймет, будет поздно. Поздоровавшись со всеми, Таму отвел меня в сторону и, поглаживая бороду на своем рябом лице, негромко, но так, чтобыслышали все, сказал: – Надо бы вылазку сделать. – Автомат свой новый хочешь обстрелять? – сказал я, сплевываявязкую слюну. – Нет. Просто вчера ранили моего двоюродного брата. Стрелялис ТЭКа. – Отомстить хочешь? – продолжал я плеваться. – И это тоже. Ну как, пойдешь с нами? – Пойду, почему бы нет. Надо только Куска разбудить, а то онеще обидится, что мы без него пошли. Да и пулемет тащить одномус бачками трудновато… Теперь нас было пятеро, и мы ступали по пыльному, в рытвинахасфальту Садовой – самой длинной улице левобережья, змеившейсявплоть до села Мамисантубани. Магазин, ребята и школа заповоротом, где я когда-то учился, остались позади. От извилистойСадовой берут свое начало более мелкие улочки, тянущиеся кподножию зеленой горы, вершину которой почему-то называют ТЭКом. Уже две недели как грузины захватили этот самый ТЭК, откудагород был виден как на ладони. В полном молчании мы перешли«малый мост» через арх и быстро прошли начало улицы, простреливаемой с ТЭКа. – А куда делся канал? – спросил златоуст. Он был не первый, кто задавал мне этот вопрос, и я терпеливо стал объяснять: – Я был еще совсем ребенком, но помню, как этот глубокийканал накрыли сверху бетонными плитами, и засыпали рыхлойземлей. Со временем земля там утрамбовалась, а один ловкийгрузин умудрился на этой почве разбить свой дивный сад. Улицу, мимо которой мы только что пробежали, сейчас так и называют: Архы Был (берег канала). Между прочим, если перекрыть водуканала, то получится неплохое бомбоубежище. Правда, в этомтоннеле сыро и темно, но в такую жару то, что надо… По краям асфальтной дороги в ряд тянулись цветущие липы. Двухэтажные кирпичные дома справа большей частью были сожжены имрачно глядели черными окнами. Сады этих домов обрывались крутымберегом Лиахвы. Жилища слева как будто уцелели. Может, оттого, что спрятались за плодовыми деревьями и были огороженыдеревянными заборами? – Сейчас я приду, – сказал я, ни к кому не обращаясь. –Отломаю пару веток черешни. Все равно их никто не ест. Не время, говоришь? Не понял. Да кто ты вообще такой, чтоб мне указывать! Все так и лезут в командиры…. Мы остановились у обугленных стен сгоревшей инфекционнойбольницы. Таму, добровольно взявший на себя обязанностикомандира (эй, эй, я же говорю: у некоторых мания командовать; а, случись, убьют кого из твоей команды, ответишь перед егородными? – большую ответственность на себя берешь, хоть ты и сбородой), предложил нам разделиться на две части. – Надо до места сначала добраться, а потом уже делиться, –сонно возразил Кусок. – Ну, как хотите, – сказал Таму. – Именно так и хотим, – пробормотал Кусок во сне. Мы свернули на улицу Тимирязева, где я родился и вырос. Чутьли не бегом наш отряд пустился к горе. Дикой и нелепой казаласьмысль, что меня могут убить на родной улице. Тоска сжала мнесердце, когда я пробегал мимо зеленых ворот моего опустевшегодома. Неужели мои старики никогда не вернутся под кров, построенный дедом? Нет, это просто дурной сон. Я старался не смотреть на место, где снайпер три дня назадзастрелил хромую бабушку Ленку. Чтоб ты ослеп! Чтоб ты своихродных перестрелял! Неужели сквозь оптический прицел своейвинтовки не видел, в кого стреляешь? Она же была сморщенная какпеченое яблоко. Не удержавшись, я оглянулся на лестницу переддверью большого длинного дома, куда в страхе побежала раненаяЛенка и, упав на каменные ступеньки, залила их кровью. Вотсейчас я проснусь, и все станет как прежде. Ленка позовет меня идаст горячего лаваша с сыром, спросит, дома ли мать… Я больностукнулся головой об фонарный столб, но, кажется, не проснулся. По узкой крутой тропинке, зажатой с обеих сторон оградами, мыподнимались наверх. Из каменистой почвы вырывались корни акаций, похожие на щупальца осьминогов. Я, как знающий эти места, шелвпереди. Здесь прошло мое детство… Зимой эта тропинка превращалась в каток. Не многиеотваживались прокатиться по нему. Бедо, например, мойодноклассник, не устоял на ногах, когда несся вниз поблестевшему как стекло льду катка, упал и сломал руку. Родителимои, узнав о случившемся, запретили мне даже думать о катке. Нотабу моих предков подействовало на меня совсем по-другому. Заледеневшая тропинка притягивала меня магнитом, лишила покоя. Недаром говорят, что запретный плод сладок, и я не выдержал. Как-то ночью я тенью выскользнул из спящего дома и направился всторону катка. Цепляясь за сетку, я поднялся на самую верхушку кскале. С бьющимся сердцем я смотрел на крутой спуск – и насоседскую собаку Рингу, гремевшую остатком сорванной цепи. Бешеного пса еще не хватало. Скольких он кусал, когда срывался сцепи. Однажды весной это рыжая псина набросилась на красавицуЛару, когда та возвращалась из школы. Я нахватал булыжников иподбежал к ней, чтоб отогнать Рингу. Лара лежала на спине ипортфелем защищалась от клыков разъяренного пса. Ее темно-коричневая школьная юбка была изорвана в клочья, и я, застыв наместе, пожирал глазами ее порванные сиреневые трусики, из-подкоторых выбивался пучок черных волос лобка. – Помоги мне! – прохрипела Лара. – Умоляю тебя… Первые два камня, брошенные мной в собаку, попали в Лару. Потом подбежали хозяева Ринги… А мне кто поможет в этотполночный час? Кого позвать на помощь? Лару, что ли? С тех порона ненавидит меня больше, чем Рингу, потому что я выбил ейкамнем передний зуб. Можно, конечно, подняться на трассу ивернуться домой кружным путем, но тогда нужно будет идти мимокладбища. А ну как мертвец выйдет на дорогу и заговорит с тобой? Я слыхал, что по ночам усопшие выбираются из своих могил, чтобна своих гробах прокатиться с ветерком по Згудерскому спуску. Покойника не убьешь – он и так мертвый, а собаку можноприкончить. – Ринга, Ринга, – позвал я ласково собаку, но пес в ответзарычал, сверкнув глазами. Наверно, черт меня толкнул, и яполетел вниз по ледяной тропе в раскрытую пасть Ринги. Пес чутьне загрыз меня, и все же я победил – задушил его цепью… – Не надо нам было делиться, – рассуждал Кусок, тащивший насебе пулемет. Он как будто проснулся и стал передразнивать Таму. – Первыми в бой ввяжетесь вы; а когда грузины побегут вниз, мынакроем их перекрестным огнем. Даже если мы начнем первые, гдегарантия, что грузины побегут? Может, это мы побежим сломяголову. Если, конечно, успеем. Жаль, не захватил с собойвазелина. Намазал бы себе задницу. Я так и прыснул, а шедший сзади парень с карабином вообщечуть не скатился вниз со смеху. Конечно, это могло бытьистерикой, ведь близость опасности обостряет чувства. Но мнепоказалось, будто парень смеялся от души. Такой проживет долго, если, конечно, его не убьют. Он начинал мне нравиться. Мы как раз вышли из тени акаций, и жаркие лучи полуденногосолнца впились мне в затылок. Поднявшись на выступ скалы, явдруг услышал голоса. Оглянувшись назад, я, приложил палец кгубам, и замер на месте. Потом решил, что лучше забиться врасселину в скале, откуда ракетой вырывался к небу стволгромадного тополя, и там, в тени подумать, что делать дальше. Мыпробрались в щель и, затаив дыхание, прислушались. Разговариваликак будто в сосновой рощице слева. Справа за огородом, заросшимжгучей крапивой и колючими кустами малины, начиналось поле. Вышепо склону пролегала центральная трасса, обсаженная вдольсеребристыми тополями. Когда-то я обожал эту дорогу; не раз мы стеткой ездили по ней на море. Матушкина сестра, старая дева, нередко била меня, но даже это не омрачало моего счастья – дотого я любил плескаться в изумрудных волнах. Теперь по трассепроезжала грузинская бронетехника, обстреливающая город из своихорудий… – Неужели они нас не заметили? – прошептал парень скарабином. – Конечно, нет, – сказал Кусок, борясь со сном. – Ты думаешь, они бы стали церемониться с нами? Вмиг бы изрешетили. А, кстати, как тебя зовут? – Цезарь, – отвечал тот. – Как-как? – удивился Кусок. – Это твое настоящее имя? – Да, настоящее. – Ладно, – сказал я, – поговорим после, за столом. Самоестрашное для нас – это нарваться на БМП. Но, слава богу, ее неслышно. Я проберусь в лес с гранатами, а там видно будет… – Ты с ума сошел, – услышал я за собой. – Вернись, тебеговорят. Но я уже был в рощице и, пригнувшись, как в детстве, кралсяот одной сосны к другой. Мальчишкой я мечтал о войне; грезил о подвигах, как и все моировесники. Жалел, что фашистов разгромили до нас и не с кемвоевать. Почему же я не радуюсь теперь? Ведь моя мечта сбылась! Вот тебе война; воюй, сколько душе угодно! Ишь, как бьетсясердце. Но не от восторга, нет. Ведь мы воюем не с немцами, а снашими соседями-грузинами, которыми я так восхищался. Я дажехотел жениться на грузинке; но не потому, что любил пышные формыМаквалы, от которой пахло фытджинами. А чтобы детишки нашиприобщились к великому грузинскому искусству; научились бычитать в подлиннике «Витязя в тигровой шкуре» Руставели, а такжезачитывались бы Чавчавадзе. Оценили бы по достоинству Тбилиси; особенно его дряхлую часть, которая вдохновляла художников. В поисках лучшей доли мы всей семьей уехали в Среднюю Азию. ВДушанбе, где мы обосновались, я всем говорил, что родом я изГрузии, и объяснял таджикам, что между грузинами и осетинами нетникакой разницы. Бог ты мой, как же я ошибался! Я понял это, когда мы вернулись на родину через долгих семь лет. Поспел кначалу конца моих заблуждений. Но ведь не меня одного такосадили. «Осетины – пришельцы и пусть убираются с нашей земли!!! – таккричали «патриоты» Грузии. – Негрузины не имеют права иметьбольше одного ребенка! » Надо же, если б я сам не читал этугазетенку, не помню названия, кажется, Заря Востока, а можетЗакат, честное слово, сделался бы грузином, сражался бы под ихзнаменами! Твою мать! Только и слышишь по телевизору: «ЧуениСакартвело! » («Наша Грузия! »); «Чуени мица! » («Наша земля! »). Мне наплевали в душу. Растоптали мои чувства. Моя бескорыстнаялюбовь к грузинам превратилась в святую ненависть к ним. Сейчася покажу вам, чья это земля! Я присел на корточки и прислушался… – Да ну вас, ребятки, – раздался рядом женский голос. – Вамбы только бухать. Не даете работать. Только что мужиков каких-тозасекла внизу – а тут Мамука со своими тостами полез. «Русская? – запрыгало у меня в голове. – Что она тут делает? » – Да успокойся ты, – раздался чей-то низкий голос сгрузинским акцентом. – Успеешь еще настреляться; не здесь, так вАбхазии. Давайте выпьем за нашу прекрасную леди. – Да! Да! – раздались пьяные голоса. – За самую меткуюкрасавицу! Оксана, за тебя и за твою родину! Да! Да! За Украинуи за Грузию! Гаумарджос чуени Сакартвело! (Да здравствует нашаГрузия! ) За прелестных хохлушек! Это наша земля, и мы выдавимотсюда вшивых осетин! Кусты ежевики и шиповника скрывали от меня пирующих. Они былишагах в пяти-шести, не больше. – Вы меня совсем смутили, ребятки, – сказала Оксана и звонкозасмеялась. – Я пью за вас и вашу победу! Я понюхал свои липкие от смолы руки и вырвал кольцо гранаты. – Ловите победу! – крикнул я и бросил лимонку в кусты. Всемсвоим телом я прижался к пласту опавших бурых игл. Прежде взрывадо меня донесся женский крик. Может быть, я попал в нееболванкой гранаты? Или она первой увидела упавший на них снаряд? Земля подо мной вздрогнула от взрыва. Я еще никогда не слышал, чтоб так страшно кричали. Вытащив из кармана своих зеленыхслаксов вторую гранату, я выдернул кольцо и метнул ее в кричащуюбратию. Оглушенный я приподнял голову, чтоб осмотреться, иувидел блондинку в камуфляже. Она тяжело бежала по трассе кпосту ГАИ, откуда беспорядочно стреляли грузины. – Ребятки! Не стреляйте! Свои! – кричала она. Но, кажется, ееприняли за чужую, потому что она вдруг остановилась и попыталасьладонями защитить лицо от пуль. Она издала нечеловеческий вопльи упала на горячий, изрытый гусеницами пыльный асфальт. Ябросился было к ней, но вдруг снизу донесся крик Куска: – Тамик, ложись! Русские слова так поразили меня, что я бросился на землю. Вто же мгновение раздалась длинная пулеметная очередь. Этоработал мой пулемет. Я его сразу узнал, красавчика. Пулипронеслись над головой; а потом я услышал рев БМП. Вскочив наноги, я побежал через рыхлое поле к расселине. Вокруг свистело ивзрывалось, но меня – тьфу-тьфу-тьфу – даже не царапнуло. Уже непомню, как я очутился в овраге, откуда Кусок стрелял по махине. Отдышавшись, я накинулся на него. – Ты что же, броню хочешь прошить?! – Отвяжись, – огрызнулся тот. – Лучше посмотри, как красиворикошетят от нее пули. Я подмигнул и улыбнулся притихшему Цезарю, чтоб ободрить. Бой разгорелся не на шутку. Внизу, в городе, разрывалисьснаряды. В ответ из города летели НУРСы. Короче, мы оказалисьмеж двух огней, то есть в жопе. – Ты совсем рехнулся, – сказал Кусок. – Зачем ты побежал ктрассе? Короче, с тебя теленок со всеми причиндалами. – Это почему же? – спросил я, забирая у него пулемет. – Когда ты добежал до трассы, – сказал Цезарь, – из-за деревавысунулся грузин с автоматом. Ты был у него на мушке, и толькослепой бы промахнулся. Кусок, то есть Алик, скосил его. – Ты что же, не видел его? – спросил Кусок недоверчиво. – Я жиз него сито сделал... Послышался шум ломаемых сучьев, и из огорода вылез длинныйбородатый Циак в ковбойской шляпе. Он жил под самой горой илюбил эффектно появляться. – С тебя теленок, – обратился он ко мне. – Ты спасся чудом. Кто молился сегодня, тот молился за тебя. Когда грузин упал, онвсе еще шевелился, и я потратил на него целый магазин…. – Надо было забрать у него автомат, – сказал я, думая обОксане с золотыми волосами. Что побудило тебя, такую красавицу, приехать сюда за тридевять земель? Романтика? Но ты сейчаслежишь на обочине совсем неромантично, с продырявленной головой, и издыхаешь под палящими лучами, если уже не окоченела…. – Я бы забрал, но БМП был уже рядом, – сказал Циак. – Давай убираться отсюда, – сказал я. Но, прежде чемспуститься, стал короткими очередями прочесывать лес и трассу. Мне показалось, что из-за кустов на меня смотрит мое испуганноедетство. Кажется, это был я сам. Мальчишка, не мигая, смотрел наменя и, казалось, ждал, чтоб я утешил его, защитил. Наконец онулыбнулся. Улыбка исчезла с его загорелого лица, когда онприцелился в меня веточкой, надул щечки и выдохнул: «Бах! Тыубит, дяденька». Точно, он попал мне в сердце, потому что вгруди стало невыносимо больно. – Беги отсюда, пока я не убил тебя! – крикнул я. – Детям неместо на войне! – Какие дети? С кем ты разговариваешь? – услышал я голосКуска. – Таблеток, что ли, наглотался? Пошли-пошли, а то насубьют свои же! Внизу наверняка думают, что мы грузины. – Отвали! – огрызнулся я. – Плевать, что думают внизу, да инаверху тоже! В диком восторге я начал стрелять в мальчика, и он, вскочив встрахе, побежал в поле, как я давеча. – Врешь не уйдешь! – кричал я, ослепленный солнцем исобственной яростью. Кажется, я убил его, потому что ужаснохотелось плакать…

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒