ДИАНА. БРУСОК

ДИАНА

Я перекинул с компьютера на дискету несколько своих рассказов ипризадумался. Чтоб их распечатать, нужно сходить в интернет-клуб, а вкармане ни гроша. Матушкина пенсия давно профукана, а своих денег уменя уже давно не было. Может, у отца попросить? Но в прошлый раз, когда я просто намекнул ему о своем безденежье, старик пришел вярость. – Пусть тебе заплатят те, за кого ты воевал! – орал он. – А наменя больше не рассчитывай! Ты давно уже не мальчик, тебе сорок лет! Подумай над этим! В твои годы я содержал не одну нашу семью! – Значит, у тебя были любовницы, старый хрыч, а сейчас святымприкидываешься? – Твое какое дело? Не на твои же деньги я покупал им тряпки икосметику! А теперь проваливай, ко мне должна знакомая зайти. – А у нее нет молодой подружки? – Ах, вот ты как? Издеваться надо мной вздумал, щенок?! Старик схватил палку. Я не стал медлить и выбежал во двор. Оказавшись за воротами, я услышал сзади тяжелое дыхание и побежалвверх по Гизельской трассе. Папаша гнался за мной, и я спинойпочувствовал, сколько в нем еще силы. – Я ведь родину защищал! – оправдывался я, улепетывая и уклоняясьот сыпавшихся на меня ударов. – Лучше б ты подох на войне! Меньше было бы забот! Ты для всехобуза! – Я был контужен! Я был ранен, в конце-то концов, причем неоднажды! – Будь ты проклят дважды! Вот тебе мое родительское благословение! – Спасибо за благословение, но ты мне больше не отец… Я почесал спину и оглядел убогую комнатушку, которую снимала моябывшая жена, вернее, ее хахаль. Из мебели тут был покосившийся стол –на нем старый компьютер – и поломанный стул. Спал я на полу. Говорят, спать на твердом полезно, но я так не думаю. Недавно ко мне залез вор, вероятно, по ошибке, и оставил на столе сто долларов. Правда, деньгиоказались фальшивыми, но, кажется, этот добрый человек сам не знал обэтом. Хоть бы он еще раз ошибся. Я даже двери перестал закрывать, чтоббратве легче было зайти и раскошелиться. Но вместо криминала в комнатувошел муж хозяйки квартиры. Это был крепко сбитый сорокалетний мужик снебритым лицом. Он сверкнул белыми зубами и предложил мне без вониосвободить помещение. Я сказал ему, что любовник моей жены по ошибкепопал в тюрьму, но скоро выйдет и заплатит. – У него прекрасный адвокат, – сказал я. – И минимум через год онснова окажется на свободе. – Знаю, знаю, о ком ты говоришь, – догадался муж хозяйки. – Еслиэтого маньяка оправдают, тогда я сам его замочу. Он схватил меня за шкирку и поволок к двери. – Ну хорошо, – смирился я. – Дайте мне хоть компьютер забрать. – Компьютер останется в счет долга. – А на чем я буду печатать?! Он сказал на чем. – Я бы выдавил тебе глаза, будь у меня на руках пальцы. – А что, у тебя нет пальцев? – удивился он. – Нет, как видишь. Я потерял их на войне. В каждом бою я терял попальцу. После этого я стал отчаянным, потому что нечего было терять. – Плевать я хотел на твое отчаяние и на твою войну; мне интересно, как ты печатал? – Тукал по клавишам языком, но могу и носом… – Ах ты, извращенец! Вот почему моя жена не хотела, чтоб ты съехалотсюда! И он спустил меня с лестницы. Теперь я стал бомжем и не знал чтоделать. Было жутко холодно. Небо казалось свинцовым, а земля такзамерзла, что невольно вспоминался ледниковый период. Я боялся, чтоотморожу себе нос, и он отвалится, как у сифилитика. Пренеприятнейшаявещь, должно быть. Я оглянулся по сторонам: жизнь бурлила вокруг. Я пялился на девушек, гулко стучащих по асфальту тонкимикаблучками сапожков. «Как они прекрасны! – думал я, оглядываясь наних. – С каким достоинством они несут соблазнительную заднюю частьсвоего тела и как упруги на вид их ягодицы, обтянутые потертымиджинсами». Я вспомнил дискету с рассказами. Да, надо срочнораспечатать их, сдать в журнал и прославиться. Но где и как? Явспомнил Алана, моего приятеля, с которым однажды зашел в какой-тоофис, где работала его знакомая. Ее звали Диана. Она распечатала тогдамою первую пробу пера, и я тут же влюбился в нее. Любовь с первоговзгляда. Кто не верит в нее, пусть обратится ко мне, и я объясню, какэто бывает. Но кто я такой, чтоб любить такую красавицу, как Диана? Вовремя войны я нужен, а сейчас – никто. Ах, как это унижает. Кстати, офис недалеко, можно зайти и попросить Диану, если, конечно, онавспомнит меня. Надежды на это мало, но стоит попробовать. К тому же уменя нет другого выхода. Я проходил мимо базара. Тут всегда многолюдно. Мне кажется, чтолюди ничем не отличаются от диких зверей. Толпятся там, где пахнетжратвой. Но у зверей законы намного справедливей. К примеру, волк неприкидывается овцой и наоборот. Бобры строят плотину без всякогожульничества. В лесу ли, в джунглях зверье чует, кто укусит, а ктосожрет. А у нас на всех смотришь с опаской, не зная, кто проглотит –чтоб он подавился, а кто укусит – чтоб без зубов остался, гадина. Нобольней всего, как правило, жалят самые близкие люди. И еще у животныхнет этих проклятых денег. Нищие, сидящие на тротуаре с протянутымируками, будто примерзли задницами к асфальту. Ну чем не воронье, ждущее от хищников милости? Я старался не смотреть на них. Простите, господа нищие, я не богач, но, возможно, вам подадут, а мне нет. Азнаете почему? Да потому что у меня нет пальцев. А при чем тут пальцы? Должно быть, мозги замерзли, раз в голове такая муть. Перейдя дорогу, я оказался у «Копейки». Здесь за гроши можно былокупить заморские шмотки, правда, не первой свежести. Окна секонд-хендавспотели от алчного дыхания покупательниц. Из магазина слышалсяженский визг. Красавицы дрались из-за поношенных тряпок. Я прошел мимо«Копейки», поднялся по лестнице и долго топтался у входа в офис, набираясь смелости, вернее, наглости. А вдруг Диана пошлет меня кудаподальше? Ну что ж, пойду тогда на базар и протяну беспалую руку. Знаянаперед, что никто не подаст? Боже, как мне стыдно. Вспомнил, как навойне однажды мы хотели устроить засаду и сами нарвались нанеприятеля, притаившегося в колючих зарослях ежевики. Уму непостижимо, как грузины не изрешетили нас с такого близкого расстояния. Зато мызакидали гранатами трепетавшие от стрельбы кусты и благополучновернулись обратно. Сюрприз, так сказать. Но почему я вспомнил об этом? Да потому что сердце у меня тогда готово было выпрыгнуть из груди. Каксейчас? Вот именно. Но не на смерть же я иду; мне нужна всего лишьраспечатка. Да, но ты неровно дышишь, когда рядом эта женщина. Мимо проходили люди. Они с удивлением смотрели на меня. Ещеподумают, что я террорист. Я открыл тяжелую железную дверь и вошел вофис. Охранники из-за окна своей каморки щупали меня взглядами. Чтовылупились? Нет у меня бомбы! Я прошел узкий коридор и свернул налево. Кажется, вот эта белая дверь, гм… тоже из железа. Люди в последнеевремя стали пугливы. Железный занавес рухнул и разлетелся на множествомелких дверей, за которыми спрятались бывшие граждане могучего СССР. Сплоских жидкокристаллических экранов на нас обрушили столько жуткойинформации, что я нередко удивлялся тому, как мы еще не спятили. Аможет, мы уже безумны, но просто не знаем об этом? Порой мне кажется, что мы живем в мрачном средневековье. Скоро люди начнут копать рвывокруг своих домов и наполнят их водой. Оденутся в латы и будутсмотреть на мир сквозь забрала своих шлемов. Эй! Кто вас напугал? Чеговы так боитесь?! Помещение, где работала Диана, напомнило мне кабинет в школе: офисная мебель, на столах компьютеры, у стен шкафы. Из зарешеченныхокон справа, сквозь выбросы «Электроцинка», пробивался свинцовый свет. Диана сидела за одним из столов и, поглядывая на монитор, стучала поклавишам. Я подошел к ней на ватных ногах и, поздоровавшись, начал что-то бубнить про Алана. – Ах да, Кутя, – сказала она голосом, от которого я таял. – Какnm, кстати? В каких местах обитает? – Он в Лондоне, а я вот дискету принес. Может, распечатаете? Я украдкой взглянул на ее красивые губы, которые улыбнулись мне. – Ну, конечно, распечатаю, – сказала она. – Где дискета? Из офиса я выходил с распечатанными рассказами в файле. Я был поухо влюблен в Диану (второе ухо мне отстрелили грузины). Но теперь ябыл крепко уверен в одном: ради нее я покорю весь этот сраный мир, какбы он ни оборонялся от меня. 29. 01. 2008

БРУСОК

Год, назад вернувшийся Брусок из мест не столь отдаленных внатуре считал, что мы самые крутые пулеметчики и разговаривать снами надо предельно вежливо. Насчет вежливости я с ним согласен, а вот первые ли мы в нашем нелегком, а подчас и опасном деле, сомневаюсь. Если честно, я ему не очень-то и доверял вначале. Все-таки пять лет отсидел человек за кражу. За ним глаз да глазнужен. Того и гляди украдет мой пулемет. А это самое ценное, чтоосталось у меня в этой жизни. Не считая собаки, конечно. Кстати, куда она делась? Силам, ко мне! Нет, не откликается. Ладно, поищу его потом. Наверно, опять за сучкой какой-нибудь увязался. Господи, господи, не сведи меня с ума! Собака моя и та живетлучше, чем я. У него хоть есть за кем побегать, поухаживать; есть в ком застрять. А мне на ком сорвать силу своей страсти? Ракетой «Алазань» мою жену разорвало в клочья, а то, чтоосталось от нее, схоронили во дворе средней школы. Я частоприхожу туда, чтоб поплакаться. Она хоть и мертвая, но слушатьумеет. Живая она была болтлива и капризна, как все бабы, но впостели резва и горяча. От ее сексуальных фантазий я таял каксвечка. Она буквально высасывала из меня жизненно необходимыесоки. Когда она забеременела, я обрадовался, что немногопередохну, но не тут-то было. Приходилось трахать ее дважды вдень без выходных, а в праздники особенно. И отказать ей я немог, потому что она была на пятом месяце, нет, кажется, начетвертом, впрочем, какая разница. «Ну, милый, иди ко мне, –говорила супруга, ложась на обоссаный пол (без этого сексказался ей пресным). – Если ты не будешь удовлетворять меня, малыш наш родится ущербным». Теперь бы хоть слово сказала, когдая рыдаю на их сырой и соленой от моих слез могиле. Прости меня, милая, прости за все…. С кладбища я возвращаюсь в заброшенный грузинский дом – мойсгорел вместе с домочадцами, выжившими после грузинскойоккупации зимой 91-го, – и беру толстый с пожелтевшимифотографиями альбом двух сестер, живших здесь до войны. Мненравится младшая из них. Я целую фото, где она на пляже вбикини, и ложусь в ее когда-то чистую постель. Представляю, какона извивалась здесь в своих белых в цветочек трусиках – они подмоей подушкой, я нашел их под матрацем с кучей грязного нижнегобелья – и трогала себя за лобок, потом ниже, где влажно, нежнои… Господи, господи, пошли мне снова женщину, пока я не сталонанистом! А когда мы брали ТЭК, меня ранило осколком снаряда. Кровищивытекло столько, что я потерял сознание. Брусок таки дотащилменя до больницы. Вышел я оттуда немного пришибленный, безуказательного пальца правой руки. Твою мать, оторвало именнорабочий. Почему не средний? Им только в заднице ковыряться иликлитор какой-нибудь девки массировать. Ну что мне делать с этойкультяпкой? Зато Брусок теперь мне заместо родного брата. Говорит, чтопосле войны возьмет меня с собой в Москву и обучит тамворовскому делу. Красть я не люблю, мне больше по душе ремеслокиллера. Все необходимые навыки у меня, слава богу, выработались. Но Брусок сказал, что в тюрьме убийц не очень-тожалуют. Тюрьма? Нет-нет, туда я не хочу! Лучше безнаказанноубивать на войне! – А пулемет мой украдешь? – его спрашиваю. – Нет, – говорит он. – Зачем? – Правильно, мать твою! Стволов в городе больше, чем желающихиз них пострелять… Прихожу к мысли, что в прошлой жизни я был все-такипорядочной свиньей, потому что надул Бруска при дележке трофеев. Спрятал от него пистолет. Он заметил, но промолчал. Сейчас боюськ нему спиной повернуться. Всадит мне пулю под лопатку и будетправ. И почему я заныкал эту пушку? Надо было продать ее, благоклиент был, богатый мародер, а бабки поделить. Господи, господи, пусть Брусок забудет про это, а в следующий раз я ему и своюдолю отдам. Говорят, жадность фраера сгубила, но меня прямоспасла. Я из этого «макарова» одного отморозка замочил, и нетолько его… Дело было вот как. Решил я этим пистолетом одноклассницу своюудивить. В школе я был в нее безумно влюблен. Но потом наши пути-дорожки разошлись. Меня в армию забрали; она замуж вышла. Какотслужил, первым делом к ней наведался. Моя школьная любовь былаодна в своей двухкомнатной квартире, и мне показалось, что онане прочь поразвлечься. Не поймешь этих баб. Только дотронулся доее губ своими, так она такой визг подняла, что я пулей вылетелобратно с расцарапанным лицом. И, блядь, еще табуреткой в меняшвырнула, но, к счастью, промахнулась. Потом, когда войнаначалась, о ней поползли всякие сплетни. От нашего одноклассникаслышал, будто она при виде крутого мародера сразу на спинкуложится и ножки раздвигает; чуть ли не кончает, сука. А чем яхуже? Со мной лучше не связываться – это всем известно. Былодин, который не верил и смеялся надо мной, а где он теперь? Обэтом, кроме меня, никто не знает. Я этого насмешника по частям вразных местах закопал. А голову его рыжую в Лиахве утопил. Посмейся там над рыбками, твою мать, им твои тупые и не к местушутки по жабрам, потому что рыба – тварь холоднокровная, а уменя по жилам чуть ли не кипяток бежит. Так вот поперся я к своей однокласснице. Она жила в одной изтекстильских девятиэтажек. Лифт там и до войны не работал. Ненавижу эти подъемы и лестницы. Могла бы жить пониже: на пятом, к примеру, а не на девятом, в натуре. Но что не сделаешь радисексапильной телки с финалом в постели. На шестом этаже у менясердце чуть изо рта не выпрыгнуло. Решил перекурить, как вдругсверху послышались ее крики. Ее, потому что в этом подъездебольше никто не жил, а если жил, то совсем неслышно. Вначалеподумал, что она своему благоверному мозги вправляет или он ей. Me повезло, значит, в другой раз наведаюсь. Повернулся испустился туда, откуда поднялся, но на первом этаже вспомнил, что она вроде как вдова. Мужа у нее грузины еще в первую войнузамочили. Пришлось опять наверх карабкаться. Дверь была открыта, ну я и вошел. Сучонок, заставлявший ее орать, вскочил с кроватив чем мать родила и бросился на меня. Твою мать! Он что, невидел в моей руке пистолета? Или подумал, что мне слабо спуститькурок? Так и не понял, что у него было на уме, возможно, он именя захотел. Пришлось разрядить в него всю обойму. Господибоже, прости, я ведь и в нее попал. Моя первая любовь все ещешевелилась. Я попробовал вернуть ее к жизни поцелуями, как вфильмах. Просил у нее прощения за все, но она только шептала: – Ты убил моего брата, гадина. Проклятый убийца… – Не понял, – говорю. – Значит, твой брат инцест? Туда ему идорога, извращенцу. А тебя я все-таки поимею. Помнишь, япоклялся на своих проводах, что трахну тебя живую или мертвую… А недавно мы завалили четверых грузин, вышедших из своихукрытий в поле. Целая куча долбаных вояк забыла самое главноеправило войны: не высовывайся; враг не дремлет! Но, по-моему, они просто напились и хотели запечатлеть свою храбрость на полеперед ТЭКом с видом на Цхинвал. А враги, то бишь я с Бруском, внизу, в городе, не спали. Как раз обживали новую позицию –недостроенный двухэтажный домик без кровли. Хозяева не успеликрышу поставить. Может, у них деньги закончились, а может, войнапомешала. На это мне тьфу косточкой. Ха, в Бруска попал. Звиняюсь, не хотел. Да ты рехнулся, я ж в тебя не булыжникомкидал. Щас как двину по кумполу лимонкой. Блин, наверно, шишкавскочит. Ну и хрен с ним. О чем это я? Ах да. О нашей новойпозиции. Здесь и позагорать можно. Только не очень, а то сгоришьили от солнца удар получишь. Конечно, неприятно, когда ливеньили гроза. В таком случае можно спуститься на первый этаж. Нотам сыро и воняет уксусом… Нет, лучше переждать дождь на второмэтаже. Все равно потом выглянет солнышко, и обсохнешь. Непозиция, а шоколад. И черешня перед носом растет. Ветви ееломаются от изобилия красно-желтых ягод. Конечно, мы обжираемся, и задницы наши не просыхают от поноса, но не в этом суть. Деревоскрывает нас от меткого глаза снайпера и недоброго взглядакорректировщика. Глядите и завидуйте нам, доморощенные боевики, играющие в войнушку на этих «дэнди» или какихтам! Ой, сейчаспомру со смеху. Видал ты того говнюка, что нам про своенездоровье втирал, а, Брусок? Да он здоровей нас обоих, вместевзятых. И деньги у него из кармана пачками выпирали. Говорилтебе, убьем его! А ты как попугай заладил: еще светло, под шумокего грохнем. Упустили птичку. Слушай, откуда у людей такие бабкиберутся, а? Прокурором, говоришь, до войны работал? Твою мать, что ж ты раньше не сказал? Да моего отца вот такой же засранец втюрьму упек за чужую вину. Так и не вышел оттуда. Помер нанарах. Я тут бы и порешил этого прокурора у всех на глазах, авздумай кто заступиться, на тот свет отправил бы за компанию. Может, поедем за ним в Орджо? Говорю тебе: дело того стоит. Нехочешь, как хочешь, я один поеду. Погуляю на его деньги… Короче, запечатлели мы фотолюбителей длинной очередью – стрелял Брусок, я корректировал из бинокля. Несколько вояк не поместились в кадри драпанули в укрытие. Из тех, что остались лежать на поле, одинвсе еще был жив и полз обратно. Брусок не хотел стрелять в него. – Пусть помучается, – сказал он. – Все равно подохнет. – А если выживет? – сказал я. – Ты даешь ему шанс, а они бытебе такого шанса не дали. Можешь в этом не сомневаться. И оттолкнул его от пулемета. Я сделал в гаде ползучем столькодырок, что он стал просвечивать. Грузины в отместку началибомбить город. Они всегда так: за свои потери в бою отрываютсяна мирных жителях. Но как-то раз до того охуели после вылазкиПарпата и ребят – увы, я не смог принять участия в этомвеселеньком дельце, потому что лежал в больнице с очереднойраной, – что обстреляли роддом. Я слышал, что бывшие тамроженицы обозлились и родили одних мальчиков…. А помнишь, Брусок, когда в город вошли миротворцы? Нарадостях ты откопал штоф араки у своего соседа. «Двадцатилетнейвыдержки» – так ты сказал. Я сначала не поверил, пока мы невлили кружку желтоватого вонючего пойла в глотку этому мудаку-соседу с женской задницей. Забыл, как его звали. Твою мать, чтоон вытворял и в каких только грехах не признался. Даже жену намсвою предлагал, помнишь? А потом умолял нас отыметь его поочереди. Чего ухмыляешься? Думаешь, я не видел, как ты трахнулего? Ошибаешься. Тебе такое не впервой, извращенец, а меня чутьне вырвало. Ты ведь и на зоне петушков драл. Сам говорил. Даладно, успокойся, никому не расскажу… Ну почему ты не послушался меня и поехал через эти проклятыегрузинские села? Разве я не говорил тебе: поезжай через Зар? Ноты спешил в Москву. Ни один из таксистов на вокзале не захотелпортить свою тачку на объездной дороге. Они уверяли, что черезТамарашени можно проскочить. Да, брат, у тебя не было шансов, когда в Ачабети по вашей машине открыли огонь… Господи боже, пошли мне сил соскочить с иглы или забери ксебе, потому что я не знаю, зачем жить дальше. Все, кого ялюбил, под землей, а то, что происходит сейчас на ней, непонятно, да и неинтересно…

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒