ГЛАВА VII 1 страница

ГЛАВА IV

(Одиннадцать лет назад)

Оставить на улице Скриб, возле решетки в здании Оперы

Эрик,

Мои дни на исходе. Я чувствую, как жизненные силы стремительно покидают меня, и к тому времени, как ты получишь это письмо, я буду уже мертв.

Ты спросишь, зачем тебе это знать? Ты был моим единственным другом за всю жизнь, даже при том, что наши отношения с трудом можно было назвать дружбой. Именно поэтому к я обращаюсь к тебе с просьбо й, которую можно доверить только другу.

Она не так-то проста, но я надеюсь на твое милосердие.

После меня останется сын, единственное напоминание о моей любимой покойной жене. Ему девятнадцать лет, но я не могу оставить его одного.

Брат моей жены страдал неизвестным, но пугающим заболеванием, что-то вроде странного психического расстройства, которого ни один врач не смог идентифицировать. И мой сын унаследовал его — видимо, оно передается лишь по мужской линии. Он не сумасшедший, нет, это нечто другое. Он всегда в себе, он почти не реагирует ни на чей голос — он отзывался на материнский, но после ее смерти его состояние стало еще более пугающим.

Он почти всегда безобиден, только если его не пугать. Прошу, забери его с собой. Он может не выжить без присмотра. У меня нет никого, кроме тебя, никаких друзей. Спаси моего сына.

P. S. Он бывает активен, только когда видит музыкальный инструмент. И — это не отцовская слепота, мой сын — действительно хороший композитор. Не настолько великий, как ты, разумеется, но его музыка прекрасна. Пожалуйста... научи его запоминать ее.

Прощаясь навсегда, Надир

Эрик задумчиво отложил только что прочитанное письмо на стеклянный cтолик рядом с глубоким кожаным креслом, в котором сидел.

Он любил роскошь во всем, даже если эта роскошь граничила с безвкусицей. Парижская квартира Перса, в которой Эрик специально остановился на несколько дней, была и без того шикарна, но он велел Эрлу обставить максимально дорого. Тот сделал это, скрипя зубами — английская душа, привычная к лаконичности, ныла от подобного преступления против красоты и изящества.

Сейчас Эрл стоял у окна и, придерживая штору, неотрывно следил за входом в дом. Вот появился экипаж, оттуда вышли двое людей в подчеркнуто восточных одеждах — сущестовали еще такие, кто не желал изменять своим традициям даже в центре цивилизованного мира. Они вели под руки закутанную в плащ и ссутулившуюся фигуру.

– Они здесь, – оповестил Эрл.

Он встал позади кресла Эрика и неподвижным взглядом смотрел на дверь. Его фигура еле угадывалась в полумраке комнаты, но можно было понять, что он в маске.

В дверь постучали.

– Введите его, – сказал Эрик.

Дверь комнаты открылась, и на пороге появился юноша — уже один, без сопровождающих. Он как будто не заметил ни Эрика, ни его приспешников. Он словно смотрел сквозь них и не видел.

– Здравствуй, Рам, – произнес Эрик, собираясь начать беседу, но юноша не отвечал. – Я друг твоего отца, Надира, – продолжал Эрик, но безрезультатно. Рам не отвечал ему.

Было что-то странное в его глазах. Они были одновременно дикими и мягкими, такие животные, но в то же время такие человеческие...

Он был красив, без единого внешнего изъяна. Он не подходил Эрику. Но он был сыном Перса.

– Это все твоя затея, ты уговорил меня на эту благотворительность, – вполголоса произнес он, обращаясь к Эрлу. – Пожалуйста, распоряжайся.

Эрл выступил на свет.

– Я буду твоим опекуном, Рам.

Рам снова не ответил. Его блуждающий взгляд вдруг остановился на пианино, стоявшем в комнате, и он направился к инструменту. Пальцы его правой руки постояно шевелились, как будто бы он перебирал невидимые четки. Рам сел за пианино и провел рукой над клавиатурой, словно он замерз, а клавиши были желанным пламенем.

Эрик закатил глаза. Он был уверен, что из-под руки этого странного, сумасшедшего мальчишки не выйдет ничего, кроме какофонии. Он уже подумывал над тем, чтобы сдать Рама в больницу, как вдруг...

Музыка, которая прокатилась сильными аккордами по комнате и отразилась от дальней стены, была прекрасна. Рам все играл и играл, а удивление Эрика нарастало. Его музыка не была чем-то привычным — она звучала сюрреалистично, фантастически. Так, как и должна звучать призрачная музыка.

– Пожалуй, стоит дать мальчишке шанс, – негромко сказал Эрик, так, что слышать его мог только Эрл. – Но ты будешь следить за ним. Абсолютно очевидно, что он не в своем уме.

***

В марте того года Эрик поехал в Америку. Ему уже стали надоедать двое его подопечных, ни один из которых не было близок ему по духу. Эрик уже давно не заботился о том, что происходит с Рамом — он оставил его на попечение Эрла. Ну а Эрл... Эрл был для Эрика слишком высокоморальным, слишком... человечным. За всю свою жизнь он, насколько было известно Эрику, не убил ни одного человека, в отличие от того же Гэри, на руках которого до избрания в личную свиту «Призрака Оперы» редко обсыхала кровь.

У Эрика были свои каналы, по которым ему сообщали о потенциально подходящих для него новобранцах. Тот иногда даже диву давался, сколько на свете непризнанных искалеченных гениев. К примеру, он как раз собирался взять к себе одного валлийца, когда пришло письмо Надира. Теперь валлиец уже не интересовал Эрика, и он поехал за океан, краем уха услышав об одном американском психопате, содержащемся в какой-то из клиник Нью-Йорка, наподобие Бедлама в Лондоне, и писавшем дивную музыку. Разумеется, он был обезображен. В результате какого-то сумасшедшего химического эксперимента он довольно сильно повредил лицо кислотой. Звали психопата Хьюго.

Уезжая, Эрик почти ничего не стал объяснять «сыновьям». Он только велел им не выходить на поверхность и ни в коем случае не заходить на территорию его логова. Для Эрла ограничения были просты и ясны.

Эрик вернулся через месяц. Эрл даже не заметил его возвращения, пока он не вызвал их к себе, чтобы представить им нового члена призрачной семьи.

Кривая улыбка-оскал Хьюго заставила Эрла поежиться еще до того, как тот сказал хоть слово. Маски у него еще не было, и красные, обугленные рубцы на его лице оставались неприкрытыми, готовые напугать кого угодно, но только не таких же, как он сам. Он был высок и очень худ, чем отчасти походил на Эрика. Волосы у него были спутаны и стояли торчком, образуя гребень. В общем, впечатление было бы отталкивающим даже с маской, в отличие от Эрла, которые в своей походил на элегантного джентльмена.

– Итак, это Хьюго, – заговорил Эрик, прервав своим ленивым негромким голосом напряженную тишину. – Он займет западную пещеру.

Эта перспектива не пришлась по душе Эрлу: западная пещера была совсем рядом с его, северной, а жить с такой персоной под боком ему не хотелось.

– Познакомься, Хьюго, – продолжал Эрик. – Это Эрл и Рам. Теперь они твоя семья.

Все с той же отвратительной улыбкой Хьюго поклонился. Эрл чуть наклонил голову в ответ.

– Эрл, – сказал Эрик, – завтра ты сделаешь слепок для маски Хьюго. Но береги глину, она ценна. Но сперва покажи ему в подземелья. Вы же соседи.

Эрл кивнул и сделал жест рукой Хьюго, чтобы тот следовал за ним. Вот так и закончилось их первое знакомство, во время которого никто даже не услышал голос нового Призрака. Осторожно взяв Рама за руку, Эрл повел его прочь из комнаты, даже не оглядываясь на Хьюго.

Они долго шли по коридорам в безмолвии, пока вдруг Хьюго не заговорил:

– Зачем ты держишь его за руку? Отпустил бы давно. Ведешь его, словно он слепой.

Эрл остановился и медленно обернулся к Хьюго. Тот, скептически приподняв бровь и скрестив руки на груди, ждал ответа.

– Он плохо ориентируется в пространстве, – ответил Эрл спокойно.

– Почему он вообще здесь? Он не такой, как мы. Кто он? Побочный сынок Эрика?

– Не твое это дело, – процедил сквозь зубы Эрл. – Твое подземелье — прямо по коридору и направо.

Хьюго пожал плечами и прошел вперед.

– Я уже понял, не идиот. Этот парень — сумасшедший, – бросил он на ходу.

***

Прошло несколько недель с тех пор, как Хьюго поселился в Опере. Он уже носил белоснежную маску и черный плащ. С собой он привез все свои химические реактивы и приборы, ну и, конечно, свои яды.

Эрл до сих пор не мог забыть, как Хьюго назвал Рама сумасшедшим. Не мог простить. Он питал к этому юноше необъяснимую теплоту и не считал его безумцем. Тяжелобольным — может быть. Другим — однозначно да.

Рам не был «Призраком», и у него не было собственного подземелья. Он занимал ожну из комнат в логове Эрла. Там у него был орган. А больше ему ничего и не требовалось.

В тот день Эрл работал над сочинением балета — оперы он не так уж и любил. Ему не было дела ни до чего, кроме музыки, и он не заметил проскользнувшего мимо Рама и опомнился, только когда услышал его громкий, душераздирающий крик.

Эрл сорвался с места и кинулся на непрекращающийся вой, раздающийся из соседнего подземелья. Когда Эрл толкнул тяжелую дверь, ведущую в личную лабораторию Хьюго, его глазам открылось ужасное: Рам лежал у чана с густой, ядовито-желтой жидкостью, прижав ладони к лицу. Все его тело дрожало, он стонал и плакал от боли. Над его сгорбленной фигуркой замер Хьюго. Взгляд его казался остекленевшим, а на губах играла едва заметная улыбка, заставившая Эрла содрогнуться. Англичанин упал на колени перед своим братом, еще не до конца понимая, что произошло. Он умирает? Что этот человек с ним сделал? Когда Эрлу удалось отнять ладони Рама от лица, он увидел, что идеальная кожа юноши в одних участках жутко покраснела, а в других и вовсе почернела, жидкость из чана прожгла ее едва не до кости, не оставляя ничего от прежней внешности. Рам теперь соответствовал всем требованиям Эрика. Он ничем не отличался от Призрака Оперы.

***

Шло время. Постепенно новый обитатель подземелий совсем освоился и уже не исследовал бесконечные коридоры, а скучал — сочинение музыки и химические опыты вызывали тошноту, а ничего нового он придумать не мог. Не без желчи в голосе Эрл предлагал Хьюго прогуляться вместе с ним на крышу Оперы — но тот медлил с ответом. Была вероятность, что Эрл, все еще обозленный из-за Рама, просто-напросто толкнет его за карниз. На самом деле, Хьюго почти сразу решил, что лучше остаться в подземельях, подле своей лаборатории, чем брести по скользким ступенькам, прятаться в тени и наблюдать за людьми, как делал его «брат». По крайней мере, проведение нескольких занимательных опытов – идея более благородная. Так он думал. Однако, по прошествии часа он все же поднялся наверх, заключив, что слишком ленив во всех своих намерениях, и увидел — вернее, услышал — занимательную сцену.

Молоденькие балерины, редко заходившие на нижние этажи Оперы, сейчас сидели в кружочек, и слушали Жозефа Буке, вытянув острые носики. Кажется, они целиком и полностью обратились во внимание. Хьюго застыл напротив того места, где сидели балерины, и постарался сделаться незаметным — это он умел. Особенно интерес молодого человека вспыхнул, когда он понял, что пьянчуга Буке снова пугает малюток своими историями о них, о Призраках Оперы. Ну, или об одном Призраке, обитавшем под Оперой давным-давно, и оставившем след в истории.

– Бойтесь его, цыплятки, – невнятно бормотал Жозеф, встряхивая толстыми руками. – Ибо он страшен, как Смерть. Нет, он и есть сама Смерть! В его глазницах горит ужасный огонь, и он носит лицо мертвеца, восставшего из могилы. Вы должны остерегаться Призрака, ведь он всегда охотится за молоденькими девочками, вроде вас. Однажды услыхав его голос, спасения уже не ищите!

Буке сделал резкое движение вперед, нависнув над слушательницами, и они встрепенулись, точно стайка птиц. Послышалась возня и визги, а также проклятья, за которые доблестная мадам Жири непременно надрала бы своим воспитанницам уши. Старикан Буке расхохотался, так его увлекла маленькая победа; вскоре шорохи улеглись.

Хьюго сквозь щель тайного хода видел раскрасневшиеся от гнева лица балерин. Они, конечно, не могли поколотить Буке за его выходки, но языков за зубами не удержали.

– Вы чудовищны!

– Чтоб вас Призрак первым и захомутал!

– Отвратительный старик.

– Призрак никогда не тронет человека, – обиженно проворчал Жозеф, – Который его не боится. Кроме того, мне известно, что всегда нужно держать руку на уровне глаз, да и настороже положено быть. Вы-то всего этого не знаете, верно?

Балерины переглянулись. Старик поставил неполную бутыль виски на стол и поманил их к себе, желая продолжить свое страшное повествование. Черты балерин смягчились, в глазах вновь замаячило любопытство — но второй раз на один и тот же крючок они попадаться не хотели.

– Нет, благодарю, – важно промолвила крошка Жамме.

– Увольте, – вторила ей Адель.

Вскоре все девушки покинули помещение. Хьюго слышал, как они шепчутся о Призраке и, дрожа, крестятся: «Лишь бы меня не тронул этот мертвец! »

Сперва обозленный подобным поведением, Хьюго вдруг хмыкнул. Страхи могли доставить ему лишний повод позабавиться, а быть может и вернуть Призракам былую власть над людскими умами. Ведь, положительно, когда Эрик еще выбирался на поверхность, вся парижская публика недоумевала, что же это за мистическое приведение. Многие видели его, некоторые газетчики писали статьи, подтверждающие или развенчивающие миф о Призраке Оперы.

Но знали ли они, что с ним случилось теперь, спустя столько лет?

Красивые глаза хитреца Хьюго засверкали злобой и озорством, он и сам затрепетал от осенившей его мысли: навести страх на всех этих глупышек, заставить склониться эти кудрявые головки! Навести порядок в этом хаотичном зверинце, в конце концов.

Поведение Хьюго являлось своего рода мрачной забавой, доставлявшей ему большую радость, чем, например, музыка (ее в Опере было слишком много! ) или красота (на прелестные лица он тоже уже насмотрелся). Он тогда понятия не имел, что предвещают все эти грандиозные планы по возвращению Призрака Оперы. По сути, он не вполне понимал, как начать столь важное и, главное, мерзкое дело.

«Нужно начинать с мелочей! » – подумал Хьюго, не склонный слишком долго сомневаться. – «Что-нибудь эдакое. Взглянем, как тогда запрыгают все эти людишки…»

Он снова начал улыбаться — а ведь последний раз Хьюго улыбался до инцидента, лишившего его половины лица — но то была ухмылка, полная хитрости, силы и тьмы. Он готов был ворваться в подземелья и задушить своих братьев поцелуями, и одновременно с этим желал молчать — пусть это будет только его триумф!

Сбегая вниз по ступеням, он держался за голову обеими руками. С уст рвались нервные смешки и восторженные восклицания:

– Я здесь! Таинственный Призрак Оперы! Я здесь, я здесь! Я снова здесь!..

***

Симон с кислой миной сидел на лестнице. Он выглядел сейчас очень забавно: одиннадцатилетний мальчуган в строгом костюме, толстенький, голубоглазый, сидел на ступеньке золотой лестницы, крытой красным ковром. Все это так не подходило ему, что он казался еще меньше на фоне роскошного фойе Оперы.

Он хмуро наблюдал за тем, как его кузина Каролин и ее двоюродная сестра Маргарита резвились внизу. Дядя Каролин и Маргариты, месье Фирман, бывший директором Оперы, сидел неподалеку от них, на банкетке. Его когда-то карие, но с годами выцветшие глаза светились счастьем при виде двух девочек. Он любил их, особенно маленькую дочку своего младшего брата Маргариту. Ей было сейчас четыре. Ее отец умер год назад, не оставив семье почти ничего. Его жена с дочерью остались в Париже, в своем доме, но справлялись они с большим трудом, и Фирман помогал им, как мог.

Его сестра же, около пятнадцати лет назад выйдя замуж, уехала в Марсель. Сыновей у нее не было, зато была дочка Каролин, резвая и очень громкая. Каролин была на два года старше Маргариты и куда более приспособлена к жизни, чем кузина. Она знала, как своровать еду из кухни, как сделать рогатку и как поймать гусеницу.

Симон не ладил ни с одной из девочек. Каролин приходилась ему двоюродной сестрой по отцу, а Маргарита вообще была для него никем, она не являлась его кровной родственницей, но взрослые заставляли его называть ее сестрой. Она надоедала ему. Она была слишком манерной, слишком городской, слишком белой — в общем, все в ней было слишком. Он с нетерпением считал дни до отъезда обратно в Марсель, но все время сбивался со счета.

Сегодня с утра дядя Фирман — который тоже не приходился ему родней — привел их в Оперу, чтобы устроить племянницам праздник. Сейчас они со смехом кружились по фойе, их светлые, легонькие платьица развевались, и девочки представляли себя важными дамами, приглашенными сюда на бал вроде тех, что устраивались в Опере на Рождество или очередную премьеру.

Симон чувствовал себя здесь чужим. Ни его отец, ни дядя не ладили с Фирманом, Симон приехал в Париж, потому что его мать упросила мать Каролины взять мальчика с собой, показать ему столицу и заодно избавиться от ребенка на пару месяцев.

Мать Симона была из дворянской семьи, а его отец — из семьи богатых горожан, зажиточных марсельских кондитеров. Его семья была богаче семей де Блуа и младшего Фирмана вместе взятых, но аристократа Фирмана-старшего это раздражало. И поэтому Симон сидел на своей лестнице совсем один.

Ему так надоели Каролин и Маргарита, что он отвернулся и закрыл глаза.

Вдруг его идиллию прервали испуганные возгласы, за которыми последовала гробовая тишина. Симон открыл глаза и... не увидел ничего: в фойе воцарилась кромешная тьма. Все люстры и лампы погасли, хотя исправно горели еще минуту назад.

Тьму взрезал яркий всполох пламени, за ним другой, третий, четвертый — это свечи по периметру зала зажигались сами собой.

Уже никто не кричал, не было слышно ни вздоха — все застыли от страха.

По огромному залу эхом прокатился высокий, холодный, пугающий смех, от которого застыла в жилах кровь.

Свечи погасли.

В коридоре рядом с фойе послышался топот десятка ног и раздался испуганный женский возглас:

– Он здесь! Это Призрак Оперы!

***

В Опере грянул еще один Новый год — уже пятнадцатый с тех пор, как Эрик последний раз видел Кристину в маске домино. Тогда она сидела, вся дрожа, сжимала руки своего смазливого женишка и в истерическом исступлении описывала, какие ужасы ей пришлось пережить в логове таинственного мужчины в маске. Когда же Рауль спросил, что именно ее так напугало, девушка не нашлась с ответом и выдохнула те самые слова, что звучали в голове Эрика и сейчас: «Бедный, несчастный Эрик! »

Она была тоненькая, молодая, с нежным румянцем на щеках и большими голубыми глазами. Кожа ее, положим, казалась настолько тонкой, что на висках просвечивались вены. Пугливая, тихая Кристина — она при всяком неожиданном звуке вздрагивала и принималась озираться. Всегда со страхом искала в сумрачных тенях Его лицо.

И все же эта глупая девчонка любила Эрика. Хоть и не настолько, чтобы остаться в его темном мире, навсегда забыв про свет.

Находясь в добром расположении духа, Эрик прощал ее страх и слабость. В конце концов, она принимала его за отца, за ментора, за Ангела, но не за любимого мужчину, и любовь ее не была достаточно сильна по вполне понятным причинам. В свои худшие дни же Эрик проклинал ее, называл маленькой пустоголовой демоницей и жалел, что вообще дал Кристине выбор. Вечно трепеща в неподдельном ужасе, она не могла принимать, взвешивать решения — так откуда он знает, вдруг в тот злосчастный день она просто ошиблась?..

Его милосердие, его добрая половина — вот что погубило их любовь. Все чаще Эрик думал, что зря сохранил в душе эти качества. Сумасшедшее бешенство зажигалось в его глазах, когда он думал, что мог поступить иначе. Не предоставлять ей выбора с самого начала. Повернуть скорпиона! И все чаще ему хотелось уехать из Парижа, чтобы не оказываться во власти этих мыслей.

Но он сдерживался. Во-первых, потому что он постарел. Во-вторых, потому что плохие воспоминания находили его всюду, хоть во Франции, хоть за ее пределами.

– Что это за произведение? – знакомый голос ворвался в сеть воспоминаний и вытряхнул Эрика из мрачных дум.

Эрл помахал наставнику тяжелой пыльной папкой. Эрик смерил названного сына тяжелым взглядом — и Эрл тут же водрузил папку на место. Только после этого «отец» промолвил:

– «Дон Жуан Торжествующий». Опера, достойная ангелов на небесах и демонов в преисподней. Единственный случай, когда моя музыка загорелась особым огнем. Я очень долго искал этот огонь, Эрл. Не сомневаюсь, ты бы оценил «Дон Жуана» по достоинству, но я никому не позволяю его слушать.

– Почему?

– Эта музыка — порождение слишком отчаянной фантазии.

– Неужели она так опасна?

– О да, – ответил Эрик с неохотой. – «Дон Жуану» суждено навсегда остаться в этой папке, а когда я умру, ты сожжешь ее, Эрл. Никому другому я не доверю столь серьезное дело.

Эрл пожал плечами. Он не впервые не понимал суждений Эрика, но сегодня особенно остро ощутил, какая пропасть зияла между ними. Он задержался на мгновение, а потом ушел. Не слышно просочился сквозь дверь, как настоящее привидение.

Откуда-то из коридора Эрик услышал:

– Я здесь, я таинственный Призрак Оперы!

– Ей-Богу, – злобно воскликнул в ответ Эрл. – Какого черта ты здесь орешь, Хьюго?

Но «крикуна» затрясло от смеха. Не прислушиваясь долее к их перепалке, Эрик открыл папку и погрузился в чтение идеальных строк, идеальных знаков. В окончании земного существования «Дон Жуан» не мог повредить его рассудку, и он теперь с некоторым удовольствием — но и болью — погружался в воспоминания о времени, когда рука и почерк были тверды, когда в ушах его звучала музыка и женский голос, напоминающий глас Ангела...

***

Часы едва пробили десять, а Маргарита уже сидела в директорском кабинете. Из окон на нее светило утреннее солнце — еще холодное и невъедливое, словно бы мерцающее сквозь туман. Марго позаботилась о завтраке без помощи мадам Жири, хотя та уже находилась на своем обычном посту.

Дожевывая хлеб с сыром, хозяйка прислушивалась к приглушенным голосам балерин, просыпающихся, умывающихся и готовящихся к практике. Опера постепенно оживала, а Маргарита вспоминала события четырехдневной давности.

Воспоминания как осколки застряли в голове, никак не желали покидать мысли девушки, хотя прошло уже достаточно времени. Может, ей все это приснилось?..

– Ох, Маргарита, – беспомощно пробормотала она, чувствуя, что теперь все изменится.

Если Каролин, вернувшись из подземелий, пожелала вычеркнуть увиденное из памяти, то Марго ничего не забыла. Она снова и снова возвращалась в те коридоры, к тем голым стенам. Но более всего она думала о молодом человеке, назвавшем ее Ангелом, и о его взгляде, полном страданий. Ни у кого она не видела таких глаз.

После завтрака Марго, подвинув тарелку, заметила небольшой конверт. Странно, но казалось, что письма еще не было на столе до того, как она пришла. На великолепной гербовой бумаге аккуратным, стройным, но явно мужским почерком были выведены ее имя и фамилия. Она узнала почерк — точно так же было написано письмо, пришедшее им с Каролин после бала-маскарада.

Ну конечно, кто еще мог написать ей?

Взяв ножик для бумаги, Марго аккуратно вскрыла конверт.

ГЛАВА V

Мадемуазель Фирман,

искренне прошу вас извинить меня за беспокойство. Вероятно, вы сейчас очень заняты, учитывая, что ваша кузина решила забыть о том, что на нее точно так же, как на вас, возлагаются хлопоты хозяйки Оперы.

Я не стал бы писать вам, не появись острая необходимость. Возможно, вы еще не забыли о моем несчастном брате Раме, который считает вас своей музой. Так вот, с тех пор, как он привел вас, он без устали твердит, что Ангел Музыки должен вернуться к нему. Он стал активен и несколько агрессивен, то есть опасен для самого себя.

Я понимаю, что вы вправе отказаться — кто мы, в сущности, такие, чтобы вы чтили нас своим присутствием? Однако я прошу вас прийти. Возможно, если бы вы регулярно навещали моего брата, он стал бы чувствовать себя лучше.

С надеждой на понимание,

Эрл

За прошедшее утро Эрлом по крайней мере трижды овладевало желание отказаться от задумки. Приглашать незнакомого человека, тем более, хрупкую девушку, сюда, в подземелья, преследуя слепую надежду, что ее общество как-то повлияет на Рама? Эрл представлял себе, как это глупо, как много осложнений вызовут эти визиты, и какую ответственность он на себя взваливает. Ведь обязательно понадобится держать визиты в тайне от собратьев, а от мадемуазель Фирман скрывать их численность. И не так-то приятно, что эта девчонка начнет приходить, когда ей вздумается. Изучать его жилище, его натуру... Эрик однажды сказал ему, что любопытство — самое гнусное, что женщина приобрела у дьявола. Эрл не сомневался в справедливости этих слов и догадывался, что в силу возраста, всей этой впечатлительности, так обязательной юным созданиям, Маргарита была любопытна. Вот поэтому Эрл совсем не горел желанием снова видеть ее. Но ради Рама...

Ради Рама он надел плащ и поднялся по ступеням наверх, к одному из входов в подземелья. В письме он известил Маргариту Фирман, что ждать будет именно здесь, а гостья задерживалась. Может, случилось что-то из ряда вон выходящее, и она не придет? Или мадемуазель Фирман оказалась разумнее, чем кажется, и решила проигнорировать приглашение? Тогда день его протечет по обычному расписанию, дивно и спокойно.

Когда в полумраке, наконец, раздались негромкие шаги, Эрл поднял голову и сощурился. Плавные движения, хрупкая фигурка, тонкая рука, протянутая, чтобы ощущать пространство.. Это могла быть только она, не заметившая его в тени. Как можно стоять так близко и оставаться столь невнимательной!

Эрл подошел к ней, и тут, уловив движение, девушка вздрогнула. Она прижала ладонь к губам, подавляя испуганный вскрик.

– Простите, – произнес Эрл. – Я не думал, что напугаю вас.

Маргарита еще мгновение таращилась на него, словно не узнавала, а потом плечи ее опустились, а выражение испуга стерлось с лица, сменившись виной.

– Нет, это я должна извиниться. Я вас не увидела, потому что витала в своих мыслях. Все размышляла о вашем письме...

– Выходит, вы до сих пор в раздумьях.

Маргарита внимательно посмотрела на него и покачала головой:

– Я не знаю, чем могу пригодиться вашему брату, но я хочу помочь ему.

Эрл направился вниз по тоннелю, изредка сворачивая и каждый раз проверяя, плетется ли позади Маргарита. – На самом деле, – сказал мужчина, остановившись у стены, на которой был закреплен факел, – я и сам не уверен, чем вы способны помочь Раму. Я позвал вас только потому, что он продолжал бы искать встречи со своим Ангелом, а значит, подвергал бы себя опасности.

– Я понимаю, – задумчиво ответила Маргарита. – Мне только не хочется досаждать вам.

Надо же, она практически прочла его мысли.

В глазах Эрла сверкало пламя, пока он рассматривал символы на стене, на первый взгляд кажущиеся бессмысленными кругами, скачущими то вверх, то вниз, а на деле являющиеся самым верным указателем пути в подземельях. Ориентироваться по ним умели только Призраки, специально для них Эрик выдумал систему подсказок. В какую бы часть подземелья не забрели его преемники, они всегда могли отыскать выход.

– Для чего эти знаки? – тихо, но невероятно серьезно спросила Маргарита. Эрл тут же убрал факел от стены и пошел дальше.

– Ориентиры, – коротко ответил он, вновь сворачивая. Он специально не шел быстро, но один шаг Маргариты был лишь половиной спокойного мужского шага, и она едва поспевала.

Достигнув заветной двери, Эрл пропустил гостью вперед и постарался вести себя вежливо, впрочем, все его гостеприимство заключалось в том, чтобы предложить Маргарите присесть, пока он сходит за Рамом, и в вопросе, не голодна ли она. На этот вопрос гостья ответила отрицательно, но лицо ее изменилось.

– Я совсем забыла, месье... – пробормотала она, извлекая что-то из кармана своего платья. Эрл не сразу сообразил, что происходит, когда Маргарита протянула ему толстый конверт. – В инструкции вы не говорили, где мы должны оставлять ваши деньги. Сказать по совести, я не понимала, зачем Призраку Оперы такая сумма, но теперь мне ясно, что вы наверняка тратите очень много на лечение Рама.

– Мои...

Эрл попытался не расстаться с невозмутимостью, но на миг удивление все же прозвучало в его голосе.

– Двадцать тысяч франков.

Черт бы побрал этого Дестлера! Почему Эрлу приходилось краснеть за его выдумки, тем временем как Маргарита Фирман смотрела на него проницательными глазами, словно ведающими обман. Ему совершенно не по душе было принимать эти деньги. В конце концов, у него были свои способы зарабатывать, как и у Хьюго, и у Гэри. Похоже, одному только Дестлеру некуда было применить свою хитрость.

- Кхм, разумеется. Благодарю. Оставьте на столике, а я разбужу Рама...

Кивнув напоследок, Эрл вышел из комнаты. Скольких волнений он мог избежать, если бы девушка все же не пришла...

***

Из директорского кабинета вот уже некоторое время доносились повышенные голоса, в одном из которых внимательный слушатель мог узнать драматическое сопрано Карлотты, а в другом – лирическое – Каролин де Блуа. Дамы спорили с того самого момента, как главная солистка пересекла порог кабинета, и дискуссия никак не находила разрешения. Проходящие мимо хористки подпрыгивали на месте и припускались прочь каждый раз, когда одна из разгневанных женщин повышала голос.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒