ГЛАВА III 1 страница

ПРИЗРАЧНЫЕ ПИСЬМА

Rosemarycountess, Luinaluna, Ksusne4ka

Часть I

ПРОЛОГ

Утренний туман был настолько густым, что мостовую было видно не далее чем на десять шагов вперед. Странное явление для Парижа, тем более, что стоял сентябрь. Но год этот выдался дождливым, и уже сейчас по утрам было промозгло, как обычно бывает в ноябре.

Наверное, зима будет долгой.

Пять часов утра, и на улице ни одной живой души. Но уже совсем скоро здесь начнется обычное столпотворение, которое так естественно в центре города. Экипажи, спешащие по делам и на работу люди, уличные торговцы... ну почему, почему это всегда происходит в этом квартале?

Они должны были сделать все быстро, чтобы не создать паники среди возможных прохожих, но все же по периметру стояли около десятка полицейских, готовых встать на пути у каждого, кто попытается пройти по улице Скриб.

Мостовая сегодня утром была скользка не от воды.

Оставалось загадкой, какой сумасшедший может сотворить такое. И сумасшедший ли? Человек, оставлявший послания полиции города Париж, хорошо знал свое дело. Возможно, разбирался в анатомии человека.

Иначе как можно было выкачать из тела всю кровь до последней капли?

– Инспектор? – окликнул молодой полицейский. – Инспектор Куас, нам пора уходить.

Мужчина лет пятидесяти, со сосредоточенным лицом и седыми бакенбардами, встал с колен.

Его помощник прав. Они не найдут здесь уже никаких улик, а между тем светает, и кровь нужно смыть как можно скорее.

Жертва лежала в нескольких шагах от самой большой лужи крови, как будто убийца, завершив свое страшное дело, не мог прийти в себя и тащил ее за горло. Но потом все-таки бросил.

Тело женщины уже успело окоченеть. Вероятно, ее убили около двух часов ночи, как раз тогда, когда менялся караул в квартале. Обнаружена она была час назад.

Из-за утренних сумерек пятна крови на голубоватой коже кажутся черными, словно чернила. Еще пятна — на волосах. Как всегда, светлых. Еще один отличительный знак, можно сказать, визитная карточка. Он убивает только блондинок. Любых, от беловолосых альбиносок до обладательниц светло-каштановых локонов. С возрастом все иначе. Две недели назад нашлась совсем молоденькая, а эту уже тронула печать лет. Красивым это лицо нельзя было назвать даже с большой натяжкой.

Род занятий жертвы тоже понятен. Неуловимый убийца орудовал только по ночам, и обычные женщины попадались, но крайне редко. Была бы воля Куаса — он бы выпустил указ, согласно которому куртизанкам запрещалось бы искать клиентов в районе Оперы по ночам. Но это было вне его сил.

Он устал от этого дела. Это началось около полутора года назад. Иногда убийства прекращались на несколько месяцев, но преступник оставался неуловимым. Куас был лучшим в своем деле, именно поэтому ему поручили это расследование — но даже он не мог найти никаких зацепок.

– Инспектор? – снова позвал помощник.

– Да-да, – отозвался Куас.

Тело уже грузили на носилки. Нет в этом никакого толку, хотелось сказать Куасу. Медики все равно ничего не найдут. Ни одной улики. Но таков был протокол.

– Он давно уже ждет вас.

Ну конечно, он всегда приходит.

Инспектор обернулся. Его помощник с видом еле скрываемого страха указывал взглядом на узкий проход между зданиями. Там, в полумраке, светилась ярким пятном белая маска.

Куас кивнул, словно говоря о чем-то, понятном только им двоим, и маска скрылась в темноте.

Светало, и кровь на мостовой становилась все ярче.

ГЛАВА I

Письмо мадемуазель Маргарите Фирман

(в Париж, на улицу Обер)

Милая сестра, подумать только: я не писала тебе писем с позапрошлого месяца, но так уж вышло. Мое время всецело отнимали уроки музыки, в которых я необычайно преуспела, в чем ты скоро убедишься. Да-да, дорогая Маргарита, мы с тобою скоро встретимся и наговоримся вдоволь — впервые за несколько лет.

Пишу я тебе по одной простой причине, которая, надеюсь, не сильно тебя встревожит. Сейчас на часах пять вечера. Около часа дня мне в академию пришло письмо от матери. Она говорит, что вчера наш дядя Фирман скончался в ее доме, где провел последние пару месяцев. Видит Бог, мама думала, что он идет на поправку благодаря морскому воздуху и спокойствию, но она ошиблась... Для всех нас это огромное потрясение. Быть может, ты заметишь на бумаге несколько водянистых разводов. Извини, но, вспоминая об этом письме, я вновь плачу.

Вспомни, как дядюшка Фирман водил нас в Гранд-Опера, когда мы были совсем еще маленькими. Какое впечатление произвел на нас этот венец парижской архитектуры, как долго мы рассматривали фигуры ангелов и демонов и как бегали вниз и вверх по широкой лестнице, не боясь расшибиться... А как замечательно мы повеселились на новогоднем маскараде! Я все еще спомню причудливые маски, пестрые цвета женских и мужских костюмов, грандиозный фейерверк. Мы всю ночь просидели на своих кроватях, делясь впечатлениями, а потом горько плакали, расставаясь. Ты должна хорошо помнить все эти чудесные мгновения.

Каким ударом стало для меня известие о смерти дяди! Первые несколько минут я не могла опомниться и дочитать письмо. Совсем потеряла голову. Оказалось, милая Маргарита, что после смерти совладельца Оперы, месье Андре, дядюшка Фирман составил новый документ, в котором значилось, что единственными наследниками Гранд-Опера после его смерти становимся мы. Ты знаешь, что дядя так и не завел своей семьи. К нам он относился как к своим собственным детям, и я не могу тебе передать, как меня напугало и в то же время обрадовало его завещание.

Мы, маленькими детьми восхищавшиеся красотой Оперы, теперь станем ее владелицами! Не наши родители, не матери, не отцы, а мы.

Вот почему, дорогая сестра, я завтра же выезжаю в Париж. Надеюсь там встретиться с тобою и обсудить вопросы наследства. До этого, разумеется, мне предстоит формальная встреча с нотариусом. Согласись, что мы берем на себя огромную ответственность и должны все тщательно взвесить. Только умоляю — не сокрушайся, лучше помолись за дядю. На этом я свое письмо заканчиваю, крепко целую тебя и твою мать.

Прощай, и до скорой встречи,

Каролин де Блуа

P. S. В последнем письме ты говорила, будто к тебе посватался месье Карне. Но больше ты ничего не сказала. Ваше венчание уже состоялось? Честно признаться, я немного завидую, что моя младшая, хоть и всего на два года, сестрица выходит замуж раньше меня.

Марсель, 12 сентября 1897 года

Маргарита молча отложила письмо на туалетный столик. Каролин просила не тревожиться, но на душе стало очень тяжело. Тяжелее, чем Маргарита себе представляла. Она еле сдержалась, чтобы не заплакать, а этого делать нельзя было, дабы не нарушать душевного спокойствия матери.

«Последнее время она и так вся на иголках, – подумала девушка, клубочком сворачиваясь на диване и закрывая слезящиеся глаза. – С тех пор, как сорвалась свадьба».

В их доме до сих пор чувствовалась атмосфера счастливых приготовлений. Живущие за тридевять земель друзья все еще посылали им открытки с поздравлениями, в гостиной на обеденном столе стояла хрустальная ваза с великолепными хризантемами, принесенными месье Карне еще три дня назад, а мама все никак не решалась прикоснуться к праздничной шарлотке, словно что-то еще могло поменяться. Маргарита просто не могла сказать ей, что все заготовленные яства пропадают впустую. Та и не поняла бы.

Мадам Фирман наслаждалась помолвкой, пожалуй, даже больше, чем ее дочь. Она с огромным энтузиазмом составляла список гостей и рассылала пригласительные карточки. Перешивала свое старое свадебное платье по новой моде и трудилась на кухне. Одним словом, не позволяла Маргарите и пальцем пошевелить, к раздражению той. Словом, мадам Фирман сделала все, чтобы это торжество стало свадьбой века. Она даже ангажировала одну из основных солисток Оперы, старую приятельницу покойного месье Фирмана, чтобы та исполнила что-нибудь из своего репертуара на праздничном вечере.

А ее дочь взяла — и все испортила. Вот этими изящными руками. Не то чтобы Маргарита ничего не испытывала к месье Карне, но у нее возникло жуткое предчувствие, что брак не по любви станет для нее мукой. В ней живо трепетали все мечты о романтической влюбленности и прочем, чего не было в их с месье Карне отношениях. В одно прекрасное мгновение эти мечты вырвались наружу, и Маргарита призналась, что не хочет выходить замуж. Это случилось сразу после того, как жених поцеловал ее под тисовым деревом в саду. месье Карне решил, что это она спросонья. Или в дурном настроении. Или по иным чисто женским причинам.

Но Маргарита не шутила. Она вернула месье Карне кольцо и сказала, что очень сожалеет. Позже, конечно, у нее появились сомнения и сожаления по поводу отказа. Прежде всего, из-за давления матери, воспринявшей новость о размолвке как личную трагедию. Маргарита напоминала себе, что не почувствовала абсолютно ничего, когда жених целовал ее. А это ли не знак?

Девушка держала все переживания в себе и ни разу не всплакнула о потерянном счастье и достатке. Но сегодня слезы так и заструились, пусть и не из-за сорванной свадьбы.

– Мама! Мама! – позвала она, стирая с щек соленые капли.

Дверь чуть приоткрылась, но в проеме показалась не мама, а верная служанка Софи.

– Ваша матушка спит, мадемуазель. Что вам понадобилось?

Увидев заплаканную Маргариту, служанка смущенно затихла.

– Дядя умер, – объяснила Маргарита. – И кузина Каролин едет в Париж. Не стоит вам будить матушку, милая Софи, но нужно как следует подготовить комнату для гостей.

Огорченная, служанка так и заохала. «Ах, бедный месье Фирман, он был не так уж стар, этот весельчак с проседью в волосах».

В детстве Маргарита и Каролин виделись примерно пару раз в год, и всегда проводили время с дядей. Его общество приносило им большую радость. По душе им были и его апартаменты, и выходные в Опере, среди хрупких танцовщиц и девочек-хористок. Каролин постоянно пыталась повторять за балеринами, и дядя смеялся над ее неуклюжестью. У него был потрясающий смех. Светлый, лучистый, полностью отражающийся в добрых голубых глазах. Маргарита запомнила дядю Фирмана лучше, чем собственного отца, но теперь и его лицо начало меркнуть в воспоминаниях.

Зимой 1876 года она видела его и Каролин в последний раз. Маргарита могла лишь догадываться, какие изменения произошли с кузиной за эти годы. Маргарита по настоянию матери с одиннадцати лет жила и училась в монастыре, а по приезду домой ничуть не изменила своим привычкам и продолжала читать книги, вышивать и развиваться духовно. Каролин, в свою очередь, жила в Марселе и все свое развитие черпала из салочек, драк с соседскими мальчишками, лазанья по деревьям и прочих глупостей. Она все время проводила на пирсе, по большей части бездельничая, и только три года назад поступила в марсельскую академию музыки, где по ее словам, из нее сотворили просто ангелочка, услаждающего слух даже самой прихотливой публики. Право же, самоуверенность Каролин подчас просто пугала, и Маргарита понятия не имела, о чем можно говорить с кузиной. Не о неудачной же истории с месье Карне, в конце концов.

«О нет! – сказала себе Маргарита. – Мы будем говорить о нашей Опере, и придем к какому-нибудь соглашению. Вспомним детство и полюбим друг друга, как прежде».

Встав с диванчика, она пошла следом за служанкой, чтобы проследить за уборкой комнаты. Все должно было быть идеально.

***

В трясущейся повозке Каролин, одетая в легкое платье под шелковой накидкой, ехала в Париж в сопровождении своего старшего брата. Она бы хотела отправиться одна, но ее родители настояли. Незамужней девице по многим причинам не рекомендовалось путешествовать без компании бдительного брата или строгой гувернантки. Поскольку из общества второй Каролин давно выросла, ей ничего не оставалось, кроме как взять с собой двадцатидвухлетнего Симона, только недавно вернувшегося из Англии, где он год пробыл в учениках кондитерского училища.

Выскажись Каролин начистоту о том, что она желает в Париже отдохнуть от постоянного давления, эта поездка вряд ли состоялась бы. Но, как оказалось, присутствие брата ей ничуть не мешало. Симон большую часть времени молчал. Каролин не могла сказать, спал он или просто предавался размышлениям с закрытыми глазами. Она отметила про себя, что кузен повзрослел. Как и любая другая сестра, она искренне гордилась мужественной внешностью брата, как он гордился ее красотой. Каролин постоянно думала, что, реши Симон стать пастором, его церковь имела бы много вдохновленных прихожанок. Но пока что брат изучал религию как дополнительный предмет.

«Наш кондитер, – чуть насмешливо думала она, разглядывая его безмятежное лицо. – Нужно следить за ним. В Париже столько хорошеньких девушек, что он и глазом не моргнет, как окажется в чьих-нибудь силках».

Когда повозка остановилась, Симон проснулся. Каролин встретила его мягкой улыбкой, в которой не было ни тени усталости. Симон потянулся, и на его лбу появилась напряженная складка.

– Мы уже приехали? – непривычным после сна голосом осведомился он. На его лице вновь появилось деловитое, внимательное, хоть и слегка измученное выражение. Он очень медленно повернулся, чтобы взглянуть на пейзаж за окном кареты.

– Почти, – кивнула она. – Париж, несомненно, одно из самых потрясающих мест Франции.

Симон помолчал, раздумывая над чем-то, после чего согласился с ее словами, но прибавил, что Лондон – еще краше.

– Но расскажи мне о Маргарите, – попросил он. – Я запомнил ее маленькой девочкой.

– Боюсь, что и я тоже. Когда мы в последний раз виделись, то обе были те еще дурнушки. Но время благосклонно к девушкам, Симон.

– Только первое время, – улыбнулся брат. – Лет через двадцать тебе уже не будет так казаться.

Каролин фыркнула.

Они помолчали. Симон непроизвольно взглянул вверх. Так он делал всегда, когда беседа заходила в тупик.

К счастью, именно в это мгновение кучер оповестил парочку, что они приехали. Каролин скептически посмотрела на дом, напротив которого остановилась повозка. Ее мысль повисла в воздухе и была подхвачена Симоном.

Они не думали, что семейство Фирман живет так скромно. Дом стоял на широкой улице с грушевыми деревьями, в окружении настоящих дворцов, и совершенно терялся на их фоне. Каролин устыдилась того, что ее родственники мирились с таким вульгарно-скучным жилищем.

– Это место не кажется тебе…

– Очень милым, – осторожно ответил Симон. – Вспомни, дорогая, что мы гости.

– Не волнуйся, я знакома с манерами. Но согласись, дом просто ужасный.

– Тише, Каролин.

***

Маргарита, еще из окна заметившая приближающуюся карету, открыла перед гостями дверь и взволнованно улыбнулась. На ней было простое темно-синее платье, волосы перевязаны черной лентой, все это в знак траура.

Каролин хлопнула своими зелеными глазами и поднялась по лестнице, величавая, как обычно, и поцеловала Марго в обе щеки.

– Любимая сестра! – театрально воскликнула она. – Я счастлива видеть тебя в полном здравии. Ты очень похорошела. Но ты и сама это знаешь. О, я привезла свадебный подарок. Симон, будь добр…

Маргарита жестом попросила ее не продолжать и виновато объяснила:

– Не нужно никаких подарков, Каролин. Я не выхожу замуж.

– Ооо, – многозначительно выдавила Каролин. – Но почему?

Маргарита заметила стоящего рядом с Каролин довольно милого молодого человека не очень высокого роста (хотя кому было говорить о росте! ) и плотного телосложения. Он не был похож на сердцееда или героя-любовника, но располагал к себе с первого взгляда. В его серые глазах светились доброта и надежность.

Маргарита ахнула.

– Ты не предупредила… Не сказала, – забормотала она, со смятением глядя на Каролин. – Что берешь с собой кого-то. Я подготовила всего одну комнату. Точнее, у нас и так всего одна гостевая спальня. Мне очень жаль...

Симон, наконец, улыбнулся. Он поднялся по лестнице и остановился на одну ступень ниже кузин. По правде сказать, Симон был намного больше удивлен и смущен, чем юная хозяйка. Вместо маленького нескладного ребенка он увидел молодую девушку с очаровательной фигуркой и большими, внимательными глазами.

– Позвольте представиться, мадемуазель, – произнес он, поклонившись, и Маргарита отметила, что он обладает определенной грацией, а его голос приятен. – Я – Симон Леру.

– Вы? – в голосе Маргариты звучало удивление. – Я запомнила вас совсем... иным. Простите, что не узнала вас.

– О чем речь, мадемуазель. – Симон улыбнулся ей. – Я тоже ни за что не узнал бы вас.

– А вы тоже намереваетесь управлять Оперой, месье Леру? – спросила Маргарита.

– Нет, что вы! – Симон Леру покачал головой. – Я приехал, чтобы сопровождать Каролин, не более. Мне гораздо ближе изучение кондитерского дела… Правда, отец хочет, чтобы я поступил на военную службу... Но мне кажется, что я не создан для войны.

Маргарита еще раз окинула его внимательным взглядом. Действительно, двоюродный брат Каролин производил впечатление самое мирное. Такие люди не сражаются и не умирают на поле битвы.

Марго еще раз извинилась за отсутствие подходящей комнаты, на что Симон кротко пожал плечами.

– Не волнуйтесь. Я могу снять номер в гостинице.

– Но ведь это очень дорого, – заявила Маргарита. – Нет-нет, лучше тогда Каролин поселится в одной комнате со мной, а вы займете гостевую. Вас это устроит?

– Абсолютно.

На том и порешили. Каролин радостно прильнула к сестре, и в холл они зашли под ее безостановочное щебетание. Каролин могла говорить на все темы, перепрыгивая с одной на другую, и в конце совершенно запутывала собеседника, хотя говорила интересно и со вкусом.

Маргарите пришлось приложить немало усилий, чтобы на мгновение отлучиться и показать Симону его спальню. Юноша горячо поблагодарил девушку за гостеприимство и извинился, сославшись на усталость после долгого пути. Остаток дня сестры провели вдвоем, а за ужином к ним присоединилась мадам Фирман.

Уж с такой охотой она расспрашивала Каролин об учении в музыкальной академии, что Маргарита невольно позавидовала их легкому общению. Больше всего она боялась, что Каролин вернется к опасной теме замужества. Если бы Марго могла предать историю с месье Карне забвению, то непременно уничтожила бы каждую мысль, каждое воспоминание.

Ее мать же предпочитала жаловаться. Она считала, что от количества услышавших и проникнувшихся зависит ее тонкое душевное равновесие.

– Вы, конечно, знаете, – доверительно начала мадам Фирман, – каким замечательным поклонником обзавелась Маргарита пару месяцев тому назад.

– О да, – Каролин щелкнула пальцами. – Я совсем забыла о свадебном подарке. Интересно, куда Симон его подевал...

Маргарита вздохнула.

– Я уже сказала, что не выхожу замуж. Мы с месье Карне расстались друзьями.

– При отвратительных обстоятельствах, – призналась мадам Фирман, доставая из-за корсажа носовой платок с инициалами и мягко проводя им по глазам. – Ах, Каролин. Никогда еще наша семья не терпела такого унижения. Ведь он даже не заставил ее вернуть подарки, но Маргарита все равно разложила все обратно по коробкам — даже то прелестнейшее колье, подаренное в самом начале знакомства — и отправила по его парижскому адресу. Своенравная. Ну скажите, неужто вы бы поступили так же?

Каролин задумчиво подвигала губами, не находя ответа, но мадам Фирман в нем и не нуждалась. Она вздохнула и продолжила свои тоскливые излияния, время от времени взмахивая худыми руками.

– Я пытаюсь втолковать нашей Марго, как она глупа. Что за сумасбродный поступок! И ведь знает – мужчины не тянутся к строптивым, обходят стороной брошенных и растоптанных.

– Я не строптива, – прошептала Марго, уронив голову. Она ощутила, будто над нею зависла целая громовая туча. Чувство это было самое что ни на есть мерзкое.

Каролин долго смотрела на сестру, а затем мягко и непринужденно перевела тему на холодную погоду в Париже. «Ах, в Марселе сейчас гораздо теплее, и ветер куда приятней. Здесь он просто бьет в лицо, едва не сдувает прочь. Я привыкла к условиям много мягче».

Маргарита поздно поняла, что этот маневр не был случайностью. Когда же она догадалась о находчивости сестры, то впервые за сегодняшний день подумала, что они, возможно, и впрямь сойдутся характерами. И быть может, общими стараниями они получат от управления Оперой истинное наслаждение.

«Ведь искусство – это прекрасно! » – воодушевленно подумала Маргарита, помогая матери убрать со стола после завершения трапезы, и с этой же мыслью она отходила ко сну.

***

«Это просто ужасно», – поняла Каролин, глядя на сцену Оперы, где полным ходом шла репетиция новой постановки «Ганнибала». Изначально влюбленная в материал оперы, Каролин была уверена, что увидит нечто феноменальное. Она и представить себе не могла, насколько глубоко ошибалась.

Балет путал все движения и не успевал завершить танец до вступления солистов. Из-за этого балерины постоянно врезались в выходящего на сцену исполнителя роли Ганнибала-завоевателя и громко возмущались его неповоротливости. Главная солистка оперы, Карлотта Гудичелли, казалось бы, обладала прекрасной техникой, но пела без души и тембр ее голоса был совершенно не красив. Убальдо Пьянджи, тенор, был и того хуже, но Каролин не обращала на него никакого внимания.

Сколько Каролин ни пыталась найти хоть что-нибудь положительное в сложившейся ситуации, у нее это не получалось, и она все чаще задумывалась, не стоит ли просто встать и уйти, оставив всё на Маргарите. Но это было бы попросту нечестно.

В конце концов, страдали они одинаково. Что же касается месье Леру, то он поначалу был молчалив, деловит и насторожен, но где-то к середине репетиции совсем расклеился и заснул в своем кресле. Громовые раскаты голоса Карлотты скромному юноше ничуть не мешали. Удивительно!

Обменявшись угрюмыми взглядами, девушки в шестой раз дослушали пролог Ганнибала и даже похлопали немного. Карлотта лучезарно заулыбалась, повторяя благодарности на итальянском, которых ни одна из директрис не могла оценить. Впрочем, ее напускная приветливость исчезла, как только кто-то из хористок наступил ей на юбки. Здесь уже посыпались проклятья, понятные и без знания итальянского.

– По-моему, у нее ужасный характер, – шепнула Маргарита на ухо Каролин, следя глазами за капризной дивой.

– Она же примадонна, – фыркнула Каролин. – Но послушай ее голос. В нем только техника. А это, знаешь ли, самое ужасное.

– Они закончили? – Симон вздохнул и потянулся, как ни в чем не бывало.

Мадам Жири, проводившая для них по Опере экскурсию, пока что казалась всех милее и рассудительнее. Собранная, статная, она вела их по коридорам, изредка открывая двери в гримерки и комментируя открывающиеся картины. «Здесь общая спальня девочек-балерин, здесь – девочек-хористок. А в этом месте мы храним реквизит». Каролин почти не слушала ее; она просто любовалась зданием Оперы и ее величием.

Маргарита задавала заранее подготовленные вопросы. Что-то касательно убытков, заработной платы местной дивы и всего прочего. Узнавала все, что могло понадобится директрисам в будущем, и выполняла таким образом свой долг.

– А сейчас, – сказала мадам Жири, – Я отведу вас в кабинет. Ваши спонсоры назначили вам встречу на час дня. Позвольте, но до этого времени осталось всего пятнадцать минут. Спонсоры — молодые люди из многообещающих семей, так что вы должны предстать перед ними с достоинством. От себя добавлю, что мы непременно организуем им приглашения на премьеру «Ганнибала».

– Репетицию они, наверно, не видели? – ухмыльнулась Каролин.

Мадам Жири остановилась на мгновение, замешкавшись. Ее брови быстро сошлись на переносице и так же быстро распрямились.

– Нет, но если вы считаете нужным…

– Напротив, – вздохнула Каролин, и Маргарита не могла не кивнуть в знак согласия. – Пусть пребывают в неведении до самой премьеры. Спектакль нуждается в большой доработке.

Мадам Жири сложила руки на груди, губы ее стали тонкой нитью.

– Что ж, постановка еще очень сырая… У нас будет время поработать над… воплощением.

Она подобрала очень точное слово. Юные директрисы переглянулись. Ближайшие несколько месяцев, как они догадались, будут самыми сложными. Можно даже сказать, катастрофически сложными, если они не придумают хороший финансовый план… Что-то, что вытянет абсолютно непопулярную Гранд-Опера из пучины безденежья. В противном случае, театр окажется на грани закрытия.

Мадам Жири проводила их до кабинета и, кивнув, удалилась. На кузин эта женщина в строгом креповом платье произвела огромное впечатление. Похоже, будто она относилась к натурам, одержимым собственной работой. По крайней мере, именно так казалось Каролин, когда она провожала мадам Жири взглядом.

Симон открыл перед сестрами дверь, и они оказались в просторной, хорошо освященной комнате с мебелью преимущественно из красного дерева. Подкрепившись немного (предусмотрительная мадам Жири прислала к ним младшенькую балерину с холодными закусками и чаем), они стали считать минуты до появления спонсоров.

– А чем, вы говорили, занимается ваш отец? – поинтересовалась Маргарита, понимая, что нужно как-то развить беседу, а Каролин, занявшаяся изучением книг на высоком стеллаже, явно не собиралась ей в этом помогать.

– Он кондитер.

Маргарита хотела что-то ответить, но вдруг тяжелые дубовые двери отворились и в кабинет вошел швейцар.

– Господин Робер Гюго! – объявил он.

У Маргариты захватило дыхание.

Молодому человеку, вошедшему в кабинет, было лет двадцать пять-двадцать шесть. Он был высокого роста, стройный, широкоплечий. С темно-голубыми глазами и каштановыми волосами... мечта любой девушки.

Каролин, выйдя вперед, протянула ладонь спонсору.

– Я Каролин де Блуа, – представилась она. – Новая хозяйка Оперы.

– Чрезвычайно рад нашему знакомству, мадемуазель де Блуа, – сказал мужчина, целуя ее руку. – Я – ваш спонсор, вам это, вероятно, известно.

– Да, безусловно.

– Мне сказали, что у Оперы отныне две хозяйки, – заметил он. – Могу ли я познакомиться со второй?

Маргарита осознала, что он до сих пор ее не заметил. Это задело ее. Не настолько же она миниатюрная! Впрочем, Симон мог запросто ее загородить, что не придавало ему расположения со стороны милой кузины.

– Да, разумеется. – Каролин кивнула и улыбнулась месье Гюго так, как ее учили в академии искусств. Любезно, чуть удивленно, с легким намеком на симпатию. – Позвольте представить, моя кузина...

– Мадемуазель Фирман? – в голосе Гюго появилось узумление.

– Вы знаете меня? – голосом чуть более тихим, чем следовало бы, спросила Маргарита.

– Я... – Он замялся. – Я слышал о вас.

Каролин нахмурилась. Маргарита отвела взгляд.

Ну конечно, он слышал! Весь Париж судачил о ее отмененной свадьбе с месье Карне. Позор для семьи, пятно на несостоявшейся невесте... Все это так быстро не забывается. Правда, теперь у светских сплетников была другая тема для разговоров: все та же опозорившая себя девушка вместо того, чтобы с головой зарыться в землю, уехать далеко в провинцию или уйти в монастырь, взялась управлять Оперой! И не какой-нибудь, а достоянием Парижа, грандиозной Оперой Гарнье. Достойнее хозяйки не придумаешь, что еще сказать.

– Но простите меня, – поправился Робер Гюго. – В любом случае, я бесконечно рад нашему знакомству и будущему сотрудничеству.

Мурашки пробежали по ее спине, когда он целовал ее руку. Вроде бы, в этом жесте не было никакого подтекста, только вежливость; но ее бросило в жар, затем в холод, и огромных усилий ей стоило вырваться из своих мыслей и вернуться в директорский кабинет.

Последним подал голос всеми забытый Симон.

– Я же являюсь братом двух этих замечательных девушек. Симон Леру, – он крепко пожал руку молодого спонсора, и тот кивнул.

Гостю были предложены закуски, от которых он поспешно отказался. Кузины сели за стол и попытались собраться с мыслями, но в такой компании это было попросту невозможно. Некоторое время все четверо обменивались немыми взглядами да напряженно улыбались.

Наконец, Робер заговорил.

– Как вы доехали?

– Не так плохо, – пожала плечами Каролин. – Я остановилась в доме сестры и всем довольна. Боюсь, что мы пока еще не знаем всех важных деталей, касающихся нашего нового дела, но скоро исправимся.

– Второй спонсор — мой хороший друг, и вы можете на него положиться, – продолжал месье Гюго. – Однако он задержится на несколько дней по делам, прошу вас его извинить.

Каролин понимающе улыбнулась.

– И еще один вопрос, – сказал Робер. – Ответьте, что вы думаете делать с этим местом? Вы же наверняка в курсе жутких слухов, порожденных…

– Слухи? – Каролин поморщилась. – Я не верю ни в какие слухи. Театр нуждается в правильном управлении, и он его получит в лице меня и моей замечательной сестры. Гранд-Опера вновь засияет лучшими постановками самых известных композиторов, вот увидите.

– Пройдет время, – согласилась Маргарита, – И любые слухи исчезнут. Они ведь и берутся из пустоты.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒