ПАРПАТ

Мысли перед боем бывают самые разные, но все они тонут вмутной жиже страха, разбавленной отчаянием. Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великаяРусь… Неслышный, подогретый солнцем ветер плавно качает верхушкидеревьев. Помнят, помнят меня эти акации, бросающие тень наПарпата, замершего с гранатометом на плече. Еще недавно я удирал суроков и приходил сюда, в парк, выкурить пару сигарет, спрятанныхпод большим красным камнем, в памяти которого запах моей еще неволосатой задницы. Теперь на этом камне стоит поджарый, вкамуфляжных штанах и бордовой футболке, невысокий гранатометчик. Ребята расступились и, застыв, смотрят на миндальное дерево, одиноко стоящее на склоне горы справа от трассы. Как долго онцелится. Я зажмурился. Опять промажет. Грянул выстрел, двенадцатыйпо счету, кажется, а может, тринадцатый. Нехорошее число. Постой-ка, а сколько было в СССР республик, не тринадцать? Нет, пятнадцать. Да здравствует созданный волей народов единый могучийСоветский Союз… Тьфу, с утра в голове крутится чертов гимн… И этаогромная ядерная держава ломалась и рушилась прямо на моих глазах. Все, чему нас учили и во что я свято верил, оказалось чудовищнойложью! Психические расстройства появились не у меня одного – уцелого поколения, но это совсем не утешает. Мы ненавидим иубиваем. В нашей крови вирус войны. Против него еще не придумаливакцины. Болезнь во мне протекает очень бурно. Страх, отчаяние иненависть высушили меня. Пролитая кровь не утолила моей жажды. Яхочу убить как можно больше грузин, на их территории, захватитьТбилиси и устроить там резню, как они прошлой зимой в Цхинвале. Да, подложила нам свинью мумия, лежащая под стеклянным колпаком вмавзолее. Недавно пацан какой-то читал стишки на площади. «Ленин, Ленин, дологой, ты подох, а я живой. А когда я подласту, твоюпалтию послю». Старичье накинулось на мальчонку. Выжившие из умамудаки едва не впились гниющими деснами в напуганную детскуюплоть. Ребята, смеясь, отогнали беззубых хищников отнеоперившегося, но уже наглеющего птенца. Орлом будет, если дадутвырасти. Да нас всех хотят согнать с наших земель, уничтожить. Анекдот недавно слышал. Летит самолет с иностранцами на борту. Вдруг объявляют: «Господа, мы пролетаем над Южной Осетией. Народэтой непризнанной республики поразительно живуч. Там нет ни газа, ни электричества, вода по праздникам и то не всегда, голод, наводнения, землетрясения, и плюс ко всему Грузия пытаетсяистребить их, но они продолжают жить и размножаться». Тут какой-тоамериканец не выдерживает и кричит: «А вы их дустом, дустомпопробуйте извести! » Я хохотал до слез. Надеюсь, душа вождяпролетариата горит в аду за наши земные страдания… Утром, когдашел сюда, дорогу перебежала кошка, не черная, но все же настроениеизгадила. Пальнул в нее из пулемета, но не попал. Кошка в ужасеметнулась к ограде и застряла в щели деревянного забора. Я схватилее за хвост и стал бить царапающийся и мяукающий серый в полоскукомок о пыльный асфальт. Выбив из кошки все жизни, швырнул труп втемные воды Лиахвы. Только потом вспомнил, что надо схватиться заяйца. За свои, конечно. Так и сделал: трижды почесал мошонку истолько же раз сплюнул... Снова выстрел. «Перелет», – смеютсявокруг. Зря старается Парпат, все равно лучше Сереги из этойбандуры никто не стреляет. Серега приехал к нам из Алагира, русский, а говорит по-осетински лучше, чем я. Он бы давно разнесзеленую ветвистую мишень в щепки, но у Парпата другое на уме –взять ТЭК! Это самоубийство, но все молчат. Никому не хочетсяпрослыть трусом. И я молчу. Вожаку виднее. А Парпат на самом делепохож на волка. Веселый такой волчара, скалящий зубы, но глаза егоредко смеются, зато пронзают насквозь. Знает всех поименно и кточем дышит. Презирает скулящих с поджатыми хвостами, а с отважнымишутит. Со мной не раз шутил, значит, в стае я не последний. Интересно, а ему самому никогда не бывает страшно? Нет, по-моему. В самых безнадежных ситуациях его смех придавал силы, и, если быон предложил мне идти на БМП с одной лишь гранатой, клянусь, пошелбы. Как же я хочу быть похожим на него. Скоро, наверное, стану. Нопока лучше не думать об этом. Надо отвлечься – да, конечно, – и я ныряю в теплый омутпрошлого. Вижу себя подростком, в синей школьной форме сидящим накамне и затягивающимся сигаретой «Колхида». Накурившись до легкойтошноты и головокружения, я забирался на колючие ветки акации, срывал гроздья сладких белых цветков и объедался ими, чтобыперебить табачный запах. Колючки тоже шли в ход – вонзались вупругие попки одноклассниц. Звонок. Атас: Тело движется покоридору! Ну и кликуха у завуча-математика. «Брысь по классам! » – рычит длинный завуч, сверкая платиновымификсами и лысиной. Серая двойка висит на нем мешком, в рукежурнал, в легких рак, но на вид бодрый. Лечится у какого-тознахаря в Кутаиси, хотя курить не бросил. Приз зазевавшимсяученикам от Тела – подзатыльники и щелчки. Я рванул к спасительнойдвери библиотеки, сыт по горло его призами. Там особая атмосфера: тихо как на кладбище и пахнет запыленными книгами, пожелтевшими отвремени. Шедеврам мертвых классиков грош цена, их никто не читает, а книгами вождей нельзя даже подтереться: не расстреляют, конечно, – не те времена, – но по головке точно не погладят. Я делаю вид, будто интересуюсь Дюма и даже беру в руки «Трех мушкетеров», нобиблиотекаршу не проведешь. Дюжая тетка выталкивает меня в темныйкоридор, прямо в лапы контуженному директору-фронтовику – бывшемуразведчику. Старый пердун, видать, по привычке прятался в засаде. Он громко втолковывает мне, нерадивому ученику, как нехорошоопаздывать на уроки, а чтоб слова не прошли мимо моих ушей, жесткомассирует их. Ох, как больно. Хочу вырваться из рук маразматика, но боюсь: рвану, а уши останутся у него как трофеи. «Вас ктелефону! » – кричат директору из учительской, но тот не слышит ипереходит к самым страшным пыткам – шалабанам. Думаю, не одинпленный фашист раскололся, когда его допрашивал наш директор. Напоследок я получаю пинок и влетаю в класс, где царитоживление после большой перемены. Все неохотно садятся на своиместа, достают учебники из портфелей. Стук в дверь. Учительницафизики Валентина Николаевна, голубоглазая, с льняными волосами, строго смотрит на нас, затем встает из-за учительского стола иидет на тонких каблучках к выходу. Эффектная женщина наша физичка: одевается по моде, прыскается французскими духами и как никто внашей школе знает законы притяжения, но почему-то метит в старыедевы. Будь я постарше, непременно женился бы на ней и лапал бы еебольшую грудь и ляжки. Мои покрасневшие ушки на разгоряченноймакушке стараются уловить суть разговора между сексапильнойфизичкой и старшей пионервожатой, голос которой звучит как горн. Ага, речь идет о сапогах: очень хорошие, югославские, но, увы, жмут. Вожатая просит Валентину Николаевну сбавить цену. Но тафизически не может: не мои сапожки, соседка продает. А Мадинкавитает в облаках с залетным петухом из восьмого «Б». Посмотри-калучше на свой стул и смахни кнопки! Интересно, чьих это рук дело? Алана? Но он, кажется, и не подозревает, почему полкласса следитза Мадиной. А это кто трясется от беззвучного смеха? Бусиш? Точноон. Я же предупреждал его в прошлый раз: «Не лезь к Мадинке, по-братски прошу». А он мне: «Не твое дело, захочу и полезу». – «Немое дело, говоришь? Ну тогда не обижайся». Губу ему верхнюю разбил, но урок, кажется, не пошел впрок. Вкоторый раз придется калечить кулаки об его кривые зубы. Может, подойти и встряхнуть Мадинин стул? Нет, воздержусь, ребятазасмеют, да и самому интересно, что из этого выйдет. Кое-кто издевочек в курсе дела, но молчат в тряпочку: конкуренткаоблажается, хи-хи, – а близкие подружки не знают, не то такой визгподняли бы. Я упорно смотрю на Мадину, пытаясь привлечь еевнимание. Нет, не до меня ей. Другой засел в ее куриных мозгах. Впарке их видели в сумерках. У чертова колеса прижимались друг кдружке. Как же ненавижу ее дружка-петушка. Вот набью ему морду. Правда, в прошлой драке за школой этот пентюх размазал меня поасфальту баскетбольной площадки. И я серьезно занялся боксом. Научился разным хукам. Выбивал бешеными прямыми пыль из груши, долбил боковыми и снизу. Тренер-грузин и то хвалил: реакция у тебяхорошая, парень, а если не будешь пропускать тренировки, через годв Батуми поедешь на соревнования. Обожаю море. Уж я постараюсь, мас, не подведу, генацвале… «Уау! » – вскакивает Мадинка со стула, хватаясь за свои пышныеполужопия. Юбка, и без того коротенькая, задирается, и половинакласса любуется ее желтыми трусиками. У меня мгновенная эрекция, несу полнейший бред. Может, присядешь и на мое набухшее жало? Расстегнуть ширинку? Показать тебе в густом лесу одноглазоговеликана? Дура, ты мне глаз чуть не выколола, я же пошутил! Ну икогти у киски. А покраснела как. Хочет не меньше моего, нодержится. Дай хотя бы кнопку вытащить… «Ай! » – вскрикиваю уже я. Тяжелые ключи Валентины Николаевны попали мне в голову. Забыл проее меткость. Мой скулеж заглушает барабанная дробь из пионерской. У нас барабанщиком был карлик-десятиклассник. Злющий-презлющий. Увы, я тоже не вышел ростом и сидел за первой партой, рядом свонючкой Манони. Ох и несло от нее. Она, наверное, писалась и неподмывалась. Я дергал соседку за рыжие косички и спрашивал, почемуот нее такая вонь. В ответ Манони била меня по голове толстымучебником литературы. Мало-помалу я привык к ее запаху и пересталнадоедать классной просьбами пересесть за другую парту… Громыхнуло. Детство разнесло в клочья. Оглушенный, всплываю наповерхность и барахтаюсь в водовороте. Еле вырвался. Теперь бы доберега родного дотянуть. Плыву из последних сил, еще нескольковзмахов… Что это? Серыми жирными крысами заполонена моя земля. Оглядываюсь по сторонам: боже, я среди хищников. Они подбадриваютменя, щелкая клыками: не трусь щенок, прорвемся! «Да, да, мыперебьем отвратительных крыс! » – тявкаю я, выбираясь на сушу. Перед атакой не мешало бы отдохнуть, обсохнуть. Куда там. Толькоперекур и то потому, что вожак пробует новый гранатомет. Дрожащими руками достаю из кармана пачку желтых абхазскихсигарет «Солнце» и закуриваю. «Курение вредит вашему здоровью» –это я знаю с детских лет, а то, что война – лекарство противморщин, узнал сейчас. Прихожу в себя. Хлопаю глазами, смотрю туда-сюда. С того времени почти ничего не изменилось, разве чтообесточилось чертово колесо и засохло дерево, к которому яприслонился, – дурной знак, прочь от него. Как же я раньше незаметил. Снова чешу мошонку и сплевываю. Все, что вижу сейчас, будет и завтра. Может, дождиком летнимумоется новый день, и многие из ребят, собравшихся у раскрытыхдеревянных ворот парка, будут сидеть на лавочке у моего дома, слушая плач матери. Как это дико. Нет, уж лучше я сам постою сопущенной головой у хором вон того, с новеньким автоматом, ипослушаю причитания его мамочки. Я чувствую твое напряжение, приятель, и это радует меня. Какие мысли сделали твое пятнистоелицо пепельным? Куда подевалась та дерзкая улыбка, обнажавшая сгнильцой зубы? Помнишь, как ты наехал на меня в самом началевойны? Хотел показать ребятам свою крутость. Я не ответил тогда, проглотил, но не забыл и сейчас намерен поквитаться. Нет, раздумал. Ты слишком жалок. На говно наступишь – будет вонять. Этопро тебя. Ладно, проехали. Расслабься… Надо бы заправиться феназепамом, не то сердце разорвется вгруди: тук, тук, тук, тук, тук… Страшно. На лбу испарина, в животеурчит. Хочется срать, впрочем, ссать тоже, и тошнит. Во рту сухо, но таблетки все-таки растворились. Сколько проглотил-то? Три, четыре? Не важно, главное выжить. Дрожь в теле проходит. Сейчасвздохну свободнее, да, вот так. Знаю, это самовнушение. Так быстроне почувствуешь расслабление даже от промедола. У меня былонесколько ампул. Кому же их отдал? Кибилу? Да, ему. С ним был ещеодин, коротышка, в лихорадке говоривший одно и то же: черняшка –так себе дерьмо, а беляшка – мать всей дури. Кольнулись прямо вмашине, и недоноска вырвало на сиденье, а Кибил смеялся. Бедняга. Под землей теперь лежит. Доигрался в русскую рулетку. Выбил себемозги. Он не первый, кто поднес дуло револьвера к виску. Я тоженедавно пробовал, но так и не смог спустить курок. Интересно, а какой я со стороны? Худой, невысокий, впросторных зеленых слаксах и белой футболке, с пулеметом на плече. Кроссовки? Неплохие, найковские, но уже порвались. Еще бы, скольков них протопал. Наследил кроваво не в одном бою… – Сегодня твоя очередь тащить бачки, – слышу голос Куска. Снимаю с плеча пулемет. – Какая разница, – говорю. – На, бери. Эти дай сюда. – Будет жарко, – ухмыляется он. – А тебе в натуре не страшно или ужалился? – С чего ты взял? – У тебя лицо всегда одинаково сонное, что в бою, что на пиру. – А ты поделись своей бледностью. Вижу, опять наглоталсяколес. Может, водкой запьешь, как в прошлый раз? – Отстань, я чуть не подох тогда. Ты говорил с Парпатом? – Нет, зато знаю, что все левобережье убеждало его зайтигрузинам в тыл со стороны Мамисантубани. Но он заладил: мы атакуемих в лобовую, покажем всем, на что способны. Ты видел, как онстрелял из гранатомета? – Слышал. До сих пор в ушах звенит. – Он так и не попал в миндальное дерево. Я бы попал со второгораза. – Говорить легко. – В армии я был не последний гранатометчик. – Верю… Как думаешь, сколько нас тут собралось со стволами? Человек сто будет? – Ну ты загнул! Может, пятьдесят, от силы шестьдесят, небольше. И ТЭК мы не возьмем, вот увидишь. – Знаешь, что меня пугает? – Что? – Грузины не отвечают. Затаились, наверно. А может, ониonopnqrs убрались? – Так просто твари ТЭК не отдадут. Я думаю, сегодня мы многихнедосчитаемся. – Вечно ты каркаешь. Слушай, а может, Парпат раздумалштурмовать эту чертову высоту? Такие кошмары снились всю ночь. Имать утром умоляла поберечься. И кошка дорогу перебежала… – Оп-па! Не понял. Струсил, что ли? Вот это да. Кому расскажу, не поверит. Как про тебя тот толстяк говорил? «Война – твоястихия? » – Это он нарочно, мать его, чтобы самому в тени остаться. Видишь, где он? Нет? И не ищи даже, не найдешь. А знаешь, где онпрячется? В бункере за рацией… – Нет, в натуре, ни разу не видел тебя таким зашуганным. – Да не боюсь я, отстань. Просто предчувствия нехорошие. Смотри, какая толпа собралась вокруг Парпата. Пойдем послушаем. – Лучше постоим здесь. Обычно стреляют в кучу. – Ребята уже за ворота выходят. Згудеры жуар, помоги нам! Аправда в обиталище жуара засел грузинский корректировщик? – Наверное. Там же стены толстые из камня. Да и знают суки, что мы не будем стрелять по святым местам. – Они будут прокляты до седьмого колена, вот увидишь… – Этого мы не увидим, к сожалению. Нам бы в живых остатьсяпосле этого боя. Идем, что ли… Только мертвые увидят конец войны. Платон Сцена перед атакой. Дорога, поднимающаяся наверх, к ТЭКу, с поворотом на Згудерское кладбище. Серый асфальт, по краям черный от влаги, топчет пара сотен нетерпеливых ног. Слышны автоматные и пулеметные очереди, взрывы. Голос Парпата: Чи шауы мема уалама, удон ма ашырдамрахизат. Ам та чи зайы, удон афта ма фенхьалат ма ца сом нафенджыстам. Иу, дуа пулемет ма намангай хьауы. Ками ка гыцыл Тамейа пулеметима? Ам ма ма шуры слау. Иу цус мам байхьусут: абон махТЭК сисджыстам. Ерын каражи фенам иуылдар. Афта. Сымах тигертастут. Адымтам. (Кто идет со мной наверх – шаг вперед. Остающиесяпусть не думают, что мы не увидим их завтра. Мне нужно минимум двапулеметчика. Где этот Маленький Таме с пулеметом? Стань-ка рядом. Немного послушайте меня: сегодня мы возьмем ТЭК! Но прежде чемлезть на эту высоту, посмотрим друг на друга. Так. Вы тигры. Пошли. )

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒