ГЛАВА XIV

Брайану Торнвуду,

в Йоркшир

Мне очень тяжело начинать свое письмо теперь, когда день омрачен таким горем, но я все же делаю это. Как вам известно из последнего письма, уже больше трех недель я находилась подле мадам Фионы, поскольку состояние ее стало совсем плохим. Она написала мне письмо, в котором просила о помощи по дому. Я незамедлительно приехала, как и должна была поступить хорошая крестница. Бедняжка достаточно промучилась на этом свете, она и сама признавалась, что теперь ей прямой путь в мир иной. И хотя мне хотелось думать, что слова эти она произносит с иронией, Фиона очень хорошо знала, о чем говорила. Извещаю, что она скончалась ночью, во сне. Когда я вошла с подносом для чая и позвала ее, глаза старушки не открылись. Лицо было уже белое, как патина. Первые полчаса я не могла справиться с эмоциями — ведь вчерашним вечером она, казалось, чувствовала себя превосходно и даже шутила, а сегодня... Сегодня я даже не узнала ее. Она вся сморщилась и стала какой-то маленькой, хрупкой, точно тронешь — рассыпется. Я уже послала за священником, и, конечно, потребуется ваше присутствие. Я не надеюсь, будто вы успеете к похоронам, но все же совсем неплохо будет, если ваш сын получит возможность проститься с бабушкой. Она только о внуке и говорила, так что встреча с ним — именно то, о чем Фиона мечтала, доживая последние дни. О всех вопросах, связанных с завещанием — а оно, судя по всему, хранится у ее юриста — стоит поговорить при личной встрече. Я завершаю свое письмо, поскольку мне еще нужно сделать кое-какие распоряжения. Мне действительно жаль, что я приношу вашей семье плохие вести, но таков мой долг.

С глубокими соболезнованиями,

Шарлотта

Широкая, глиняно-песчаная сельская дорога все еще хранила следы вчерашнего ливня — тут и там появлялись размытые ямы, грязь в которых медленно высыхала и принимала форму тележных колес. Как ни старайся, уберечь одежду от глины и грязи не получалось. Неприятное ощущение, к которому еще прибавлялся отвратительный пот — сегодня, в полную противоположность вчерашнему дню, нещадно палило июльское солнце.

По дороге шел юноша лет двадцати, в простой, но очень чистой одежде — льняных темных брюках, желтой рубашке и жилете. К этому наряду еще полагалась куртка, но ее он уже давно аккуратно сложил и убрал в мешок, который нес за плечами.

Молодой человек был хмур, сосредоточен и вместе с тем — очень красив. Было ясно по его одежде, что он — из простого деревенского народа, но его лицо буквально кричало об обратном — в глазах светился ум, черты обладали чуть ли не аристократической точностью. Темные рыжие волосы переливались на солнце, мягкие и шелковистые, как у девушки. Если бы не его смуглая кожа, свидетельствовавшая о частой работе на свежем воздухе, его можно было бы принять за переодетого графа.

Впрочем, даже его имя обозначало дворянский титул, старинный и забытый много веков назад.

Его звали Эрл.

И Эрл только что покинул отцовский дом.

Его отец уже давно сделал их совместную жизнь невыносимой. Нет, они любили друг друга, но слишком часто об этом забывали. Эрлу рассказывали, что его отец, Брайан, был когда-то жизнерадостным и очень добрым человеком. Его любили все в его приходе — он был сельским священником в одной из деревень Йоркшира. Он был справедлив и либерален. Он даже женился на француженке, доказав всем, что не важно, как человек верит в Бога — главное, чтобы он верил. Разумеется, его жена Жюли, или Джулия, как стали называть ее на английской земле, приняла здешнюю веру.

Но, несмотря на то, что Джулия свято почитала религию своего мужа-протестанта, несмотря на то, что она была добра ко всем и ни разу не подала ни единого повода для порицания, она не смогла прижиться здесь.

Она чахла и угасала, с каждым месяцем улыбаясь все меньше, и умерла, когда их с Брайаном единственному сыну исполнилось всего три года.

С тех пор деревенский священник в одиночку растил своего сына, все глубже погружаясь в религию и стремясь реализовать в Эрле то, чего не смог совершить сам.

Брайан быстро обнаружил у мальчика талант к музыке — но решил развить его так, как ему этого хотел. Эрл долгие часы был вынужден просиживать за органом в большой и холодной церкви, пытаясь дотянуться до клавиш и педалей и научиться извлекать звуки.

Со временем он полюбил инструмент, но все чаще вместо церковной музыки играл свою, лирическую и прекрасную, звучавшую в его голове. В те моменты, когда отец подстерегал его за этим занятиям, Эрлу серьезно доставалось: строгий наставник кричал, бил его по рукам, но все это не имело никакого действия. Эрл не хотел подчиняться.

Строгость отца разбавлялась добротой бабушки. Мать Джулии жила во Франции, на берегу моря, недалеко от Италии, в небольшом, но замечательном доме. Брайан, может быть, и не хотел бы контактов сына с матерью жены, но память о Джулии и неугасшая с годами любовь к ней заставляла его каждое лето отправлять мальчика к бабушке. Там тот был по-настоящему счастлив. Бабушка обожала его и баловала, зная, что он питает слабость к музыке, она нанимала ему учителя, чтобы Эрл мог брать уроки игры на фортепиано и скрипке, принадлежавших когда-то ее мужу.

Но лето кончалось, и Эрл возвращался в Англию, возвращался каждый раз с надеждой, что отец встретит его с лаской и заботой, но отец не менялся. Он любил Эрла, так похожего на него самого и на Джулию одновременно, но не умел проявлять это чувство.

Когда Эрлу исполнилось шестнадцать, отец отправил его учиться в семинарию. Там юноша прилежно изучал богословие, в глубине души осознавая, что не создан для судьбы священника.

Но разве можно было объяснить это отцу?

Эрл хотел свободы и ветра в волосах. Солнца. Кочевой жизни.

Но еще больше он хотел быть все время рядом с любимой бабушкой, единственным человеком, напоминавшим ему о рано ушедшей матери. Ему было несказанно больно видеть, как она стареет и слабеет с каждым годом.

Он не хотел потерять ни минуты.

Той весной ему исполнился двадцать один год, и Эрл принял решение, что летом уедет на побережье Франции и останется там насовсем. Бабушка так долго заботилась о нем — а теперь пришел его черед заботиться о ней. Он не стал говорить отцу о своих планах, не хотел очередной ссоры, он просто собирал вещи и смотрел на календарь.

Однажды утром отец зашел к нему в комнату. Эрл очень удивился, потому что раньше такого в их семье не происходило. Он полулежал на заправленной кровати и правил нотный лист, написанный накануне. Увидев отца, он быстро спрятал ноты в богословский учебник. Тот ничего не заметил — у Эрла был природный талант к ловкости рук.

– Эрл, – заговорил Брайан, держа в руке исписанный лист бумаги. Письмо, понял Эрл.

– Да, отец? – откликнулся юноша, закрывая учебник и вставая с постели.

– Прочти это. – Он протянул сыну письмо.

Быстро пробежав текст глазами несколько раз, Эрл так и не смог принять его содержания.

Его бабушка умерла.

– Нет, – в конце концов произнес он, странно дернув головой.

– Все умирают, Эрл, – сказал Брайан. – Она в лучшем мире теперь.

– Нет никакого лучшего мира! – закричал Эрл и сам испугался звуку своего голоса. – И Бога твоего тоже нет, отец! Его нет! А если есть — то мне не нужно божество, которое забирает самых дорогих мне людей!

Брайан помолчал, пожевал губы и снова заговорил спокойным голосом:

– Я понимаю, ты расстроен...

– Расстроен? Расстроен? Ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Ты вообще помнишь себя после смерти мамы, отец?

В глазах отца загорелись паника и злость.

– Никогда, – отчеканил он ледяным голосом, – никогда не сравнивай ничего с моей потерей. Ничто не сравнится...

– Уходи, – пробормотал Эрл, махнув рукой. – Уйди из моей комнаты, прошу тебя, отец!

Брайан ушел, не сказав ни слова. А Эрл упал на кровать и заплакал, как не плакал с тех пор, как понял, что мать больше никогда не придет, чтобы уложить его спать.

Он больше не сказал отцу ни слова. «Уходи» было последним, что услышал Брайан от сына. Той же ночью Эрл ушел из дома.

И вот теперь он шел по размытой дороге все дальше и дальше прочь от родного дома и деревни. Прочь от отца. Он не знал, куда точно идет, но это было неважно теперь — какая разница, где он найдет работу, если теперь у него нет дома?

Он думал о матери, о бабушке, о загубленных отношениях с отцом — но все слезы уже были выплаканы накануне, и теперь он только хмурился и безразлично утирал пот, набегавший на лоб.

Навстречу ему из-за холма выехала старая раздолбанная повозка, в которую была запряжена колченогая кляча непонятного серо-коричневого грязного цвета. Эрл знал эту кобылу, как и двоих, ехавших в повозке. То были закадычные приятели Джон и Киллиан, вечно пьяные искатели приключений, несколько недель назад отправившиеся в Лондон на поиски заработка, но, видимо, не нашедшие его. Джон был растолстевшим от пива и еды, а Киллиан — наоборот, каким-то узким, угловатым, желтоватым и вечно хохочущим ирландцем, которого невесть как занесло в Йоркшир.

Эрл пребывал не в том настроении, чтобы разговаривать с ними, а потому склонил голову и попытался пройти мимо, но услышал громкий голос Джона:

– Эй, ты! Эй! Сын пастора Брайана!

Эрл остановился.

Не слезая с повозки, Джон заглянул Эрлу в лицо.

– Да, это он, – сказал Джон Киллиану. – Ты проиграл и ставишь мне сегодня пиво, приятель.

– Что вам нужно? – спросил Эрл, недовольный тем, что его путь и его мысли прерывают.

– Ты зачем так далеко от нашей деревни забрался?

– Переезжаю, – уклончиво ответил Эрл.

– Ты хмурый какой-то, сосед, – заметил Киллиан. – С отцом поругался? Из дому сбегаешь?

– Дело не ваше, – отрезал Эрл и поправил мешок на плече, собираясь продолжить путь.

Приятели переглянулись.

– Мы пока ехали, видели долину во-о-он там, – показал Киллиан. – Там остановился бродячий цирк.

– Мне не до цирка сейчас, – заметил Эрл.

– Там такие красотки, парень, – покачав головой, мечтательно протянул Джон. – А еще я слышал, они нуждаются в людях и берут к себе всех, кто попросится. Знаешь, хороший вариант для тех, кто переезжает.

Эрл отмахнулся от них и пошел вперед.

– Ты не волнуйся, мы не скажем отцу Брайану, где тебя видели, – крикнул ему вслед Джон.

– Да, мы в церковь не ходим, – подхватил Киллиан.

Эрл шел по дороге и неволно думал об их словах. Ведь бродячий цирк — это как раз та жизнь, о которой он мечтает. От вечной дороги, которой нет конца, кружит голову, и есть в этом какая-то романтика. А идти не одному, а с такими же, как ты — что может быть лучше?

Что ж, решено, он пойдет наниматься в труппу.

Пьяницы Джон и Киллиан все равно никогда не узнают, что он воспользовался их советом.

Преодолев путь, ведущий на вершину холма, Эрл замер. Подъем изнурил его и он остановился, чтобы отдышаться и получше перехватить сумку. Озирая западный горизонт и лежащие внизу окрестности, юноша невольно вздохнул — он прошел немало, и перед глазами не высились уже частые крыши домов. Перед ним раскинулись зеленые поля и равнины, где частенько устраивались ярмарки. Сейчас вересковую пустошь занимали высокие, струящиеся шатры. Их было так много и стояли они так тесно, что издалека напоминали колья на спине гигантского красного дракона. Ветер приносил теплый запах еды — жареных каштанов, мяса, подрумяневшегося на кипящем масле, и сладких лепешек. Но заметнее всего — запах праздника, какого-то карнавального восторга. Эрл рассматривал шатры и раздумывал — не об этой ли бродячей труппе говорила ему та бестолковая парочка?

Он не знал, стоит ли спуститься туда, вниз, и взглянуть, что представляют из себя представления комедиантов, но в конце концов решил, что там может найтись для него какая-то работа, за которую заплатят... Если вольным артистам есть, чем платить.

С такой мыслью он начал спускаться с холма. Уже издали юноша заслышал шум человеческих голосов. Народ толпился у маленькой деревянной площадки, на которой — как Эрлу почудилось — кто-то танцевал.

***

Эрл не смог подойти очень близко к танцовщице — люди обступали ее со всех сторон, и всякий раз, как он пытался разглядеть ее лицо, круг словно сужался. Все, что ему удавалось увидеть, это цветастый край ее платья, нисколько не похожего на то, что носили знакомые ему девушки. Никаких многослойных юбок, а рукава — короткие, открывающие смуглые запястья. Длинные рукава помешали бы ее изящным рукам, а так они двигались свободно и рассекали воздух, точно крылья.

Эрлу хотелось посмотреть на ее лицо, но девушка все ускользала. Что-то подсказывало ему, что она очень красива. Возможно, в том уверял восхищенный шепот толпы, а может — таинственная музыка, опутывающая весь ее силуэт.

Он начал пробираться к сцене, скользя меж людей, стараясь никого не задевать. Наконец, юноша оказался вытолкнут прямо к самому краю площадки. Красавица заметила его. Она прищурилась и одарила его легкой, ничего не значащей улыбкой. И снова бросилась в танец. Лишь секундное замешательство, но почему-то оно заставило сердце Эрла пропустить удар.

Танец продолжался, но он уже ничего не видел и не слышал. Какая потрясающая красота! Как опустошает ее взгляд!..

Вот она поклонилась — медленно, с соблазнительной грацией, и опять посмотрела на Эрла. Второй взгляд — и снова ему! Когда комедиантка скрылась за занавесом, юношу оглушило аплодисментами. Народ постепенно расходился, а он стоял на месте, как вкопанный.

Чья-то рука вдруг опустилась ему на плечо. Эрл вздрогнул. Обернувшись, он столкнулся лицом к лицу с человеком с тонкими, хитро изогнутыми губами и глазами черными, как ночь. Он был очень бледен, и длинные, темные волосы спадали ему на плечи. Он напоминал хищную птицу. Коршуна или ворона. Сходство было так выразительно, что Эрл немедленно подумал о нем, как о человеке скользком и неприятном.

– Потрясающая!

На мгновение Эрл оторопел, а человека, кажется, обрадовало его замешательство.

– Простите? – отважился ответить юноша.

Незнакомец кивком указал на сцену.

– Она знает, что нужно зрителям. Умеет зацепить их. Среди скитающихся артистов это редкость. Но именно поэтому я и держу ее при себе, – Он подмигнул Эрлу. – Насколько это вообще возможно. Очень уж вольная душа.

– Вы тоже в труппе? – спросил юноша, все с тем же одурманенным видом оглядываясь на занавес.

Мужчина отступил от него на шаг и развел руками. На нем был комзол, каких сейчас не носят, расшитый черными и красными камнями. Разумеется, пустыми стекляшками, но на лице незнакомца застыло такое выражение гордости, что никто не посмел бы усомниться в их подлинности. На его пальцах сверкали тусклые кольца, одно из которых напоминало длинный, черный коготь. Эрл никогда прежде не видел таких вещей. Образ комедианта поразил его не меньше, чем танец девушки.

– На твой вкус я выгляжу недостаточно потрепанно, чтобы сгодиться в артисты? – зло усмехнулся мужчина.

Эрл поспешил его разубедить:

– Вы выглядите очень... эксцентрично.

– Гораздо лучше, – медленно, с довольной улыбкой откликнулся тот. – Так что же... Ты остался без дома или же это дом остался без тебя?

Юноша непонимающе моргнул.

– Как вы поняли, что...

– Сумка на плече, потерянный вид, разглядываешь здесь все так, будто примеряешься, – молниеносно перечислил мужчина. – И наверняка ты где-то услышал, что мы всех принимаем с распростертыми обьятьями. Что ж... Это не так!

Последние слова он произнес, качнувшись вперед и выдохнув Эрлу прямо в лицо. От незнакомца сильно пахло табаком. Юноша еле удержался, чтобы не отступить на шаг. К таким вольностям он не привык.

– Я не строил иллюзий на этот счет, – спокойно ответил Эрл. – И, вообще-то, шел своей дорогой.

Мужчину это, кажется, разочаровало.

– Ты пришел не к нам?.. Но ты так смотрел... Очевидно, ты не знаешь, куда твоя дорога ведет.

– Не знаю, – согласился Эрл.

– А нам действительно не помешает человек. Ты высокий. Явно не слабак, – Комедиант обошел его кругом и остановился, скрестив руки на груди. – Не хочешь остаться?

Эрл не знал, что и сказать. Он планировал пройти мимо пристанища комедиантов. Кочевники, неспокойные люди... Зачем они ему? Но чем дольше он смотрел на опустевшую сцену, на развязную улыбку незнакомца и на любопытные взгляды других артистов, выглядывающих из своих шатров, тем сильнее ему хотелось испытать судьбу.

– Может, ты здесь чему-то научишься, – продолжал мужчина, и его голос манил, рисовал смутные возможности. – И начнешь выступать. Может, даже выйдешь на сцену вместе с ней.

Незнакомец снова кивнул куда-то, и Эрл увидел, что из-за занавеса выскользнула та самая красавица. Она успела переодеться в другое платье, а костюм для выступлений несла в руках. Эрл слишком поздно осознал, что она направляется к ним.

Он хотел было поздороваться, но девушка прошла мимо, едва не хлестнув его буйными волосами.

– Дрю! – воскликнула она. – Ты взгляни, ты просто взгляни! Оно снова порвалось! Еще одна заплатка — и клянусь, это платье превратится в тряпку. Выступать в нем и дальше невозможно.

– Это можно обсудить, – Дрю хмыкнул, приобнимая ее за плечи и мягко разворачивая к Эрлу. – Но позже. Погляди, кого я нашел.

Судя по взгляду танцовщицы, Дрю довольно часто кого-то находил. Она не проявила и толики интереса, даже не не принялась рассматривать Эрла, хотя ему, несомненно, этого хотелось.

– Кто это? – сухо осведомилась красавица. – Мне нравится его лицо. Оно серьезно, не то что твое.

Дрю хмыкнул и шумно поцеловал ее в щеку, убрав назад ее пышные черные волосы. Мэри — а Эрл невольно подумал, что это имя ей очень подходит — уже не возмущалась. Ее смуглое лицо чуть зарумянилось и она поспешно отстранилась от Дрю

– Он — наш новый человек, – с напускной гордостью обьявил мужчина. – На испытательном сроке, конечно. И если тебе нужно заглянуть к портнихе за тканью, можешь смело просить его о помощи.

Эрл нахмурился.

– Я еще не говорил, что остаюсь.

– А! – Дрю всплеснул руками. – Твое решение слегка запоздало. Но вот что — сопроводи Мэри в город. Наш лагерь раскинулся здесь до утра. Стало быть, вы вернетесь — и у тебя еще останется время подумать.

Мэри, в свою очередь, невозмутимо сказала:

– Соглашайся. Он редко бывает так сговорчив.

Несколько поколебавшись, Эрл кивнул. Тогда Дрю хлопнул его по плечу, совсем как старого приятеля, а Мэри улыбнулась. Это вспышка белых зубов на смуглом лице показалась Эрлу самой лучезарной в мире. Мысли беспорядочно рассыпались, когда он смотрел в ее смелые глаза. Все блекло на фоне ее красоты, и все беспорядочные мысли, сомнения и колебания улетучивались прочь. Он мог остаться хотя бы для того, чтобы утонуть в этом ощущении навсегда.

***

Эрл бился в судорогах и тяжело стонал. Все его лицо покрывала испарина, губы кривились и с трудом выговаривали слова, но смысл их терялся в безумии лихорадки. Он вдруг чуть прогнулся, сжав подушку пальцами, и жалобно позвал кого-то. Хьюго поднял голову и поглядел на часы. Эрл принял жаропонижающее около часа назад, а лучше ему не становилось. Вот он снова позвал кого-то. Хьюго прислушался.

– Мэри! – воскликнул Эрл. – Моя Мэри!

Подумав немного, американец подтащил свое кресло к кровати больного и наклонился, чтобы заглянуть ему в лицо. Эрл силился сказать еще что-то. Он метался из стороны в сторону, как будто в него что-то вселилось. На его ключицах блестел пот. Эрл превратился в один горячий сгусток нервов, и казалось, что сама комната наполняется исходящим от него жаром.

– Здесь нет никаких Мэри, – прошептал Хьюго, скрещивая руки на груди. – Только мы с тобой, Факир.

– Моя Мэри...

Конечно, он не слышал. Эрл находился в лабиринте своих воспоминаний. Гораздо дальше от реальности, чем Хьюго мог предположить.

Химик силился понять, слышал ли это имя раньше. Но нет, Эрл произносил его впервые. Женское имя, начинающееся на букву «М», но не Маргарита. Хьюго не удивился бы, услышь он именно это имя. Но Мэри...

– Что еще за Мэри, – процедил он сквозь зубы, глядя прямо перед собой.

– Мэри... Нет... Прошу тебя, нет...

Он всхлипнул. По щекам его катились слезы. Эрл хрипло застонал — с болью, отчаянием и ужасом. Слезы прозрачными дорожками скользили по его разгоряченной шее. Хьюго видел их в свете канделябров. Он никогда не наблюдал никого из братьев плачущими. Выглядело это как-то жутко.

Неожиданно он ощутил, как в комнате повеяло холодом. Мягкой, неслышной поступью порыв ледяного ветра прошествовал по комнате, задувая свечи. Эрл перестал кричать и тихо заскулил, вжимаясь в мокрые простыни, а Хьюго почувствовал еще что-то. Вроде пристального взгляда или легчайшего прикосновения. Обернувшись, он испуганно выдохнул. На него из полумрака смотрели два золотистых, впалых глаза.

–- Черт. Вы напугали... – Американец вовремя опомнился. Опустив глаза вниз, он торопливо подобрал другое выражение. – Вы появились очень неожиданно.

Эрик посмотрел на него, и блеск его глаз остался для Хьюго нечитаем. Он разозлился?.. Или эти слова не имели для него никакого значения? Наконец, Эрик повернулся и взглянул на мучившегося Эрла. Сейчас англичанин лишь мелко вздрагивал, но это затишье не могло длиться долго.

Эрик нахмурился. Его низкий и шелестящий голос дрожью пробежал по спине Хьюго.

– Мне известно, как напугать. Но я делаю это не по своей воле, – Он приложил ладонь ко лбу Эрла — и тут же отнял ее, словно обжегшись. Хьюго со сдержанным ужасом глядел на тонкие, словно бумажные пальцы Отца. – Ему все хуже. Ты ничего не можешь с этим сделать, Хьюго?

Американец сморгнул жуткое видение и потряс головой.

– Все без толку. Жар спадает, но снова поднимается.

– Тогда препараты должны быть сильнее, – резко ответил Эрик. – Оставь его мне. Иди в свою лабораторию. Не возвращайся, пока не придумаешь что-то лучше.

– Но все мои средства экспериментальны, – с сомнением произнес Хьюго. – Вы уверены, что...

– Не теряй времени.

Эрик ничего больше не сказал. Казалось, он погрузился в какие-то глубокие раздумья и совершенно перестал замечать происходящее. Взгляд его был по-прежнему прикован к Эрлу, с уст которого снова срывались горестные вздохи. Эта картина выглядела страшно. Словно сама Смерть явилась к постели больного.

Американец попятился и, вспомнив о цене времени, кинулся прочь из комнаты.

***

Уже больше двух месяцев прошло с тех пор, как Эрл покинул отцовский дом в Йоркшире и присоединился к труппе бродячего цирка. Артисты колесили по Англии, останавливаячь в маленьких и больших городах, в деревнях и поселках, а иногда — в какой-нибудь долине или в лесу.

В тот день было решено разбить лагерь возле быстрого, холодного ручья, который шумел и перекатывался, как горная река на обрыве. Пока мужчины ставили шатры, женщины ловили в ручье рыбу и готовили ее тут же, в разведенном на берегу костре.

Эрл помогал Дрю ставить очередную палатку, но его руки вбивали колья сами по себе, по давно намеченной схеме, в то время как мысли молодого англичанина были устремлены к ручью. Но не вода и не ее хрустальные всплески привлекли его: там была она. Мэри.

Чтобы не намочить в воде платье, она заткнула юбку за пояс, обнажив стройные смуглые колени. С грацией то ли кошки, то ли птицы женщина наклонялась, стояла в воде неподвижно, а затем ловким движением хватала рыбу и тут же кидала ее Лейле. Малышка Лейла была слишком неуклюжа, она распугала бы весь их возможный улов, а потому ей было поручено варить похлебку.

Эрл, словно заколдованный, смотрел на Мэри. Она снова нагнулась, и ее груди обнажились в глубоком треугольном вырезе ее зеленого, как изумруд, платья. Тонкая, изящная и вместе с тем сильная рука пригладила волосы, а затем прошлась по шее и груди, смачивая их холодной влагой. Зрелище это разжигало в Эрле абсолютно новое чувство, доныне скрытое его стыдливостью и строгостью, но вырвавшееся теперь наружу и требовшее немедленного насыщения. Молодой человек догадывался, что это.

«Похоть, – отдавался в его голове эхом голос отца, – это страшный грех, прямая дорога в ад. Ты не должен испытывать этого губительного чувства, а если поймешь, что оно подступает к тебе — умервщляй свою плоть плетями и кайся».

Но Эрл не хотел бить себя плетью. Не хотел и каяться. Отец с его пониманием Бога был теперь далеко. Эрл же видел божественное проявление в женщине у ручья. Ей он готов был поклоняться, ей молиться, ей посвятить свое существование. Ей, гордой птице из бескрайних долин. Только ей.

Он уже давно не видал, чтобы Дрю по ночам приоткрывал завесу ее шатра. Уже минуло то время, когда он прижимал ее к себе на глазах у всех, страстно целовал в губы и ласкал. Они разошлись так мирно и спокойно, что никто и не заметил.

Кроме Эрла.

Но зато вместе с Мэри Дрю покинуло его мастерство. Огонь уже не так слушался его, перестал расцветать в его руках, а на днях Дрю даже обжег себе пальцы, и теперь ходил с повязками.

Вместо него все чаще выступал Эрл. Талант Дрю, как неверная любовница, перебежал к нему, поняв, что Эрл платить будет больше — увлечением, старанием и страстью. Эрл любил огонь и его пляску. Пламя танцевало так же красиво, как Мэри.

***

Солнце клонилось к западу, лагерь был поставлен, ужин — готов, и весь пестрый народ расположился вокруг большого костра. Лето приближалось к концу, и вечера становились все холоднее.

Горячая похлебка была так вкусна, что Эрл, улыбнувшись Лейле, попросил добавки. Та вся засияла, кивнула и бросилась к плошке. Она так спешила, что пролила часть на руки Эрлу. Он охнул.

– Какая же ты растяпа, – раздался рядом мелодичный, мягкий, но вместе с тем чуть прохладный всегда и ко всем голос. От одного звука его по позвоночнику Эрла пробежала дрожь блаженства.

Мэри села рядом и обтерла обожженные запястья Эрла длинным рукавом своего одеяния.

Лейла покраснела, пробормотала слова извинения, но не двигалась с места. Она стояла рядом с Эрлом, положив руку ему на плечо. Бедняжка Лейла надеялась на что-то — но она проиграла Мэри еще до того, как началось состязание. Задолго до этого.

Мэри одарила Лейлу долгим, ледяным взглядом, намекающим, что та здесь лишняя. Бедная Лейла всегда боялась Мэри — а потому повиновалась и ушла, ушла на другой конец и села рядом с Дрю. Тот словно ждал этого момента — взяв Лейлу за руку, он стал что-то нашептывать ей на ухо, и девушка притворилась, что ей это — что бы то ни было — приятно и улыбнулась.

– Так и должно было быть, – негромко произнесла Мэри, глядя на них без интереса. – Они подходят друг другу. Дрю любит быть главным — и эта дурочка ему это позволит.

– А? Что? – как последний идиот, промямлил Эрл, не отрывавший взгляда от нее. Мэри была так близко, как не была еще никогда.

– Ничего. – Обернувшись к нему, Мэри улыбнулась. Пламя, отражавшееся в ее глазах — а может, жившее там всегда — словно потеплело. – Ничего. Они нам не важны, так ведь?

Эрл не ответил. Вместо этого он наблюдал, как Мэри проводит пальцами по его ладони и запястью.

Когда он повернул голову, то Мэри накрыла его губы своими. Эрл тихонько охнул, раскрывая губы — и тут же почувствовал, как ее язык скользит по его рту. Он закрыл глаза и поддался Мэри. Та, взяв его руки в свои, положила одну к себе на талию, а другой позволила затеряться в черном шелке волос.

Это произошло на глазах у всех, но никому не было дела — кроме, пожалуй, одного человека. Когда их поцелуй закончился и Эрл, оторвавшись от Мэри, открыл глаза, он заметил краем глаза, как Лейла поднимается и ведет Дрю к их с Эрлом шатру.

– Сегодня тебе не стоит туда ходить, – заметила Мэри, гладя его по щеке. – Пойдем со мной.

Она встала, и Эрл теперь смотрел на нее снизу вверх. Вернее, смотреть он не смел — только созерцал.

– Там будут другие, – сказал он, тоже поднимаясь. Они были одного роста и могли легко смотреть друг другу в глаза.

– Другим нет дела, – напомнила Мэри. Эрл оглянулся на костер — люди, сидевшие вокруг него, как будто и не заметили их ухода.

Он кивнул и позволил ей вести себя.

***

В шатре царил полумрак, нарушавшийся только отблесками костра, горевшего снаружи. Этого света было достаточно, чтобы Эрл мог видеть лицо Мэри.

Она усадила его на покрывало и опустилась к нему на колени, снова целуя его и гладя его плечи и спину. Эрл постанывал от блаженства, которое ему приносили эти прикосновения. Никто прежде не делал с ним подобного.

– У тебя ведь никогда прежде не было женщины? – спросила Мэри, заранее зная ответ. Эрл, не в силах говорить, отрицательно помотал головой.

– Повелителю огня не к лицу быть девственником, – покачала головой женщина. – А ведь ты — повелитель огня, Эрл.

Будь он повелителем огня хоть тысячу раз — он не мог сдержать пламя, которое она разожгла в нем.

Он хотел ее. Он хотел ее так сильно, что это желание разрывало его изнутри, заставляя сердце биться так быстро, что, казалось, к утру на его груди появятся синяки.

Припав губами к шее Эрла, Мэри стала расстегивать его рубашку. Она не раз уже видела его обнаженным по пояс, когда он жонглировал огнем. Он не знал об этом, но она любила смотреть на него в такие моменты.

Выгибась, как дикая кошка, Мэри стала ласкать поцелуями сначала грудь Эрла, затем живот, спускаясь все ниже и ниже... Эрл стонал, рычал, пот выступил у него на лбу, в ушах стучало.

Мэри развязала тесемки его брюк и прикоснулась к его твердой плоти.

– А ты хорош, – заметила Мэри, бесстыдно разглядывая его. – Лучше, чем Дрю.

– Позволь мне... – прохрипел Эрл.

– Позволить тебе что?

– Увидеть тебя целиком.

– Не в этот раз, – Мэри чарующе улыбнулась ему и снова склонилась.

На этот раз она обхватила его губами, сжимая их медленно, размеренно и мучительно. Эрл чувствовал, как ее влажный, шершавый язык ласкает его там, где он едва ли прикасался к себе сам — и мысль об этом сводила его с ума.

Отяжелевшие руки не слушались его. Иссохшиеся губы бормотали ее имя беспрестанно, сбивчиво, словно молитву.

Снова расположившись у него на коленях, она позволила ему, наконец, войти в нее, и Эрл закричал, но крик его потонул в ее губах. Она снова целовала его, и он ощущал солоноватый привкус — вкус его плоти.

Мэри двигалась на нем вверх и вниз, положив руки ему на плечи. Она не стонала, не кричала, но он знал, что ей так же хорошо, как ему. Просто знал.

Темп быстро увеличился, и вскоре Эрл почувствовал, как дрожь наслаждения пробегает по его телу. Оглушенный этим ощущением, он еще долго не мог сказать ни слова.

– Ну вот и все, – прервала, наконец, Мэри молчание. – Теперь я с тобой.

– И ты моя, – не веря сам себе, прошептал Эрл и погладил ее по волосам.

– Нет. – Мэри нахмурилась. – Запомни: я не принадлежу никому.

Она опустилась по покрывала рядом с ним и не сказала больше ни слова, но все же не воспротивилась, когда Эрл обнял ее. Он услышал голоса. Чуть повернув голову, он увидел, что в шатре находятся еще дае женщины. Они разговаривали между собой и даже не смотрели на них. Им не было до них дела.

И Эрлу теперь тоже не было дела до них.

***

Травинки покачивались в такт шепоту ветра. Солнце еще не опалило их, не позолотило макушки деревьев. Небо было темным, с голубыми и желтоватыми сегментами, в которых угадывались бледные лучики света. Кое-где по-прежнему тускло мерцали звезды. Утро не поглотило их — но то были последние минуты перед их дневной летаргией.

Вдалеке виднелись красные наконечники шатров, ветер развеивал клубы дыма от разведенного костра. В их лагере люди вставали рано. Когда солнце полностью освещало зеленые равнины, они уже находились в пути или готовились к следующему представлению. Кочевники всегда жили так — вставали с рассветом и ложились затемно.

Эрлу даже не пришлось перенимать их привычки. Отец никогда не позволял ему высыпаться сполна, с первыми лучами солнца англичанин был на ногах. В этом жизнь с комедиантами не отличалась от жизни дома.

Мэри ждала его в поле, щедро осыпанном холодной росой. В высокой траве во множестве цвели дикие лютики. Мэри водила по ним пальцами и говорила что-то. Эрла забавляло, когда она вот так разговаривала с цветами и деревьями.

Заметив его, девушка поднялась и уперла руки в бока.

– Ну, Эрл, почему ты опоздал? – отрывисто вопросила Мэри, но в голосе ее не было и следа недовольства. – Нет, не объясняй. Позвал меня сюда — да еще опоздал…

Вместе они принялись отсчитывать мгновения до того, как ветер совсем стихнет. Когда это произошло, Мэри, прищурившись, посмотрела на зажигающийся горизонт и спросила:

– Так что же ты хотел показать мне?

Эрл чуть улыбнулся. Они теперь все время делились загадочными улыбками, словно владели какой-то тайной. У всех любовников появляется такая привычка.

– Просто смотри, – ответил Эрл. Мэри скрестила руки и замерла. Только ее темные волосы чуть шевелились на ветру.

Она была его самым строгим зрителем. Похвалу Мэри он любил больше всего. Возможно потому, что Эрл знал — она оценивает его старания справедливо. С придирками и замечаниями, но честно. Англичанин потер ладони и глубоко вдохнул. Мэри засмеялась.

– Только давай без этого. Не тяни.

– Ты ведь просила представление, – ответил Эрл с улыбкой. – А для этого нужно настроиться. Я ведь волнуюсь.

– Скорее уже, – Мэри засмеялась и убрала волосы с лица.

– Смотри внимательно.

Он взмахнул руками — и огни зажглись, заплясали в них. Поднялся столп золотых искр, похожих на стайку взбешенных светлячков. Они вспыхивали и сразу же гасли, успевая лишь мельком сверкнуть в тусклом утреннем свете.

Эрл видел, как глаза Мэри расширились. Отблески пламени отражались в них, и это показалось ему настолько красивым, что Факир едва не забыл о своем представлении. Когда он забывался, огонь становился горячим и по-настоящему обжигал. Перехватив пламя из ладони в ладонь, точно хрустальный шар, Эрл принялся созидать. Сегодня все должно было пройти идеально. Он столько репетировал, чтобы показать этот фокус Мэри...

Он начал быстро скользить по огню пальцами. Так, словно оранжевые языки не могли укусить его. Быстро, молниеносно водил ладонями, и пламя повиновалось ему. Менялось, обретало форму. Эрл работал с огнем, как с податливым пластилином. Чем больше Мэри смотрела, тем меньше она понимала, как у него выходит делать это так изящно и ловко.

Наконец, он вытянул руки и раскрыл перед ней ладони. Мэри восхищенно выдохнула, ее лицо осветила улыбка.

– Прекрасно! – сказала она неожиданно тихо, словно зрелище отняло у ее голоса силу. – Какой же ты молодец, Эрл!

В его ладонях плескался огненный, крупный бутон розы. Эрл приподнял брови, словно говорил Мэри: «Это еще не все! »

Наклонившись, он набрал воздуха — и легко дунул на бутон. Искры закружились в воздухе, позолоченная огненная пыльца растворилась в воздухе, а сама роза сделалась ярко-красной, точно раскаленный уголек — и такой осталась. Эрл встряхнул ладонью — и у розы появился стебель.

Это была уже живая, цветущая роза, а не огненная иллюзия. Мэри приняла подарок и покрутила цветок меж пальцев, будто не могла поверить, что он реален. И все же все — бархат лепестков, шероховатость листьев и колкость шипов — было настоящим.

– Ты продолжаешь меня удивлять, – призналась Мэри. – Я; t говорила, что огонь благосклонен к тебе.

– Думаешь? – Эрл медленно подошел к ней и приобнял за плечи. – Я знаю одно — мне действительно нравится этим заниматься.

– Это хорошо, – кивнула Мэри. – Если бы тебе не нравилось, то не стоило бы оставаться с нами.

Он внимательно посмотрел на Мэри, пока та рассматривала розу, словно надеялась отыскать в ней какое-то несовершенство.

– Несмотря на то, что я испытываю к тебе?

Мэри понюхала розу.

– Несмотря ни на что. Если ты однажды перестанешь любить огонь, – она нахмурилась, – тебе придется уйти.

– И тебя это не расстроит?

– Все, что я могу сказать... Лучше бы ты любил огненные трюки всю свою жизнь, Факир&

С этими словами она обернулась и поцеловала его в губы.

Эрл накрыл ее лицо ладонями. Его пальцы касались шелковых волос Мэри. Он мог ощутить приятный запах, исходящий от ее кожи, и даже почувствовать щекочущее касание ее длинных ресниц. Несколько мгновений они стояли молча, просто соприкасаясь лбами. Потом Мэри отстранилась и посмотрела на него с ехидством.

– А знаешь, что? – произнесла она с какой-то детской непосредственностью. – Мы можем заглянуть в будущее и все увидеть. Уйдешь ты или останешься. Найдешь свое призвание здесь — или еще где-то.

Эрл нахмурился и чуть отстранился от нее.

– Каким же образом? – спросил он.

Мэри ждала этого вопроса. Она скрестила руки на груди и поглядела на него торжествующе, словно знала какую-то грандиозную тайну — и собиралась ею поделиться.

– Сама я ничего подобного не умею, но есть одна женщина... Подожди, дослушай. Она очень талантлива, Эрл. Как ты талантлив в иллюзиях, так она — в прорицании. Для нее не существует границ во времени. По крайней мере, так мне говорили.

Эрл невесело рассмеялся. Сощурившись, он посмотрел на линию горизонта. Туда, где багряной кровью разливалось, смешиваясь с предрассветной синевой, прекрасное утро.

– Как можно верить в то, что говорят другие? Кто рассказал тебе о ней?

Мэри закатила глаза и покачала головой, словно недоверие Эрла вызывало у нее раздражение.

– Лейла была у нее, спрашивала что-то про любовь. Гадалка не только безошибочно определила все, что было в ее прошлом, но и заглянула в будущее. Ты где-нибудь видел гадалок, которые смотрят в твою жизнь, как на открытую книгу? – Мэри, кажется, ужасно воодушевляла эта тема. Она говорила и говорила, а в глазах загорался какой-то странный блеск. – Эта женщина видит положительно все. Мы должны ее навестить.

– Ну, может мы дождемся, пока хоть одно из ее предсказаний для малышки Лейлы сбудется? – с сомнением откликнулся Эрл.

– Так ведь могут пройти годы! – Мэри снова покачала головой. – Я бы очень хотела пойти с тобой, но если ты не идешь — я навещу гадалку одна.

Эрл приподнял ее лицо за подбородок и заглянул в темные глаза. Мэри в ответ посмотрела на него так, как это умела только она — с холодным вызовом. Ее губы были сжаты, челюсти напряжены.

– Одной тебе там делать нечего, – сказал Факир. – Кто защитит тебя в случае опасности?

– Мой кинжал, – Мэри передернула плечами. – И мои амулеты. Они всегда со мной, и еще ни разу не подвели свою хозяйку. Я могу за себя постоять. Ты не должен идти со мной в качестве защитника, Эрл. Пойди, потому что тоже хочешь узнать ответы.

Солнце теперь освещало ее золотистую кожу и путалось в волосах. Эрл вдруг понял, что она напоминала прекрасного, вольного феникса.

– Это обязательно? — спросил Эрл.

– Если хочешь меня порадовать — да. Ты хочешь меня порадовать?

Он некоторое время обдумывал. Что ж, если это действительно способно осчастливить его возлюбленную…

– Хорошо, – кивнул Эрл. – Будет так, как ты пожелаешь.

Мэри чуть улыбнулась — и снова поцеловала его.

Позднее Эрл понял, что растерялся, переволновалась и встревожился из-за предложения Мэри. Под ее натиском он допустил огромную ошибку — разве стоило соглашаться на подобную глупость? Пойти к какой-то гадалке! Она ведь наверняка еще и цыганка, а от этого народа ничего хорошего ждать не стоит!..

О приближающемся визите он старался не думать: перспектива сбывающихся предсказаний пугала его даже сильнее, чем перспектива того, что гадалка обчистит их карманы и наговорит небылиц.

***

У старой гадалки был свой собственный шатер. Она никогда не покидала его, и для Эрла оставалось загадкой, где же она находилась, пока комедианты мигрировали. Она словно растворялась среди них. А может, она действительно была волшебницей и превращалась в молодую женщину?

В детстве Эрл мечтал обладать сверхъестественной силой, но только для того, чтобы суметь вернуть безвременно погибшую мать в мир живых. Когда он однажды заикнулся об этом отцу, тот буквально вскипел и на высоких тонах объяснил сыну, что любое колдовство есть грех, а мертвого нельзя вернуть к жизни. Эрл тогда убежал в свою комнату и долго плакал, плакал до того момента, пока полдень сменился вечером, а вечер — ночью. Брайан пришел к нему тогда, пришел, обнял и стал рассказывать о матери. Он умел вспоминать, каково это — быть добрым, когда речь заходила о Джулии.

В двадцать один год Эрл понимал, что магии не существует. За исключением, может быть, магии музыки или магии огня. Мэри смеялась, глядя на его огненные цветы и называла его волшебником, Повелителем огня. Эта кличка уже давно облетела весь цирк, и теперь он выступал уже только под таким псевдонимом — его настоящее имя было трудно для комедиантов и не звучало громко.

И вот теперь он, скептик, не верящий в иные силы, шел к гадалке. Потому что так попросила Мэри. Мэри — его богиня, и слово ее — закон для него. Он возмужал благодаря ей, но она все еще оставалась сильнее его духом. Она была его наставницей в этом новом, живом мире людей, так сильно отличавшемся от стен семинарии и маленькой деревушки в Йоркшире, она, словно искусный скульптор, придавала ему форму и смысл. Раньше он был неуравновешен, вспыльчив, криклив — теперь он все больше походил на нее, спокойную, холодную, грациозную. Как будто ее естество вливалось в нее с каждым поцелуем, с каждой лаской в темноте шатра.

– Давай же! – окликнула она его. Ее быстрые, легкие босые ноги уже донесли ее до входа в шатер гадалки. Эрл остановился, чтобы полюбоваться на нее — раскрасневшаяся, грудь быстро поднимается и опускается после бега, так же, как после их любовных игр. Ноги утопают в высокой зеленой траве, еще влажной от росы. Он подошел, и она взяла его за руку. – Ничего не бойся.

– Я не боюсь.

– Я знаю.

Мэри приподняла полог, и они оказались в шатре. Это место было похоже на шатер Шехеризады, на сказочный дворец. Всюду — дорогие восточные ткани, лампады, свечи. Снаружи вставало солнце — здесь же вечно царил полумрак, словно время застыло здесь. Гадалка сидела в глубине шатра, на подушке, укутанная в шали. Эрл не смог уловить ее черт лица.

– Проходите, присаживайтесь, – сказала женщина, указывая рукой, усыпанной железными перстнями, на подушки перед ней. Мэри уверенно села, Эрл медлил, но она снова взяла его руку и потянула.

– Я уже сказала тебе все, что тебе следовало знать, Доминга, – усталым голосом произнесла гадалка.

– Я здесь не для себя. Для него. – Она перевела взгляд на Эрла и переплела его пальцы со своими.

Гадалка темными глазами воозрилась на него, словно не замечала до этого. Он счел наилучшим принять ее взгляд. Это продолжалось с минуту, а затем гадалка склонила голову.

– О-о-о, – протянула она. – Как интересно. Дай мне руку, мальчик...

Эрл был до того обескуражен обстановкой, что послушно протянул ей руку. Гадалка потянула рукав вверх, обнажая запястье.

– Повелитель огня, – прочитала гадалка.

У Эрла на руке действительно была татуировка. Его подговорил ее сделать Дрю. Среди комедиантов было принято татуировать свои прозвища, однако у Мэри не было никаких надписей, а потому она лишь недовольно фыркнула, увидев темные буквы.

– Что ж, покажи мне свое искусство.

Эрл помедлил мгновение, но Мэри одобрительно кивнула ему, и тогда он, поднеся ладонь к одной из свечей, словно схватил искру, и она мгновенно разгорелась в его пальцах, не раня при этом его самого. Огонек превратился в цветок — это был любимый фокус Эрла.

– Роза, – задумчиво произнесла гадалка. – Благородный цветок. Не для меня. Не для Доминги. Но для тебя.

Эрл хотел было что-нибудь ответить, но не знал, какие слова говорить этой женщине.
– Что ж, гадать для тебя по картам или по руке было бы ошибкой. Видишь ли, каждому человеку подходит свое гадание. И использовать иное — это все равно, что гадать, не глядя на гадание. Бесполезно. Доминга, подай мне плошку с водой.

Мэри послушно встала с подушки и подала гадалке сосуд. Эрл недоумевал, почему его возлюбленная так легко слушается этой странной женщины, когда она не покорялась даже ему; не понимал он также, почему гадалка зовет ее Домингой.

Приняв сосуд из рук Мэри, гадалка поставила его перед Эрлом и сказала:

– Возьми ту свечу, которую ты заставил цвести, и вылей ее воск в воду.

Эрл, чувствуя, как какое-то неведомое чувство, похожее на страх, но все же не страх, одолевает его изнутри, выполнил то, что было велено. Воск капал в воду, чуть шипел и мгновенно застывал причудливыми узорами, в которых юноша ничего не мог прочитать.
Гадалка долго вглядывалась в белые разводы на воде. Эрл уже подумывал окликнуть ее, но Мэри стиснула его пальцы. Старая женщина, казалось, впала в транс. Вдруг она вздрогнула, откинула голову и, властно глядя на Эрла, произнесла.

– Твоя судьба просто невероятна, мальчик. Повелитель огня. В ней много пламени, роз и тьмы. Особенно тьмы. Тьмы снаружи и изнутри. В сердце и теле. Огонь будет сжигать тебя, он будет съедать тебя много раз. Он взбунтуетcz против своего повелителя. Он объединится с мглой.

– Это всего лишь пугающие слова, – спокойно произнес Эрл. – А видишь ли ты что-то конкретное?

– Я вижу страдание для тебя. Ты потеряешь очень многое И еще — любовь. Любовь, похожая на твой огонь. Истинная. И это не ты, Доминга. Его возлюбленная только недавно пришла в этот мир.

– Спасибо, – вдруг перебила ее Мэри. – Нам достаточно.

Она потянула Эрла за руку, заставляя его встать на ноги. Уже у самого выхода из шатра они услышали:

– Он не вечно будет твоим. Лучше отпусти его.

Мэри не ответила. Она, не оглядываясь, вела Эрла прочь. Остановившись только рядом с шатром, где ночевали они, она сказала:

– Что ж, ты оказался прав. Это была глупая идея.

– Эта женщина не сказала ничего конкретного, – попытался успокоить ее Эрл. – А, то, что сказала — всего лишь выдумала.

– Она предсказала тебе любовь.

– Маленькую девочку, – заметил Эрл. – Очень удобно, знаешь ли. Не то чтобы я мог проверить в ближайшие несколько лет...

Мэри молча села на траву и уставилась вдаль, на холмы, откуда они пришли.

– Ты никогда не говорила мне, что любишь, – напомнил Эрл.

– И не скажу.

– Зато скажу я. Я люблю тебя, Мэри. Я люблю тебя так, что мое сердце готово разорваться. Зачем мне кто-то другой? Я никого не полюблю так, как тебя.

Они лежали на траве, наблюдая, как солнце золотит холмы. О чем думала Мэри, могла знать только она одна да Господь Бог, а Эрл думал о том, почему же, все-таки, гадалка называла ее «Доминга»...

***

– Мэри, – неразборчиво прошептал Эрл. – Давай не пойдем... туда...

Хьюго заставил его выпить специального отвара. Зубы англичанина стучали о край стакана, половина целебной смеси оказалась на вороте его рубашки и на простынях, но они были и без того настолько мокрыми от пота, что это не имело значения. Хьюго питал надежду, что лекарство поможет. Знакомая ему медицина не была совершенна, но в ней заключался единственный шанс спасти больного. Хьюго добавил в отвар траву, которая не только оказывала жаропонижающее действие, но и помогла бы Эрлу выспаться. Она и впрямь повлияла на состояние больного. Как только пламя в его теле чуть поутихло, англичанин провалился в сон, в котором и пребывал уже несколько часов. Правда, сквозь сон у него по-прежнему вырывались какие-то слова, связанные с именем «Мэри».

Слегка неровное дыхание Факира наполняло комнату легким свистом. Хьюго, все это время неустанно следивший за раненым, и сам начал чувствовать, как усталость запечатывает его глаза. Звук потрескивающего в камине огня убаюкивал своей монотонностью. Выпитое вино дарило приятное тепло и расслабляло напряженные мышцы. В сон вгонял и теплый, травянистый запах бальзама, которым были смазаны раны больного. Голова американца потяжелела, все запасы его энергии, брошенные на спасение Факира, сейчас иссякли. Заснуть ему мешало лишь бормотание Эрла.

– Успокоишься ты или нет? – со злостью прошептал Хьюго, поднявшись из кресла и устало доковыляв до стола. В полумраке его руки нащупали жесткий край миски, внутри которой плескалась прохладная вода с едва заметным лавандовым ароматом. Смочив в воде одно из оставленных на столе полотенец и отжав его, Хьюго вернулся к раненому.

– Оттого, что ты все время повторяешь ее имя, она тут – пуф! – по волшебству не появится.

Эрл поморщился, словно через толчею сна до него донеслись жестокие слова. Его зубы снова застучали, он задрожал всем телом. Хьюго пощупал его пульс и покачал головой. Жар возвращался к нему. Американец понимал, что кризис болезни был не за горами, а это значило, что худшее еще впереди. Отогнать эту напасть не получалось, какие бы усилия он не прикладывал.

– Несчастный, – пробормотал Хьюго, прижимая полотенце к его пылающему лицу и стирая пот. Убрав полотенце в сторону, он еще раз положил ладонь на мраморный лоб Эрла и медленно выдохнул, ощущая, как лед его рук буквально плавится под натиском лихорадки.

Эрл вдруг дернулся. Это произошло так молниеносно, что Хьюго не успел отпрянуть — англичанин мертвой хваткой сжал его запястье. С неожиданной резкостью Эрл приподнялся и полыхнул на него испуганным, совершенно безумным взглядом. В его глазах появились красные прожилки. Ловя ртом воздух, он произнес:

– Огонь!.. Там везде огонь! Как мы могли... Неужели ты не слышишь? Мэри...

– Тебе все снится, – Хьюго пытался выдернуть руку, но все без толку. Факир только сильнее сжал запястье, словно намеревался сломать его. – Нет никакого огня. Это сон.

– Это не было сном, – Эрл замотал головой, его лицо сковали страдания, величины которых американец просто не понимал. Рот больного скривился. – Когда все горело, это не было сном...

– Что? – Хьюго взирал на него с ужасом и недоверием. – О чем ты говоришь?

– Мэри... – прошелестел Эрл. Его пальцы соскользнули с руки Хьюго, и тот тут же принялся потирать пережатые вены.

Англичанин рухнул в подушки и застыл. На мгновение Хьюго испугался, что он умер, но грудь Эрла чуть вздымалась и опадала, а пульс его сделался неожиданно размеренным.

С трудом справляясь с гулко колотящимся сердцем, Хьюго отодвинулся от него и схватился за голову. Он издал низкий протяжный стон и воскликнул:

– Он сходит с ума! О, нет! Только не это! Что же делать, что же...

***

Весна в этом году пришла в Париж чуть раньше, чем обычно, и в середине апреля уже было тепло, как в конце мая. В связи с этим наблюдался необычайный наплыв бродячих артистов. Они устраивали на площадях целые ярмарки, чем очень радовали парижских детищек и досаждали городской полиции. Впрочем, разогнать их не удавалось — на следующий день они возвращались на прежнее место и снова устраивали представление.

– Париж так прекрасен! – сказал в один из этих весенних дней Эрл. Они с Мэри сидели на помосте и ели жареные каштаны. Они только что окончили очередное выступление и собрали довольно много денег, но им было наплевать на медные, серебряные и даже несколько медных монет, покоившихся на дне кожаной сумки Эрла. – Я хочу вернуться сюда снова.

– То же мне, француз, – хохотнула Мэри. – Даже я здесь была несколько раз с труппой.

– Я француз только наполовину. И я куда больше англичанин. А во Франции я бывал только проездом до Тулона, где был дом моей бабушки.

Вспомнив о ней, Эрл помрачнел и приутих. Скоро уже год, как Фиона умерла, а он так и не смог заставить себя вернуться в ее дом — место, где прошли лучшие дни его жизни. Побывать там и не увидеть ее — словно разрушить сладостное заблуждение, что она все еще там.

– Мы еще вернемся сюда, – пообещала Мэри. – Осенью, когда будем направляться обратно в Англию.

– Мы будем путешествовать все лето?

– Да. В июне мы обычно добираемся до Испании. В этом году, наверное, будем там раньше.

– Ты любишь Испанию?

– Больше, чем Париж.

Эрл коснулся ее черных, как вороново крыло, кудрей.

– Кто заставил тебя полюбить ее?

– Один молодой идальго. – Мэри блаженно прикрыла глаза. Эрл предпочел соврать самому себе и решил, что причина этому — его прикосновения, но в глубине души понимал, что это воспоминания так приятны ей.

– Чем он отличался от других?

– Он был первым.

Эрл закусил губу. Он любил Мэри всем сердцем, но всегда знал: она — свободная птица, и он не хозяин ей. Она никогда не стыдилась прежних связей и часто говорила о них Эрлу. Она была за свободу в чувствах и желаниях. Эрл хотел бы жить так же — но никогда бы не смог.

– Мне было пятнадцать, и это было лучшее лето в моей жизни. – Мэри продолжила рассказ, улыбаясь и подставив лицо солнцу. – Мы любили друг друга под сенью густого парка в его имении. У него была невеста, но тогда для него существовала только я.

– Он оставил ее?

– Нет, зачем же, – пожала плечами Мэри. – Он женился на ней той же осенью. Они живут душа в душу и у них трое замечательных сыновей.

– Но как же ты?

– А я каждое лето приезжаю в Севилью. И мы проводим с ним прекрасный месяц любви в моем шатре.

– Но не в этот раз, – наполовину спросил, наполовину утвердил Эрл.

– Почему же? – Мэри открыла глаза и посмотрела в его сторону. – Что помешает нам в этот раз?

– Потому что в это лето в твоем шатре буду я, – напомнил Эрл и взял ее за руку.

– Причем тут это? Я буду с ним всего лишь в этот месяц. Я не клялась тебе никогда и ни в чем.

– Ты даже ни разу не сказала, что любишь меня, – прошептал он.

– Я никогда и никому этого не говорила.

– Даже ему?

– Даже ему.

Эрл понимал — спорить с ней бесполезно. Если она захочет быть с этим чертовом идальго — значит, нужно запрятать свою ревность подальше и перетерпеть. А потом она вернется к нему.

К тому же, они еще не в Севилье.

Солнце клонилось к западу, но было еще совсем светло. По площади мимо повозок бродячего цирка прогуливались парижане — в одиночку и парами, громко беседуя и молча.

Погруженный в свои мысли, Эрл не сразу заметил, как к помосту подошла маленькая девочка. На вид ей был год или полтора. Она была одета в коротенькое розовое платьице из шелка — сразу видно, что не из простой семьи. Светлые пушистые волосы, обрамляющие круглое личико, делали ее похожей на маленького ангела.

«Не бывает ангелов женского пола, – вспомнил он слова строгого отца. – Женщина носит в себе первородный грех, а ангел грешным быть никак не может».

Малышка улыбалась во весь рот, смотря на Эрла и Мэри, и сосала пальчик.

– Не делай так, рассосется, – сказал Эрл по-французски. Девочка невольно заставила его улыбнуться. – Пропадет, прямо вот так! – он показал ей фокус с исчезающим пальцем. Она смотрел очень внимательно и даже встала на носочки, чтобы найти, куда делся палец.

– Пососи лучше это. – Он выбрал еле теплый каштан, чтобы девочка не обожгла нежные пальчики.

– Где, интересно, ее родители? – произнесла Мэри, смотря на малышку. Та тем временем уже расправилась с каштаном и теперь тянулась к юбке Мэри.

– Нравится мое платье? – снисходительно спросила она. Плясунья не очень-то жаловала детей, в отличие от Эрла, который восхищался их непосредственностью и чистотой.

Девочка тем временем зацепилась за цветастую ткань и не отпускала.

– Такая глупенькая, – вздохнула Мэри.

– А что же, она должна уже рассуждать на философские темы и дискутировать о политике?

Мэри не ответила. Девочка не угодила ей еще и тем, что прервала нить воспоминаний об испанском любовнике.

– Как тебя зовут? – спросил Эрл.

– Не отвечай им! – раздался неприятный, крикливый голос. Перед ними вырос мужчина — вероятно, отец девочки. Он схватил малышку на руки. – Никогда не говори цыганам свое имя!

– Мы не цыгане! – возмутился Эрл.

– Да? А что вам нужно тогда от моей дочери?

Не дождавшись ответа, мужчина вместе с девочкой зашагал прочь.

– Бывают же такие люди, – задумчиво протянул Эрл.

– Бывают, – согласилась Мэри. – Пойдем. – она взяла его за руку и повела между рядами повозок. Там, за площадью, в сквере, был разбит лагерь бродячего цирка. Их шатер ждал их, как ждало розовое масло и мягкие покрывала.

***

К июлю процессия бродячего цирка добралась до жаркой испанской Севильи. Еще нигде комедианты не получали такого теплого приема — их просили остановиться в каждом особняке, кормили, щедро платили и восхищались. Много разного народа пыталось пристроиться к артистам — бедняки, поэты, уличные актеры, обманутые девушки — все видели пестрые шатры как царство вечной свободы.

Эрл начинал понимать, за что Мэри так любила Испанию — и дело было вовсе не в таинственном любовнике, а в атмосфере вечного праздника, царившей в воздухе, нескончаемых танцев, музыки, песен. Его возлюбленная здесь как будто заново расцвела, стала еще краше, хотя казалось, что это невозможно. Она неустанно смеялась и танцевала безо всякой причины, была теплее к Эрлу, чем обычно. Их ночи становились бесконечными и волшебными... Но Эрл с каждым разом все с большим отчаянием проживал эти ночи — потому что с каждым утром они оказывались все ближе к благословенной для всех, но проклятой для него Севилье. Там ненавистный соперник ждал его любимую. Ждал и тоже, возможно, считал ночи.

Они остановились на окраине города, в раскидистых садах, где было прохладно даже в жаркий день. На следующий день цирк должен был выступить на одной из площадей в городе, а сегодня же представление давали прямо здесь. Поставили помосты, и было решено разделить артистов — часть пусть выступает в центре Севильи, а другая останется здесь. Любимый город комедиантов заслуживал особого праздника. Сложенные на вечер костры поражали размерами, даже не горя, а публики на удивление было чуть ли не больше, чем в удачный день в Париже.

Эрл как раз готовился за кулисами, ожидая моменты, когда фокусники на сцене завершат свое выступление. Он и сам обладал талантом факира — в той же степени, что и талантом укротителя пламени, но огонь был эффектнее, а потому его номер с огненными цветами давно стал гвоздем программы.

Он оправил свой новый костюм, сшитый руками Мэри — традиционный испанский наряд: белая рубашка, черный жилет, длинный пояс, тяжелый плащ на одно плечо и черная маска. Мэри сказала ему, что не пристало простым людям видеть лицо Повелителя огня.

Эрл отвлекся от наблюдения за сценой, чтобы глаза отдохнули от ярких факелов, и устремил взгляд в сторону зелени деревьев. Тут не было любопытной публики, только кое-где стояли повозки.

Вдруг он заметил мужчину, который ходил по балагану, словно искал кого-то, и выкрикивал имя. Этот человек не был знаком Эрлу, он был не из труппы, а его одежда была слишком роскошна для комедианта...

Это он.

Осознание окатило Эрла с головой. Он не был готов. Похожее чувство он испытал в тот день, когда отец принес весь о смерти бабушки. До самой этой минуты он верил, что проклятый идальго не появится, что он забыл Мэри. Он может позволить себе любую женщину — так зачем же ему та, что все равно уйдет, когда свернут шатры?

Нужно было срочно найти Мэри. Помешать их встрече. Или подойти к этому человеку и со скорбным видом сказать, что Мэри скончалась в пути... Нет, нужно найти ее.
Эрл побежал к повозке Мэри — шатер еще только ставили. Она уже закончила свое выступление, она любила танцевать днем, на залитом солнцем помосте, а вечером сидела у костра или наблюдала за выступлениями Эрла. Она должна быть здесь.

Она только подходила, неспешно переступая по траве и устало прикрывая глаза. Только завидев ее, Эрл бросился к ней.

– Мэри, что ты медлишь! Пойдем скорее, сейчас я буду выступать! Идем!

Мэри недоверчиво уставилась на него.

– Я видела твое представление множество раз. Что особенного сегодня?

– Мэри, прошу тебя...

– Тереза! – окликнул совсем рядом мужской голос. Мэри мгновенно обернулась, словно это было ее имя. – Я нашел тебя! Моя Тереза!

Не оглянувшись на Эрла, Мэри высвободилась из его рук и подошла к мужчине. Эрл с ненавистью взглянул на идальго, надеюясь увидеть неприятное, алчное лицо, но ошибся — испанец обладал приятной внешностью мужчины лет тридцати, и глаза его светились. Точно так же светились глаза Эрла всякий раз, когда он смотрел на Мэри...

– А ты сомневался?

Они говорили на испанском, и Эрл не мог понять их. В глазах темнело, а в душе разгорался новый, черный огонь — пламя ревности. Испанец не целовал Мэри, он только держал ее за руки и улыбался, но Эрлу и того было достаточно.

Прощаясь с идальго, Мэри поцеловала его в щеку. И он ушел. Его соперник. Ушел, чтобы вернуться темной ночью, которая была уже так близка...

Мэри как будто не замечала Эрла, она, улыбаясь, поставила ногу на подножку повозки, но он схватил ее за руку и остановил.

– Мэри, нет! – воскликнул он голосом, полным отчаяния.

– Ты снова начинаешь? – Мэри нахмурилась, но все же спустилась снова на землю. – Это ведь только на месяц. Один месяц — все станет, как прежде. А сейчас иди туда, к другим, осчастливь, наконец, Лейлу, она ведь так желает тебя.

– Мне плевать на Лейлу и на остальных, – продолжал настаивать Эрл. – Мне нужна только ты. Ты для меня — все на свете, и я умру, если ты позволишь другому мужчине ласкать тебя!

– Я никогда не клялась тебе...

– Зато я клянусь. Я люблю тебя. Я на коленях готов умолять тебя.

– Эрл, я свободна.

– Но не для него, верно? Ты позволяешь ему называть тебя «своей». Он зовет тебя Терезой, а для меня Мэри. Мэри, Тереза, Доминга — как тебя зовут на самом деле? И с кем ты настоящая?

– С тобой. С тобой я настоящая. – Она погладила его по щеке.

– Так не ходи, – прохрипел Эрл, чувствуя, что слезы вот-вот брызнут из его глаз.

– Я сказала ему, что не приду.

***

Эрл понял в этот момент. Понял то, чего она не сказала, но то, о чем думала. Она сказала, что не придет — хотя уходила прежде каждый год. Не придет — из-за него.
Из-за него!

– Пойдем же, – сказала Мэри, взяв его за руки и склонившись к самому его уху, почти задевая губами темно-рыжие волосы. – Пойдем, я посмотрю на твое выступление.

– Плевать на мое выступление, – произнес Эрл, нежно пожимая ее пальцы. – Ты — моя огненная роза.

Уголки ее губ чуть приподнялись, и на ее лице появилась та чарующая, волшебная улыбка, которая заставляла кожу Эрла плавиться. Он, глухо застонав, припал к ее устам, задыхаясь от жара, влажности и страсти.

– А зрители? – рассмеялась Мэри, упершись ладонью ему в грудь и чуть отстраняясь.

– Плевать и на зрителей. – Эрл потянул Мэри за руки и увлек за собой в высокую, прохладную и приятную на ощупь босым ногам траву.

– Ты стал таким независимым.

– Ты сделала меня таким.

Несколько минут над ними висело молчание — они катались по траве, целовали друг друга, ласкали, не снимая одежды, и слышны были только их томные стоны.
Эрл осторожно, будто спрашивая разрешения, накрыл Мэри своим телом. Она чуть ли не впервые не противилась ему, а только, отрывисто вздохнув, потерлась об него.

– Прямо здесь?

– Здесь никого нет.

– Ты стал любить риск.

– С тобой по-другому нельзя.

Они лежали, обнимая друг друга, отдыхая от своей жаркой любви и думая каждый о своем. Эрл улыбался и гладил Мэри по волосам, наслаждаясь их несравненным шелком. Ни одна женщина не сможет сравниться по красоте с Мэри.

С его Мэри.

Теперь уже его.

– Я люблю тебя, – прошептал он в тысячный раз.

И в тысячный раз остался без ответа.

– Пойдем. – Мэри встала и оправила платье. – Шатры наверняка уже поставлены, а здесь становится прохладно.

Эрл послушно последовал за ней. Он поднял с земли свои рубашку и жилет, сорванные в порыве страсти, и кинул беглый взгляд на лагерь.

И закричал в ужасе.

***

Абсолютно все — шатры, телеги, подмостки — пылало ярким пламенем. Зарево поднималось в воздух и озаряло небо, казавшееся от этого залитым кровью. Ветер дул в противоположную сторону, а потому они не почуяли дыма и не услышали криков.

Мэри тоже увидела пожар. Она не закричала, но в глазах ее тоже — возможно, впервые — поселился страх. Немой и леденящий.

– Мы должны идти туда, – несмотря ни на что, сказала она твердо.

– Мэри, это слишком опасно! – попытался Эрл остановить ее.

– Там люди.

– Я думал, они безразличны тебе!

Но Мэри уже быстрыми шагами двигалась в сторону горящего лагеря, а Эрл, не мысля о том, чтобы оставить ее, бежал за ней.

Когда они поравнялись с первым горящим обозом, Эрл схватил Мэри за плечи и развернул к себе.

– Мэри, не ходи туда. У меня плохое чувство.

Она только улыбнулась и погладила его по щеке.

– Все будет хорошо.

– Я люблю тебя, – непрошенные слезы катились по щекам Эрла. – Я люблю тебя. Мэри... Я так тебя люблю... Мэри, прошу тебя, не ходи.

Не сказав ни слова, Мэри поцеловала его быстрыми, легким поцелуем и тут же кинулась в проход между обозом и телегой. Эрл кинулся за ней, но споткнулся об обгоревшую балку, принадлежность которой уже невозможно было установить. Выругавшись, он вскочил, но Мэри уже пропала из виду. Но бросить ее здесь на произвол судьбы — нет, невозможно! Оставалось лишь действовать наугад.

Искры попали ему в глаза, и он то и дело натыкался на снующих туда-сюда людей. Одни пытались спасти какой-нибудь скарб, другие — увести хотя бы лошадь, третьи спасали только самих себя. Но никто не кидался в огонь по доброй воле, как это делал Эрл.
Выкрикивая имя Мэри, он надорвал себе глотку, оглушил сам себя, но ответа все не было. Эрл не замечал боли, причиняемой пламенем, он обезумел от отчаяния. Ему казалось, что горящие повозки и шатры бесконечны, что он уже умер и оказался в аду.

Отец так часто говорил ему об аде — и вот он, настиг Эрла, но страшнее всего — не пожирающее пламя, не трескающаяся плоть, а страх.

Страх не найти Мэри.

В этом заключался истинный ад.

Боль, охватившая его, когда огонь добрался до лица, была последним, что почувствовал Эрл.
А потом все исчезло.

***

Когда Эрл очнулся, его окружали бежевые стены, по которым гуляли слабые серые тени, похожие то на чудовищ, то на языки пламени. Огонь. Злой огонь, что так пугал его теперь. Эрл не сразу вспомнил, почему — но в голове у него заискрились видения, одно страшнее другого. Пепел, летящий в глаза. Взрывающиеся столпом искр шатры и жар, от которого кожа словно плавилась. Он помнил свой нечеловеческий крик и легкие, заполненные дымом. Эрл с ужасом осознал, что кричал из-за нее, из-за своей милой Мэри, исчезнувшей в огне. Он попытался встать с постели, двигаясь как в тумане, но кто-то удержал его. Должно быть, испугавшаяся медсестра.

– Вам еще рано вставать! – воскликнула она, упираясь в плечо Эрла ладонями. – Прошу вас, ложитесь обратно. Доктор поговорит с вами...

– Мэри! – стонал несчастный, и все его тело сотрясали рыдания. Медсестра отскочила из-за его крика. Никто бы не посмел подойти к нему, так он напоминал разгневанного тигра, мечущегося по клетке. Но им двигала не злость, а одна только боль. Не из-за ожогов. Нет, их он почти не чувствовал, хоть и провел эту ночь наполовину мертвым. Болело его сердце. Эрл до последнего надеялся, очнувшись, увидеть перед собой лицо любимой, но ее не оказалось рядом.

– В какой она палате? – вскричал он, неожиданно обернувшись и вцепившись медсестре в плечи. Он с силой встряхнул ее, почти ничего не весящую девушку, и она уже не в состоянии была что-либо сказать. – Темноволосая! Как вы, но смуглая... На ней было зеленое платье...

– Пожалуйста, – всхлипнула медсестра. Это единственное, что она знала по-английски. Ее рот уже согнулся, она готова закричала от отвращения и ужаса — а Эрл не понимал, почему.

Другая медсестра, видимо, притащила на помощь медбрата, которому все же удалось отцепить Эрла от бедняжки, окончательно впавшей в истерику. Вращая глазами как сумасшедший, Эрл повторил свое описание медбрату, но тот лишь сумрачно покачал головой.

– Кроме тебя никого не было. Только тела.

– Тела? – эхом откликнулся Эрл, глядя на него с недоверием. Мэри не могла умереть. Она, похожая на птицу, свободная... Кто угодно, но не Мэри.

– Да, – медбрат наконец посмотрел ему в глаза. – Обуглившиеся останки. Послушайте, сэр, из всего персонала я один здесь говорю по-английски. Если они нашли кого-то, похожего на вашу знакомую, я обязательно сообщу...

– Нет! – Эрл начал медленно оседать на пол, качая головой. – Господи, нет...

Он заплакал и продолжал стонать от отчаяния, когда всеобщими усилиями работники госпиталя уложили его обратно в постель. Какой-то частью сознания, уставшей беспрестанно повторять «Мэри, Мэри, Мэри» он слышал шепот медсестер, но еще не научился различать быструю испанскую речь, а потому не понимал ни слова.

– Ну чего ты испугалась? – взвилась медсестра постарше на ту, что подняла крик. – Не видела, каких красавцев сюда приносили после войны? У тех и половины челюсти не было, и носа...

– Простите, – пробормотала девушка. Эрл почувствовал, как она бросила на него очередной затравленный взгляд. – Но это так... Это намного...

– Отстань от нее, она новенькая! – куда мягче сказала другая. – И таких страстей еще не видела.

Эрл попытался опустить голову на подушку, но лицо его пронзила острая боль. Юноша вновь вскрикнул и прикоснулся к щеке, но не узнал собственных черт. Его лицо было неровным, словно порезанным на лоскуты и небрежно сшитым воедино. Он не мог поверить, что это — реальность. Эрл испуганно воззрился на медсестер, готовым к любым его припадкам. В этот раз он спросил спокойно, пусть его голос и дрожал:

– Что с моим лицом?

Меж смолкнувших девиц протиснулась старуха с кожей, напоминающей кору дерева.

– Вас вытащили из огня, – напомнила она. – Скажите спасибо, что не лишились зрения.
Молоденькая медсестра машинально сжала распятье и прошептала что-то сквозь бронзовые губы. Эрл переводил взгляд с одной на другую. Он по-прежнему держался за обожженное лицо, и кожа горела так, словно бедняга все еще находился в пламени.

– Покажите, – сказал он резко.

– Потом, – вставил медбрат. – Вам еще нужно время на восстановление.

– Нет, – Эрл посмотрел на него с такой ненавистью, что возражений не осталось. – Сейчас.

Старуха недовольно обернулась к другим медсестрам. Те жались друг к дружке и ничего не говорили, даже глаза опустили долу. Тогда старуха за руку притянула к себе новенькую.

– Вот ты ему и подай зеркало.

Девушка через силу кивнула и вышла из палаты. Когда она вернулась, то несла зеркало, и руки у нее дрожали. Она собиралась отдать зеркало Эрлу, но старуха рявкнула:

– Не отдавай, он его разобьет. Просто покажи.

Но Эрл уже устал от их бесконечного бормотания. Он был несчастен и зол. Рывком отобрав у медсестры зеркало, он заглянул в него — и глухо застонал. То, что он увидел, никак не укладывалось в голове. Кожа — где-то красная, а где-то потемневшая, была похожа на маску. Эрл не мог поверить, что никогда не снимет ее с себя, не увидит знакомого себя... так же как никогда не увидит и Мэри.

Он не разбил зеркала, как ожидали женщины. Нет, он просто опустил голову, а затем и тело. Уткнулся в постель, оглашая комнату сдавленным рыданием. Когда кто-то попытался предложить ему воды, Эрл швырнул стакан о стену, даже не глядя. И никто больше не посмел к нему подойти.

***

Прошла неделя, затем другая. А потом еще одна. Время в госпитале как будто остановилось. В воздухе витали запахи лекарств и мазей, которые медсестры наносили на многочисленные ожоги Эрла, и от этого стойкого, терпкого аромата кружилась голова. За окном цвело пышное испанское лето, там звучал смех, крики, музыка — но в госпитале на окраине Севильи было тихо.

Несколько дней назад в соседней палате умер человек. Говорят, от туберкулеза. Он раздражал Эрла своим кашлем, а потом кашель прекратился — и теперь в госпитале на окраине Севильи было тихо.

Эрл просыпался по утрам и сразу начинал чувствовать боль в ожогах. На ощупь они сначала были как сырое мясо, сейчас стали просто неприятно липкими. Они розовели и бледнели, и врач сказал, что красных пятен и рубцов на коже не останется. Вот только все равно одна сторона лица Эрла всегда будет похожа на отражение в потревоженной воде...

Какое глупое выражение. Его придумал доктор. Вероятно, чтобы помягче выразить ужасающую правду. На деле же лицо Эрла выглядело, как место преступления.

Руки тянулись за мазью, потому что так надо. На самом деле Эрл не хотел, чтобы ожоги заживали. И чтобы не заживали — тоже не хотел. Он не хотел вставать с кровати и умываться, не хотел есть скудный больничный завтрак, не хотел выходить во двор госпиталя и гулять там под руку с медсестрой — но он делал все это, потому что гораздо проще было подчиниться, чем спорить.

На самом деле он вообще не хотел жить.

Люди в госпитале не знали, смог ли спастись еще кто-нибудь. Если такие и были, то они сразу же бежали, а на пепелище не осталось ни одного живого человек.

Эрл точно знал, что Мэри не сбежала. Она носила железные браслеты на руках — и где-то в глубине лагеря нашли обгорелый труп с такими браслетами.

Мэри повезло — ее смогли идентифицировать, в отличие от бесчисленного множества других. На ее могиле будет имя.

Только какое? Услышал ли он хоть раз ее настоящее имя?

Она будет похоронена под именем Марии за оградой кладбища. Цыганка. Некрещенная. Местная церковь не позволила бы такого позора, как захоронение отребья в пределах благочестивого города мертвых.

Эрл больше не плакал по ночам. Он запер слезы где-то глубоко внутри. Он понял, что никто не придет на его слезы. Не для кого было плакать. И спорить с Богом тоже было бессмысленно.

Все было бессмысленно.

А в госпитале на окраине Севильи было тихо.

Это утро ничем не отличалось от остальных. Встать, умыться, не смотря в зеркало, намазать саднящие ожоги мазью и лечь обратно в кровать — таков был ежедневный ритуал для Эрла.

Дверь отворилась, и вошла медсестра. Она старалась улыбаться, но Эрл знал — все они испытывают только отвращение к нему. А потому он отвернулся к стене — чтобы всем было легче.

– Вот ваш завтрак, – оповестила медсестра.

– Положите на стол, пожалуйста, – пробормотал Эрл.

– Вы знаете, сегодня их хоронят. Ваших товарищей.

Эрл резко сел на кровати. Медсестра поджала губы и отвела взгляд. Руки ее заметно дрожали. Конечно, созерцать такую мерзость...

– Я должен пойти туда, – тоном, не принимающим возражений, произнес Эрл.

– Вы не можете, – заявила медсестра. – Вы нездоровы.

Эрл подавил поднимающееся внутри чувство злости. В последнее время оно часто наваливалось на него тяжелой свинцовой волной. Доктор говорил, что Эрл пережил слишком большое потрясение. Самому Эрлу, обыкновенно теперь безразличному, в такие моменты хотелось свернуть шею любому, кто найдется поблизости.

Но он был не из тех, кто убивает.

А потому учился сдерживаться.

– Ваш платок, – сказал он, указывая на черную косынку, накинутую на плечи медсестры.

– Мой что? – не поняла медсестра.

– Ваш платок, – повторил Эрл медленно. – Отдайте его мне.

– Зачем он вам?

– Отдайте мне платок.

Он подошел вплотную и уставился ей в лицо. Она боялась. Она его ненавидела, презирала, но главное и самое ценное — она его боялась.

А потому она бросила платок на пол и покинула комнату, пробормотав тихо «Он еще и сумасшедший».

Эрл медленно поднял платок с пола, а затем вынул из-под подушки ножницы. Разумеется, пациентам не разрешалось держать при себе острые предметы, но, потеряв лицо, Эрл не потерял своего мастерства факира. Он стащил ножницы у сиделки, менявшей ему бинты. Он начал резать платок, но не бесцельно, как если бы от злости, нет — он был макисмально сосредоточен.

Через полчаса, подойдя к зеркалу, Эрл поднес лицу то, что сделал из платка. Это была маска. Когда молодой человек завязал на затылке ее тесемки, то видны стали только его глаза и губы. Он был лишен внешности — но он также был лишен и уродства.

Эрл кинул взгляд на дверь — нет, бесполезно. Она заперта, а у него даже шпильки нет.

Окно, ведущее в сад — вот его выход. На кровати нет простыней, чтобы можно было бы сделать канат, но никто не учел, что под окном Эрла растет дерево.

***

Он не успел. Он до вечера пытался выяснить у людей на улице, где находится кладбище, но те в основном пялились на его маску и не отвечали.

Он увидел только свежий холм и надгробие из дерева с именем «Мария». Пройдет несколько лет, и даже этот опознавательный знак сгниет, затеряется, и никто не узнает, кто здесь лежит.

Но ведь людям никогда не было дела.

Преклонив колени, Эрл положил на могилу красную розу, сорванную в каком-то саду по пути сюда.

– Я никогда тебя не забуду, – прошептал он. – Я всегда буду тебя любить.

Стоявший чуть поодаль человек сначала показался Эрлу простым прохожим — он почти не привлекал внимания и держался в тени деревьев, слившись с полумраком. Но Эрл чувствовал его взгляд и все сильнее его напрягало это присутствие — молчаливое и призрачное, словно осуждающее. Вначале ему подумалось, что один из мертвецов восстал из могилы, поскольку человек был высок — но выше Эрла, и очень худ — его руки напоминали иссохшие ветки какого-то древа, а фрак, идеально сидевший по его фигуре, только подчеркивал эту чудовищную худобу. Кроме того, незнакомец был мертвенно бледен. Лицо его скрывала маска — не такая как у Эрла: из светлого шелка, издали напоминающего человеческую кожу. Дрожащие тени в темных провалах его глаз напугали Эрла.

Состоявшись на кладбище, а не в любом другом месте, эта встреча приобрела жутковатый характер, порождающий страх. Весь образ худощавого джентльмена заставил Эрла вспомнить легенды о неупокоенных душах, призраках и Ангелах Смерти, что Мэри рассказывала другим комедиантам, сидя у костра. Но воспоминание это не вернуло его к возлюбленной, оно лишь туже затянуло петлю ужаса и сомнения на шее Эрла. Если он и призвал Смерть своим острым горем и желанием умереть, то теперь юноше потребовалвсь недюжинная воля, чтобы подавить в себе дрожь. Он замер, пораженный. Могло ли странное видение говорить? И если могло, то что оно собиралось сказать? Эрла охватила смутная тревога, и по какой-то причине он отступил поближе к надгробию, закрывая плиту от желтых глаз незнакомца. Вдруг в холодном вечернем воздухе раздался Голос:

– Все несчастья из-за человеческой неосторожности, – произнес этот загадочный мертвец, и красота его голоса поразила Эрла до глубины души. Ему подумалось, что этот голос может заживлять самые глубокие раны. Никогда прежде человеческий голос не приносил Эрлу такого успокоения и наслаждения. Он окончательно уверился, что перед ним — посланник мира мертвых. Попроси он пойти Эрла за ним, к вратам смерти, англичанин не смог бы сопротивляться. Тяжесть утраты как рукой сняло, и вся его душа устремилась к этому живительному Гласу. Казалось, что красота его звучания питала Эрла, играя с податливыми чувствами — то возвышая, то опуская в бездну отчаяния. Так, к примеру, его слова о «неосторожности» вновь омрачили юношу — он ясно вспомнил ту роковую ночь и пожар.

– Соболезную, – сказал незнакомец на полувздохе, бархатном и легком, словно музыка. – Я ехал сюда в надежде застать одно из представлений, а наткнулся на смерть. Мужчина продолжал, и речь его выдавала преклонный возраст — она небыла размашистой и торопливой, как у молодых людей. Всякое слово он будто пробовал на вкус, прежде чем озвучить.

– Я наслышан о таланте Повелителя огня, – глаза незнакомца сверкнули из самой глубины.

Эрла передернуло от этогих слов. Он не хотел больше нести этот талант, не желал играть с огнем.

– Это уже не я, – ответил он резче, чем намеревался. – Вы опоздали.

Эрл начал спускаться вниз по примятой тропинке меж надгробиями, но мужчина тихо, почти шепотом, остановил его. Голос врезался в спину Эрла, точно острый нож.

– Похоронить такое умение под гнетом было бы очень глупо. Для него нашлось бы и другое применение, как и для иных твоих талантов, о которых я так же наслышан.

– Я не хочу больше заниматься этим, – отрезал Эрл, обернувшись. – Я делал это для нее одной.

Мужчина покачал головой.

– Тебе некуда идти, мальчик. Ты сломлен и озлоблен, но это пройдет. Думаешь, я не знаю, на что это похоже? – Незнакомец на мгновение затих, словно погрузился в какие-то свои мысли. – Стань моим учеником. Я обещаю, что ты сможешь обрести дом и многому научиться. Ты гениален, а гению нельзя исчезнуть.

– Я даже не знаю, кто вы! – в отчаянии воскликнул Эрл.

И тогда бледный человек протянул ему свою костлявую руку с длинными, чуть заостренными пальцами.

– Я – Эрик, – назвался мужчина. – И я думаю, что вам нужна несколько иная маска. Разумеется, если вы позволите мне помочь с ее созданием.

Эрл испуганно дотронулся до своей маски — грубой и безнадежно сковывающей его обгоревшее лицо. Он провел в ней не так много времени, но уже чувствовал, как невыносимо было бы носить ее, не снимая, остаток жизни. Возможно, что именно эта мысль не позволила Эрлу уйти и забыть этого человека, этого Эрика. Он посмотрел на него с тихим отчаянием, и с завистью оглядел его шелковую маску, скрывающую лицо выше губ. Ткань выглядела мягкой, маска была выполнена просто прекрасно, ее даже можно было назвать произведением искусства. Словно проследив мысли юноши, Эрик хмыкнул:

– Вы так спешили с созданием маски. А ведь есть столько способов...

– Способов, – эхом откликнулся Эрл. В горле у него вдруг пересохло; он ясно ощутил слабость, что источила его тело в госпитале, когда он отказывался от еды и сна.

Эрик медленно кивнул.

– Ты можешь стать моим первым последователем, Эрл. Я надеюсь, что со временем появятся и другие.

– Нет, – Эрл вздохнул. – Нет, не просите меня. Снова следовать за кем-то... Я этого не хочу. Я и сам справлюсь.

Голос посерьезнел:

– Зачем же? Я отведу тебя в место, где ты никогда не покажешься чужим. Одно из главных условий моего участия в жизни гениев, видишь ли, это их изувеченность. Врожденная или приобретенная. Видишь? В моем доме тебя не ждет предосудительный шепот и злые комментарии. Единственный минус — никакого солнечного света, но пусть тебя это не пугает.

Тревога грызла Эрла изнутри. Силы его были почти на исходе, и желание спорить увядало вместе с ними.

– Зачем вам это нужно? – хрипло спросил юноша. – Чем вы занимаетесь, откуда приехали?

У него перед глазами все плыло. Эрл нуждался в отдыхе, но не хотел признаваться в этом. Во всем его существе ощущалась настороженность. Эрик же, напротив, являл собой медлительное спокойствие, силу и уверенность. Он не позволил юноше упасть, когда тот покачнулся. Худые руки оказались гораздо сильнее, чем можно было предположить, а когда вновь зазвучал голос, Эрл с удивлением обнаружил, что он не дает ему рухнуть в беспамятстве. Голос держал его на поверхности рассыпающегося сознания, словно обладал поистине волшебными свойствами.

– Пойдем. Тебе следует понять, что сейчас ты не в состоянии выслушивать никакие подробности моей жизни. Уверяю, она не слишком интересна. Даже отвратительна в некоторых аспектах... Ты еще в сознании? Тогда иди сам, Эрл, не заставляй меня напрягать свою больную спину. Первым делом мы должны добраться до места, где я остановился.

– Должно быть, трудно найти место, где люди не задают много вопросов, – с трудом проговорил Эрл, кивком указывая на маску.

Эрик помолчал, а потом ответил:

– Действительно. Но настали такие времена, когда людям наплевать на чужие маски, если перед их собственными лицами трясут деньгами. Это очень, очень тоскливо...

– Но с этим можно жить.

– О да! – Эрик кивнул и Эрл со страхом осознал, что доверяет этому человеку свое будущее. – С этим можно жить!..

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒