ДОБРОВОЛЬЦЫ

После моста мы шли крадучись и остановились передохнуть наулице Тельмана… Когда-то здесь жили евреи, и все дефицитное можно было купитьу них. Светловолосый Моше, любитель рока и торговецаудиокассетами, был моим приятелем и одним из первых кооператоровконца 80-х. На Богири у него была железная будка с надписью«Звукозапись». Низенький некрасивый Моше был удачлив не только вбизнесе, он женился на красавице осетинке и вскоре после этогокупил дом в центре города. В то время я частенько приходил к нему. В тесной будке мы восторгались тяжелым роком и ругалилегкомысленную попсу. Первая волна войны в 91-м смыла евреев изЦхинвала. Жена Моше погибла в одном из обстрелов, но вдовец неторопился уезжать. Как-то летом я навестил его. Он жаловался, чтовынужден уехать. – Что делать? – говорил он, расхаживая по пустой комнате. – Нус грузинами понятно, мать их, но кто защитит меня от мародеров? Он провел меня в другую комнату, где были сложены вещи. Ловко, как фокусник, он извлек из картонной коробки двукассетныймагнитофон. – Я оставлю тебе «Шарп», – предложил он, – если ты поможешьсохранить остальное. – Хорошо, – согласился я. – Вы все пожалеете об этом! – выкрикнул Моше. – Ты о чем? – Да так…. Забудь. Я дам тебе еще коробку кассет и туфли изнастоящей кожи…. Целых два дня я с обрезом охранял добро еврея. На третий ссогласия Моше пошел домой. Вечером я вернулся обратно и постучал вдверь. Она не открывалась. Не желая верить своей догадке, сталбарабанить. Из окна соседнего дома выглянула женщина и спросила, не Моше ли я ищу. – Вот именно, – ответил я. – Он уехал еще днем. – Не понимаю…. – Что тут непонятного? Он загрузил свои вещи в грузовик иуехал. – Он ничего не оставил? – спросил я, чуть не плача. – Ничего, – подтвердила голова. – Твою мать, – сказал я, не веря собственным ушам... – Твою мать, – сказал я семнадцать лет спустя, смотря на руиныи не веря своим глазам. – Неужели грузины ничего не оставили отгорода? Я подошел к желтым воротам обескровленного дома. Железная дверь была открыта. Знал и чувствовал: внутри никого, но все же крикнул: – Темо, ты дома?! В ответ чирикнул воробей и вспорхнул с инжира… – Там кто-то есть! – крикнул один из моих спутников и вскинулгранатомет на плечо, целясь в здание бывшего облпотребсоюза, вернее, в то, что от него осталось. Длинные худые ноги юнца, одетого в натовскую форму, тряслись. Он был весь мокрый от пота, иказалось, сейчас растворится в жаре. Парень был из Владика, как иэти трое добровольцев, ждущих от меня чуда. Но я не волшебник, вашу мать, хоть и выжил после стольких войн. Какого хрена выприехали сюда? Кому нужно ваше геройство? Мы пушечное мясо, понятно? Молитесь, молитесь, чтоб умереть мгновенно, без мучений. А ради чего? Кто-нибудь может объяснить?! Еще вчера я мог драпануть во Владик, но вместо этого раноутром, как резервист пятого батальона, пошел на базу получатьоружие. Только расписался за автомат, и началось; вернее сказать, закончилось. Наши, не выдержав обстрела и натиска грузинскихтанков, оставили высоты и начали стекаться вниз, как ручейкивесной, превратившись в одну большую смрадную лужу. Но страхпрорвал плотину, и мы отхлынули назад, в сторону старого моста. Все, у кого было оружие, собрались в парке у разрушенного зданияшколы бокса. Женщины и дети набились в подвал военкомата. Связьпрервалась, и мы, потерянные, слушали, как бомбят город по тусторону Лиахвы. Какой-то урод предложил сделать круговую оборону истоять насмерть. Мать твою, красивые слова. Сам-то в них веришь, ублюдок? Когда тебя разнесет в клочья, я разыщу кусок твоейиспитой морды и суну в собачье дерьмо, если, конечно, не лягупрежде тебя. Но до того хотелось бы увидеть брата. Может, он успел выехать? Вряд ли. Последнюю эсэмэску от него получил прошлой ночью, когдана Цхинвал обрушился град огня, и мать умоляла: позвони ему, узнай, что с ним. Но я не смог дозвониться – только теперь оценил«удобство» и «качество» сраной связи. Тогда мать вылезла из-подкровати, куда забилась в страхе и, проклиная отца, не сумевшеговырыть подвал, когда строил дом, начала одеваться: «Я пойду вгород. Пусть в меня попадет «Град»... » Насилу успокоил старуху, пообещав ей, как только закончится обстрел, разыскать ее младшегосына. Грузины бомбили город всю ночь и все утро и перестали лишь часназад. Но радость наша была недолгой. С той стороны приползополченец и сообщил: «Все кончено… Я был в центре… На площадигрузинские танки… Еле ушел от них». Не поверить было невозможно, и, проглотив пол-листатранквилизаторов, я стал уговаривать ребят, бывших со мной напрошлой войне, сделать вылазку в город и самим узнать, что тамтворится. Они вроде бы соглашались, но потом растворялись взеленой массе ополченцев. Храбрые за столом, а на деле дерьмо. Дапошли вы! Вызвались совсем не те, на кого я рассчитывал. Их былочетверо: два автоматчика, пулеметчик и гранатометчик с однимвыстрелом. Чтобы внушить камуфляжной шпане уважение, я первымпересек простреливаемый с кладбища деревянный мост. Шел не спешанад шумевшим водопадом и смотрел на радугу в водной пыли. Говорят, если перешагнуть через нее, исполнится любое твое желание. Хочуостаться в живых! Вода подо мной была почти изумрудной. Если б негрузины, я бы сейчас загорал на горячих камнях и смотрел бы напопки купальщиц… Боже ослепи тех кто хочет продырявить мне спину! Оказавшись на другом берегу, я взял под прицел холм над городом, где покоились останки цхинвальцев, и дождался четвертого, спулеметом. Он был коренастый, с кривыми ногами и чем-то напоминалбычка. Такой в рукопашной схватке забодал бы не меньше дюжиныврагов… Сейчас все они, кроме перепуганного гранатометчика, стоявшегорядом, прятались за сожженной «Газелью» и оглядывались на меня. Яприслонил автомат к воротам и, сняв очки, протер вспотевшие линзырукавом маскхалата. Снова нацепил их, поправил на плечах лямкидесантного ранца с боеприпасами, взял пукалку. «Калаши» противавиации, «Града» и танков. Смешно, не правда ли? – Опусти гранатомет, – сказал я, вытирая пот со лба. – Подразвалинами подвал. Скорей всего там прячутся наши. А этот выстрелприбереги для танка. Как вообще тебя зовут? Он сказал. Не расслышав, я кивнул. В моем положении задаватьодин и тот же вопрос дважды не полагалось, это я понял. Чтоб ещераз показать, насколько мне все безразлично, медленно двинулся кподвалу. Приблизившись к бетонной площадке под навесом, я наступилна простыню в красных пятнах и остановился. Кровавый след вел полестнице вниз, к черному ходу, откуда веяло сыростью. – Мы осетины! – крикнул я. – Не бойтесь! Молчание. – Может, пальнуть туда? – предложил подошедший малый спулеметом. – Там наверняка грузины. – Нет, – сказал я. – Грузинам незачем прятаться; они взялиЦхинвал и празднуют победу. И вообще как тебя зовут? Он сказал. Я не расслышал, но кивнул… Наконец к нам поднялсяпожилой небритый мужик в дешевых спортивках. От него неслоперегаром. – Салам, – сказал он. – У нас там мертвые. Вы не поможетедонести их до морга? – О каком морге ты говоришь? – сказал я, не скрываяраздражения. – От города камня на камне не осталось… Ладно, извини... А как погибли эти бедолаги? – Мы живем вон там, – всхлипнул мужик, махнув рукой в другойконец улицы, где дымились дома. – Ночью во время обстрела я сженой и дочкой побежал к соседям. У них подвал большой такой. Хотели спрятаться там... Но ворота были закрыты. Пока мы стучалисьи кричали, все начало взрываться… Почему, почему я не погиб вместес ними? Мужик заплакал. Я почувствовал озноб и опустил голову. Ещенесколько пожилых мужчин поднялись наверх и, степеннопоздоровавшись, просили нас спрятать оружие и переодеться вгражданку. Грузинская пехота прочесывает соседнюю улицу. Скоропридут и сюда. Если они увидят вооруженных людей в камуфляже, никого не пощадят. А внизу полно женщин и детей. – Вы хотите, чтоб мы ушли? – спросил я. – Да, – сказал лысеющий мужик с брюшком. – Не в обиду вам будьсказано, но так будет лучше для всех. – Это вряд ли, – сказал кривоногий пулеметчик и хотелзастрелить лысого. Я встал между ними. – Мы вернемся, и, богомклянусь, я пришью тебя! – бычился кривоногий. – Ладно, – сказал я. – Пойдем отсюда. – А может, у них есть выстрелы? – спросил худой гранатометчик. – У них больше ничего нет, – усмехнулся кривоногий. – Позавчера, – пояснил гранатометчик, – когда мы приехали, явидел этого лысого в форме, с такой же бандурой, как у меня, итандемными выстрелами… Мы подошли к «Газели», за которой прятались автоматчики. Онисидели на корточках и курили. – Покурить, что ли, – сказал я и присел на теплый кирпич. – Акак вас зовут вообще? Да-да, к вам обращаюсь. Автоматчики представились. Я не расслышал, но кивнул… – Так вот, – начал я, докурив сигарету. – Я иду к своемубрату. Он живет около вокзала. Чтобы добраться туда, надо пройтичерез весь город. Фактически это невозможно, но у меня нет другоговыхода. Я здесь родился, знаю каждый закоулок, и мне всегда везло. – Костяшками пальцев я постучал по прикладу и раздавил окурокноском кроссовки. – Если вы со мной… Желтые ворота и бывшая еврейская улица остались позади какненужные воспоминания. Теперь мы продвигались вверх по улицеИсаака, которая пересекалась выше с улицей Сталина. Перешагиваячерез поваленные деревья и столбы с оборванными проводами, вдругпоймал себя на мысли, что судьба брата безразлична мне, как, впрочем, и собственная. Наверное, устал. Еще бы. Прожить вЦхинвале восемнадцать лет тебе не шутки, и будет обидно, в натуре, после смерти угодить в ад. Хотелось бы в рай. Но вряд ли страусыпопадают на небеса. Да, мы живем как эти птицы, зарыв голову впесок, и не хотим знать, кто нас имеет: свои или чужие. Так зачемеще цепляться за жизнь? По привычке, должно быть. Ведь всегдаостается надежда, что завтра будет лучше, а нет, так послезавтра. Остановившись, оглянулся: четверка исчезла. «Струсили, что ли», –подумал я, отмечая струйкой лежащий поперек улицы столб. «Нет, кажется, зашли в тот уцелевший дом». И стряхнул капельки. Черезминуту догадка подтвердилась: добровольцы появились с банками. – Компот! – радостно возвестил кривоногий и, поравнявшись состолбом, протянул мне запыленный трехлитровый баллон. Пить нехотелось. И вообще хозяева, покидая свое жилище, могли подсыпатьв еду и питье мышьяк. Бывали случаи… – Первым пьет младший, – сказал я. – Ах да, – спохватился он и, открыв зубами крышку, сделалглоток. Поморщился. – Сливовый, кажется. Будешь? – Спасибо, – сказал я. – Не хочу. Выпьем потом, – и, перекинувногу через препятствие, двинул к перекрестку… Первое, что я увидел на улице Сталина, был джип. – Ого, какой навороченный джип! – удивился я. – Навернякаиностранные журналисты. Смотрите-ка, они снимают нас из люкакамерой! Значит, не все так плохо! – и в знак приветствия махнулмашине рукой. – Какой джип? – услышал я сзади. – Это «Кобра», натовский БТР! И тут же по нам открыли огонь. Не помню, как оказался замусорными баками, но, поправив очки; вскочил и прицелился встрелка, высунувшегося из люка «Кобры». – Твою мать! – визжал я, стреляя одиночными. – Получай, сука! Грузин уронил простреленную голову на грудь и сполз забронированный щит. БТР проехал, а я, сменив опустевший магазин наполный, сиганул в чей-то огород. – Бегите за мной! – крикнул я лежащим в пыли улицыдобровольцам. – Слышите? Сейчас эта «Кобра» развернется, и тогданам в натуре пиздец!.. Уже не спеша я выбрал яблоню поветвистей и, бросив под ногиеще дымившийся ствол, грудью примял траву в тени. Пощупал пульс: так, нормально. В мои годы такое вряд ли под силу даже здоровому. Высвободившись из лямок ранца, я положил его перед собой и вытащилоттуда лимонки… Первым появился худой запыленный гранатометчик с опущеннойголовой. – Все нормально, – сказал я и повернулся на бок, подпереврукой мокрую голову. Лежать так было неудобно, но приходилосьтерпеть, как и все в этой жизни. – С кем не бывает. Ты ведь неранен? Нет? Вот и хорошо. А выстрел прибереги для танка… Потом появились остальные. Четверка сидела и молчала, настороженно прислушиваясь к звукамизвне. Мне стало неловко. Я привстал, затем присел на корточки ина всякий случай подтянул к коленям автомат. – Ну что, покурим? – предложил я. – Нет сигарет? Отлично. Ктоне курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Ха-ха… Вообще-то уменя больное сердце, но во время боя мотор еще ни разу неподводил. Хотя нет, однажды был сбой, в самом начале 91-го, и топотому, что переел. Мать такую вкуснятину приготовила тогда наНовый год, что я чуть не лопнул, так кишканулся. И тут грузинскиементы пожаловали; ну мы их встретили как следует. А когда началсяприступ тахикардии, я отошел за баррикаду и сел на снег. Подумайте, какой облом умереть во время боя не от пули. Я дажепредставил, как ребята говорят на моих похоронах: слабак, матьего, умер от разрыва сердца. Помню, Андрейка Козаев подошел испросил, не ранен ли я. Парень только что закончил школу, нопроявил себя таким героем, что мне, вернувшемуся из армии, сталостыдно. И я взял себя в руки... Да, тогда были другие времена, другие люди…. Будь сейчас жив Парпат грузины не взяли бы Цхинвала. Но если б они все-таки вошли в город, он стал бы для них большойбратской могилой… О, телефон в кармане вибрирует. Это брат. Наконец-то дозвонился. Алё, ты где? Я в порядке. Мать? В подвалевоенкомата. Ох, и достала же ночью. Плачет, убивается: где мойсын, как он сейчас? А ты тоже хорош – мог бы прислать эсэмэску иуспокоить ее. Ну как ты? Воюешь на улице Героев? А почему не уехалс женой во Владик? Ей же на днях рожать. Алё, алё, ты меняслышишь? Дерьмо, а не связь. Ну ничего, зато я знаю, что брат жив…Тсс, что за шум, слышите? Наши? Нет, говорят по-грузински. Наверное, улицу прочесывают… Короче, так: пробираемся к развалинамвон того дома и встретим гадов, как в 91-м. ЭПИЛОГ Девятого вечером грузины оставили Цхинвал, а утром десятого вгород вошли российские войска. У разрушенного дома на тротуаресидел седой очкарик с автоматом и курил. В пяти шагах от неголежали накрытие плащ-палаткой трупы. Мимо прогрохотал танк; следующий за ним, качнувшись, остановился. Из люка появиласьголова в шлемофоне. – Дядя! – крикнул танкист. – Не подскажешь, где улица Сталина? – Это и есть улица Сталина, – усмехнулся очкарик. – Можно погромче?! Ничего не слышно! А кто под брезентом? – Добровольцы, – сказал очкарик и, сняв очки, вытер глазарукавом маскхалата.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 161718 19 20 Следующая ⇒