ГЛАВА ШЕСТАЯ

Боцман очнулся от острой, простреливающей боли в основании черепа Кажется, именно туда его ударили прикладом автомата. Он открыл глаза и, увидев прямо перед глазами иллюминатор вертолета, заглянул в него. Вертолет снижался. Под ним плыли отроги гор, между которыми, в небольшой долине, расположились несколько строений. Самым высоким, бросающимся в глаза, была остроконечная башенка, похожая на минарет. Впрочем, даже если бы Боцману было дело до архитектурных красот этого сооружения, оценить их он все равно не успел бы: бородатый Гвидо щелкнул зубами и грубо заорал: — А ну пригнись, скотина!

Боцман занял исходную позицию на скамье, не заставляя Гвидо повторить свое указание. Мрачные мысли проносились в его голове: «Горы... Резиденция этого Эмира, куда, наверно, прибыл или вот-вот прибудет сам Густери... Ну что же, господин Хохлов, на этот раз вы увидите настоящего Арбена Гусеницу, а не того актеришку, которого уложили на вилле на острове Керкира... Интересно, сколько мы летели? Может, мы уже далеко от Самарканда? Эх, как глупо, как глупо вляпались! Да еще Муха со своим дурацким металлодетектором... Впрочем, что грешить на Муху? Муха как раз должен пенять на меня... наверно, лучше бы я встретился с дэвами, которых так долго и тщательно рекламировал Пастух!

Вертолет опустился на гладкую бетонную площадку. Боцман рискнул повторно прильнуть к иллюминатору и на этот раз никто на него орать не стал. Более того, Гвидо и Керим наблюдали за Боцманом и Мухой с презрительными усмешками. Боцман пробормотал:

— Ты только посмотри, Олег, какая нам тут встреча готовится!..

Олег Мухин глянул в иллюминатор и увидел, что возле вертолетной площадки их ждет не менее десяти человек. Почти все одеты по-военному, только стоящий с правого краю невысокий, полный человек — в дорогом халате, расшитом золотыми узорами, и в феске.

— Чтит традиции, тварь... — прошептал Муха одними губами.

Их вытолкнули из вертолета.

По-военному одетые люди почтительно расступились, и к вертолету вышел невысокий человек — лет пятидесяти, но с гибкой, статной фигурой, которую можно было бы назвать юношеской, если бы не впечатляющая линия мощных мускулистых плеч, литая загорелая шея и чуть прихрамывающая, но все равно легкая пружинистая походка. У человека была тонкая талия, изящные очертания холеных рук и длинных пальцев, стройные ноги в узких светлых джинсах. И, верно, даже родная мать не признала бы с первого взгляда в этом атлетичном мужчине того неуклюжего, неопрятного толстяка, каким Арбен Густери был меньше года назад!.. Но тем не менее это был он, Арбен Густери, Боцман определил это с первого взгляда. Да... Теперь покойный грек-актер, которого он убил, воспринимался бы не в качестве двойника Густери, а какой-то нелепой и непомерно жирной пародией на Арбена Гусеницу. Гусеницу ли?.. Толстых волосатых пальцев, за которые Арбен и получил свою кличку, в помине не было. А еще говорят, что пальцы не способны похудеть!.. Впрочем, не изменяя своей старой привычке, Густери непрерывно шевелил своим гладкими пальцами и ухмылялся.

Да, на его губах играла легкая хищная улыбка, и угрюмая физиономия бородатого Гвидо на ее фоне показалась Боцману миной обиженного маленького мальчика. Густери взглянул на Боцмана и проговорил, обращаясь к Гвидо:

— Значит, это и есть тот самый киллер, который должен был устранить меня на Керкире? И ведь устранил же, и меня даже похоронили... то есть того безмозглого грека, Который подумал, что мои деньги принесут ему счастье!

— Да, Арбен. Это он и есть.

— Очень рад, очень рад, — мерзко улыбаясь, сказал Густери. — Не успел я приехать, а у меня уже такие гости. И ведь приехал-то я всего пару часов назад, еще с дороги не отдохнул. Ладно. Эмир! — повернулся он к Рустамову — это он красовался в своем расшитом золотом халате. — Вели этих ребят отвести куда-нибудь под крепкий караул, глаз не спускать! Я пока что не настроен с ними беседовать. Не уродуйте их до поры до времени, — прибавил он с жуткой улыбкой, рядом с которой любые угрозы показались бы мелочью и пустопорожним брехом. — А то ведь вам только дай повод, на куски порубите, да еще каждый кусок до смерти замучаете...

Боцмана и Муху отвели в подвал и заперли в довольно сухой и прохладной комнате — не КПЗ, а санаторий какой-то. Они провели в полном молчании несколько часов. О чем говорить?.. Каждый думал о своем. Ужасающая жестокость Арбена Густери была известна каждому. Если не предпринять каких-то решительных, отчаянных шагов, то нетрудно представить, какая жуткая участь их ожидает. Рассчитывать на то, что их найдут, и, главное, найдут ВОВРЕМЯ, едва ли приходится. Ведь они и сами толком не знают, куда их привезли. Только один раз молчание было нарушено. Это сделал Боцман. Он поднял голову и проговорил:

— А как ты думаешь, Муха, найдут ребята... золото?

Муха даже не шевельнулся — настолько его мысли были далеки от этого древнего золота, уже ставшего роковым для многих. Он смотрел куда-то в сторону, и нельзя было прочесть в его неподвижном взгляде, о чем он сейчас думает.

Ближе к вечеру их Повели к Густери. Арбен Гусеница расположился в просторной комнате, он развалился в большом глубоком кресле и задумчиво рассматривал толстенную сигару. То проводил ею под носом, вдыхая табачный запах, то крутил в пальцах, рассматривая с таким видом, словно надеялся разглядеть на ее поверхности что-то необычное. Рядом с креслом, где расположился Густери, стоял Эмир все в том же раззолоченном халате, а позади наркобарона Муха и Боцман увидели человека, чье лицо показалось им знакомым. Более того, они почти сразу узнали этого господина, этого невысокого, крепкого мужчину с острым, чуть угловатым, но привлекательным лицом. Брови Боцмана поползли вверх, а Муха пробормотал:

— Черт побери... какая прекрасная встреча, господин Картье.

Ничуть не смущаясь тем, что его узнали и вспомнили, мужчина за спиной Густери улыбнулся и ответил на прекрасном русском языке:

— Рад вас видеть, господин Мухин. И вас, господин Хохлов. Наверно, вы представляли себе нашу встречу несколько иной.

Это был сотрудник французской спецслужбы под эгидой Министерства обороны Французской Республики — Генеральной дирекции внешней безопасности (DGSE), господин Картье. Муха и Боцман могли видеть его в коридорах Управления по планированию спецмероприятий, а ещё в кабинете генерала Нифонтова... И не было смысла гадать и высчитывать, какую роль играл этот француз при Арбене Густери, наркобароне по прозвищу Гусеница. Картье мог оказаться кем угодно. Даже пресловутым Мантикорой...

— Вот именно, — пробормотал Муха, покосившись на Боцмана, и оба они поняли, что их одновременно посетила одна и та же мысль.

— Значит, вот какой высокой чести я удостоился, — сказал Гусеница, поднимая глаза на пленников, — меня наметила к отработке контора генерала Нифонтова, вот как. Это, знаете ли, серьезно. Впрочем, господа, что-то у вас упорно не складываются со мной отношения. В прошлый раз вы ни за что ни про что убили бедного Костаса Гаракиса, который был виноват только в том, что похож на меня как две капли воды. В смысле — на меня прежнего. Теперь же вы явились в Самарканд и тут рыскаете в окрестностях Аввалыка — очень интересных, как поговаривают, местах... Даже мистических, как мне вот тут сбоку подсказывают. Что же вы ищете здесь, господа? Ну-с? Или вы выудили каким-то образом информацию о том, что я хочу приехать на историческую родину, разгрести тут кое-какие дела, которые без моего прямого вмешательства упорно простаивают?

— А что вы тогда спрашиваете, раз знаете все не хуже нас, господин Густери? — спокойно произнес Боцман. — Вы осведомлены о наших планах лучше нас самих, что ж вы спрашиваете?..

Густери вдруг отбросил сигару и подался навстречу Боцману. Его лицо побагровело, в голосе зазвенел металл:

— Ты тут еще шутишь, да? Шутник! А то, что я тебя ломтями могу нарубить, это ты как-то не учитываешь, сволочь? Или ты предпочитаешь увидеть свои кишки на собственных коленях? Я тебе могу это устроить, и дружку твоему тоже! Так что давайте выкладывайте все по-хорошему.

— Что выкладывать-то? — пожал плечами. Муха и демонстративно вывернул карманы. — У нас ничего нет. А если бы что и было, то наверняка у вас все равно больше, вы же известный богач. Меценат, искусство любите... историю там, музыку... певиц известных опять же.

Арбен Густери снова пошевелил пальцами. Нет, на этот раз он не стал кричать и гневаться. Он рассматривал Муху и Боцмана неторопливо, обстоятельно. Потом искривил губы и выговорил:

— Понятно. Умничаем. Говорить ничего мы не желаем. Наверно, не захотите и сказать, какое отношение имеет ваше появление в Самарканде к смерти Рашида Радоева, к задержанию всех людей, которые были в его доме прошлой ночью. Впрочем, можете ничего и не говорить, ребята. Совершенно ничего не говорить. Вы, наверно, очень стойко переносите боль. Острую физическую боль, верно? Ну конечно же, ведь вы являетесь сотрудниками такой элитной службы, конечно, у вас высокий уровень подготовки... Знаете, я мог бы приказать резать вас на куски, но я не стану пачкаться в таком дерьме. Я поступлю иначе, но так, что вы сами мне расскажете и о том, где ваш Ламбер, и о том, что вы делаете в Аввалыке с металлоискателями. И отчего умер Радоев, и многое-многое другое.

Боцман и Муха переглянулись в жуткой, окоченелой тишине.

— А как вы намерены поступить с нами, добрый дяденька Арбен? — подал голос Муха.

Густери ухмыльнулся:

— Я буду думать. По-хорошему, так вас следовало бы замочить не глядя, но уж слишком жалко, — он жутко усмехнулся, — портить такой ценный и в высшей степени боеспособный материал. Хотя и оставлять вас в живых слишком опасно. Нет, я поступлю по-другому.

Арбен покачал головой, а потом снова усмехнулся и произнес:

— Я поступлю куда проще. За ближайшие несколько дней многое может измениться, и поэтому я выберу для вас нечто промежуточное между смертью, которая давно по вас скулит в три ручья, и жизнью, для которой вы, ребята, не годитесь. Вот так.

— Это как, простите? — пробасил Боцман.

— Некое пограничное состояние. Недавно я прочитал биографию Томаса Торквемады, Великого инквизитора веры в средневековой Испании. Самого последовательного и жестокого борца за чистоту католической веры. Кстати, сам он был мараном, то есть евреем-выкрестом. Но это так, лирическое отступление. Мне понравились его психологические этюды — не произведения, конечно, а эксперименты с людьми, которым он хотел внушить определенную идею.

— Понятно, — перебил его Муха. — Торквемада был еще тот шутник, я помню. То есть вы хотите замуровать нас заживо, правильно?

— Только на три дня. Максимум четыре. А дальше, — Арбен передернул атлетическими плечами и усмехнулся, — все будет зависеть от вас самих. Конечно, шансов на то, что вы умрете, у вас процентов девяносто пять. Но и пристрелить вас, как бешеных псов, я пока не могу. Зачем мне это делать, если у меня к вам столько вопросов. К тому же на свободе ваши... гм... коллеги. Эмир!!

Человек в расшитом золотыми узорами плаще пошевелился.

— Да, Арбен.

— Ты подготовил то, что я велел?

— Несут.

— То есть как это — несут? Несешь, как я вижу, только ты, причем редкую околесицу. Я тут распинался полчаса, и за это время не могли донести? Где?..

Подошедший Керим молча протянул что-то Арбену. Этим «что-то» оказались два одноразовых шприца и стеклянная ампула без малейших признаков какой-либо поясняющей надписи на корпусе. Муха бросил быстрый взгляд на Боцмана и пробормотал:

— Так... На нас еще и опыты ставить будут... познавательные.

Он глянул себе за спину, где стояли двое в камуфляже, а потом снова повернулся к Арбену Густери, улыбавшемуся почти ласково и шевелящему своими преображенными, «новыми» пальцами. Муха поднял глаза на Картье, стоявшего за спиной Густери, и проговорил:

— Значит, вы, месье, в деле с Арбеном Гусеницей? Теперь понятно. Ну еще бы — такой осведомитель! Работник западноевропейской спецслужбы, своя рука, не шутка, верно?.. Не удивлюсь, господин Густери, если месье Картье и окажется этим вашим пресловутым Мантикорой, о котором говорят столько всего занимательного. А вы что думаете по этому вопросу, месье Картье?

Картье пожал плечами:

— Ну что я могу вам ответить на это? Наверно, только то, что Мантикора — определенно француз.

— Я отчетего-то того же мнения... — пробормотал Муха. — Я думаю, он того же подданства, что и... покойная Энн Ковердейл. Впрочем, это уже неважно.

Сказал и уставился себе под ноги, где была расстелена ковровая дорожка. Она подходила к самому креслу на котором сидел Арбен Густери, второй ее конец шел к дверям, возле которых на той же дорожке стояли двое парней с автоматами — охрана. Боцман проследил за взглядом Мухи, глядящего себе под ноги, медленно повернулся и посмотрел себе за спину. Наверно, вид у него при этом был неважный, поскольку по губам Эмира проскользнула пренебрежительная усмешка. Боцман глянул на Муху, который стоял все в той же позе и смотрел, смотрел себе под ноги, словно гипнотизировал собственные ботинки. Мысль, простая и незамысловатая в своей очевидности, пришла в голову Боцмана и захватила его. Ну, конечно же!.. Все так просто, и этот взгляд Мухи, буравящий пол... Только один шаг в сторону, чтобы сойти с ковровой дорожки, и...

Локоть Мухи вдруг влепился ему в бок, между ребер, но Боцман не почувствовал боли. Он отпрянул в сторону, сходя с ковровой дорожки, и, нагнувшись, вцепился в ее край.

— Тяни!.. — прохрипел Муха,

Рывок!.. Дорожка дернулась, выворачиваясь из-под ног охранников, стоящих у дверей. Муха и Боцман дернул и так резко, слаженно, синхронно, что оба азиата не устояли на ногах, потеряли равновесие. Замешательство было коротким, очень коротким, быть может, только пару секунд, но этого времени хватило Боцману и Мухе на то, чтобы достичь дверей. Муха подскочил к растянувшемуся охраннику и с силой рубанул его ребром ладони прямо под подбородок. Удар страшный, если нанести его правильно, и порой смертельный.... Второй охранник успел вскинуть автомат, но подоспевший Боцман исхитрился отклонить ствол... Прострекотала очередь, и пули ушли в стену. Боцман распахнул дверь и выскочил вон из гостиной. Муха бочком ввинтился в дверной проем и с треском захлопнул дверь прямо перед носом Арбена Густери, вырвавшего свое тело из кресла и бросившего его вслед беглецам... Когда надо было действовать оперативно, Гусеница умел быть стремительным. Но только теперь, кажется, он наткнулся на людей быстрее себя...

— За ними, идиоты! — крикнул Арбен Густери. — Чтобы они не вышли из дома! И хотя бы один из них должен остаться живым, понятно? Хотя бы один!

— По лестнице мы не спустимся, там, внизу, охрана в вестибюле.

— Значит, наверх! А там видно будет!

— В любом случае — хуже нам... не станет!

— Черт побери... что ж они так лоханулись? Такая детская шутка с выдергиванием из-под ног ковровой дорожки... и все прокатило!

— А ты не каркай. Сейчас как возьмут да и исправятся!

Муха и Боцман одним махом взлетели на третий этаж и с грохотом захлопнули за собой массивную дверь, к которой Боцман мгновенно придвинул огромный шкаф. Немного времени эта мера даст выгадать. Потом они выскочили на огромную застекленную веранду; откуда открывался вид и на внутренний двор, и на заднюю стену особняка, возле которой одиноко стоял груженный красным кирпичом «КамАЗ». Для чего Эмиру или его людям понадобилось столько красного кирпича, Боцман и Муха не знали, но им и не было до того никакого дела. Потому что они увидели в «КамАЗе» то средство передвижения, на котором можно, было вырваться с виллы хитрого таджика, на которую их так неожиданно забросили.

— Не выглядывай, — шепнул Боцману Муха, — там торчат три мрачных хлопца. Вероятно, по нашу душу, М-м-м... — Муха звонко щелкнул себя по лбу и пробормотал: — Ну думай же, башка, думай!

— А что, если просто разбить к чертовой матери это стекло, — бодро начал Боцман» упоенно рассматривая мощный бицепс своей правой руки, — да и выпрыгнуть, на хер, с третьего этажа, а потом...

— Никакого «потом», — скороговоркой перебил его Муха, — кто прыгнет «на хер», тот на нем и останется. Ты, ведь знаешь, что на Востоке сажают на кол... вот это примерно одно и то же. А если серьезно, то прыгнуть с высоты в десять метров и потом под автоматным огнем пробежать до этого «КамАЗа»... — это вряд ли, Митя.

— И не такое делали! — запальчиво возразил Боцман.

— Это все верно, да вот только... — Взгляд Мухи метнулся по террасе и остановился. Олег вдруг коротко рассмеялся и пробормотал: — У Эмира тут что, весь строительный инвентарь собран?

— А что такое? — отрывисто спросил Боцман.

К дому была прислонена длиннейшая железная лестница, вероятно предназначенная для высотных ремонтных работ, и два ее навершия находились точно на уровне веранды. Конечно, это было почти чудесным вариантом спасения, но чудесность его в немалой степени сводилась на нет необходимостью бесшумно отворить окно, а потом незаметно (!! ) для торчащих буквально в двух метрах от дома охранников спуститься вниз, что являлось задачей не просто несравненно более сложной, а фактически неосуществимой. Конечно, оставался небольшой шанс все-таки достигнуть земли, но будучи неизбежно нашпигованным пулями, как тушеный гусь в духовке — печеными яблоками.

— В общем, так, — сказал Муха. — Я думаю, Боцман, что у нас все же есть некоторый шанс добраться до «КамАЗа» в целости и сохранности, но это, конечно, лишь при условии, что ты восстановил свои кондиции после этой встряски.

— Легко!

— А вот и ладно. У меня, правда, рука побаливает, но ничего... До свадьбы заживет.

«Они дверь с той стороны забаррикадировали! » — прокричал чей-то визгливый голос, а потом сухо застрекотали автоматные очереди. Люди Эмира не стали утруждать себя взломом двери — просто садили в нее пулю за пулей.

— Кажется, они в нетерпении.

С этими словами Муха бесшумно раскрыл створку окна в том месте веранды, куда приходилась лестница.

И в этот момент на сцене действий появился нервно озирающийся и пыхтящий человек с пистолетом. Наверно, он и находился где-то рядом изначально. Он ворвался на веранду, и взгляд его упал на копошащегося у окна Муху, но в ту же секунду заблаговременно затаившийся возле дверного проема Боцман одним шагом преодолел расстояние, разделявшее его и шустрого охранника, и с размаху влепил ему, то бишь охраннику, по морде.

Охранник отлетел к стене и, неловко ткнувшись в нее головой, безжизненно замер. Боцман подобрал пистолет.

— Так. Один ствол есть, — с удовлетворением сказал он. — Теперь проще...

— Давай подгребай сюда, Митя, — позвал Муха и перекинул ногу на лестницу — давай быстрее! — И в ту же секунду Боцман понял, что хочет предпринять его не в меру изобретательный друг. В принципе тот способ, которым Муха собирался достигнуть сиротливо стоящего в теньке «КамАЗа», был не нов, но додуматься до него в сложившихся условиях надо было уметь, что дано далеко не каждому. Боцман точно таким же манером, как Муха, перекинул ногу по ту сторону стены и зафиксировал ступню на верхней перекладине. Оставалось только как следует оттолкнуться свободной ногой.

Дверь между тем трещала под пулями, потом несколько ударов прикладом распустили паутину трещин по всей дверной панели. Шкаф, придерживающий дверь, заскрежетал по полу отодвигаясь под напором нападавших. Потом прогремел взрыв. Бросили гранату?.. Да, на ремонте тут, верно, не экономят.

Шкаф ухнул, разваливаясь на части, а дымящиеся остатки двери разлетелись в разные стороны, когда люди Эмира в очередной раз как следует приложились к ней с той стороны.

— Стоять! — заорал один из вбежавших, и в ту же секунду Муха и Боцман синхронно с силой оттолкнулись от стены своими правыми ногами, которые еще контактировали с верандой. Лестница отлетела от дома, словно откинутая могучей пружиной, и, описав в застывшем от такой наглости и дерзости воздухе примитивнейшую из парабол, рухнула на землю. Так что тот ее конец, что был прислонен к стене и на котором, собственно, и находилась парочка возмутительных беглецов, оказался неподалеку от «КамАЗа». Разумеется, они не стали ждать, пока парабола, по которой двигалась лестница, найдет неминуемую точку пересечения с земной поверхностью. За какую-то долю мгновения до этого Боцман и Муха резко выпрыгнули впереди, совершив замысловатый кувырок, гасящий инерцию, по мокрой от утренней росы траве, «вынырнули» всего в каком-то метре от вожделенного «КамАЗа». Лестница же, повисев еще немного в воздухе, грохнулась оземь, вздыбив целый клуб пыли.

Окаменевшие на несколько мгновений люди Эмира, толкавшиеся под верандой, тут же открыли беглый автоматный огонь и бросились к кабине грузовика, в которую уже из всех своих богатырских сил ломился Боцман, благо та была несвоевременно заперта. Муха, в руках которого теперь было оружие, играючи и с явной претензией на артистизм перекатился по земле и трижды выстрелил с колена. Даже раненая рука как-то не очень мешала: верно, в запале Муха просто не замечал боли.

— А-а-а!

Один из набегающих на полном ходу нырнул в траву и, неловко ткнувшись в нее лицом, так и застыл в страшной и неестественной позе. Второй закричал, и на подломившейся от боли простреленной ноге его занесло в сторону и отшвырнуло прямо в клумбу с белыми и розовыми розами, которые Эмир, тонкий ценитель прекрасного, велел недавно высадить.

Третий, бежавший последним и, быть может, оттого и уцелевший, не стал искушать судьбу и спрятался за угол одной из одноэтажных построек по хозяйственной части.

Тем временем Боцман разбил боковое стекло, просунул в пробой руку и молниеносно открыл дверь. Потом прошмыгнул внутрь кабины, по которой тотчас забарабанили пули — стреляли уже с веранды, которую с некоторым опозданием оккупировали стрелки Эмира во главе с Керимом.

Лопнуло, расходясь полосами, и осыпалось боковое стекло.

Муха еле успел заскочить в приотворенную дверь с другой стороны.

— Ну, братцы, — с веселой злостью проговорил он и, привычным движением выворотив стартер, закоротил провода зажигания. — Аривидерчи, Гвидо!

Мотор заурчал, загрохотал, и Муха, сорвав огромную, до отказа груженную машину с места, выехал на передний двор, своротив по пути какой-то утлый флигилек и еще нечто отдаленно напоминающее фонтан.

— Ну, козлы! — пробормотал он. — Сейчас мы вам устроим.

— Гони, Муха! — торжествующе закричал Боцман. — Гони на полной скорости! Если этот «КамАЗ» как-то сюда приехал, значит, должна быть и дорога!

Не снижая скорости, «КамАЗ» воткнулся в одну из стоящих у парадного входа машин. С мерзким скрежетом тяжеленный грузовик проволок несчастный «мерс», у которого так безнадежно смяло салон, что лобовое стекло лопнуло с жалобным сиплым визгом, а потом впечатал его прямо в серую «Волгу» с забрызганными грязью номерами. До того момента об этой автомашине можно было сказать лишь то, что неизвестно, где в пределах Самаркандской области она удосужилась влезть в такую матерую черную грязь. «Волга» отлетела метра на два и осталась стоять — с разбитыми боковыми стеклами и неестественно вывернутыми вправо передними колесами.

— Значит, мы глупые русские? Не бывает глупых русских! -торжествующе заорал Муха. — Бывает много водки!!

Глаза его так горели, что Боцман, не менее своего товарища захваченный авантюрой, которая с необыкновенной быстротой и ловкостью проворачивалась на глазах изумленных этой неслыханной наглостью людей Эмира и Густери, спросил:

— Муха... может, хватит?.. Уматываем отсюда, а?

В этот момент, словно подводя промежуточный итог его словам, прозвучало несколько автоматных очередей, которые, к счастью, не затронули кабины.

Но это был уже последний звонок к леденящему кровь спектаклю.

— У нас слишком много груза, — сжавшись в один комок мускулов и нервов, потому что к «КамАЗу» уже стремительно и вместе с тем осторожно, перебежками, приближались бойцы Эмира, бросил Муха также окаменевшему от напряжения Боцману. — Нужно рискнуть облегчиться... Чтобы не догнали...

В огромном теле «КамАЗа» что-то загудело, дрогнули гидравлические рычаги, и кузов самосвала начал медленно — слишком медленно! — подниматься.

Муха приоткрыл дверь и, используя ее как щит, несколько раз выстрелил в наступавших. Один из преследователей упал, но и то, кажется, остался жив, хотя из игры был выключен наверняка. Остальные продолжали ползти. Именно ползти, потому что после выстрелов Мухи никто пока не рисковал подниматься.

Меткая очередь раскроила лобовое стекло, выворотила его верхний правый угол — так, что он едва не упал на Боцмана, которому в эти секунды оставалось только злобно ругаться, подбирая все более и более красочные и многоэтажные синтаксические конструкции.

Тем временем кузов поднялся уже достаточно, чтобы гора кирпича высыпалась на машины, припаркованные на стоянке перед домом, и перегородила выезд. При этом кирпич не высыпался до конца -s словно что-то удерживало груз в этой исходной позиции. Вероятно, кирпичи после подъема кузова встали так, что образовалось нечто вроде распорки. Ну что ж, тем весомее и неожиданней будет их падение.

— Быстрей, быстрей, ежкина праматерь! — вопил Боцман, а Муха осоловевшими от напряжения глазами наблюдал за передвижениями людей хромого, которые приближались стремительно и неотвратимо.

А в пистолете у него оставался только один патрон. И в этот момент груз рухнул. Многотонная груда кирпичей соскользнула по наклонной поверхности, обрушилась на крыши несчастных автомобилей. Жалобно всхлипнули разбитые стекла, и все потонуло в гулком грохоте и клубах неистово вспыхнувшей красной пыли.

— Впер-р-р-ред! — прохрипел Муха и, не дожидаясь, пока кузов снова опустится, ударил по сцеплению и газу.

В этот миг из красно-кирпичной пыли вынырнула фигура человека, который, пользуясь своеобразной дымовой завесой, прорвался к самой кабине. Он поднял дуло автомата до уровня Мухиных глаз, жестокий оскал торжествующего тигра перечеркнул перепачканное лицо, но неуловимым для глаза движением Муха вскинул пистолет и выстрелил прямо через лобовое стекло.

Ни Боцман, ни сам Муха не успели заметить, попал он или нет, потому что грузовик рванул с места, переехав нырнувшего под колеса таджикского камикадзе. И, под градом пуль проехав за какие-то короткие мгновения через весь двор, на полном ходу вышиб ворота и помчался по горной дороге подальше от проклятой виллы.

— Ф-фу! — выдохнул Боцман.

— Еще не фу, — оборвал его Муха, — ты думаешь, мы вырвались?

— Надеюсь.

— Они нас не догонят?

— Мы же, по возможности, вывели из строя максимальное количество машин. Но это ни от чего нас не гарантирует... м-м-м... вот так. Кроме того, они могут поднять вертолет. Это потребует некоторого времени, но зато скорость, скорость!.. Так что, дорогой, самое веселое у нас еще впереди...

— Может, лучше отъехать от виллы на несколько километров и бросить этот чертов «КамАЗ»? Я думаю, так будет разумно?

— А дальше — пешком, чтобы не засекли с воздуха? Может, и так. Только рано пока думать об угрозе с воздуха. Мы еще с землей не все порешили...

Муха был совершенно прав, когда говорил это. Потому что не успело последнее слово этой веской фразы сорваться с его губ, как оба увидели в шестидесяти — семидесяти метрах впереди стоящего посреди дороги человека. Муха мог поклясться, что еще секунду назад его там не было, но теперь — ошибки быть не могло — совершенно неподвижная фигура человека, широко расставившего для большей устойчивости ноги, находилась прямо на пути мчащегося с бешеной скоростью «КамАЗа».

И в руках этого человека был направленный прямо в их покалеченное лобовое стекло гранатомет.

— О, черт?.. — начал было Боцман, а Муха резко вывернул руль, чтобы свернуть на обочину

Но было уже поздно.

Машину неистово подкинуло, словно в нее вцепились и теперь неукротимо терзали сотни маленьких дьяволов (дэвов? ), а потом все закружилось в неистовой карусели — остывающими и тающими перед глазами сиреневыми, алыми, желтыми звездочками...

III

— Боцман! Боцман! Боцман, мать твою!!

Муха только что открыл глаза и удостоверился, что вид на мир с открытыми и закрытыми глазами совершенно одинаков. Глухая, непроглядная тьма. Он услышал тяжелое дыхание сидящего рядом с ним на корточках-лежать было негде — и еще не пришедшего в чувство Боцмана и тотчас начал тормошить его.

— Боцман, просыпайся! Боцман!

— М-м-м... гы... гыдее-е?

— Чего? — обрадованно спросил Муха, чувствуя, как перспектива остаться одному в этом мертвом пространстве полезной площадью около полутора квадратных метров и общим объемом не более двух с половиной — трех кубических начинает стремительно таять.

— Гыде-е-е мы? — наконец членораздельно сформулировал Боцман.

— Где, где? В самом потаенном месте прямой кишки коренного жителя Зимбабве; вот где, — исчерпывающе ответил Муха.

— М-м-м... похоже на то. А что это за гадость они нам впихнули в вену?

— Какая разница. Вырубает она здорово. Интересно, сколько мы тут уже сидим. — Муха попытался разогнуть затекшее тело и особенно ноги, которых он уже не чувствовал, но тут резкая пронизывающая боль прошила, как раскаленной иглой, левое бедро, и Муха вспомнил, что у него прострелена нога.

— Эх и жрать же охота! — вздохнул Боцман и попытался распрямиться, но его сто девяносто два сантиметра, безусловно, смогли бы вытянуться в одну прямую линию разве что по диагонали этого жуткого, без малейшего просвета, каменного мешка.

— Непонятно, — сказал Муха, пытаясь все-таки приобрести относительно вертикальное положение, несмотря на адскую боль в раненой ноге и на то обстоятельство, что хотя метр семьдесят четыре Мухи были, конечно, не метр девяносто два Боцмана, но и высота камеры едва ли превышала полтора метра, а то и метр сорок.

— Что непонятно?

— Все замуровано, а воздух откуда-то идет.

— Попробуем поискать.

— Все это, мягко говоря... Мало шансов, в общем, — выговорил Муха, с трудом разлепляя пересохшие губы. — Может, этот проход для тока воздуха поможет нам как-нибудь. Как-нибудь...

По тяжелому дыханию прислонившегося к стене Боцмана было очевидно, что никаких иллюзий на возможное освобождение — даже если бы они были совершенно здоровы и не так измучены — он не питает.

— Нам не выбраться, Олег, — пробормотал Боцман. — Арбен рассчитал точно. Если мы... если мы в самом деле еще нужны ему живыми, то он скоро получит нас полностью к своим услугам. Конечно... конечно, если бы меня выпустили сейчас и я завидел бы поблизости этого ублюдка, я бы... свернул ему шею, и пусть после этого что хотят, то и...

— Я думаю, что не зря нам ввели этот препарат, — отозвался Муха, — вероятно, он повышает эффект внушаемости. Ведь еще недавно казалось, что ни о каких соглашениях с Арбеном не может быть и речи, но теперь... в общем, еще несколько часов, а быть может, и минут, и все мы упадем к его ногам как перезрелые яблоки... не буквально, конечно, а фигурально. Только захочет ли он нас поднять?

— Теперь я понимаю, каково джинну просидеть тысячу лет в бутылке, — с довольно жалкой претензией на иронию попытался усмехнуться Боцман.

— Только джинн, в отличие от нас... бессмертен. — И Муха с такой силой ударил кулаком по безжалостной кирпичной кладке, что тупая боль брызнула по всей руке, а на разбитых суставах выступила кровь.

— Неужели конец? — вдруг задумчиво спросил Боцман.

— Самое ужасное, — тихо проговорил Муха, — что мне уже становится все равно. Какая-то ватная пустота... Я уже перестаю чувствовать боль. Наверно, это и называют смертью. Как ты думаешь, Боцман?

— Думаю? — тяжело ворочая языком, откликнулся тот. — Ты хорошего обо мне мнения... лучшего, чем был при жизни. Тогда ты не допускал, что я могу думать... а теперь, когда уже все равно и когда все застывает... как битум на крыше дома... теперь ты говоришь, что я думаю?

«Вот теперь точно конец», — подумал Муха и повернул голову направо. И хотя это было невозможно, он воочию увидел, как из-под разукрашенной кровавыми разводами и ссадинами кожи Боцмана — которой он видеть не мог, — выступили белые кости скелета, тускло фосфоресцирующие желтовато-серыми отсветами. Мутными пятнами, похожими на пролитый кем-то кофе с молоком.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ ПОДПОЛКОВНИКА РАДОЕВА

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 11 121314 Следующая ⇒