СУДНЫЙ ДЕНЬ
«Нет больше города, и меня тоже. Тенью брожу от одногосожженного дома к другому. У почерневших стен стоят другиетени». СМС догнал меня на улице Джапаридзе около горящего дома. Явытащил мобильный из кармана джинсов, сквозь грязные линзыпосмотрел на дисплей. Новое сообщение от Ольги: «В новостяхпоказывают страшные вещи. Из твоих родных никто не пострадал? Уменя билет на завтра. Может, лучше сдать его и не ехать? » Кровляжилища трещит, как будто идет ожесточенная перестрелка. На самомделе пока затишье. Догадываюсь почему. После артобстрела грузиныснова начнут прочесывать остатки улиц. Суки, своих бомбить нестанут. До зачистки я успею написать ответ: «Любимая, все впорядке. Приезжай. В любом случае ты отдохнешь в Цее. Стас уже тами ждет тебя. У них какой-то художественный форум. Целую». Отправил. Подождал, пока придет отчет, и поплелся дальше. В однойруке автомат, в другой мобильник. Кому позвонить? Кого позвать напомощь? Может, 911? Сунул телефон обратно в карман. Мне кажется, ядвигаюсь медленней улитки, оставляя за собой влажный след. Оглянулся. Нет, не видно мокрой дорожки на асфальте из-за ветвей, накрывших зеленым ковром дорогу. Когда все это кончится? Наверное, после того, как перестану потеть. Скорей бы вечер, но кажется, будто время растворилось в пространстве, и день, раскаленныйлучами солнца и огнем пожаров, никогда уже не сменится прохладойночи с голубыми звездами и луной. Несколько здоровенных ребят идут за мной в молчании. О чем онидумают? Может, о родных, успевших эвакуироваться во Владик? Недавно разговаривали с ними по мобильным. Тот, в хвосте, совсемеще зеленый, твердил о своей любви какой-то девушке и грозилсяубить ее жениха. Другой хотел услышать голос сынишки и не топлакал, не то смеялся... А бородатый орал в трубку: «Папа, тыжив?! Ну слава богу! А то мы думали, ты погиб в ночном обстреле! Где ты сейчас? Где-где? Хоть бы предупредил, когда драпал, вонючийкусок дерьма! У меня больше нет отца! Слышишь, мать твою? Сменюфамилию, если только выберусь из этого ада! » А мой старик даже непозвонил, не спросил, живы ли мы с матерью и братом. Впрочем, может, из-за плохой связи, а эсэмэски писать отец так и ненаучился… Мы актеры, играющие в дешевом боевике. И декорацииподходящие: в глубине сада, куда мы зашли перевести дух, дом впробоинах, виднеется убогая, как исподнее старухи, утварь. Режиссер – копия Денни Де Вито. Коротышка, хлопая в ладоши, орет вмегафон: – Так, мотор! Дубль пять! Ты… – Я? – Ну да, ты, встаешь и усталой походкой направляешься к трупуженщины. – А где она? Я ее не вижу… – Протри очки, она под забором в крапиве. – Бог ты мой, у нее же нет головы! – Можешь слегка блевануть, как в голливудском фильме. – А это обязательно? – Вообще-то в сценарии этого нет. Ладно, берешь одну из ветоки накрываешь тело. – Угу. – Остальные тоже идут к телу. Все смотрят. Теперь отходите втень дерева; усаживаетесь там поудобнее и достаете мобильники. Внимание: снимаем сцену прощания с родными. Так, больше драмы, больше слез! Вас в любой момент могут убить или взять в плен… Так, хорошо. Снято! Молодцы. Отдохнули? Теперь выбираетесь из сада наулицу и ужасаетесь при виде младенца, раздавленного гусеницамитанка. – Твою мать, да что же это такое! – Может, это кукла?! – Какая, на хрен, кукла? Это, наверно, ребенок той женщины всаду… – Хорошо. Снято! Крадетесь дальше, словно тигры. Эй, к тебеобращаюсь! – Я? – Да, ты! Почему не крадешься? Впрочем, можешь пятиться хотьраком, все равно попадетесь на зуб гигантскому ящеру. Так, выпускаем дракона… Ох, устал, но сердце бьется, требуя движений, чтобы страх несжал его в своей мерзкой склизкой лапе. Мозг я глушутранквилизаторами. Проглотил уже черт знает сколько. Тормозни –надо экономить. Что бы я делал без таблеток? Хорошо, три дня назадв аптеке затарился. Как будто предчувствовал. Да все знали овойне, но отмахивались: авось пронесет, а если нет, то не впервой. Но никому и в голову не могло прийти, что грузины применят «Град»и авиацию. Буго оказался пророком. Когда увижу его, поклонюсь вноги. Все его предсказания сбылись. – Эти ночные перестрелки между постами – х... ня, – твердил онстрадающим от похмелья слушателям на площади. – Война начнется, как только свиньи начнут стрелять по городу. Сначала они применятдальнобойную артиллерию, «Град», минометы. Затем налетит авиация исровняет остатки Цхинвала с землей. Ковровое бомбометание, знаетели… И вот когда здесь будет чисто как в поле, их тридцатитысячнаяармия, обученная лучшими специалистами НАТО, пройдет по нашимостанкам победным маршем… – Грузины не посмеют, – не верили убеленные сединами, скрасными от пьянства лицами оппоненты. – Русские не допустят этого, – добавлял какой-нибудь Фоманеверующий. Буго в такие минуты распалялся и напоминал мне ТарасаБульбу, учившего своих сыновей уму-разуму. Бывший боксер, он могвздуть любого, и все знали об этом. Но к физической силе и техникебокса – хук справа, хук слева – он редко прибегал. У него был дарубеждения. Ко всему прочему он одним из первых открыл огонь погрузинской милиции в январе девяносто первого. Сам Парпат приходилк нему за советом. Ей-богу, собственными ушами слышал! Да чтоб яослеп, если вру! И Буго давал ему дельные советы, на которыеПарпату по большому счету было наплевать. Командор внимательновыслушивал его, а потом делал по-своему. – С чего ты взял? – заводился пророк пуще прежнего. – Хорошо, давай поставим вопрос так. У тебя есть взрослый сын? – У меня их двое, – отвечал Фома. – Один в ополчении, другой вМоскве учится. А моя дочка за твоего же родственника замуж вышла. Вместе на свадьбе гуляли. Помнишь, как из громадных рогов пиливино за молодых? Да, пьешь ты важно… Но при чем тут дети? – Сейчас узнаешь, не торопись. Ты же хочешь, чтобы мужчины втвоем семействе, не воюя, остались живы? – Конечно, хочу. Что за глупый вопрос. – Глуп ты сам и тебе подобные. Понятно? Нет? Тогда слушай: почему русский солдат, возвращения которого из армии ждут любящиеего родители, должен умереть здесь, защищая твою землю, тебя итвоих сыновей? Вы, я смотрю, жар чужими руками хотите загрести. Извините, дураков больше нет. Если ты дерьмо, с тобой поступятсоответственно. Мы должны продержаться хотя бы два дня, пока какая-нибудь держава не поспеет к нам на помощь и не остановит бойню. Нопрежде прольется много осетинской крови, ох как много... Вокруг тишина. Фома, припертый к канатам, пытался прикурить, но неудачно. Шепча проклятия в адрес грузин, он сплевывал сигаретуи совсем стушевывался. Пророк, то бишь Буго, торжествовал. Нонедолго. Он прислушивался, затем, щурясь, смотрел поверх нашихголов и тоскливо говорил: – Опять авиация свиней «барражирует» небо… Ведомый и ведущий… – Что же делать? – спрашивал кто-то. – Как что? – удивлялся Буго. – Все уже давным-давно придумано. И не вашими тупыми мозгами думает человечество. Мы провозгласилиреспублику, так? Ну будьте добры тогда покупать танки, «Тунгуски», зенитные установки С-200, как это делают абхазы. Пророчества Буго я слушал каждый божий день в течение пятилет, если не больше, и привык к ним. Сегодня мне хотелось спроситьего: что будет дальше? Но его мобильный был выключен или находилсявне зоны действия сети. «Моя жизнь – чередование войн, и даже в перерывах междуними я воюю с самим собой». Телефон дрожит. Это Стас. Замираю на месте. Оглядываюсь. Фога, высокий бритоголовый качок в гражданке, с которым я познакомилсянедавно, делает мне знаки рукой и входит в ворота РОВД. За нимостальные в камуфляже. А я стою в двух шагах от перекрестка –между раздолбанным зданием РОВД и городским банком. Может, зайти инабить свой десантный ранец баблом? Но в сейфах наверняка ужепусто. Да и зачем сейчас деньги? И автомат ни к чему. Вот отгранатомета я бы не отказался. – Алло, – говорю. – Как ты там? – спрашивает Стас. – Мы в Цее провели акциюмира. – Благодарю, конечно, но это как мертвому припарки. – Не говори так. У тебя точно никаких вариантов выбратьсяоттуда? – Я пытаюсь. – Брось геройствовать. Ты свое уже отвоевал. Твои рассказы уменя из рук вырывают и читают по очереди. – Сейчас меня это меньше всего волнует. – Весь наш форум болеет за вас душой. Мы тебе и номербесплатный в гостинице выбили. Слышишь, маньяк? Тут и бассейнесть… – Стас, у меня к тебе просьба. Оля приедет во Владик 11-го. Навойне всякое случается. – Вытираю мокрые глаза. – Мы планировали сней отдохнуть в Цее еще месяц назад, и она радовалась этому какребенок. Короче, если я не приеду 11-го… Тогда тебе ее встречатьна вокзале. – Не беспокойся, все будет… Связь прерывается, воображение рисует мой изуродованный трупна асфальте. Надо мной стоит какой-нибудь Тамаз или Гела и дляверности, а может, для того, чтобы почувствовать себя мужчиной, добивает меня из М-16. Картина до того реальная, что я трясуголовой. Нет, в самом деле: за железной будкой на тротуаре лежиттруп. Я вижу только верхнюю половину в натовской форме инедоумеваю, куда подевалась остальная часть. Спотыкаюсь об ногу. Должно быть, его. Стою над останками бедолаги. Гляжу по сторонам. Ни души. Грузин или наш? Сейчас посмотрим. В нагрудных карманахпусто. Уже успели обшмонать. Рядом валяется нож с чернойрукояткой. Загадываю: если с первого раза воткну его вон в тодерево – выживу. Смерил расстояние взглядом. Четыре шага, может, пять. Метнул. Промазал. Мне крышка. В натуре сейчас соскочу срельсов. Засмеюсь, забьюсь в истерике. Я морочу Оле голову. Отсюдамне живым не выбраться. В этом я уверен на все сто. А она, бедная, приедет во Владик, на перроне вместо меня будет стоять Стас. Скажет, что меня… Ну уж нет. Так просто я не дам себя убить. Боже, спаси меня, грешного! Может быть, я лживый сукин сын, убийца, ноне Гарун, бежавший быстрее лани… как там дальше? Быстрей, чем заяцот орла, бежал от страха с поля брани… Что за ерунда лезет вголову. «В одном из подвалов живые сидели с мертвыми. И те и другиебыли бессильны что-либо предпринять». Огибаю здание РОВД со стороны улицы Сталина и вхожу в пробитыеосколками двери. В воздухе пыль; вместо потолка огромная дыра, наполу куски от стен. Ребята сидят на деревянных ступеньках лестницы, ведущей навторой этаж, и слушают бородатого. Он взглянул на меня, чихнул ипродолжил. – Представляете, подвал, битком набитый вооруженными людьми, охваченными страхом. Разговор идет о том, чтоб сдаться в плен. Ужеискали белую тряпку, и вдруг над нами шаги и грузинская речь. Меняпригвоздило к полу, я перестал дышать. Такой тишины не было бы и впустом подвале. Не знаю, сколько было грузин, но мысль оказать имсопротивление никому не пришла в голову. И это было самоестрашное. Моя бабка грузинка, и я понимал, о чем они говорили. Один из них орал: сада харт осебо ткуени деда м... (где же вы, осетины, мать вашу)! Должно быть, эти вояки наклали в штаны ипопрятались в норах, как крысы! Сейчас проверю подвал! Остальныесмеялись над ним и уговаривали не делать этого: там могут бытьмины. Но тот не слушал и стал спускаться вниз по ступенькам. Онкак будто давил ногами мое сердце. И тут, на наше счастье, кто-тооткрыл по ним огонь. Грузины заметались и, отстреливаясь, выбежалииз здания. Это было спасением. Я подождал минут пять и выбралсянаружу. Перемахнул через забор и, прячась... Фога полез в карман за мобильником, поднес его к уху и замер, глядя на носки своих кроссовок. – Алло. – Его хмурое лицо прояснилось. – Это точно? Вотмолодцы! Кто-кто? Баранкевич? Ты смотри, а я думал, он тожесбежал. Ну ладно, давай, а то батарейка садится. Удачи вам. Мы сгорали от любопытства. – Ну? – не выдержал бородач. – Малолетки подбили два танка у Совпрофа, – сказал Фога. – ИБаранкевич – один, на вокзале. Мы все обрадовались и закурили. – Мне не терпится раздобыть гранатомет, – сказал бородач, – исжечь хотя бы один. – Два, – сказал все это время молчавший парнишка с родимымпятном во всю щеку. – Моего отца грузины убили в девяносто втором. Будет обидно, если свиньи убьют и меня, а я ни одного из них. Отпахана мне достался вот этот автомат и РПГ. – И где гранатомет? – живо спросил Фога. – Этот, что на мне, разовый. – Дома, на Привокзальной, – ответил пацан. – Я ночевал у дядина другом берегу и не знаю даже, живы ли мать с бабкой. Наверху скрипнула половица: на втором этаже кто-то был. Щелкнули предохранители; лязгнул затвор. – Эй! – раздался сверху мальчишеский голос. – Не стреляйте! «Мать моя! Ты видишь, как седеет твой сын, и впадаешь отэтого в детство» Парнишка лет шестнадцати спускался по лестнице. На нем быликрасные адидасовские штаны и черная футболка; козырек темной кепкискрывал его смуглое лицо. На плече у него висел М-16. – Откуда у тебя этот автомат? – спросил Фога. Пацан показалбелые зубы: – С убитого грузина снял. – Он вынул из кармана навороченныйтелефон. – Это тоже трофей. Хотите посмеяться? Сейчас поищу номерего дейды (матери). О, нашел. Тсс. Настала такая тишина, что я услышал гудок, прервавшийсявзволнованным женским голосом: – Придон шена хар швило? (Придон, это ты, сынок? ) – Нет больше твоего сына! – закричал парнишка. – Я убил его! Слышишь меня, сука старая? Даже не поплачешь над ним, потому что яподжег дом, где он сдох! – Вайме деда? – заплакала женщина. – За что? – Она еще спрашивает! – вскочил бородач. – Дай-ка мне! И, вырвав из рук пацана трубку, начал брызгать слюной. – Ваши сыновья убивают всех без разбору! Они никого не щадят, и пощады им тоже не будет никакой! Б... дь старая, – пробормоталбородач в досаде. – Отключилась. – Что же все-таки произошло? – спросил Фога. Пацан спрятал трофей в карман и, усевшись на обломок стены, сказал: – Ночью я гулял со своей девушкой по пионерскому парку. – А почему она не эвакуировалась? – подал я голос. – Не на чем было. Да и не хотела уезжать. А тут еще Саакашвиливыступил. Вы разве не слышали вчера? Он же обещал прекратитьобстрел. Многие поверили ему и вернулись обратно. Наверное, думали: какой сумасшедший начнет войну во время Олимпиады? Он же, говорят, в Оксфорде учился. Культурный шизик, мать его. Короче, уселись мы с ней на скамейку и начали целоваться. А мнеприспичило. «Я сейчас», – сказал ей и пошел отлить. Вдруг страшныйгрохот. Земля под ногами задвигалась будто живая. В ужасе побежалобратно. На месте, где ее оставил, огромная воронка. Вокругповаленные сосны. Понимаете: только что она сидела тут полнаяжизни – и в одно мгновение ее тело превратилась в ничто, в пыль, которая забивалась в ноздри, в горло, заставляя кашлять и давитьсясоплями. Меня отвлекли крики и тяжелый топот. По дорожке за паркомбежали какие-то вооруженные люди, неуклюжие, как носороги. Один изних отстал и начал срывать с себя «лифчик». Он не видел меня, но япри свете пожара узнал его. Толстяк швырнул разгрузочный в глубьпарка. Так же поступил и с автоматом, который упал к моим ногам. Яподобрал оружие, прицелился в спину убегающему – надо было с чего-то начинать – и застрелил его. – Ты убил осетина? – не сдержался бородач. – Зачем? – Могу ответить за свои движения, – сказал пацан. – Еслихочешь, выйдем. Или разберемся здесь? – Да не буду я с тобой разбираться, – пробормотал бородач. –Убил так убил. Но говорить об этом с первым встречным, по-моему, глупо. Откуда ты знаешь, что среди нас нет стукачей? – А кому эти суки будут стучать? – усмехнулся пацан. – Высерьезно думаете, что мы уцелеем? Эй, придите в себя! Тот, ктоостался в городе, обречен. Стал бы я рассказывать вам эту сказку, будь у нас хоть какой-то шанс выжить. И вообще, люди в погонахдолжны были защищать нас. Чуть ли не весь город ходил в форме, бряцая оружием. А куда они подевались сейчас, а? Удрали из городаили переоделись в гражданку и дрожат в подвалах. Ты же сам толькочто рассказывал. Короче, шлепнул я этого ублюдка и побежал в дом за парком. Тамбыли какие-то старухи, умолявшие помочь им спуститься в укрытие. Они просили остаться, но меня потянуло к воронке. Мне почудилсяголос моей девушки. Она звала меня. Я понимал, что это глюки, новсе же побежал на ее зов. Потом как сумасшедший бегал по горящемугороду и не мог остановиться. Раз меня швырнуло взрывной волной настену. Думал, конец, но нет, только оглох, зато перестал ееслышать. Не знаю, сколько это продолжалось, я едва держался наногах и решил передохнуть. Только где? Дома вокруг либо горели, либо были разрушены. Наконец нашел один уцелевший. Вошел туда. Смотрю и глазам своим не верю: в середине комнаты стол, на немгроб с покойником, а на полу валяются трупы. Должно быть, родственники мертвеца. Пробоину под подоконником не сразу заметил. Напротив, через двор, стоял гараж. Поплелся туда. Внутризадрипанная «Волга». То что надо. Выбил стекло прикладом, открылдверцу и завалился спать на заднее сиденье. Утром проснулся от шума в доме. Сначала не понял, в чем дело, и даже обрадовался: значит, все, что произошло ночью, былокошмарным сном. Грузинский мат вернул меня к действительности, яприпал к щели. Солдаты заносили в дом раненого. Покойника онивыкинули на середину двора. Туда же притащили и трупы его родичей. Затем все вошли в дом, не оставив никого на стреме. Явоспользовался их глупостью. Вытащив гранаты из «лифчика», быстропересек двор и закинул лимонку в окно. Взрыв тряхнул дом, и явошел в комнату, где стонал уже не один раненый. Подобрал вот этотавтомат и прикончил пятерых солдат. Шестой умолял не убивать его. Говорил, что он один у больной матери, дал мне вот этот мобильники попросил позвонить его дейде. Я пообещал. Все это страшно меняразвеселило. Из гаража я принес канистру с бензином и, обливгорючим раненого, засунул ему в рот лимонку... Пацан снял кепку и почесал голову. Мне стало не по себе: егокоротко остриженные волосы были белее верхушки Казбека. Он нацепилбейсболку, встал и направился к выходу. – Сегодня судный день, – сказал он, остановившись у порога. –Перед тем как подохнуть, я расправлюсь с теми, кто убил моегоотца. Он защищал Цхинвал с самого начала, в Абхазии воевал, да гдеон только не был, и в благодарность за это наши убили его. Я знаю, кто это сделал, одного уже замочил из его же оружия. К остальнымсейчас наведаюсь. Он исчез. Тот, зеленый, что шел в хвосте, встрепенулся ибросился за ним. Подходящая парочка. Не хотел бы я оказаться наместе убийц его отца. Такие гости пострашней грузин будут. «Я не знаю, как защитить тебя, моя старая мать. Это ужешестая и самая страшная война, которую мы с тобой переживаемвместе». Мы немного помолчали, потом решили пробиваться к вокзалу. Первым двинулся к выходу парнишка с родимым пятном. Я за ним. Мыперебежали улицу и юркнули в открытые ворота углового дома. Подождали остальных. – А где Фога? – спросил я бородача, выглядывавшего из ворот. – Остался там, – прошептал моджахед. – А вот и грузины. Мы прижались к ржавому железному листу и через пробоинусмотрели, как два натовских БТРа проехали вверх по Сталина – такблизко, что я мог достать их плевком. Стрелки обоихбронетранспортеров, будто всадники, покачивались над люками. Убанка бронемашины свернули налево в переулок. Началась пальба. Япобежал обратно в РОВД. Фога стоял у дверей. Посторонившись, онпропустил меня и прислушался. – Знаешь, куда они стреляют? – спросил он. – Понятия не имею, – выдохнул я. – В дом правительства. – Так он же пустой и горит. – Я тоже не понимаю. Ох, сейчас бы РПГ… – Как ты думаешь, они будут возвращаться по этой улице? – Наверное, а что? – Убьем стрелков. Я замочил утром одного. Фога задумался. Затем снял с плеча разовый гранатомет ивыдернул кольцо. – Ты прикроешь меня? – Конечно, – сказал я не своим голосом. – А разве «Муха»пробьет броню? – «Муха»? – усмехнулся Фога. – Это РПГ-26. – А какая разница? – Большая. Здесь такой же заряд, как в выстреле РПГ-7. Я пожал дрожащими плечами. Осмотрев автомат, я передернулзатвор, хотя прекрасно знал, что патрон в стволе. Патрон вылетел икуда-то закатился. Хотел поискать его, но раздумал. Коленки моидрожали, а глаза искали место, куда бы спрятаться, но вместо этогоя подошел к проходу и посмотрел в сторону банка. Бронетранспортерывозвращались. Мы забились в темные углы узкого прохода и ждали. Наконец БТРы проехали, и Фога шагнул на тротуар. Он спокойноприсел на одно колено и, положив трубу на левое плечо, прицелился. В следующее мгновение я стоял рядом с ним и, покачиваясь в волнахсолнечного света, пытался взять на мушку спину седока железногоконя. Выстрел, кажется, порвал мне барабанные перепонки, истрекотню своего автомата я слышал как бы издалека. Стрелка небыло видно из-за клубов дыма, а БТР все еще катил. Поменяв пустоймагазин, я посмотрел на Фогу и согнулся от смеха. Футболка на немзагорелась, и он, отбросив пустую трубу, бил себя, пытаясьпотушить пожар. – Попал!!! Молодец!!! – кричал я, бегая вокруг него и хлопаясебя по коленкам. – Поджарили ублюдков! А вот кому жаренаясвинина! Совсем недорого! «Мне хочется плакать, еле сдерживаюсь, но слезы все жекапают на мостовую многолюдного Владика. Встречные лица ни о чемне говорят мне. Да и что они могут сказать – люди, не видевшие, что творилось в Цхинвале 8 августа, когда небо упало на землю ираздавило наши души». Стас спустился по крутой лестнице ресторана, переоборудованного на время форума в мастерскую, и подошел ко мне. Мы поздоровались. – Ну как ты, маньяк? – спросил он. – Да ничего, – ответил я. – Как твоя работа? – Продвигается потихоньку. А Оля где? – Зачем-то вернулась в номер, сейчас выйдет. Мы идем зачерникой. Знаешь, вчера я чуть не лопнул. Оля еще бруснику нашла, но я не стал есть… Может, это и не брусника вовсе… А чернику язнаю… Ты в курсе, сколько она стоит на базаре? Я как будто валютойобъелся. – А в бассейне уже поплавал? – Да, но вода там пахнет хлоркой. Слушай, я никак не могууспокоиться. Мне надо вернуться обратно. Хотя бы на день. – Это, конечно, твое дело, но ты бы пожалел Ольгу. У вас всеполучилось. Ты выжил в этой бойне и сам встретил ее на вокзале. Такое только в кино бывает. Так дай ей отдохнуть и успокойся сам. _ вчера разговаривал с Зауром по телефону, он, может, тоже приедетсегодня. Арбуз привезет. Он в них разбирается. – Правда? Вот здорово. Он звонил мне утром 8-го. Нас как разбомбили из самолетов… Кругом паника, и я кричу в трубку: Заур, намп... ц! Сделайте же что-нибудь! – и связь обрывается... – Знаю, знаю, маньяк. Он рассказывал мне. Ты принес стихи? Я вытащил из заднего кармана джинсов смятые листки и протянулСтасу. Он взял их и, нагнув рыжую голову, попытался прочесть. Вылитый Ван Гог. Еще бы повязку ему на ухо... – Нет, для меня это китайская грамота. Ты хоть сам разбираешьсвой почерк? – Не всегда, – хихикнул я. – Почитай, пожалуйста. Я оглянулся. Вроде никого. Взял замаранные чернилами бумажки. – Между прочим, специально для тебя переписал. Старался. Ладно, слушай... «Дышит зноем 8 августа, проклятый день. Рвутся снаряды, ракеты; с неба падают мины; самолеты мечут бомбы. Из пылающихдомов пахнет жареным мясом... »
|