ГЛАВА XV. ГЛАВА XVI

ГЛАВА XV

Приличной девушке, какой вы притворяетесь, не место в кресле директора Оперы. Не потому ли вы так вцепились в эту должность, что боитесь лишиться еще одного поклонника?.. Жаль, да только Маргарита Фирман так и останется пустым местом, в каком бы выгодном свете не зазвучало ее имя благодаря богатому любовнику. Ничтожеству вроде вас лучше всего затеряться в кружеве подвенечного платья, если такая возможность представится, а Оперу оставьте знающим свое дело мужчинам! В противном случае, вас ждет череда вполне материальных несчастий, к которым не будут иметь отношения мифические обитатели Оперы. Вы еще узнаете, что люди могут быть гораздо страшнее приведений.

Аноним

Марго держала полученное письмо в дрожащих руках и была готова расплакаться в любую секунду. Еще одно! Ей казалось, что с отвратительными анонимными угрозами навсегда покончено, ведь они уже несколько месяцев как не приходили. Но вот еще одна, на фоне недавних показавшаяся еще более жестокой, заставила предательскую слезу скатиться по ее щеке.

Аноним знал о ее отношениях с Робером. Отношениях, которые она так просила оставить в тайне...

Как скоро в свете снова вспомнят уже почти что забытую Маргариту Фирман, связав ее теперь с Робером Гюго? Какие грязные дела будут им приписывать?

Впервые Маргарита пожалела, что собрату Эрла не удалось задушить ее насмерть.

На шее все еще оставались синяки, и скорого исцеления не предвещалось. Мать не разрешила Марго пойти к врачу, считая, что приличную девушку не могли пытаться убить, как уличную девку, а потому несчастной приходилось носить тугие высокие воротники как ни в чем не бывало. К тягучей боли она почти привыкла, но куда страшнее были воспоминания.

А теперь еще и это письмо...

Она все-таки заплакала. Не громко и не в голос — потому что привыкла по жизни молчать.

Услышав, как дверь кабинета за ее спиной открылась и снова закрылась, Маргарита утерла слезы и развернулась к вошедшему.

Им оказался Робер Гюго. Легок на помине, подумалось ей.

– Неужели вы ни на день не пропускаете свою работу, моя дорогая? – спросил он, подходя и целуя ей руки. От него пахло неизменным, стойким дорогим парфюмом, от которого у Марго зачастую начинала болеть голова, а в жаркую погоду, как сейчас, аромат был еще крепче. – Впрочем, я не могу вас винить. Вам, должно быть, невероятно скучно на улице Обер.

– Я просто пытаюсь доказать, что женщина может выполнять работу, подобную этой, – тихо ответила Марго. – Я хочу заслужить уважение.

– Но ведь вы действительно не должны этим заниматься, – убедительным тоном произнес Робер. – Вы не задумывались о том, чтобы утереть нос злым языкам каким-нибудь другим способом?

– Они все равно не успокоятся, – покачала головой Маргарита.

– О чем вы?

– Мне приходят письма совершенно отвратительного содержания. Я не хотела вам говорить, но сегодня пришло еще одно... и оно... оно о нас с вами.

Робер нахмурился и покосился на сложенный лист бумаги в ее руках.

– Это оно, не так ли?

– Да, но я не...

– Бога ради, Маргарита, не держите от меня секретов, меня это расстраивает, – сказал он и вырвал письмо из ее рук и быстро пробежал текст глазами. – Как низко, однако!

– Я... – Марго почувствовала, как новая волна слез подступает к глазам. – Я просто хочу, чтобы это закончилось.

– Так скажите одно только слово! Я найду вам этого анонима. Я найду его вам сегодня же!

– Но Робер...

– Это решено. Я подключу полицию и свои связи. Я приведу к вам мерзавца и заставлю принести извинения!

С этими словами он, взмахнув письмом, снова покинул кабинет.

***

С того дня, как Факира притащили истекающим кровью, в подземельях поднялась какая-то чуждая Гэри суета. И хотя Эрлу он желал смерти меньше, чем остальным своим братьям, иногда ему казалось, что лучше англичанину умереть — тогда все вернется в спокойное состояние.

Гэри взглянул на часы. Это время он обычно проводил у Отца, показывая новые чертежи и занимая его разговорами. Сейчас Эрик был слишком занят Эрлом, которого постоянно лихорадило... Как будто нельзя оставить его на попечение других сыновей! Гэри аж зубами скрипнул от досады, а вместе с тем на пергамент посыпалась карандашная пыль. Он с ненавистью смотрел на темные крохи, прекрасно зная, что они размажутся еще больше от малейшего прикосновения.

Размышляя, как спасти свое творение, он заслышал вдалеке шаги и голоса. Подземные переходы только увеличивали их громкость, выдавая приближение Хьюго и Дестлера. Гэри верно подозревал — им не хватило ума или такта, чтобы пройти мимо, так что вскоре кресла по обе стороны от него были заняты. Комната наполнилась жарким спором:

– Тысяча.

– Тысяча? – Дестлер надул губы. – Это многовато за какую-то склянку. Пятьсот.

– Ну а пятьсот — слишком мало, – со снисходительной улыбкой объяснил Хьюго. – Ты платишь не за сосуд, а за то, что внутри. Впрочем, за флакон можно добавить еще сотню, они на деревьях не растут. И еще триста...

– Это еще за что?

– Из личной антипатии.

Гэри не знал, о чем они говорили, и не больно-то хотел вдаваться в подробности.

– А оно точно работает? – с сомнением произнес Дестлер.

Хьюго хмыкнул и демонстративно закатил глаза.

– Клиенты не жалуются.

– Разумеется, их имена ты назвать не можешь?

– Врачебная тайна.

– Но ведь это даже не лекарство...

– Дестлер, – мужчина недовольно цокнул языком. – От твоего нытья цена меньше не станет. Если не решишься сейчас, посыпятся проценты.

Гэри со злостью посмотрел на братьев. В воцарившемся шуме он никак не мог вернуться к работе, а эти глупцы даже не понимали, что мешают!

– Займитесь математикой в другом месте, – буркнул Гэри.

– Вот еще, здесь совершается важная сделка.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака небольшой флакон с зеленоватой жидкостью и помахал им прямо перед лицом Гэри. От зелья даже на расстоянии исходил аромат ментола, от которого щекотало в носу. Гэри сердито посмотрел на американца.

– Мне все равно. И убери это подальше от моих эскизов.

– Смесь совершенно безопасна. Как микстура от кашля, – Хьюго по-прежнему улыбался. По всей видимости, он не собирался уходить. – А тебе я бы сделал скидку... Или устроил обмен. Любое мое творение за чертеж, скажем, парка аттракционов.

– Я ничего не делаю на заказ, – отрезал Гэри. Сама мысль о том, что этот наглец предлагал ему «обменять» шедевр точности и симметрии на какую-то грязную склянку, вывела француза из себя. Он поднялся из-за стола, пытаясь, несмотря на злость, двигаться небрежно. Непонятное зелье — за его чертежи! И Хьюго считал это заманчивым предложением! Он и впрямь сумасшедший. Чего стоила одна только улыбка, которой он провожал Гэри, глядя на него снизу вверх:

– Я запомню этот ответ.

***

Шум! Отвратительный шум, мешающий сконцентрироваться, притупляющий даже его собственные мысли, а вместо них — бьющие словно молотом, звенящие голоса, как на дешевом балагане, на одной из омерзительных ярмарок! Гэри не переносил чужого присутствия, связанная с ним какофония была ему ненавистнее всех остальных источников шума. Выслушивать пустую болтовню братьев, этих самонадеянных фигляров, гордо считавших себя личностями, гениями, творцами — а на деле тупых бездельников, недостойных внимания Эрика и его знаний.

– Это выше моих сил, – прошипел Гэри, швыряя рулоны чертежей на стол, куда попало, едва не рыча от досады. Больше шума он ненавидел только эмоции, что тот вызывал. Раздражение, глухая злоба — это все как грязь, глубоко засевшая под ногтями. Такая, что отдирай хоть всю пластину, ведь одна лишь невыносимая боль способна принести избавление. Он не понимал, как Эрик может оставаться таким спокойным, не живым и не мертвым. Гэри тоже хотел стать таким! С презрением смотреть на главную человеческую слабость, на чувства... Или нет, без всякого презрения. Просто смотреть, как это делал Отец.

Но разве возможно прийти к подобному совершенству в окружении пустозвонов, вроде Хьюго и Дестлера? Первый слишком ленив. Не будь он так уродлив, непременно стал бы одним из тех, кто палец о палец не ударит, во всем полагаясь на внешнее очарование.

А Дестлер... Жалкий червь. Или нет, крыса! Наглая и к тому же тупая крыса, лихорадочно скачущая из угла в угол в хилых попытках доказать свою важность. Гэри постоянно боролся с желанием наступить этой твари на хвост, а еще лучше — на голову, но Эрик не позволял.

Почему он сопротивлялся? Разве не видел, каких меркантильных, приземленных он выискал себе преемников? Не говоря уже о Раме, вообще не способном соображать, как бы там Факир не расхваливал его талант...

Гэри знал, что однажды его терпению придет конец, и он начнет убивать их, одного за другим. Гэри умел играть в такие игры. Он не боялся поражения, потому что никогда еще не проигрывал...

Первую одержанную победу он помнил очень хорошо. Так, как другие дети помнят свое первое Рождество, первый выпавший зуб...

Тогда он был другим. Несчастный маленький глупец, сидящий на матрасе с колючими, выпирающими пружинами и ждущий чуда — жалкое зрелище! Этот Гэри, хрупкий, на голову ниже всех остальных детей, говорящий тихим, сиплым голосом, еще жил во власти эмоций. Его ночи в приюте были наполнены снами том, что он лежит, свернувшись калачиком на коленях у матери, а та нежно гладит его по голове, мягкими, лебедиными движениями зачесывая за уши непослушные темные волосы, и шепчет какие-то странные, чарующие сказки. Каждое утро он не желал просыпаться, свято веря, что тот, другой мир — и есть настоящий, а приют с голыми стенами, сквозняками и детьми, в глазах которых не было даже живого огня — лишь злая иллюзия, чье-то сильное колдовство. Он не желал одеваться и спускаться вниз к завтраку, и воспитательницам приходилось тащить его из постели, царапая тонкие руки и ноги, больно выкручивая и едва не ломая их.

Обычно дети держались вместе. У них были свои правила поведения, законы «стаи», нарушителю которых приходилось несладко, но они всегда объединялись против внешнего мира и чужаков. Гэри никогда не пытался никому понравиться и был, к тому же, уродлив, а потому оставался чужаком, даже когда одних детей забирали в семьи, а на их место приходили другие. Он, старожил приюта Святой Софии, так и не заполучил ни единого друга. Он в нем и не нуждался. Если бы Гэри отпустил полупрозрачные сны о доброй, ласковой матери, оставил свой угрюмый вид и научился скрывать явное интеллектуальное превосходство, возможно, дети потянулись бы к нему, несмотря на уродливую оболочку... Но того Гэри, точно как и нынешнего, не интересовали окружающие. Он стремился лишь к знаниям и к своей недостижимой волшебнице, продолжавшей утешать его шепотом, похожим на шелест ветра: «Скоро, очень скоро... »

Время шло, а она не приходила. Извечные обещания, это сладкое, лживое «скоро» заставляло одиннадцатилетнего Гэри трепетать, но не так, как восьмилетнего. Теперь это был трепет ненависти, отчаяния и горя. Сны больше не приносили утешения, а реальный мир стал еще ожесточеннее.

Гэри навсегда запомнил день, когда чаша терпения переполнилась. Тем вечером он сидел на заднем дворе, где проходили послеобеденные прогулки, и усердно трудился над своим альбомом, зажав в руке угольный карандаш. Прелестное изображение усердия, он, сидевший сгорбившись, все руки перепачкав в угле, и изредка кривящий тонкие губы, мог кому угодно показаться нелепым. Первые смешки настигли его ушей, когда он, задумавшись, почесал сначала подбородок, а потом лоб, оставляя на лице угольные отметины. Ни о какой маске не шло речи — крайне уродливый ребенок в приюте Святой Софии интересовал воспитателей не больше, чем обычный калека или отсталый малыш. Он редко попадался на глаза — и славно! Совсем иначе реагировали дети, особенно новенькие, попавшие в приют недавно. Ярким примером был Жан. Мальчишка загремел к ним прямиком с улицы, где жил добрых полтора года с того момента, как его мать — швея и проститутка — умерла от пневмонии. Все уличные повадки не по годам рослый, крепкий Жан прихватил с собой. В первую очередь — наглость. Он стоял шагах в двенадцати, привалившись к дереву, и смотрел на Гэри в упор, выпучив черные злые глазенки. Всю неделю он не замечал «ребенка смерти», как Гэри изредка называли, и существовал крохотный шанс, что так будет продолжаться и дальше... Пока Жан не пересек двор и не остановился прямо напротив. Он выдернул из рук Гэри альбом и покрутил его, держа за край страницы, рискуя порвать.

– Что ты рисуешь, урод? – спросил он своим едким голосом. Раскатистая, презрительная «р» волной пробежала по позвоночнику Гэри и заставила его содрогнуться.

– Я не хочу говорить тебе, – спокойно ответил мальчик, разглядывая свои почерневшие ладони так, словно впервые увидел их. – Ты все равно не поймешь.

– Замок для принцессы? – нараспев, издевательски усмехнувшись, произнес Жан. – Ты вечно рисуешь этот замок и какую-то женщину. А меня нарисовать можешь?

– Ты недостаточно хорош, – Гэри поднял на него ярко-голубые глаза. Видно было, что на миг Жан растерялся. Затем альбом оказался в траве, придавленный грязным ботинком. Взметнувшаяся рука схватила Гэри за шиворот и стряхнула с лавки, разрывая ворот рубашки. По сравнению с этими клешнями руки воспитательниц были просто шелковыми. Гэри неотрывно смотрел, как подошва пляшет по его рисунку, пока бумага не начинает сминаться, хрустя и деформируя прекрасные башни из черного кирпича. Когда ботинок приподнялся, мальчик потянулся к альбому, наивно полагая, что пытка завершена, но тяжелый носок с ужасающим треском вонзился в его лицо. Хлынула кровь, Гэри тихо всхлипнул, сгибаясь пополам. Отовсюду послышалось испуганное детское лепетание и верещание, но в его висках стучало гораздо сильнее, и все звуки доносились словно издали. И плач, и подбадривающие вопли, и гневные восклицания Жана. Его оттащили спустя еще пару ударов, пришедшихся на ребра, но недостаточно сильных, чтобы сломать их. Гэри лежал, вцепившись в лицо, и тихо плакал, потому что его замок был осажден, башни разрушены, а на край листа капала кровь.

Никто не пожалел и не приласкал его. Когда мадам Перро привела его к умывальнику, то даже не стала помогать — Гэри чувствовал ее брезгливость, пересиливающую жалость к нему. Он сам наощупь зачерпывал воду и смывал с лица кровь, поскуливая от боли.

– Наверняка ты сам виноват, – выдохнула мадам Перро. – Жан озлоблен, не стоило тебе его провоцировать. Но ты ведь и более простых вещей не понимаешь, верно?

Когда Гэри закончил, женщина кинула ему полотенце и поставила на тумбочку какую-то круглую баночку с мазью. Гэри посмотрел на нее с немым вопросом, но мадам Перро только вскинула глаза к потолку.

– Ты же не думаешь, что я буду обрабатывать твою рану? Это ведь ты подрался, а не бедная, усталая мадам Перро!

Это была глупая, прозрачная отговорка.

– Но я не могу, – пробормотал Гэри со страхом. – Я не хочу видеть свое...

– Значит, справишься без зеркала, – холодно ответила воспитательница, прежде чем затворить за собой дверь.

Гэри вернулся к своему обидчику поздно ночью. Пробрался в комнату напротив, где спали Жан и еще пара мальчиков. Даже во сне этот маленький дьявол вызывал у Гэри омерзение. Он спал, раскинувшись, как перевернутое на спину насекомое, с широко раскрытым ртом, так что виднелась полоска крупных передних зубов. Гэри не долго смотрел на него. Подушка резко и быстро обрушилась на лицо, а мальчишка дернулся, задергал ногами — в точности как жук! Находись он в полном сознании, непременно скинул бы руки Гэри, но не далее чем за ужином хитрый мститель подмешал снотворное в его чашку. Всего-то пришлось жалобно сказать мадам Перро, что из-за боли он точно не заснет, и она вручила драгоценную ампулу. Тело Жана чуть подергивалось, но все происходило совсем беззвучно... или же Гэри ничего не слышал, потому что его глубоко поразило и восхитило увиденное? Предсмертная судорога, пальцы, сжимающиеся и разжимающиеся нервно, но все более неохотно. «Скоро, очень скоро! » – со злостью думал Гэри. Он, наконец, понял смысл этих слов.

***

Едва француз скрылся из виду, Дестлер сузил свои зеленые глаза и пробормотал:

– Он стал еще невыносимее. Интересно, почему...

– Ума не приложу, – ядовито отозвался Хьюго. Ледяная высокомерность Гэри раздражала его до такой степени, что даже минутная стычка испортила американцу настроение. Как будто и без Гэри не хватало неприятностей! Нетерпеливо встряхнув плечами, он продолжил:

– Мне наплевать, что творится в его голове. Вернемся к деньгам.

– Разве это не имеет значение? – сказал Дестлер вполголоса. – Я думаю, Гэри злится, потому что все крутятся вокруг Эрла. Это может плохо кончиться...

– Да брось ты, – Хьюго хмыкнул. – Если трусишь, просто не попадайся ему на глаза. Заплатишь сейчас?

– А почему ему можно делать скидку, а мне нет?..

В этот же самый миг на столе между ними зазвенела золотая статуэтка нимфы. Дестлер испуганно вжался в кресло, не сводя с нее глаз, а Хьюго, напротив, наклонился вперед. За годы, проведенные под Оперой, он научился различать приемы «Отца».

– Вы нужны мне, – заговорила фигурка низким, бархатным голосом Эрика. – Эрл просыпается.

– Не будем заставлять его ждать.

– Но как же...

– Позже, Дестлер, все позже. У тебя ведь не горит? – хлопнув брата по плечу и как-то странно рассмеявшись, Хьюго направился к дверям. Дестлер последний раз оглянулся на статуэтку и неохотно поплелся следом.

***

Все утро Маргарита скиталась по Опере, наблюдая за работами колосников, репетициями хористок и прислушиваясь к распевкам солистов. Она любила Дворец Гарнье как никто другой, именно в этих стенах к Маргарите приходила странная, болезненная задумчивость. Уже неделю никто ничего не слышал о Призраке Оперы — он не оставлял цветов в гримерках, не заставлял гаснуть свет, не раскачивал гигантскую люстру. Его смех, словно сотканный из льда и мрака, не наполнял бесконечные коридоры.

Кроме того, не было писем, напоминающих о своевременной выплате двадцати тысяч франков и о занятости ложи номер пять. Маргариту волновало отсутствие этих записок, а Каролин, напротив, пребывала в необычайно светлом настроении: «Может, Призрак наконец скопил нужную сумму и покинул нас! » – шутила она, не зная, что ее высказывания казались Маргарите на редкость жестокими.

Она боялась, что Эрл действительно покинул Оперу, а вместе с ней и этот мир. Девушка видела кровь у решетки на улице Скриб... Этот страшный знак и отсутствие писем, написанных его твердой рукой, говорил сам за себя. Тот незнакомец, Хьюго, сказал ей, что Эрл будет жить, но разве можно было ему верить?

Размышляя об этом в директорском кабинете, Марго едва не расплакалась. Какая глупость — расстраиваться из-за того, чего уже не изменишь! Но она плакала еще и потому, что совсем не знала Эрла. Не знала, что у него есть братья за исключением Рама. Не знала, что за лицо кроется под маской. Даже не пыталась узнать! А теперь не имела такой возможности и понятия не имела, что предпринять, чтобы пересилить эту горечь.

Руки Маргариты сами потянулись к ящику стола. Она вытащила чистый лист бумаги и конверт, не до конца понимая, какими чувствами руководствуется, и опустила перо в чернильницу. Как начать? Что можно сказать ему в последний раз, на прощание? Едва кончик пера заскрипел по бумаге, как дверь распахнулась, и в кабинет зашел Робер.

– Я не постучал, – произнес он с обворожительной улыбкой, после чего демонстративно, легонько стукнул костяшками по двери. – Вот теперь с моими манерами все в порядке. Как поживает мой дорогой друг?

– Маргарита подняла на него взгляд глаз, в которых виднелись слезы, и попыталась улыбнуться. Правой рукой она осторожно прикрывала начатое письмо.

– Мы с вами виделись сегодня. Полагаю, у меня все как всегда.

– Моя скромная Маргарита, – Робер усмехнулся. – Снова вы заперлись в своем кабинете, желая скрыться от всего мира. Пора уже оставить эту привычку.

Маргарита ничего не ответила. Ей не нравилось, когда другие диктовали ей как жить, но она была слишком застенчива, чтобы указать на это.

– Я хочу кое-что подарить вам, – сказал Робер чуть тише, и она снова услышала тот бархатный, твердый голос, очаровавший ее на балу. Однако теперь он нисколько не волновал девушку, хоть и не утратил своей красоты.

– Подарить? – спохватилась Марго, покраснев. – Право, Робер, не стоило...

А он лишь приоткрыл дверь. На миг Марго подумала... Ах, но то, что она подумала, было совершенно невозможно. Однако ждущие ее на пороге букеты роз — стена из красного, кое-где удачно сотканная с зеленой листвой — напоминали именно о невозможном. Маргарита смотрела на эти розы, все крупные и окончательно распустившиеся, и в голове ее звучали старые слова Робера.

«Я вам подарю букет из сотни роз взамен этой».

Взамен той единственной розы, которую она потеряла, дурочка. Маргарита не говорила ни слова, затерявшись в мыслях, а потому не сразу заметила, как Робер нахмурился.

– Вам не нравится? – спросил он.

– Что вы, – поспешно пролепетала Марго. – Они великолепны, просто...

– Подойдите ближе, – подсказал тогда Робер.

Маргарита приблизилась к многочисленным букетам и пораженно вздохнула. На белой ленте поблескивало что-то маленькое и круглое. Директриса непонимающе уставилась на Робера. На его лице застыла хитрая улыбка.

– Я хочу, – сказал он, проходя мимо Маргариты и снимая кольцо с шелковой ленты, – сделать официальное предложение. Станьте моей женой, Маргарита. Мы оба понимаем, что пришло то время, когда вам требуется моя поддержка.

В один миг Маргарите показалось, что она поторопилась с согласием. Внутри у нее все похолодело, а горло стиснуло невидимым жгутом.

– Робер, – пискнула девушка. – Я не уверена, что готова... Вы видите, что сейчас все совсем не просто...

– Маргарита, – продолжил Робер более настойчиво, ловя ее холодные ладони в свои и прижимая их к груди. – Все станет проще, когда вы станете моей женой, в этом я вас уверяю. Если вы хоть раз в своей жизни доверитесь любящему вас человеку, если дадите шанс...

Он медленно наклонился и поцеловал Маргариту, раскрывая ее губы, а она не знала, что делать. Ее руки не обвились вокруг его шеи, как тогда, в Тюильри, а безвольно повисли. Она не знала, сколько продлился поцелуй, но когда Робер отстранился, голова у Марго кружилась.

– Со мной вы в безопасности, – сказал Гюго, снимая с ленты кольцо и показывая его Маргарите. Бриллиант казался чистейшим и переливался несколькими цветами, словно внутрь него была заключена маленькая радуга или северное сияние. Сколько денег он вложил в эту драгоценность? Наверняка больше, чем она предполагает! Маргариту тяготил такой подарок, но она воображала, что это чувство — страшная неблагодарность.

– Я действительно могу сделать вас счастливой и исполнить все ваши мечты, – сказал Робер, терпеливо глядя на нее сверху вниз. Его голос был убеждающим и теплым, а она так устала от сомнений... Маргарита покраснела и осторожно прижалась к плечу Гюго, крепко зажмурившись. Она постаралась отречься от всего, что произошло в последние дни.

– Я уже сказала «да», и не отрекусь от своих слов, – прошептала Марго, – Если вы пообещаете мне, что помолвка и венчание пройдут втайне ото всех, кроме самых близких людей.

– Все, что пожелаете, – Робер улыбнулся и погладил ее по голове.

Маргарита решилась, и ответственность этого решения постепенно накрывала ее черной волной.

***

Впервые после ранения, проснувшись, Эрл полностью ощущал себя в здравом уме и памяти. Раны еще саднили, но снадобья и уход Хьюго сделали свое дело: еще несколько недель, и единственным напоминанием о злосчастном ночном столкновении станут шрамы — не самые аккуратные, конечно, ведь рану в животе пришлось зашивать в подпольных условиях, но что для человека, изуродованного так, как Эрл, жаловаться на рубцы было бы лицемерием.

Больше всего сейчас Эрл мечтал подняться наверх и глотнуть свежего воздуха, и, хотя это было действительно необходимо для выздоровления, его личный врач пока что не разрешал даже вставать с постели.

Не находя выхода для своей энергии — рана на руке зажила, но пальцы все еще гнулись с тудом, а значит, об игре на музыкальных инструментах не могло идти и речи — Эрл все больше злился. После многих лет сдержанности вдруг снова вынырнул наружу бойкий, вспыльчивый юнец.

Он никогда не болел. В последний раз его удерживало в постели не какое-нибудь недомогание, а еще одно ранение. Его ожоги. Эрл ненавидел казаться слабым.
Сегодня он смог пройти, опираясь о стену, от своей кушетки до камина, и даже чувствовал, что мог бы выдержать еще, но в комнату вошли Хьюго и Дестлер.

– Идиот, ты даже и не думал слушаться моих указаний, – прорычал Хьюго, подскакивая к Эрлу и тут же насильно усаживая его в кресло. Кресло Эрика.

– Я благодарен тебе за старания, но я более не нуждаюсь в сиделке, – как можно более сдержанно ответил ему Эрл.

– Будем считать, что я этого не слышал, – решил Хьюго и, надавив Эрлу ладонью на грудь, удержал его в кресле. Руку он убрать не спешил — явно не доверял. – У тебя пульс учащенный. Если ты так здоров, как уверяешь, то что же, это я заставляю твое сердце биться сильнее?

Эрл скинул его руку, но из кресла не стал — на бесполезные споры с Хьюго сил у него еще не хватало.

– Когда я смогу вернуться к себе?

– Что тебя здесь не устраивает? С тобой носятся, как с наследным принцем, – сердито сказал Хьюго. – Возможно, так и есть, – добавил он себе под нос.

– Я. Хочу. Вернуться. К себе! – Эрл снова начал закипать, но все же сумел не вывернуть руку Хьюго, снова легшую ему на плечо.

– Ну хорошо, хорошо, ты можешь, – закатив глаза, протянул Хьюго. – А еще принято считать, что это я здесь сумасшедший.

Эрл встал с кресла, подошел к кушетке и принялся собирать одеяла — все они были принесены из его жилища. У других обитателей подземелий гулял по пещерам сквозняк, и только Эрл обустроил свое пристанище похожим на уютный человеческий дом.

– Я только надеюсь, что вы ухаживали за Рамом так же тщательно, как за мной, – угрюмо сказал Эрл, идя к двери и слишком поздно осознавая, что ответом ему служит гробовая тишина. – Что вы уставились?

Дестлер и Хьюго в растерянности и ужасе переглядывались между собой и не двигались с места.

Они только сейчас поняли, что в суматохе, поднявшейся в подземельях Оперы, никто и не вспомнил о питомце Эрла. Никто не присматривал за ним, никто не ходил удостовериться, есть ли у него еда и питье. О Раме забыли все, словно его и не существовало.

– Я только сейчас вспомнил, – осторожно произнес Хьюго. – Дверь в его комнату была распахнута сегодня утром, когда я заходил к тебе домой.

Не ответив, Эрл кинулся в коридор, мгновенно забыв о боли в ранах.

***

Открыв дверь в кабинет, Маргарита испуганно ахнула, но сдержала рвущийся из горла возглас, чтобы не напугать странную фигуру в персидском халате, сгорбившуюся возле ее стола. Возглас этот заставил незнакомца обернуться, и девушка — уже собиравшаяся схватить первое, что подвернется под руку — увидела Рама. Тот и сам замер, глядя на нее круглыми, как у совы, глазами. В уголках его рта виднелись крошки, а в руках он держал кусочек овсяного печенья. Только спустя несколько мгновений он очнулся от своего замешательства и, выпустив лакомство из рук, приобнял ее, как ребенок — свою мать, самое ценное, что у него было, прошептав: «Ангел! »

Конечно, ребенка, возвышающегося над матерью на целую голову, едва ли можно было назвать крохой, но Маргарита ясно видела, какая блаженная улыбка застыла на его бронзовых губах, и просто не могла не обнять его в ответ. Как для нее Рам был чем-то возвышенным, так для нее этот молодой человек оставался единственной и наиболее крепкой связью с миром, лежащим под Оперой. Миром, куда она теперь не могла вернуться.

Рам стремительно забормотал:

– Ангел… Вернуться… Идем со мной, Ангел…

Но Маргарита не сделала и шагу. Бумаги и перья, разложенные на столе, напоминали ей о решении никогда больше не пересекать границы наземного и подземного мира. Разумеется, она и подумать не могла, что граница может и сама себя пересечь, тем более, вот таким невинным образом. Глядя на Рама с сожалением, она произнесла:

– Я не могу. Ангел должен оставаться здесь, Рам… Неужели Эрл позволил тебе в одиночку скитаться по подземельям? – На миг она ощутила сладкое волнение. Может, он тоже здесь, ждет за стеной, прислушивается. Проверяет…

Рам вдруг ахнул, заметив что-то, и выпустил Маргариту из кольца своих рук. Опустившись на колени перед кофейным столиком, он жадно глядел на вазу с печеньем, но не прикасался к нему, ожидая, видно, приглашения. Как будто это не он устроил здесь пир пару мину назад! Сердце Маргариты болезненно сжалось. Он не пришел с Эрлом. Этот мальчик забрел сюда сам, без посторонней помощи, и он был ужасно голоден. Возможно, он искал Ангела, потому что ему требовалась помощь. За ним никто больше не ухаживал? Что произошло? Все эти вопросы оставались без ответов, и Маргарите страшно было представить, что могло случиться на самом деле.

А что, если тот, другой Призрак обманул Маргариту? Находясь в здравии, Эрл не оставил бы своего нареченного брата без должного присмотра, на этот счет Марго не питала никаких сомнений. Если только он слишком ослаб, не сумел уследить…

– Угощайся, – сказала девушка, присаживаясь подле Рама и протягивая ему всю вазу. Тот издал тихий, но восхищенный вскрик, и набросился на печенье с жадностью поросенка. Некоторое время Маргарита наблюдала, как он ел, и изредка стирала крошки с его лица. Не было похоже, что Рам грустил. Он мог и не понять, какое ужасное несчастье случилось, ведь правда? Ах, нет, она не хотела так думать…

Затем Марго посетила мысль, заставившая ее подняться и, оправив юбки, направиться к столу. Остановившись, она поглядела на стопку чистых листов. Сколько раз она бросала на эти листы мученические взгляды, сколько пыталась разобраться в своих мыслях и отправить Эрлу хоть какую-нибудь весточку… Только для того, чтобы очистить свою совесть и убедиться в его сохранности. Рам появился не случайно. Он мог отнести письмо. Конечно, мог, если еще оставался получатель.

Маргарита обмакнула перо в чернильницу и, замерев на миг, задумчиво вывела первое слово.

***

Марго оторвалась от письма. За дверью, в пустом коридоре, что-то громко загрохотало. Странное явление, ведь уже вечер и в этой части здания никого не могло быть.

Прислушавшись, но так и не сумев понять, что стало причиной шума, Марго встала, кинула беглый взгляд на Рама — тот сидел в кресле, смотря в одну точку и чуть качая головой вперед-назад, и вышла из кабинета.

– Кто здесь? – крикнула она, но никто не отозвался. В коридоре не было ни души.

Вдруг дверь кабинета с потоком ветра, которого в помещении быть не могло, захлопнулась. Марго подскочила от неожиданности, но все же дернула за ручку. На мгновение ей показалось, что кто-то изнутри держит дверь, но уже в следующую секунду та поддалась, и девушка увидела, что внутри никого нет.

Даже Рама.

Закричав от испуга, Марго бросилась в кабинет. Рама не было ни в кресле, ни за портьерой, ни даже в пустом шкафу. Он пропал. И вряд ли ушел сам, как начала понимать Маргарита. Сидя здесь, он не мог устроить шум в коридоре, отвлекший ее.

Застонав от собственного бессилия, Марго опустилась в кресло рядом с письменным столом.

И поняла, что недописанное письмо тоже исчезло.

***

На горизонте не было ни одного дома, в котором горел бы свет, словно весь Париж погрузился в сон или опустел. Нормальных людей темнота пугала, но молодая особа в пестром платье не боялась, походка ее была развязной, и часто ноги подводили ее. Что могло быть омерзительнее проститутки, возвращающейся со своей службы, еле ковыляющей, страшно пьяной... Но по-настоящему красивой, и тем отвратительнее выглядящей в своем пороке. Она плакала в темноту, приваливаясь к стенам и постанывая от боли.

Преследователь всадил нож ей в живот еще в одном из проулков, и с тем пор она упрямо тащилась вперед, всхлипывая и окрашивая промерзшую землю багряными каплями крови. Не подозревая, что разбойника не интересовало ни ее тело, ни деньги. Она была слишком пьяна и думала, что легко отделалась. Вероятно, надеялась, что доберется до дома и там как-то справится с глубоким порезом. Убийца мог бы оставить ее в покое, но ему нравилось смотреть, как она все теснее прижимает ладонь к ране, как ее дыхание утяжеляется и наполняется хрипом. Она понятия не имела, что преследование продолжается, и оттого охота становилась лишь слаще. Вот колени ее задрожали, и проститутка медленно осела на землю, бессвязно бормоча проклятья, а он незаметно подошел ближе.

Наконец, она подняла голову и даже после этого не узнала его. Взгляд жертвы уже затуманился, но она протянула к нему руки и забормотала соблазнительным, но сейчас — просто нелепо прозвучавшим тоном:

– Ах, месье... Если вы ищите уединения, мой дом совсем рядом...

Преследовать смотрел на нее с презрением. До чего же глупая, она едва понимала, что истекает кровью. Даже пыталась улыбаться, и ее фарфоровое личико словно светилось изнутри, как и ее волосы, похожие на расплавленное золото. Чистые, не то что у других. Мужчина наклонился и провел пальцами по ее шее, чувствуя, как в горле девушки отдается мелкая дрожь. Она ахнула, заметив в его руках нож, и заскреблась, пытаясь встать, но ей это не удавалось.

– Прошу вас, у меня совсем ничего нет...

Блеск металла, еле различимый во мраке, заставил ее закричать из последних сил, но тут же последовал жесткий удар, рвущий горло, перерезающий связки, и все было кончено.

Вытерев окровавленный нож, убийца вонзил ногти в золотые волосы девушки, и, сжав их, точно толстую веревку, потащил тело за собой. Он улыбался сладкому воспоминанию о только что совершенном убийстве. Запах крови обволакивал его, как вторая кожа, пока он одну за другой преодолевал парижские улицы, повсюду оставляя смертельный узор. Он долго молчал, остановившись перед зданием, окна и двери которого были забиты досками, уже полусгнившими, а потому податливыми. Но ему не пришлось применять силу, чтобы войти — мужчина знал это место, как свои пять пальцев, и помнил все тайные ходы. Один у восточной стены, один — у западной, и один — через погреб близ стоящего кабака.

Таща мертвую женщину через пыльный, опустевший холл, где когда-то строгие воспитательницы снаряжали детей на прогулку, укутывая их потеплее и раз за разом повторяя свод правил, он невольно усмехнулся. То, что ему хотелось забыть, ни под каким предлогом не стиралось из памяти, а одно единственное имя, имеющее значение, он никак не мог найти в уголках памяти. Вот на этой скамье он сидел когда-то, наблюдая, как другие дети верещат, натягивая пальто и перчатки. Взвалим ее сюда, она достаточно красива, чтобы сразу оказаться на виду, когда жандармы обнаружат это место.

Да, мертвые красавицы располагались здесь повсюду, куда ни глянь. Их синие лица и золотые волосы застилали пол, они широкими глазами смотрели на вошедшего со стульев и кресел, точно гигантские куклы, и мерзкий запах плоти плавал в воздухе, вязкий, пробирающийся в самое горло.

– Прощайте, – объявил он, и быстро покинул зал.

ГЛАВА XVI

Эрл,

Я не знаю, что просходит с нами. Я пишу это письмо, находясь в полнейшем безвестии, живы ли вы или умерли от ран.

Каждый день с того ужасного случая в переулке я думаю о вас. Казалось бы, первой мыслью, когда я просыпаюсь поутру, должна быть мысль о моем женихе — но нет, я вспоминаю вас. Иногда мне кажется, что я знаю вас лучше, чем кого-либо, иной раз я понимаю, что не знаю вас совсем. Хладнокровный ли вы убийца? Или благородный человек, которого я безвинно обидела? Я не знаю, что мне думать. Если бы вы умерли, а я так и признала бы вас честным человеком, я не нашла бы себе места до конца своих дней.

Эрл, я послушалась совета одного из ваших собратьев, я не хожу более в подземелья Оперы — так почему же вокруг меня продолжают свершаться непонятные, странные вещи? Я искренне верю, что вы непричастны к ним, но почти для всех Призрак Оперы существует в одном лице. В квартале Оперы чуть ли не каждую ночь убивают женщин. Мне страшно, Эрл. Я такого не хотела. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

В скором времени я выйду замуж, Эрл. Я говорю вам это, потому что, вероятно, это мое письмо будет последним. Мне вряд ли будет позволено видеться с вами и писать вам. Но так и должно быть.

Я благодарна вам за доброту, оказанную мне. И я все-таки не верю, что именно вы убили бедную мадам Жири.

Сегодня я зашла в свой кабинет и увидела здесь Рама. Как вы не уследили за ним? Мне страшно и за него, и за вас. Ибо я не знаю ничего, что могло бы заставить вас покинуть его. Ничего, кроме смерти. Если вы мертвы, Эрл, то я...

У Эрла на душе было неспокойно. Он, чувствовавший прямую ответственность за жизнь Рама, боялся, что с ним случилось что-то ужасное. Бедняга мог забрести к людям, мог и вовсе выбраться из Оперы и оказаться на заполненных экипажами улицах... А Эрл, нареченный его братом, не уследил, не спас... Ты находился в беспамятстве, ничего не мог сделать! В этом нет твоей вины! И все же вина одерживала над ним верх, Эрл мучился и не находил себе места. Несколько раз он порывался отправиться на поиски, но Эрик говорил, что он еще слишком слаб. «Пусть поищут другие». Другие! Им нет никакого дела до Рама!

Внезапно Эрл услышал протяжный шум открывающейся двери, сбивчивых шагов — и еще какое-то тихое поскуливание. В этом жалобном стоне он угадал голос Рама и резко выпрямился, забывая о боли. Эрл почувствовал страх при мысли, что Рам где-то поранился, что никого не было рядом с ним в момент опасности... А потом ко всем этим звукам прибавилось пение. Чистое и сильное, но вместе с тем простое, не поглощенное слишком кропотливой выучкой, незамутненное тяжелой академической техникой. Эрл вспомнил, как впервые услышал это пение и испытал странный трепет зависти и восхищения перед юношей, не затратившим и малейшего усилия на обретение подобного таланта. Хьюго мог стать великолепным певцом. Он знал это и не скрывал самодовольства — именно поэтому Эрл ни разу не делал ему комплимента.

Но сейчас он готов был говорить американцу все что угодно, ведь тот привел Рама. Какое удивительное зрелище: юноша шел впереди него, чуть подрагивающий и всхлипывающий от страха, но послушный — из-за сопутствующего ему голоса. Казалось, что Рам просто утратил присутствие духа и шествовал безвольно, как марионетка.

Действие утратило свою прелесть, когда оба пересекли порог. Хьюго перестал петь и бесцеремонно толкнул Рама, да еще с такой силой, что несчастный оступился. Он тут же залился слезами и кинулся к Эрлу, забившись за кресло, в котором он только что сидел. Эрл осторожно погладил брата по плечу, желая успокоить его, пока рыдания не переросли в очередной приступ.

– Успокойся, Рам. Ты дома, – произнес он так нежно, как отец мог обращаться к своему ребенку.

– И я тоже, – криво ухмыльнулся Хьюго. – Безусловно, он бы долго блуждал по Опере, если бы не моя проницательность...

– Где ты нашел его? – тихо спросил Эрл, переводя взгляд на американца, привалившегося к стене.

Видно было, какое удовольствие Хьюго доставлял заготовленный ответ.

– В директорском кабинете! Пришлось отвлечь твою златовласку...

– Маргариту? – пробормотал Эрл. – Ты видел ее?

– Так же, как сейчас вижу тебя. И это еще не последний сюрприз... – Хьюго вынул из нагрудного кармана конверт и демонстративно помахал им в воздухе. – Я застал малютку за написанием интересного письма. Прочитать вслух? Ах, Эрл, я не знаю, что происходит с нами...

Эрл зарделся и вырвал бумагу из его рук. Несколько минут он молча читал и перечитывал строки, написанные, несомненно, нежной женской рукой. Никогда еще не доводилось ему ощущать такой сладостной задумчивости, как во время прочтения этого письма. Эрл словно слышал голос Маргариты, тихий и грустный, но перекрывающий все прочие звуки — позвякивание чашки с недопитым чаем, которую Хьюго поддел за позолоченное ушко и теперь внимательно разглядывал содержимое, всплакивания Рама.

– Раз твой друг нашелся, я заслужил поздний завтрак. После этой авантюры с похищением письма и кольца...

С этими словами Хьюго повертел чашку и отпил. Он как раз потянулся к подносу с фруктами, когда Эрл спросил:

– Какое кольцо?

– Погоди, – Хьюго хлопнул в ладоши, словно вспомнил о чем-то важном, и вмиг оказался рядом с Эрлом. В пальцах он зажимал кольцо со сверкающим, крупным камнем. – Мой дорогой брат, пора признаться, что во всех этих затхлых подвалах только ты обогощаешь мою духовную жизнь. Ну, и не только духовную. Из тебя выйдет прекрасная хранительница семейного очага. Ты, конечно, не женщина, но лучшего варианта и желать нельзя. Давай состаримся и умрем вместе, – Проникновенная речь изредка прерывалась взрывами истерического смеха, а кольцо все маячило у Эрла перед глазами. Он оставался предельно серьезен, даже помрачнел. – И если Господь пошлет тебе счастье материнства, наши дети...

– Это кольцо принадлежит Маргарите, не так ли? – эхом откликнулся Эрл, отрываясь, наконец от письма.

– Она выходит замуж.

– Так написано в письме. Скажешь, что не читал его по пути?

– Нет, – резко ответил Хьюго, явно обиженных такими подозрениями. – Мне с лихвой хватило первых двух строк, сочащихся патокой! А по пути я был занят твоим буйным братцем!

Словно не слыша его, Эрл смотрел на поблескивающий камень. Неприлично большой, просто вульгарный и явно призванный продемонстрировать вместительность кошелька владельца.

– Она будет искать его.

– Конечно, будет. Бриллианты такого размера на деревьях не растут.

– Перестань, – Эрл резко вцепился в его плечи, заставляя хохочущего Хьюго замереть. – Зачем ты это сделал?

– Чтобы ты увидел, наконец, какую удачную партию составит эта крошка. Я бы и сам венчался с человеком, у которого есть деньги на десяток таких колец.

Эрл поморщился. Деньги! Всем правят деньги! Неужели они коснулись Маргариты, и бедность семьи — основная причина ее помолвки с Робером? Не хотелось даже на краткий миг верить, что это правда. Нет, только не она, вечно приходившая к Эрлу в скромном платье и без всяких украшений...

Хьюго, наконец, отсмеялся и внимательно посмотрел на англичанина.

– Прости, – пробормотал он. – Я просто подумал, что ты сам решишь, что с ним делать. Например, захочешь уничтожить... Так, просто. Им назло. А может, из-за пропажи они отменят церемонмю.

– Как ты уже заметил, – тихо ответил Эрл, – он может купить ей сколько угодно таких колец, и пропажа не сыграет никакой роли. Она все равно выйдет замуж. Больше меня это не касается... Я благодарен тебе за Рама, – Эрл отошел к креслу и поманил испуганного юношу к себе. – Ты даже не представляешь, насколько.

Хьюго непонимающе склонил голову к плечу.

– А кольцо? Что мне с ним делать?

– Я буду рад, если ты его вернешь.

Взяв Рама под локоть, Эрл медленно повел его в комнату. Англичанин осознавал, что теперь все кончено, но в груди застыло странное, согревающее чувство. Вероятно, она решилась написать ему, потому что считала другом... Или просто из жалости. Сознаться, что никогда не придет снова — это ведь почти гуманно. Гораздо лучше пустых надежд, не находящих выхода из этих мрачных стен, таких же, как он сам...

***

– Мне нужна твоя помощь, – сказала Каролин, в нерешительности зависнув в дверях.

Хьюго поднял голову от склянок и посмотрел на нее с недоверием. Затем вернулся к своим записям и, не отрывая прищуренных глаз от тетради, проговорил:

– Какие гости. А я-то думал, что избавилась от меня, как от вредной привычки.

Каролин покраснела. Стянув с рук перчатки, Хьюго выжидающе посмотрел на нее.

– Ты не мог бы взглянуть на мое горло? – спросила она.

– А что с ним?

Приняв его слова за согласие, Каролин сделала несколько неуверенных шагов вглубь лаборатории.

– Всю репетицию болело, – Она машинально прикоснулась к шее. – До сих пор немного саднит.

Взгляд Хьюго изменился. Он нахмурился, быстро захлопнул свою тетрадь и направился к Каролин. Движения его были такими решительными, что девушка испугалась силы, заключенной в них. Подойдя к любовнице почти вплотную, Хьюго накрыл ее лицо ладонями. Они оказались непривычно холодными, и Каролин еле удержалась от судорожного вздоха.

– Открой рот, поживее, – пробормотал Хьюго, вертя ее голову из стороны в сторону с небрежными манерами врача, которому осточертело все и вся, а в особенности пациенты с их глупыми проблемами. Каролин послушно продемонстрировала горло, глядя куда-то мимо него. Конечно, она испытывала разочарование. Она хотела, чтобы Хьюго обрадовался ее появлению, хотела прочитать в его взгляде вознагражденную тоску, а не холод, презрительный и печальный, словно она не оправдала возложенных на нее надежд. Это было похоже на взгляд Уильяма Фейрфакса, там, в крошечном кафе, где они с сестрой поссорились одним солнечным днем. Точно так же теперь смотрел Хьюго, казавшийся ей человеком нового времени, как она сама, открытым, страстным, сделавшим ее своей.

– С твоим горлом все в порядке, – заявил Хьюго с явным раздражением. – Разве что ты орала на репетициях так же гневно, как в последний раз в этих подземельях.

Каролин продолжала смотреть на него, сузив глаза.

– И что, ты даже не дашь мне одно из своих зелий?

– Повторяю, это не зелья, а растворы и смеси, высокомерное ты создание. И они тебе ни к чему. Пойдем-ка.

Хьюго поманил ее к органу. Хватаясь за этот неожиданно открывшийся путь к примирению, она шагнула следом. Устроившись за инструментом, Хьюго сыграл легкую распевку. Такую Каролин могла и сама исполнить на фортепиано без труда — и не поглядывая на клавиши с таким напряжением. Тем не менее, она послушно запела, позволяя Хьюго прослушать каждый регистр. Он распевал ее долго и монотонно. Как будто она не делала это каждое утро! Наконец, Каролин наскучило растягивать переходы с ноты на ноту, и она воскликнула:

– Достаточно! Я все эти милые распевочки знаю лет с пятнадцати. Что они вам дают?

– А то, дорогая моя, – Хьюго скрестил руки и поглядел на нее с ехидством, – что ты многое пытаешься взять силой. Маловато воздуха, многовато горла. Не удивительно, что за несколько месяцев восходящей карьеры инструмент поизносился. Ты просто неправильно поешь.

– Поизносился? – Каролин нахмурилась, точно ей сказали о чем-то, что решительно невозможно. – Нет! По-вашему, я не смогу теперь петь?

Хьюго засмеялся и покачал головой.

– Сможешь. Просто тебе нужен отдых. Очень странно, что в твоей хваленой академии тебя не научили главному. Чему тебя там вообще учили... Уверен, что связки у тебя просто стальные, иначе они не выдержали бы подобного напора. Но это далеко не комплимент.

Каролин замерла, ее лицо снова стало гордым и холодным.

– Меня отлично научили! Да и кто вы такой, чтобы судить? Публике нравится, а вы... У вас ведь даже нет музыкального образования.

Хьюго скользнул по клавишам пальцами и снова обернулся к ней:

– Бесполезной бумажки? Может и так, но я, как и все мои братья, учился у Эрика. Знаешь, что это значит? – Он лукаво засмеялся, словно оказался ловчее своих врагов. – Да это все равно что закончить десяток консерваторий!

Каролин со вздохом отвернулась от него, не желая продолжать разговор, и окинула взглядом его жилище. В ее отсутствии Хьюго явно не заморачивался с уборкой, целиком погрузившись в творчество и научные исследования. Всюду были разложены какие-то тетради, открытой стояла, постепенно засыхая, чернильница. Но внимание Каролин привлекали папки с нотами, водруженные одна на другую и перевязанные алой лентой. Каролин никогда не видела в его жилище партитур. Хьюго не был ни музыкантом, ни уж тем более композитором.

– Хьюго, – произнесла она, проводя пальцами по обложке. – Это вы написали?

– Куда мне, – он откинулся в кресле и следил за ней одним лишь ленивым взглядом. – Без диплома прилежного ученика академии...

Каролин открыла титульный лист и прочла: «Торжествующий Дон Жуан». Тот самый!

– Дон Жуан, – вслух поразилась она. – Так значит, там, за занавесом, вы не шутили. Эта опера на самом деле существует.

– Ну естественно, она существует.

– И вы — автор?

Хьюго соскочил с кресла и медленной, вальяжной походкой направился к Каролин. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять — сейчас он властно прижмется к ней сзади, как делал сотни раз до этого. Она чувствовала его дыхание на своей шее, соприкосновение их тел заставило ее задышать чаще. По позвоночнику бежала сладкая дрожь нетерпения.

– Нет, – прошептал Хьюго. – Эта вещь очень старая. Ты же не думаешь, что мне столько же лет, сколько этим пожелтевшим страницам? Я в то время о нотах не имел и малейшего понятия. Нет, Каролин. Автору этой оперы уготовано место в Аду.

Она приподняла брови, вмиг сделавшись высокомерной и упрямой.

– Это почему же?

– Я слышал отрывок. Давно. Подозреваю, это был последний раз, когда автор играл что-то своего сочинения. Но это не имело значения... Музыка, Каролин, музыка! Неизгладимое впечатление, в самом прямом смысле слова. Такое из памяти не сотрешь.

– Выходит, люди приходили бы снова и снова, чтобы вновь услышать ее?

Каролин перевернула страницу и скользнула глазами по первым нотам, но прочесть не успела и строчки. Хьюго вырвал папку из ее рук и благоразумно переложил повыше, на дальнюю полку.

– Никому не нужна дьявольская музыка, Каролин, – хмуро сказал Хьюго. – В нее вложены одни лишь муки.

***

Сквозь приоткрытую дверь Хьюго наблюдал за тем, как Эрик играет. Плачущие, рвущие звуки выманили его из тьмы собственного жилища, провели по кромке озерной воды, меж гладких камней, к подземному дому, откуда доносилась эта мрачная, дикая музыка, похожая на кровожадное чудовище. Она вспарывала кожу, забиралась в вены, разливалась по ним неистовым огнем, и заставляла сердце гореть. Хьюго хотел увидеть источник, эту адскую жаровню, создающую настоящего Цербера. Приникнув к двери, он смотрел, как рождается безумие. А потом Эрик вдруг замер и пугающе медленно повернул голову, полыхнув золотыми глазами.

– Это твое дело, но я не стал бы прятаться от человека, чувствующего любой взгляд. Даже мою кожу, кожу мертвеца, жжет под столь ядовитыми взорами.

– Ядовитыми, месье? – спросил Хьюго по-английски, склонив голову к плечу. – О ядах я знаю все, это правда. Возможно, я даже пропитан ими, хотя мне совсем не хотелось отвлекать вас своим пристальным наблюдением.

Эрик указал на клавиатуру органа, затем взглянул на вековечные трубы.

– Мое сочинение заинтересовало вас. Вам оно показалось похожим на фокус, ведь так? – Его голос был спокоен, и Хьюго не понимал, как столь холодный человек мог изливать душу такой яростной музыкой. Эрик тем временем продолжал:

– Я видел, как оно действует на некоторых людей. Когда я начал догадываться, что за чудовище создал, то приводил сюда дураков вроде Жозефа Буке и заставлял слушать, пока из ушей у них не лилась живая кровь. Можете поверить, что музыка может творить такие вещи? Однако на всех она действует по-разному. Извращает светлые умы, словно выворачивает их наизнанку, заставляет рыдать и стенать. Но вы, Хьюго, чувствовали некое единение с этой музыкой.

Хьюго посмотрел себе под ноги. По его лицу проскользила глубокая тень.

– Мне нужно... Мне нужно было узнать, что она такое.

– «Дон Жуан Торжествующий», – ответил Эрик, – Так называется это произведение.

– Какое прекрасное название. Вы словно вложили в это звучание... Всего себя.

Эрик усмехнулся и провел пальцами по шелковой глади своей маски.

– Вы имели ввиду темную сторону моей души? Ведь вы не могли не заметить, что «Дон Жуан» весь наполнен моей ненавистью, чудовищностью. В этом я нахожу освобождение от безумия, когда чувствую, что оно снедает бедного Эрика. В музыке — и в маске.

Хьюго наклонился вперед, пожирая глазами красные письмена нот. Быть может, это были не чернила, а настоящая кровь? Когда голос Эрика стих, американец все еще сверлил пергамент немигающим взглядом темных глаз. Безумие. Именно это заставило его выползти из мрака на страшные, но прекрасные звуки.

– Научите меня, как вы делаете это, – прошептал Хьюго.

Золотые глаза сузились.

– Запечатывать гнев и сумасшествие? А для чего, если в этом наша единственная сила, делающая нас сильными, непоколебимыми?

Хьюго низко опустил голову и вздохнул.

– Я слышу голоса.

– Голоса?

– Голос, – поправил себя американец. – Свой голос, но он звучит иначе и просит жестокости. Когда я выпускаю его, то теряю... человечность.

Эрик наблюдал за ним с интересом, но тусклым, словно рассказанная история была стара как мир, и он не видел в ней ничего нового.

– Ты не так безумен, как может показаться, если понимаешь это. Но разочарую, от монстра ты уже не избавишься.

– Я не хочу избавиться от него, – произнес Хьюго сумрачным голосом. – Я хочу контролировать его.

Эрик молниеносно выпрямился, возвысившись над своим преемником.

– Предположим, – прошипел он. – Для этого — сними маску.

Хьюго отшатнулся, но слишком медленно. Ледяные пальцы накрыли края его белой полумаски.

***

– Жаль, если это так, – голос Каролин вырвал Хьюго из его мыслей. Он заметил, что дива повернулась к нему лицом и теперь задумчиво, без улыбки гладила его по груди. Американец перехватил ее запястья и опустил их. С какой-то изощренной медлительностью он склонился к любовнице, но избежал поцелуя, и вместо этого его рот накрыл шею Каролин там, где пульсировала жизнь. Настойчивым, жадным поцелуем он приковал все ее тело к столу и услышал благодарный стон.

Американец прищурился, разглядывая лицо Каролин — томно приоткрытые губы, распущенные волосы, спадающие вниз по точеным лопаткам. Он мог прочитать ее волнующие мысли до того, как она подняла на него взор, преисполненный желания, и сумел одной улыбкой ответить на него. Их тела схлестнулись. Руки Хьюго заскользили по ее вздымающейся груди, животу, бедрам, точно ласковая тень.

– Ведь ты за другим сюда пришла, – нежно пропел он. – Моя дорогая, я ведь твердил, ссоры не имеют смысла. А ты... Ты почему-то решила иначе.

Она ответила сдавленным стоном. Губы американца вновь припали к ее шее, оставляя сначала нежные, а потом все более страстные отпечатки. Все тело Кары словно наполняла раскаленная лава, она уже мечтала о том, как любовник наполнит ее и будет врываться внутрь, вкладывая в этот акт всю ревность и горечь прошлой размолвки.

– Хьюго, – выдохнула она.

В следующий миг он навис над трепещущей дивой и проговорил в самые ее губы:

– Тебя тоже сводила с ума эта разлука?

Каролин сразу задержала дыхание от нетерпения. Ничего не отвечая, она прижалась к его губам в поцелуе не столько жадном, сколько нежном, необычном для них обоих. Каждый подобный поцелуй ранил, но это была прекрасная, продуманная боль, обещающая намного больше.

***

Маргарита поджала губы и смерила директорский кабинет долгим взглядом. Кольцо она потеряла где-то здесь, значит в этой комнате оно и осталось. В кабинете хватало места для того, чтобы затерять подобную мелочь, но она не могла исчезнуть бесследно! Осторожно придерживая юбки, Маргарита опустилась на колени и заглянула под стол. Не считая скрепки, сиротливо лежащей у одной из ножек — ее металлический блеск Марго сперва приняла за потерянное кольцо — там ничего не было. Четверть часа она потратила на поиски, внимательно рассматривая каждый закуток помещения, разбирая документы на столе и в ящиках. В конце концов, она даже отодвинула в сторону кресла, стол и секретер, обнажая одну лишь пыль. Кольцо словно испарилось!

«Не мог же Рам унести его», – подумала Маргарита, в напряжении кусая губы. – «А если так, кольцо мне уже не вернуть. Робер придет в бешенство... »

А уж в каком состоянии окажется мадам Фирман! Потерять подарок величайшего значения, столь дорогой, что им такие деньги и не снились! Обмануть доверие многоуважаемого месье Гюго и, возможно, лишиться его милости — этого мать Маргарите никогда бы не простила. Несчастная чуть не плакала от досады. Наверно, она сама виновата — все смотрела на обручальное кольцо и размышляла, что оно годится любой, абсолютно любой девушке в Париже, но только не ей. Эти мысли сыграли с Маргаритой злую шутку...

Меря кабинет шагами, девушка пыталась сообразить хоть какое-то решение, как вдруг ее внимание привлекла тонкая линия, тянущаяся вдоль и вверх по стене, едва заметная. Раньше от любопытного взора ее скрывал задвинутый секретер. Линия поднималась сантиметров на двадцать от пола, после чего сворачивала, образуя очертания квадрата. Маргарита приблизилась к стене, уже догадываясь, что перед ней тайник. Она вспомнила о дядюшкином завещании и мгновенно ею овладел восторг — возможно ли, что разгадка все это время крылась рядом, а они с Каролин попросту ее не замечали? Как прекрасно, если это действительно так! Маргарита попыталась нащупать замаскированную ручку или иной механизм, открывающий тайник, но стена была идеально ровной и гладкой. Тогда Маргарита схватила со стола ножичек для бумаги, и, удобно расположившись на полу (аккуратность платья ее больше не интересовала), попыталась поддеть дверцу тонким лезвием. К ее удивлению, квадрат поддался и чуть выдвинулся вперед, словно ящик. Отложив ножичек, Маргарита потянула за стороны ящика руками и, наконец, выдвинула его до конца, после чего жадно охватила взглядом содержимое. Дно у тайника было обито черным бархатом, а посреди него прямо-таки полыхала, переливаясь разными цветами, золотая китайская шкатулка. Несколько мгновений Маргарита разглядывала ее, едва дыша. Эта вещица полностью захватила ее воображение, до того она была красива и необычно расписана! На крышке узор складывался в солнечный круг, от которого крыльями разлетались длинные, тонкие лучи. Марго показалось, что в солнечном диске вырисовывалось смеющееся женское лицо. Под одним углом оно появлялось, а под другим исчезало, как по волшебству. Кроме того, на крышке имелась прорезь, заглянув в который, Маргарита отчетливо увидела какой-то сложенный лист. Как же она захотела добраться до заветной тайны! Но прорезь была слишком узка для всех пальцев, кроме мизинца, с помощью которого Маргарита едва ли сумела бы дотянуться до листа, не говоря уже о том, чтобы извлечь его из шкатулки. Немного подумав, девушка слегка повернула ее — и увидела замочную скважину. Увы, ключа на черном бархате не нашлось. «Чего и следовало ожидать! » – подумала Марго со вздохом. Она повертела шкатулку так и эдак, словно головоломку, и удивленно воззрилась на нижнюю часть. Золотую и ровную, если не считать маленького изображения маски. Будь это частью декора, символ сделали бы более заметным, а так он гораздо больше напоминал... подпись создателя? Маргарита быстро поставила шкатулку на пол, внутри у нее все вмиг похолодело. Это вовсе не завещание дяди. Кто сказал, что тайник в кабинете устроил именно он? Вполне возможно, что эта вещь принадлежит Призраку Оперы.

По крайней мере, Маргарита уже не раз убеждалась, что маска неотрывно связана именно с ним, с живой легендой Дворца Гарнье... Но она не хотела принимать участие в делах Призрака... Или, если уж на то пошло, Призраков. Теперь она знала, что их много, и далеко не каждый встречает гостей с распростертыми объятьями. Поведение Эрла сначала показалось ей холодным? Да теперь она считала его просто эталоном учтивости, с такими-то братьями... Маргарита машинально схватилась за горло, вспоминая последний визит в подземелья, едва не лишивший ее жизни. Человек, чуть не задушивший ее, и еще один, с демоническим блеском в глазах... Считал ли Эрл их своими братьями по-настоящему, как Рама? «О, нет. Не стоит об этом думать! » – Марго потрясла головой, отгоняя поток непрошеных мыслей. С нее уже хватит людей в масках. Еще несколько мгновений Маргарита просидела, грустно глядя на таинственную шкатулку. В другое время она отнесла бы ее вниз, спросила бы у Него... Но не теперь. Пусть этим займется кто-то другой, а у нее начинается совсем другая жизнь. Безопасная, как выразился Робер. Возвратив шкатулку в тайник, Маргарита уверено задвинула ящик и только потом поняла, что на этом, возможно, завершилось главное и единственное приключение в ее жизни.

***

Выйдя из Оперы, Маргарита остановилась на ступенях и долго смотрела перед собой, на унылый городской пейзаж, чуть оживленный багряными сумерками. Какое-то глубокое инстинктивное чувство сказало ей, что багряными они стали не просто так, в этом цвете крылось нечто зловещее, и неудивительно — последнее время она во всем видела лишь плохое. Девушка покачала головой и отправилась домой, позволяя себе отдохнуть от тяжелых мыслей. Она еще не до конца осознала, что согласилась выйти замуж. Господи, за Робера! Надушенного, напомаженного аристократа, считающего, видно, что деньгами можно завлечь даже такое нелюдимое, скрытное существо, как Маргариту, но вместе с тем говорящего с ней так нежно, уверено обещающего защиту… И все-таки удивительно, что Маргарита станет его женой. Они совершенно не подходят друг другу, это она ясно видела. Казалась абсурдной сама мысль, что Робера могла заинтересовать такая девушка. Марго не понимала, испытывает ли он легкую привязанность, подкрепленную азартом мужчины, не терпящего отказа, или действительно желает стать ее опорой, защитить, подарить надежду на иную жизнь. Лишь бы не пожалеть, как с Карне…

«Нет, – подумала Марго. – Такого я не допущу, я приняла решение…»

Мысли ее смолкли. Девушка остановилась, заметив небольшое столпотворение у одного из домов. Среди повседневной одежды там и тут мелькали полицейские мундиры. В глаза ей сразу бросился инспектор Куас, говорящий о чем-то с двумя молодыми подчиненными. Вид у него был встревоженный, на лбу и меж бровей наметились морщины, рот был сжат так крепко, что напоминал тонкую нить. Такое волнение не столь часто можно узреть на лице представителя закона, выдержавшего долгую службу и повидавшего многое. Словно почувствовав на себе пристальный взор, он обернулся и сначала хмуро, а потом растерянно посмотрел на Маргариту. Их разделяло шагов двенадцать, и девушка никак не думала, что инспектор подойдет, но он все же пробрался сквозь толпу и склонил голову в приветственном жесте.

– Мадемуазель Фирман, – сказал он спокойно. – Вы снова совершаете прогулки в одиночестве.

– Еще совсем светло, – ответила Марго, заглядывая через его плечо. Офицеры пытались разогнать зевак, но все взгляды оставались прикованы к заколоченному дому. С двери сняли несколько досок, и Марго видела, как внутрь не без труда пролез юноша с фонарем. – А мой дом очень близко.

– Понимаю, – торопливо откликнулся Куас. – Но у нас появились новые причины для опасений. Похоже, убита еще одна девушка. К этому дому вели… вели сгустки...

Он говорил осторожно, словно Маргарите могло подурнеть от упоминания крови.

– В любом случае, – Инспектор прокашлялся. – Лучше идите домой, здесь вы не увидите ничего хорошего. Передавайте самые лучшие пожелания своей матушке.

Неожиданно офицер, только что отважно устремившийся исследовать заброшенное здание, пулей выскочил обратно. Его мутило, он не отвечал ни на какие расспросы, только мотал головой из стороны в сторону, пока горло его не дернулось в спазме. Маргарита в ужасе смотрела, как он падает на колени и опорожняет свой желудок. Куас ринулся к подчиненным, бормоча сквозь стиснутые зубы. Все происходило слишком быстро — стук сапог, лихорадочные приказы, жижа и кровь на мощеном камне. А потом свежий воздух начал смешиваться с кислым запахом тления. Марго зажала ладонью рот и нос, но вонь уже просочилась в горло и вызвала приступ кашля. Девушка вдруг почувствовала, что бредет на этот запах, не понимая, не вникая в ропот полицейских. Остановившись напротив двери, Марго замерла и почувствовала холод, разливающийся по шее и вниз, меж лопатками. В полумраке холла она увидела полуистлевшие лица, выражающие замерзший, вечный ужас. Маргарита попятилась назад, не веря в увиденное. Она видела мертвых, но лишь ухоженных, лежащих в гробу, одетых в парадные одежды, странно умиротворенных, а это… Это были практически скелеты, с кожей, плывущей, точно воск, почти безгубыми ртами и тусклыми, но единственно светлыми волосами. Кто мог обойтись так жестоко…

Маргарита чувствовала, как ее оттаскивают от двери. Вероятно, инспектор Куас, потому что до нее доносилась его ругань, но девушка была слишком ошеломлена, чтобы различать слова. Ее ноги подкосились, дыхание перехватило, и не осталось ничего, что удержало бы ее разум на поверхности.

***

Мягкие руки касались висков Маргариты, оставляя на них что-то влажное и пронзительно пахнущее. Должно быть, лавандовая вода… Девушка поморщилась и попыталась открыть глаза, но вышло это не сразу. Веки показались неестественно тяжелыми, мысли плыли и не охватывали всего происходящего. Наконец, распахнув глаза, Маргарита увидела сначала размытые силуэты, один подальше, другой — склонившийся прямо над ней. Черты упорно не желали складываться в единое целое, она видела лишь облако каштановых волос и чувствовала прикосновения, постепенно возвращающие ее из небытия.

Она на мгновение подумала, что это мог быть…

Нет, конечно. С чего ему здесь взяться. Да и в волосах совсем не угадывалась рыжина, и голос был грубоват и требователен, словно человек привык мгновенно получать желаемое. Этот голос она слышала совсем недавно…

– Робер, – пробормотала Маргарита сухими губами. Где-то рядом раздавались вздохи матери, усердно изображающей волнение. Наверно, она же попросила Робера смазать ее виски лавандовой водой, потому что «у самой ужасно дрожали руки». Как это похоже на мадам Фирман...

Марго чуть двинула рукой — и локоть ее уперся в диванную подушку. Значит, ее разместили прямо в гостиной.

– Она пришла в чувство, – произнес Робер ровно, после чего быстро провел рукой по лбу девушки, убирая непослушные прядки. Когда мадам Фирман порывисто поднялась из кресла, у Марго зарябило в глазах.

– Я принесу воды…

– Да, пожалуйста, мадам, – Робер проводил ее взглядом достойного сына и вновь обратился к невесте. – Нравится же вам испытывать мои нервы, Маргарита. Кто вас, скажите на милость, просил приближаться к этому чертовому месту?

Она невесело вздохнула и попыталась приподняться.

– Сколько я пробыла без сознания?

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Мне стало интересно, – пробормотала Марго, прекрасно понимая, как глупо звучит ее объяснение. По правде говоря, она и сама не знала, какая таинственная сила заставила ее приблизиться к дому, кишащему смертью. С самого начала было ясно, что в его стенах не найдется ничего приятного взгляду, тем более — взгляду столь хрупкой девушки. – Я захотела увидеть, что делает этот убийца.

Робер фыркнул и покачал головой, удивляясь тому, с каким спокойным выражением она говорила.

– Это ведь на редкость неприятное зрелище.

– Да, – Марго помолчала, а потом зажмурилась, восстанавливая в голове видение. Теперь оно не казалось таким страшным. Скорее, отвратительным и отталкивающим. – Они смотрели на меня, Робер. Мертвые, но смотрели.

– Мало ли, что померещится, – Он снова погладил ее по голове. – Забудем. Вы и так уже заработали себе на кошмары.

Они молча смотрели друг на друга, а потом Робер сжал руки Маргариты в своих, и несчастная вспомнила про кольцо. Вопрос сорвался с губ жениха раньше, чем она успела во всем признаться.

– А где кольцо, Маргарита?

Щеки ее заалели. Если к дому она подошла, ведомая неясным чувством, то в случае с кольцом вина принадлежала только Марго. Оставила без присмотра… Быть может, смахнула ненароком… Или же его и впрямь забрал Рам, но такой вариант Маргарита почти не рассматривала. Рама не интересовали обычные вещи, он не знал цены драгоценностей и не восторгался их блеском, как сорока.

– Потеряла, – пролепетала Марго. – Простите, этот подарок был мне очень дорог, а я не уследила…

Теплая ладонь Робера легла ей на щеку, и она почти утонула в его взгляде, как тогда, в саду Тюильри.

– Наверняка его стащил кто-то из полицейских, – заявил Робер с плохо сдерживаемой яростью. – Увидели камень, стоящий баснословную сумму, и воспользовались твоим положением.

– Нет, Робер…

– Черт с ними! – тут же воскликнул он. – Я куплю вам точно такое же, или еще крупнее.

Бесполезно было объяснять ему, что на пальце такое кольцо казалось бесконечно тяжелым, что подобные украшения она считала просто вульгарными и смешными. Робер не послушал бы, он уже загорелся желанием вновь блеснуть перед невестой — это легко читалось в его глазах. Маргарита лишь благодарно улыбнулась и откинулась обратно на подушки, не желая ни спорить, ни говорить. Силы вновь покинули ее, но в последний миг девушка ощутила, как Робер наклоняется и мягким поцелуем раскрывает ее губы.

Почему-то матушка не спешила с водой…

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 242526 27 28 29 Следующая ⇒