ГЛАВА XII 6 страница

Девственница! Она — и девственница! В это сложно поверить, но то, как она реагировала, как краснела и переживала это опустошающее действо — говорило о ее невинности. Чистоте, которую он уже проклял своими поцелуями. Одна эта мысль заставила его самодовольно усмехнуться. Девушка доверила себя ему, смутно знавшему наслаждение плоти.

Маленькая служанка, однажды показавшая ему, как можно доставить удовольствие мужчине с помощью рук, не позволила большего, а единственная девушка, которой он мечтал обладать, обернулась в его ладонях холодной змеей…

Хьюго глубоко толкался в Каролин, забыв обо всем, а она окончательно потерялась в ощущениях и дышала теперь хриплыми вскриками. О да, – понял Хьюго, – она была не из хрупких. Не умоляла двигаться медленнее, не пыталась остановить его, даже не плакала.

Хьюго почувствовал, как на пике ее мышцы сжали его изнутри. Он весь судорожно вытянулся, горячим дыханием обжигая ее грудь. Насыщение пришло. Наконец-то, наконец-то он узнал эту вспышку счастья, этот взрыв эмоций. Да, взрыв — именно то, что он всегда обожал. Это была чистого вида химия! Как он раньше не понял!

Он зарылся лицом в ее волосы, безуспешно пытаясь отдышаться. Взрыв прогремел — но он еще эхом отдавался в голове, а перед глазами не до конца померкли краски. Каролин по-прежнему держала его в кольце своих рук. Хьюго чуть приподнялся и обхватил ее лицо ладонями.

– Ты исполнила мою давнюю мечту, Каролин. И теперь ты принадлежишь мне, – Он дьявольски улыбнулся. – Меня можно назвать счастливым.

– Ведь ты сам выбрал меня, – дива повторила его недавние слова, после чего устало прикрыла глаза. – Я очень хотела стать твоей…

– Ты хотела, – прошептал он благоговейно и недоверчиво.

Каролин уже почти заснула, когда ушей ее достиг странный звук, похожий на сдавленный плач. Девушка чуть приоткрыла глаза и увидела Хьюго, севшего в постели и отвернувшегося от нее. Все же она отчетливо видела его поникшую голову и ладонь, прижатую к глазам. Она приподнялась и обняла его, не спрашивая, в чем дело, не пытаясь заговорить с ним. А потом издалека поплыл голос, убаюкивающий ее и помогающий забыться сном:

Белели маргаритки

В саду прекрасной Сары.

Цвели зимой и летом,

Как будто колдовство –

От сна их защищало

В саду прекрасной Сары

Куда мне дверь закрыта,

Где сердце пронзено.

ГЛАВА XI

Письмо мистеру Уильяму Фейрфаксу, в Париж, отель «Гранд Опера»

Передать единственно в руки адресату.

Дорогой Уильям!

Ты не знаешь, с какой тяжестью я начинаю это письмо. Еще месяц назад я противилась любой мысли о том, что нуждаюсь в тебе, что скучаю по твоей спокойной улыбке и ласковому голосу… Пришла пора признать, что я действительно оставила свое сердце в нашем лондонском особняке. А твое, должно быть, разбито?..

Милый, не сердись и не проклинай меня, читая эти строки. Все люди совершают ошибки, а женщины — особенно. Ты всегда говорил, что я — женщина от и до. И я готова сознаться, что секундное влечение, заставившее меня покинуть Лондон с другим мужчиной, очень скоро погасло. Я поняла, что это была самая глупая из моих ошибок.

Кайл бросил меня, едва мы добрались до Манчестера. Я — словно героиня романа, обманутая Руфь, не иначе. И я не прошу твоего понимания.

Но ты всегда был самым благородным из известных мне людей. Не боялся трудностей, не отворачивался от друзей, потерпевших неудачу, и не унывал, когда беда забиралась и в твой дом. Я осталась совсем одна. На кого еще я могу положиться, если не на своего законного мужа?

Любящего, доброго, верного… Я со слезами вспоминаю наши совместные вечера и все те прелести, что ты шептал мне. Как я могла оставаться глуха и слепа к твоей нежной любви? Ах, тебе так не повезло со мной, Уилл!

Но твоя бедная Эффи окончательно запуталась и нуждается в тебе. Видишь, я говорю это прямо и открыто. Я очень изменилась, дорогой.

Уже неделю я живу в маленьком отеле «Летиция», на окраине Манчестера, и у меня почти закончились деньги. Никакой возможности вернуться домой и позабыть это неприятное приключение! Кроме того, вчера я сильно простыла… Ты можешь представить себе, как ужасно мне приходится. Некому согреть меня, некому купить лекарства.

Сегодня хозяйка перестала приносить мне завтрак. Я задолжала крупную сумму в этом отеле. Думаю, она наконец-то поняла, что за душой у меня — ни гроша. Быть может, уже этим вечером она откажет мне и в ужине. Или вовсе выгонит в ночь.

Приезжай, Уильям. Спаси меня от этого кошмара, ни капельки не похожего на мою прежнюю жизнь. Я скучаю по шелкам и индийским шалям, по званым обедам и музыкальным гостиным, но более всего — по нашему семейному счастью.

Прости, если сможешь. И откликнись, если по-прежнему любишь.

Навеки твоя,

Эффи Фейрфакс

Уильям долго и пристально смотрел на письмо, не понимая, что в точности он чувствовал. Выведенные нежной ручкой его жены, строки не вызывали ни обиды, ни гнева, ни злостного ликования. Разве что грусть, и то вялую. Получи он это письмо раньше, например, в январе — его сердце, наверно, разорвалось бы на части.

Эффи, несчастная Эффи! Как она раскаивалась! Все письмо пропитали ее слезы, о чем свидетельствовали помутневшие буквы. Эффи редко плакала. За всю совместную жизнь Уильям видел ее слезы лишь однажды — на свадьбе, когда она стояла перед алтарем, в подвенечном уборе, похожая на королеву Титанию. По ее щекам скатилось лишь несколько хрустальных слезинок…

Следующие полгода их супружеской жизни Эффи выглядела счастливой и всем довольной. Уильям дал ей полную свободу, и красавица целыми днями пропадала на балах, званых обедах, поэтических вечерах и пикниках. Ее знали владельцы всех крупных бутиков и магазинов аксессуаров в Лондоне. Эффи сыпала деньгами направо и налево, а муж смиренно выписывал чеки. Уильяму думалось, что только так можно сделать женщину счастливой.

Но как же он упустил из виду, что все эти премилые поступки отдаляли его от жены! Они с Эффи виделись лишь по вечерам, за ужином она с восторгом рассказывала ему о своих приключениях. Уильям слушал с улыбкой и не мог наглядеться на любимую жену, а она…

Она считала его скучным и вялым. Когда он говорил с нею нежно и учтиво, то раздражал ее. Когда злился, но скрывал обиду за холодностью и не позволял лишний раз повысить голос, это раздражало ее еще сильнее. Для Эффи муж стал сплошным раздражающим фактором. Она все пыталась выбить из него хоть какую-то скудную эмоцию: кричала на него — потом не разговаривала неделями, попросила его устроиться в отдельной спальне, все больше денег проматывала на глупые мелочи. Уильям оставался с женой спокоен и терпелив.

Наконец, Эффи потеряла к Уильяму интерес. Вычеркнула его из своей жизни, точно неудавшуюся строку стихотворения.

Не долго думая, она завела роман с молодым — лет двадцати, еще совсем желторотым — офицером, вспыльчивым и дерзким. Звали его Кайл Хоггарт. Вот уж у кого не было проблем с эмоциональностью!

А между тем Кайла Хоггарта знали многие, и имя его звучало отнюдь не в выгодном свете. Уильям помнил, что видел его однажды выходящим из паба — вдребезги пьяного, еле переставляющего ноги и пристающего ко всем проходящим по улице девушкам. То была свинья, а не человек. Лентяй и пьяница, но сладкоголосый, красивый и крепко сбитый. За внешностью женщина редко замечали правду.

Уильям ненавидел его. Как такая разумница как Эффи могла не видеть его испорченности? Как она вообще сумела связаться с таким отвратительным созданием!..

Она сбежала с ним, едва муж отлучился в Париж. Уильям так ничего бы и не узнал, не проинформируй его один из английских приятелей. Записка, которую он получил однажды вечером, выбила его из колеи: «Твоя Эффи рано утром села на поезд до Манчестера, и не одна, а с Кайлом Хоггартом. Друг мой, это падение! »

Стыд! Какой стыд Фейрфакс испытал! Теперь о его жене говорили насмешливо, да и его самого, наверно, за глаза называли «рогоносцем»…

Но что хуже всего, он не страдал из-за этого стыда. Его гораздо больше угнетало благополучие Эффи. Она ведь не понимала, что творила. Осознавала ли эта глупышка, что Кайл не обеспечит ее ни шикарным туалетом, ни огромным поместьем?..

Проводя пальцами по пятнам на пергаменте, Уильям вдруг очень ясно ощутил себя — конечно, зря! — причиной ее слез.

Все утро его не оставляли сомнения. Поехать к ней — значит дать шанс, начать все сначала. Оставить — все равно что бросить умирать в холоде и голоде, точно какую-то нищенку. Эффи не была достойна такой участи. Она, маленькая принцесса богатых родителей, привыкла ко всем изыскам. Как тяжело она, должно быть, свыкалась с ощущением пустоты! Несчастная написала, что деньги ее подошли к концу, и тут на Уильяма снова накидывались сомнения.

Это ведь были его деньги, не ее собственные. И она практически украла их, когда уехала с Кайлом, этим жалким офицеришкой. Подумать только, как быстро женушка растратила довольно пикантную сумму. И вот Эффи пишет ему — и просит…

О чем?

О деньгах. Конечно же, о деньгах. Может статься, ей больше ничего и не надо. Как понять, где правда, а где ложь?

Уильям продолжал мучиться этим вопросом и за обедом с месье Гюго. Он не обмолвился другу о письме, боясь, что тот возьмется высмеять его добродетельность, но Робер как будто сам заподозрил что-то. За десертом он ненароком сказал: «Ты сегодня бледный какой-то. Уильям, тебе надо почаще гулять. Хочешь, я отменю все встречи, и мы вместе съездим в пригород на охоту? »

Англичанин ответил, что не может согласиться. Настаивать друг не стал, и Уильям был ему за это очень благодарен.

Мысли его путались и по пути в Оперу, где давали спектакль с участием восходящей дивы, Беатрис Низзардо. Англичанин знал, что если он решится уехать, то сделает это следующим утром. А значит, у него оставалась последняя возможность полюбоваться мадемуазель де Блуа на сцене. Он не увидит ее еще долгое время, эту чудаковатую гордячку...

Сидя в ложе, Уильям не всматривался, по обыкновению, в программку, а перечитывал письмо. Снова и снова, точно лунатик. Казалось, что он скоро выучит строки наизусть и сможет продекламировать их жене при встрече...

Но вот занавес поднялся, и Уильям резко покачал головой. Ему следовало отвлечься. Посмотреть оперу, а там уже решить, что делать дальше.

Почему-то Уильяму очень захотелось рассказать Каролин о письме. Он не мог объяснить этого желания и всячески уклонялся от него.

«В самом деле, не пойдешь же ты жаловаться к ней, как мальчик. Уильям, ей нет никакого дела до того, что происходит в твоей жизни... »

Кроме того, англичанин сам дивился — почему он с такой легкостью думает об одной женщине, когда должен всецело стремиться к другой, переживающей великое несчастье?

В голове у него царила настоящая буря. Наконец, откинувшись на спинку кресла, Фейрфакс закрыл глаза и вслушался в неповторимые звуки театра — шепот, легкое поскрипывание сидений, шелест программок, щелчки открывающихся вееров. С первыми звуками музыки его накрыл звенящий голос дивы, и все тяжкие мысли сгинули прочь...

***

Каролин переодевалась в своей артистической комнате после спектакля. Как бы не было захватывающе блистать в огнях сцены в потрясающих костюмах, но куда приятнее было смывать тяжелый грим, в котором было жарко лицу, слипались брови... брр, после четырехчасового представления грим плавился настолько сильно, что хотелось плакать. А потому она, как только закрывался занавес, не дожидаясь, пока кто-то из труппы попытается разглядеть ее поближе, убегала в свою комнату.

Кара зашнуровала розовый шелковый корсет, выгодно приподнимающий ее грудь, натянула тончайшие чулки и накинула шелковый халат — тот самый, в котором провела свою первую ночь с Хьюго. С тех пор прошла уже неделя, но ей казалось, что они вместе уже вечность — по крайней мере, она приобрела зависимость от этого человека. И поэтому сейчас она собиралась отворить зеркало и спуститься вниз, чтобы Хьюго помог ей расслабиться после тяжелого дня и утомительного спектакля.

В дверь постучали.

«И кого это нелегкая принесла», – с досадой подумала Кара и шмыгнула за ширму.

– Войдите! – сказала она глубоким, грудным голосом — голосом Беатрис Низзардо.

В комнату зашел человек (судя по шагам, явно мужчина) и затворил за собой дверь.

– А вы крайне настойчивы, – пропела Каролин из-за ширмы, имитируя итальянский акцент. – Вы ведь наверняка знаете, что я не принимаю поклонников?

– Я не имею чести относиться к их числу, – раздался знакомый голос. – И я прекрасно знаю, что Беатрис Низзардо в миру ни кто иная, как Каролин де Блуа.

– месье Фейрфакс? – Каролин осторожно выглянула из-за ширмы. Да, это он, стоит рядом с ее туалетным столиком.

– Именно я.

Кара кивнула и вышла из-за ширмы, скрестив руки на груди.

– Что вы хотели? Это не могло бы подождать до утра? Видите ли, я очень устала. Совмещение администраторской должности и роль дивы...

–... ноша непосильная, – кивнул Уильям, и непонятно было, шутит он или говорит серьезно. В любом случае Каре, как обычно в его присутствии, стало немного не по себе. Ей казалось, что он видит ее насквозь. – Я пришел, – продолжал он, – чтобы сказать вам, что я отлучаюсь. На пока что неопределенное время.

– Вы разрываете спонсорский контракт? – выгнув бровь, спросила Кара.

– Нет, отнюдь. Но мне необязательно находиться здесь, чтобы быть спонсором Гранд-Опера. Я буду делать вам денежные переводы.

– Куда вы едете?

– В Англию.

– Зачем?

– По личному вопросу.

Кара неопределенно покивала, шагая по комнате. Она думала. Думала, как ей его задержать. Зачем — она и сама не вполне понимала.

– Вам что-то не нравится здесь?

– Я не могу ни в чем упрекнуть вас, – заверил ее Уильям.

Кара отвернулась.

– Вы оставляете меня одну, совсем одну, против этих ужасных Призраков Оперы! – она сделала вид, что плачет. Нет, она не притворялась! Вот даже эта маленькая слеза, скатившаяся у нее по щеке. Уильям видит ее в зеркало. – Они доберутся до меня! Они меня убьют! А вы... это крайне неблагородно с вашей стороны, месье Фейрфакс!

– Поверьте, – он подошел к ней ближе, – я не уехал бы, но обстоятельства...

–... лишь предлог! – воскликнула она. – Ах, месье Фейрфакс...

Она обернулась к нему и провела рукой по его груди. Тот невозмутимо наблюдал за ее действиями. Каролин качнула головой, заставляя темные волосы рассыпаться по ее плечам. Халат чуть сполз, открывая взору корсет.

– Не уезжайте, месье Фейрфакс, – прошептала Кара, давая и второй руке тоже пройтись от шеи вниз, вниз...

Уильям молчал, невозмутимо глядя на нее.

– Уильям, я ведь на все готова, на все, только бы вы не уезжали...

Она подалась вперед, но он отступил и уперся в стену. Ага, попался!

Кара своила, что нужно для того, чтобы добиться от мужчины всего, чего пожелаешь. Нет, стрелять глазами, скромничать, притворяться неприступной — эти способы уже давно не действуют. Когда нужно что-то действительно серьезное, то на помощь женщине приходит ее тело.

Ей надо было удержать Уильяма в Париже — это, если угодно, было делом принципа. Как смел он уезжать, не сказав ей, куда именно и зачем? И если уж необходимо для этого провести с ним здесь довольно интересные полчаса — что ж, она согласна. Не то чтобы она собиралась использовать свое новое оружие на ком попало — нет, оно — только для избранных. Она же не проститутка из какой-нибудь подворотни! Уильяму посчастливилось попасть в число избранных — а почему бы нет? Ведь он такой приятный, обходительный мужчина.

И его необходимо оставить здесь!

Хьюго об этом точно не узнает — он сейчас сидит, как обычно, в подземелье, ждет ее и сгорает от желания. Но она сегодня не придет. У нее — важное задание.

Кара разрешила своим рукам двигаться настойчивее, и вот уже одна рука развязывала галстук, а другая переместилась на брюки Уильяма...

Он перехватил ее руки. Каролин застыла в ожидании слов вроде «Нет-нет, не так, подождите, есть ли в вашей артистической хотя бы кушетка? » Она ждала обращения с ней, как с королевой.

– Нет, мадемуазель де Блуа, – вежливо, но холодно произнес Уильям. Каролин опешила.

– Но... но почему? – в глазах ее заблестели гнев и обида.

– Я не хочу, чтобы вы сделали то, о чем после пожалеете.

– Я не пожалею!

Уильям повернулся и направился к двери.

– месье Фейрфакс, у вас еще есть шанс согласиться! – едва сдерживая слезы, выдохнула Кара.

Он повернул к ней голову и мягко сказал:

– Я женат, Каролин.

И он ушел.

Каролин заметила, как из его кармана выпал сложенный листок бумаги. Она тут же кинулась к нему, развернула дрожащими руками и прочитала:

«Дорогой Уильям... »

Она читала, забыв про слезы ярости, текшие у нее по щекам. Когда она дошла до подписи, " Навеки твоя, Эффи Фейрфакс" , она скомкала письмо и запустила им в дверь.

Жена! Он поехал к жене! Он предпочел жену общению с ней! Какая наглость! Как он унизил ее... Кара плакала от ненависти к нему.

Краем глаза она заметила движение в зеркале и тут же обернулась.

Нет, показалось...

***

Эрл все чаще уходил из подземелий. Он преследовал каждый шаг Маргариты, он выучил ее распорядок дня и сам подстроился под него, помнил, какое на ней платье было надето во вторник, а какая шляпка — в четверг. Он ревностно перехватывал любой мужской взгляд, обращенный к ней, будь то взгляд Симона Леру или старика-рабочего сцены.

За время, прошедшее с вечера свадьбы Карне, Робер Гюго дважды пытался подступиться к Маргарите, но та не спешила простить ему его пьяные выходки, что не могло не радовать Эрла. Но все остальное навевало тоску и печаль — она больше не приходила в подземелья, она говорила о Призраках, как о врагах Оперы, впрочем, не принимая желания спонсоров пойти на них войной.

Она, казалось, совсем забыла о том, что видела его на свадьбе — по крайней мере, она никому об этом не сказала. А Эрл никак не мог забыть ужаса, застывшего в ее глазах и вопрос «Пришли убить и меня тоже? »

Сегодня Марго уехала куда-то, никому не сказав, и он потерял ее след. Ему пришлось остаться в подземелье, сидеть в своем кресле и смотреть на соседнее, на котором раньше так часто сидела она. И слушать то звенящую, давящую на уши тишину, то музыку Рама из соседней комнате. Но его неземные мелодии только делали его состояние еще хуже.

Чувствуя себя эгоистичным глупцом, он вколол брату снотворное и сам сел за фортепиано. Он провел рукой по пыльным клавишам — став тенью Маргариты, он совсем забросил музыку. Но теперь она была ему необходима.

Он закрыл глаза и заиграл. Он не знал, что играет, не задумывался ни о ритме, ни о размере, ни о длине звучания. Он выплескивал свою душу, рассказывал пустоте о своем страдании, и ему было невдомек, что пустоте этой плевать.

Он остановился, когда раздался стук в дверь. Провел рукой по глазам и с удивлением обнаружил, что плачет. Он не осознавал этого, пока играл. Надо же...

Стук в дверь усиливался. Вздохнув, Эрл поднялся с места и медленно пошел в прихожую. Он не понимал, зачем ему спешить теперь, когда жизнь его рушится вокруг него с каждым его шагом.

Человек за дверью терял терпение.

– Гэри? – удивился Эрл, увидев на пороге мрачного «брата».

– Да, я, – огрызнулся тот. – Думал уже, тебя опять нет. Вечно ты где-то шляешься...

– Что тебе нужно? – устало спросил Эрл.

– Отец велел прийти.

– Что, снова? Я не могу сегодня.

– Не всем, дурень, – закатил глаза Гэри. – Только тебе.

Эрл насторожился.

– Зачем я ему нужен?

– Зачем вы все ему нужны?

– Что ж, ладно, я приду, – пообещал, вздохнув, Эрл. – А сейчас, Гэри, будь добр, уйди.

Гэри кинул на него высокомерный взгляд и, взмахнув плащом, развернулся и пошел прочь. Догадался? Знает? Все равно. Нет уже никакого смысла.

И алая роза засыхает.

Потому что она не придет.

***

Эрл вошел в темную комнату с креслом и камином. Вот она, шкатулка на каминной полке, а не ней — две замысловатые фигурки, ящерица и скорпион, о которых у Призраков водилось много слухов. Хьюго утверждал, что они привезены с Востока, Дестлер клялся и божился, что их родина — Африка, а Гэри криво ухмылялся и говорил, что знает правду, но обещал Отцу никому не раскрывать тайну.

Скорпион переливался отблесками пламени. Он словно насмехался над Эрлом. Словно он уже его укусил.

– Засматриваешься на моего скорпиона, Эрл? – раздался голос из кресла, звучавший, казалось, в самой голове Эрла. – Зря. Он не такой забавный, как ящерица. Она очень высоко прыгает, Эрл, она так высоко прыгает...

– Вы хотели видеть меня.

– Да, Эрл. Ты беспокоишь меня.

– Что вы имеете ввиду?

– Ты все время выбираешься в город. Раньше такого за тобой не наблюдалось. Оставляешь своего драгоценного Рама без присмотра... А неделю назад, как мне поведали, ты выступал как факир на чьей-то свадьбе. Что происходит, Эрл?

– Гэри меня выдал, – кивнул с пониманием Эрл.

– Это неважно. У меня и без Гэри достаточно путей выяснить, чем занимаются мои сыновья.

Повисла тишина. У Эрла мурашки пробежали по спине от тона, которым Эрик произнес последнее слово.

– Зачем ты делаешь это, Эрл? Зачем размениваешься по мелочам? Факир! На свадьбе! Тебе не хватает денег, которые выплачивает нам Опера?

– Мне не платили денег.

– Что тогда? Или... может, вернее спросить: кто?

Эрл сжал губы и не говорил ни слова.

– Ты влюбился в девушку, Эрл?

Нужно молчать. Нужно не давать себе волю. Нужно не дать ее имени слететь с губ... ведь кто знает, что Эрик может сделать с ней?

Но Эрл не мог контролировать себя. Его выдал тихий полустон-полувсхлип.

– Кто она, Эрл? И разве достойна она любви гения? Какая-нибудь молоденькая, смазливая девчушка?

– Не вам судить о ней! – вскричал Эрл, сжимая пальцы в кулаки.

Эрик вяло засмеялся.

– Одна из директрис?

– Нет!

– То есть «да».

Снова тишина. От животного страха за Маргариту у него все внутри сжалось.

– Надеюсь, это не та, что выдает себя за итальянскую диву, – протянул Эрик. – Она ведь теперь стала личной игрушкой Хьюго. О, да, об этом я слышал. Не она? Тогда, наверное, младшая? Не видел ее, но, говорят, очень милое создание.

– Вы не могли обо всем догадаться! Гэри, Гэри выдал меня! – Эрл ненавидел Гэри и Эрика за их хладнокровие и бессердечность, презирал себя за неосторожность... что, что суровый наставник сделает с причиной невнимательности своего воспитанника?

– Чем серчать на доброго Гэри, обратил бы ты лучше внимание на себя, Эрл, – колко заметил Эрик. – Для таких, как мы, любовь — чувство губительное. Я знаю это по себе. Твоя малышка никогда не полюбит тебя в ответ. Ты можешь, правда, взять ее силой...

– НИКОГДА! – закричал Эрл.

– О, я был как ты, Эрл. Но годы научили меня здравому скептицизму. Поверь, если она тебе так нужна, то не надо выпрашивать. Надо брать. Это куда эффективней. А когда ты возьмешь свое, то быстро успокоишься. И она уже не будет тебя отвлекать. А мне не нравится, что ты отвлекаешься от музыки.

– Она для меня важнее любой музыки!

– Нонсенс.

– Нет, это так! Мы сочиняем музыку, чтобы породить в людях высшие чувства, – говорил Эрл, с трудом заставляя себя, – но разве любовь — это не самое высокое чувство?

– Твоя маленькая директриса собирается нас истребить. И если ты продолжишь вести себя так же глупо, то, считай, сам затягиваешь петлю у себя на шее. И у твоего Рама. И у всех нас остальных.

– Но ведь это вы! Вы убили мадам Жири! И она возненавидела меня. Она считает убийцей меня! Не вас!

– Так значит, я убил старушку не зря.

Эрл, не в силах больше слушать жестокие слова, направился к двери.

– Я желаю для тебя лучшего, Эрл, – услышал он. – Я желаю для тебя славы. Но ты даже ни разу не называл меня отцом.

– У меня есть отец, и он жив, – сказал Эрл холодно. – Это было бы предательством по отношению к нему.

– Да, о твоем отце я знаю... но вот представь себе, Эрл, – тон Эрика вдруг стал мягким и участливым, – представь себе на мгновение, что твоя возлюбленная ответит тебе взаимностью. И как же ты явишься перед ним? Перед твоим отцом? Твой отец никогда ее не принял бы. Так зачем же все это?

– Этого все равно никогда не случится, – произнес Эрл.

Он ушел, но в воздухе еще долго витал шлейф безысходности и боли, оставленной им.

– Мой бедный Эрл, – вздохнул Эрик, когда шаги в коридоре утихли. – У тебя никогда не будет маленькой жены, с которой можно было бы гулять по воскресеньям...

***

– Как видите, – сказал Хьюго полушутливо, помогая своей спутнице преодолеть последнюю ступеньку. – Я выдаю вам все свои секреты, один за другим. Крыша Оперы — единственное место, находящееся над землей, где мне приятно находиться. Здесь кажется так свежо после паров лаборатории!

Взгляд его с тоской устремился в темноту, к шпилям старых парижских домов. Они, конечно, ничем не напоминали Новый Орлеан, где он родился и жил до того, как попал к Эрику. Вид с крыши открывался фантастический! Париж, буквально застывший от холода, покрытый тонким слоем инея и мокрого снега, очаровывал своими красками всякого человека. Хьюго не был исключением.

Каролин не провела на крыше и пяти минут, а уже подрагивала от холода. Ее зеленое платье с коротким рукавом, низко открытое на груди, мало располагало к прогулкам. Но, кажется, Хьюго предупредил и это. Он набросил ей на плечи тяжелый красновато-фиолетовый плащ, украденный у кого-то из братьев — или, может, у самого Отца? – и привезенный то ли из Константинополя, то ли из Китая.

Ткань действительно грела, и от нее исходил пьянящий аромат. Каролин нравилось, что все вещи Хьюго были сильно надушены. Его запах шлейфом следовал за ней повсюду — и под землей, и на ее поверхности. Запах мужчины! Пусть люди и начали шептаться, что у Каролин дурная склонность выливать на себя целое ведро восточного парфюма, она лучилась счастьем и не обращала на эти пересуды никакого внимания.

Кроме всего прочего, впитавшись в ее кожу, эти ароматы напоминали Каролин о каждом мгновении, проведенном с ним. Она любила вспоминать, в какой день от Хьюго пахло жасмином, а в какой — гвоздикой. Запахи окружали ее со всех сторон.

Топленый шоколад. Древесно-пряная нота. Пронзительный аромат мускуса. Легкая горчинка имбиря. Сдержанный сандал. Обжигающий кориандр. Щекочущая, сладкая карамель.

О, он знал толк в туалетной воде. Хьюго окутывал себя этими запахами, точно второй кожей.

Каролин не подавила тихого стона. Конечно, он услышал. Застегивая плащ на ее худых плечах, Хьюго ответил девушке снисходительной улыбкой и прошептал ей на ухо:

– Я с удовольствием съем вас, – посулил он. – Но не здесь, не на крыше Оперы.

Эта мысль показалась Каролин такой безумной, что она рассмеялась. И в то же время сердце ее заколотилось. Хьюго стоял и смотрел на нее, не говоря ни слова, но в этой тишине само собой прозвучало страстное обещание. Дыхание Каролин участилось, а ноги ослабели.

В голове закрутились постыдные мысли. Что же, и впрямь нельзя на крыше?..

Прочистив горло, она поспешно произнесла:

– Итак, вы не любите выходить на поверхность, но говорите, что здесь вам нравится. Вы тоскуете по свету?

Несколько минут Хьюго хранил молчание. Затем его голос дрогнул:

– Да… я так думаю!

– Что с вами? – Перемена в его голосе заставила Каролин встрепенуться. – Вы можете поделиться со мной, если хотите.

Хьюго медленно, очень медленно перевел взгляд на нее. На его лице появилась чуть натянутая улыбка.

– Чтобы потом эти мысли мучили и вас тоже? – Он отрицательно замотал головой. – И не сомневайтесь, они будут. Я уже сказал вам, что под моей маской кроются страшные химические ожоги. Видели бы вы, какое испуганное выражение застыло на вашем лице, дорогая! – Отсмеявшись, он резко посерьезнел. – Нет, оставьте. Я не стану осаждать вас дурными воспоминаниями.

– Но почему? – не унималась Каролин.

Маленькой диве думалось, что чувство всепоглощающего отчаяния — одно из самых сильных, и она непременно должна познать его! Разве не достойна она чувствовать то же, что и ее милый Хьюго?

О, она ведь не много могла о нем рассказать! Едва открывалась хоть малейшая возможность узреть и услышать самое сокровенное, как он эту дверь захлопывал. Все ли Призраки так усердно хранили свое прошлое?..

Каролин повторила свою просьбу, вцепившись в его руку. Хьюго скрипнул зубами и пронзил ее ледяным взглядом. Из него рвалось какое-то чувство — она же видела! — но мужчина намеренно запечатывал его еще глубже. Каролин не сомневалась, что это молчание причиняло ему боль.

Она просто не могла воспротивиться тому, чтобы не поцеловать его.

Через несколько мгновений сладостной тишины Хьюго отстранился от нее и сказал:

– А вы добры со мной. Добрее, чем со всеми остальными.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒