Глава XIV

Он обернулся. Перед ним стоял молодой мужчина в цветастой шёлковой рубашке и кожаных брюках в обтяжку. На шее у него была толстенная золотая цепь, а в ухе серьга с прозрачным камешком. Мужчина был бледен, чёрные волосы были стянуты на затылке в «хвостик».

«И здесь цыгане», — подумал Караваев раздражённо и залпом выпил водку.

Мужчина же, глядя на Караваева карими бездонными глазами, и почему-то ещё больше бледнея, произнёс низким, сипловатым голосом:

— В вас, дружище, есть что-то притягивающее и нечто демоническое. Эти ваши тёмные глаза, эти густые брови, сросшиеся на переносице, и этот мощный торс кентавра, говорящий о вашей недюжинной силе, этот чувственный рот… потрясающе, потрясающе!

Пробормотав: «Пардон», он осторожно тронул двумя пальцами голый бицепс Караваева, произнеся восхищённо: «Wоw! ». Караваев покраснел, а мужчина, внимательно глядя в его глаза, улыбнулся и поклонился.

— Ах, да, разрешите представиться: Артур Гунявый — продюсер.

— Караваев Иван Тимофеевич, шахтёр, — ответил солидно Караваев.

— Я так и знал! — воскликнул радостно продюсер. — Я это почувствовал! Интуиция меня не обманула! Угадал, что вы не здешний. Откуда в нашем провонявшемся, гниющем раю могут появиться такие колоритные фигуры? Только в далёкой глубинке ещё сохранилась чистые экземпляры, которых не коснулись грязные лапы, так называемой цивилизации.

Он положил руку на плечо Караваева и продолжил, выстреливая предложения короткими фразами:

— Ничего не могу с собой поделать! Смотрю на вас с восхищением. Мне ужасно хочется вам помочь. Иван, вы меня вдохновили. Так вдохновили! Так вдохновили! Я как вас увидел — сразу решил, что обязан вам помочь. Нет, не то, не то я говорю! Я хочу, хочу вам помочь. Я могу вам помочь! Я обязан сделать из вас мега-звезду! Певца! Мы с вами всех переплюнем! Просто руки зачесались! Так зачесались, так зачесались! Да, я сделаю из вас популярного певца! Хотите стать звездой, Иван?

—Да какой же из меня певец, — настороженно разглядывая продюсера, сказал Караваев, — пою иногда в компании. У меня и голоса-то нет. Скажете тоже — певец!

Продюсер бледно и снисходительно улыбнулся.

— А голоса певцам как раз не так уж и нужны. Певцам нужны хорошие продюсеры, вроде меня. А голоса… голоса, Иван, нужны депутатам всяким вонючим, таксистам, да спикерам. Это их хлеб насущный — голоса. Шутка. Я тебя, Ваня, крутану в два счёта. У нас будет колоссальный успех! У нас будет успех. Охрана, личный автомобиль с водителем, счёт в банке, вилла, отдых на престижных курортах — это всё у тебя будет. Шикарная идея! Мы создадим тебе имидж настоящего мужика из рабочей среды, много повидавшего в жизни и уставшего немного от неё. Будешь петь лирические песни о настоящем мужском труде, песни незамысловатые, немного грубоватые и грустные, о маленьких сексуальных радостях одинокого мужчины и ещё чего-нибудь, этакое, с перчиком. Вот только фамилию мы тебе сменим, она хлебная какая-то у тебя. Фамилию придётся сменить, да… Раз ты у нас шахтёр — сделаем тебя Шахтиным. Шахтин … звучит отлично. Ха-ха-ха! Шахтин — человек из преисподней! Инфернально красиво! Шахтин! Коротко и запоминающе. Отлично звучит. Иван Шахтин — клёво! Такое имя уже, как успех звучит, как короткое замыкание! А группу сопровождения назовём, скажем… (продюсер щелкнул пальцами)… Назовём... «Штольня»! Ну, балетик ещё организуем, девочки, мальчики с фонариками на лбу, в а-ля лёгком инфернально-подземельном стиле, от какого нибудь крутого модельера. Я заранее дрожу от волнения! Представляю, как выходит мой Ваня на сцену в рубашке с закатанными до локтей рукавами, в шёлковых брючках, заправленных в фирмовые сапожки, загадочный, седой как лунь, красивый, притягивающий… Он берёт микрофон, и зал взрывается овациями! Начинает петь под восторженные крики фанатов. Восторг публики мы организуем Ваня. Естественно сварганим видеоклип и погоняем его предварительно месячишко-другой по всем каналам и на радио запустим. Соглашайся, Иван.

Караваев затосковал.

— Мне бы в 6393 номер, — сказал он, озираясь и ища глазами бородача, который исчез куда-то вместе с блондинкой.

— В любой номер, Ваня, в любой, какой ты захочешь, — быстро ответил продюсер и, погладив совсем засмущавшегося Караваева по спине, добавил:

— Соглашайся, Ваня. Всё будет «в шоколаде». Ты даже представить себе не можешь, как всё будет хорошо!

Продюсер стал белым, как мел, а Караваеву стало очень неуютно. Он искал глазами бородача, уповая на него, как на спасителя, и вдруг почувствовал, что рука продюсера, скользнула под резинку его спортивных штанов.

Караваев, вздрогнув, посмотрел на продюсера, на лице которого застыла нелепая плотоядная и напряжённая ухмылка, и онемел: рука продюсера, высунувшего от волнения кончик языка, подбиралась к его мужскому достоинству!

Холодный прошиб Караваева, он закашлялся и спросил растеряно:

— Ты чего это?

— Тс-с-с, — зашипел продюсер, выкатив остекленевшие глаза, — сейчас, Ванюша, поднимемся ко мне в номер, и в деловой, конструктивной обстановке обсудим все условия взаимовыгодного контракта. У нас, Ваня, будет свой фестиваль. К чертям собачьим этот вонючий фестиваль, — мы свой организуем. И награды у нас свои будут, Ваня. У них «Золотой Янус», а у нас «Золотой Анус».

Продюсер коротко и нервно хохотнул и до Караваева, наконец, стал доходить истинный смысл происходящего.

Кровь ударила ему в голову, он резко оттолкнул продюсера и врезал ему в челюсть, вложив в удар груз всех обид, накопившихся за этот сумасшедший день.

Продюсер вскрикнув: «Ой, мамочки! », упал на каменный пол. Немного полежав, он сел на пол и, ошалело глядя на Караваева, выплюнул на пол зубы. Зубы были неестественно белыми, с бриллиантовыми вкраплениями. Он стал на колени и стал суетливо собирать свои зубы, при этом он по-бабьи взвизгивал и истерично кричал:

— Правоохранительные органы! Правоохранительные органы! Вызовите ж этих тварей ментов кто-нибудь, наконец!

Как из-под земли появился пожилой милиционер с погонами полковника, вылитый милицейский начальник по прозвищу «Мухомор» из телевизионного сериала «Улицы разбитых фонарей», а с ним рябоватый мужик, в котором нельзя было не узнать техасского рейнджера Уокера из телефильма «Крутой Уокер».

Рейнджер вежливо приподнял шикарную ковбойскую шляпу, сказав непрожёванное «Hi», а «Мухомор», быстро оглядев картину инцидента, строго спросил:

— Что здесь происходит, товарищи?

Продюсер встал, пошатываясь и, прикрывая рот ладонью, прошепелявил, тыча пальцем в Караваева:

— Арестуйте этого раздолбая! Распните поскорей этого ублюдка. Плачу баксами. Деревня долбаная! Я к нему со всей душой, спродюссировать его хотел, а он — драться. Арестуйте этого вонючего бомжа. Он пьяный, кстати. Киньте его в камеру к голодным зекам, пусть попользуются. Он мне новенькие зубы выбил, командир. Мне одна работа встала в двадцать тысяч бакинских, а ещё бриллианты, я их только вчера вставил.

Выслушав продюсера, милиционер повернулся к Караваеву:

— Спокойно, спокойно, давайте разбираться. Вы, молодой человек, с какой руки ударили господина продюсера? С левой или с правой? — спросил он. — Только честно, не советую вам увиливать и врать. Говорите, как дело было.

— С левой. Левша я, — пробормотал Караваев.

— С левой, — с удовлетворением отметил милиционер, потирая руки. — Вот! Это обстоятельство существенно меняет суть дела. Вот если бы заехали этому, я извиняюсь, продюсеру, с правой руки, тогда бы, мы, то есть правоохранительные органы, разбирались бы. А поскольку, я опять извиняюсь, вы этому… продюсеру с левой заехали, — тут все карты в руки левоохранительным органам. Вот ведь какой компот получается, товарищи.

Крутой Уокер, внимательно слушавший «Мухомора», задумчиво постукивая здоровенным кулаком в перчатке по ладони, процедил сквозь зубы, коверкая русские слова на американский лад:

— Yes, my friend… Лэво-охрэ-ны-тэлные оргá ны.

— Это мой напарник из Америки, — улыбнулся «Мухомор», — приехал опытом поделиться с нами и нашего опыта перенять в рамках, так сказать, взаимообмена. По-русски ещё не очень рубит.

— Это ещё, чё за дела? Чё вы лепите? — взвизгнул продюсер, — Вы, чё — прикалываетесь? Какие к чёрту левоохранительные органы! Чё ты мне гонишь, полковник? Чё за новости такие? Левоохранительные, правоохранительные? Вызывай тогда ваши левоохранительные органы. Пусть замочат этого вонючего урода, я приплачу за это…

Мухомор покачал головой:

— Не выйдет. Весь состав левоохранительных органов брошен срочно на борьбу с «левой» осетинской водкой, — и незаметно, дружески подмигнув опешившему Караваеву, тронул рейнджера за плечо:

— Пойдём, рейнджер. Это не наша тема. Гоу на хазу. Сами пусть разбираются в своих семейных делах.

— Какого хрена! Слушай ты, представитель славных кривоохранительных органов, тебе погоны сегодня снимут и разжалуют в рядовые. Давай, вяжи ублюдка шахтёрского, одень ему наручники!

— Не имею права, — козырнул продюсеру Мухомор. — Всего наилучшего. Прощайте, господин продюсер.

Продюсер побледнел и бросился на милиционера с занесённым для удара кулаком. Но ударить «Мухомора» ему не дал рейнджер. Крутнувшись на месте, он мощнейше, фирменным своим ударом, лягнул продюсера в грудь ногой в ковбойском сапоге.

Продюсер взмыл в воздух, как лёгкая птица, пролетел метров десять над залом, и опустился спиной на один из столов. Стол сломался, ножки его свернулись, раздался звон разбитой посуды. Продюсер затихнув, лежал на разломанном столе. В зале наступила зловещая тишина. Жующая публика, молча, провожала взглядами неторопливо уходивших «Мухомора» и Уокера. Кто-то из гостей нервно хлопнул в ладоши, затем ещё и ещё. Кто-то поддержал его и через минуту уже весь зал провожал Уокера с Мухомором овациями. Уокер с улыбкой кланялся.

«Надо бы смыться, быть беде, так просто это не может закончиться », — нервничая и озираясь, подумал Караваев и тут увидел, что из другого конца зала к нему идут четверо гориллоподобных мужчин, все ростом под два метра, в одинаковых чёрных костюмах, с рациями в руках.

«Недолго музыка играла», — тоскливо прошептал он и стал тихо отступать к стене. Когда он упёрся в стену, то почувствовал, что та поддалась. Он повернулся — в стене была неприметная дверь, выкрашенная в цвет стены, и она была чуть приоткрыта. Караваев быстро юркнул в неё. Дверь за ним хлопнула, закрывшись сама.

***

Было темно. Караваев, ощупывая руками стену, пошёл вперёд вдоль стены. Через некоторое время рука его наткнулась на выключатель, и он нажал на него. Свет зажёгся не сразу. Вначале заиграл оркестр, потом послышались аплодисменты и затем уже вспыхнул яркий свет.

Он был в небольшом уютном зале. На сцене стоял ведущий, тот самый, вертлявый, с фестиваля звёзд. Только на этот раз он был одет в атласную африканскую тогу, а на голове его красовался высокий шёлковый тюрбан. Он подскочил к Караваеву и заверещал:

— Ну, наконец-то! Ну, наконец-то! Ну, наконец-то! Куда же вы пропали, дорогой Иван Тимофеевич? Вам оставалось отгадать всего лишь одну мелодию, а вы вдруг куда-то испарились. Где вы бродите, Иван Тимофеевич? Мы вас ждём, ждём, ждём. У вас же, считай, уже в кармане крупный денежный приз. А рубль у нас сегодня, — представьте себе эту прелесть! — равен азербайджанскому манату. О-го-го! Ни какому-нибудь захудалому доллару или там стерлингу, а его величеству азербайджанскому манату. За дело, Иван Тимофеевич, за дело, за дело, за дело, за дело!

Ведущий подвёл Караваева к пульту с кнопкой и, отбежав от него вприпрыжку, загундосил в микрофон, меняя тембр голоса и интонации. Он, то хмурил брови и говорил грозным баском, то улыбался и заговаривал ласково:

— Сейчас, сейчас, сейчас, этот гигант мысли, этот Робинзон с какого-то необитаемого острова гениев, в моднячих запылённых сланцах с нестриженными ногтями, непременно отгадает мелодию! Мы все ждём этого чудесного мгновения. Наш будущий победитель сваливается к нам, как снег на голову и нам становится холодно, бр-р-р, холодно, холодно, холодно от его ледяного спокойствия и его уверенности в победе.

Караваев ошалел от такой стремительной смены событий. Он никак не мог понять, откуда вертлявый знает его имя, и как этот тип умудряется быть ведущим одновременно в двух залах сразу. К тому же из слов ведущего выходило, будто он уже был здесь, потом исчез куда-то и вот теперь опять появился, чтобы продолжить участвовать в шоу.

Эти вопросы роились в голове растерявшегося Караваева, не знающего как ему быть, и как себя вести, но тут зазвучала мелодия, хорошо ему знакомая ещё с юности и он механически нажал на кнопку пульта.

Мелодия резко оборвалась и ведущий, заговорщицки подмигивая Караваеву, затараторил:

— Знает! Он знает! Я это чувствую, я это предвижу, я это предрекаю! Он сейчас, сейчас, сейчас отгадает мелодию. Только прошу вас, Иван Тимофеевич, подумайте хорошенько, прежде чем ответить…

— А чего тут думать? — устало сказал Караваев и неожиданно довольно приятным баритоном запел:

— Там на ша-ахте у-угольной па-а-ренька приме-е-тили…

В зале зааплодировали, — ведущий в экстазе завертелся волчком, а Караваев, глядя мечтательно в потолок, продолжил самозабвенно:

— И в забой отправился, па-арень ма-ала-дой…

Ведущий прошёлся по залу на руках, сделал кульбит и двойное сальто, а Караваев, сделав эффектное замедление мелодии, набрал в лёгкие побольше воздуха и закончил мелодию, взяв последнюю ноту мелодии октавой выше, вызвав дикий восторг ведущего и овации зала.

— Класс! Супер! Гениально! Практически бельканто! Басков отдыхает! Вы победили, Иван Тимофеевич, и я это предрекал. Только один вопросик, я плохо расслышал, Вы спели «в забой отправился» или «в запой отправился»? — спросил ведущий, подбежав к Караваеву и, щурясь лукаво.

— В забой, конечно, — засмущался Караваев.

— И это хорошо, что в забой, а не в запой отправляются наши славные шахтёры, — закричал ведущий и бросился обнимать Караваева, но он, вспомнив недавние развратные действия продюсера, отодвинул ведущего и тихо, но твёрдо сказал: «Руки убери, паскудник».

Ведущий отскочил от Караваева, как ужаленный и, дежурно улыбаясь, взвопил:

— Вот он победитель! Вот он триумфатор! Идите, идите, идите, идите, Иван Тимофеевич, и получайте свои денежки. Вон в ту дверь, по коридору налево. Идите, идите, счастливчик вы наш!

Караваев быстро пошёл к двери и вышел в коридор. За первой встретившейся ему дверью, он увидел открытое окошко в стене, а над ним надпись «Касса».

Он потоптался немного, раздумывая, но потом всё же заглянул в окошко и тихо кашлянул. Молодая девушка с сигаретой во рту отложила в сторону журнал и, взглянув на Караваева, удивлённо спросила:

— Тебе чё, батя?

— Да я это, как его… того… выиграл одним словом. Меня этот, с чалмой на голове сюда послал за выигрышем, за деньгами, за манатами азербайджанскими, — смущаясь, ответил Караваев.

— И ты, дурак старый, поверил? — рассмеялась девушка. — Во, народ доверчивый пошёл какой!

— А чего не верить? Меня, говорю же, ведущий сюда прислал. Иди, сказал, получай деньги, — недоуменно ответил Караваев. — И чего ты обзываешься?

— Ну, ты и дурень, — опять рассмеялась девушка. — Это же подколка, понимаешь? Какие манаты, кто их видел? Если всем каждый день деньги раздавать — обанкротишься. Песен, батя, у нас много, а денег мало. Шёл бы ты. Тебя ж по телевизору покажут, на всю страну прославишься. Это, что тебе не награда? А ты манаты, манаты… иди, батя.

Караваев дёрнулся:

— Хороши порядочки! Зачем гонять человека? Я не лошадь. Сказал бы сразу, что шутка это. Нет же, гусь лапчатый, ведущий этот ваш, весь извертелся на шарнирах, обниматься лез прилюдно, поздравлял с выигрышем и сюда направил, ещё и зарплату, наверное, получает, что людей дурит. Что я, пацан сопливый, чтобы так меня так за нос водить?

Поскучнев лицом, кассирша закрыла окошко. Караваев потоптался у кассы и пошёл назад, дошёл до двери, из которой он только что выходил, но она оказалась замурованной кирпичом. Кладка была совершенно свежая, и от неё пахло цементным раствором. Он повернулся и пошёл обратно к кассе. Дверь, за которой находилась касса, тоже исчезла, а дверной проём был также замурован, свежей кладкой из кирпичей. Чуть дальше была ещё одна дверь, он её толкнул решительно и оказался лицом к лицу с Леонидом Якубовичем, передачу которого он всегда смотрел по пятницам. Ведущий программы стоял у игрового барабана, улыбался, поглаживая усы.

— Прошу любить и жаловать — наш финалист, Иван Тимофеевич Караваев, шахтёр, ударник труда, — сказал Якубович и зал взорвался овациями.

«Ёш твою два», ― обречённо прошептал Караваев.

— Ну-с, любезный Иван Тимофеевич, задание у нас сегодня наипростецкое, — продолжил Якубович после того, как в зале стало тихо, — и хотя слово это, вернее сказать, даже не слово, а распространенное восклицание, некий бред народный. Оно весьма длинное, в нём целых десять букв, и я надеюсь, что вы достойно справитесь с заданием. Что ещё? Я просто уверен, что вы хоть раз в жизни, но употребляли это восклицание, а уж в юные годы оно точно присутствовало в вашем лексиконе. Может быть, даже и сейчас вы балуетесь этим словечком. Подскажу вам немного. Словечко это одновременно выражает массу ощущений: удивление, восторг, отвращение, разочарование, досаду и ещё целую гамму разнообразнейших чувств. Кроме всего, оно настолько универсальное, что им легко можно заменить даже непечатные выражения — этакий народный универсальный эвфемизм, и при этом его вполне можно произносить даже при дамах, и они скорее рассмеются при этом, а не оскорбятся. Это чисто русское ноу-хау. Больше нигде в мире его не употребляют. Ну-с, Иван Тимофеевич, крутите барабан.

Караваев крутанул барабан с силой, которая нужна для того, чтобы завести рукояткой двигатель грузовика. Барабан бешено завращался, — это вызвало оживление в зале, а Якубович восхищённо воскликнул:

— Есть ещё, есть ещё у нас богатыри. У вас, Иван Тимофеевич, пока вращается барабан, есть время рассказать нам какую-нибудь забавную историю из вашей жизни. Барабан, чувствую, ещё долго будет вращаться, так что рассказывайте. Традиция у нас такая.

Караваев не стал отнекиваться и, не мигая, глядя заворожено на вращающийся барабан, стал покорно рассказывать:

— Как-то зимой гостил я у тёщи в Белоруссии. Она с мужем в деревне под Минском жила. Места отличные, лес, пруд, тишина. Рыбы в пруду немерено. Я рыбачил почти каждый день. Как-то выловил я здоровенную щуку килограмма на четыре. Щука, я вам скажу, злобная попалась, не щука — акула! Прыгала, всё схватить норовила, зубами клацала. Ну, я её слегка по башке каменюкой пристукнул, оглоушил, одним словом, она и угомонилась. А мороз в тот день был градусов под двадцать, промёрз я до костей и решил домой идти, благо улов-то богатый. Щуку я в доме, в сенях бросил, выпросил у тёщи рюмочку для согрева и пошёл до жонки. Жена моя спала ещё, а тёща по дому управлялась, она ни свет, ни заря вставала. Только значит, я рядом с жёнкой пригрелся, слышу: тёща моя, как зарезанная заорала. Орёт и орёт, понимаешь, не переставая. Грохот какой-то в сенях, а тут ещё наседка заквохтала. Квохчет и квохчет, будто петуха соседского увидала. Какой тут сон?! Выхожу я в сени. Гляжу: щука моя висит у тёщи на подоле, тёща бегает, орёт благим матом. А вышло вот что: тёща с ночи корзину с наседкой в сени занесла, приспичило ей, наседке этой, среди зимы птенцов высиживать. Щука моя оглоушенная рядом лежит. Лежала, лежала и оклемалась, в себя пришла и давай сигать, подскакивать! Наседка орать стала. Тут тёща на шум в сени зашла, ну, щука на неё переключилась. Хвать её за юбку! Тёща с испугу ведро с молоком опрокинула, поскользнулась, упала, и давай, значит, орать со страху. Я, конечно, за топор… и по башке её, по башке её, по башке её! Вот смеху-то потом было!

— Якубович испуганно замахал руками, отступая от Караваева.

— Стивен Кинг и Хичкок отдыхают! Какая жестокость ― убивать и хохотать! Это знаете, у меня слов нет. Как же вы могли, Иван Тимофеевич?! Можно, конечно, не любить тёщу, многие их не любят, но что бы топором её за то, что спать не дала — это уже, знаете, слишком. Это знаете, ни в какие ворота…

Караваев недоуменно посмотрел на Якубовича, и, рассмеявшись, сказал:

— Скажете тоже, Леонид Аркадьевич, я же щуку, а не тёщу топором-то…

Зал стонал от хохота, а барабан остановился и Якубович сказал, утирая выкатившуюся слезу и пряча улыбку в усы:

— Ну, это другое дело. Разрешаю Вам, Иван Тимофеевич, открыть четыре… нет, пять букв. И учтите, ставка очень велика: в случае выигрыша вы получите ключи от новенькой квартиры в нашем райском местечке.

Караваев обречённо вздохнув, попросил открыть первые пять букв. Длинноногая девица открыла буквы на табло — это были буквы Ё К Л М Н.

— Везунчик! — обрадовался Якубович. — Вам дать минуту на размышление или вы сразу слово назовёте?

Караваев топтался на месте, в зале разочарованно загудели, раздались крики: «Слово, слово, слово», — но Якубович поднял руку, и пошла томительная минута, отведённая на обдумывание.

В полной тишине Якубович гипнотически глядя на Караваева, периодически вставлял:

— Десять букв… это хохмочка такая… невинная… каламбурчик из народа… напрямую с алфавитом связано… с алфавитом, понимаешь… две буквы гласные, остальные — согласные…

Минута истекла, и Якубович привязался к Караваеву:

— Ну, ну? Слово, Иван Тимофеевич, слово. Подумайте, если Ё. К. Л. М. Н. подходит, что дальше должно идти? Вы же знаете слово, знаете…

Караваев кашлянул в кулак и сказал:

— Может, я ошибаюсь, но скажу. Значит так: если первое — Ё. К. Л. М. Н, то дальше, как ни крути — О. П. Р. С. Т. будет.

Караваев сказал и, испугавшись своей смелости, затих, а Якубович восхищённо закричал, да так громко, что у автомобиля, стоящего в студии в качестве приза, сама собой включилась аварийная сигнализация:

— Умница, ох вы и умница! Вот ведь гений из народа! Вы отгадали! Отгадали! И награда хороша: ключи от квартиры. Вот ваши ключи, Иван Тимофеевич, берите и владейте.

Караваев собрался с духом и, наклонившись к уху Якубовича, прошептал:

— А деньгами нельзя получить выигрыш?

Якубович выронил микрофон и изумлённо вытаращил глаза:

— Не верю своим ушам! Вы, что не хотите здесь жить? Я вас правильно понял?

Караваев утвердительно кивнул головой. Якубович минуты три осмысливал ситуацию, потом, разведя руками, сказал:

— Хозяин — барин! Ваша воля, Иван Тимофеевич.

Он достал из кармана телефон и, набрав номер, сказал:

— Клавдия Афанасьевна, сейчас к вам зайдёт победитель сегодняшней супер игры. Выдайте ему, пожалуйста, сто тысяч долларов. Да, от квартиры он отказывается. Человеку деньги нужны.

Якубович положил телефон в карман и дружелюбно сказал Караваеву:

— У нас всё солидно. Идите и получайте свои денежки, Ё. К. Л. М. Н! В кассу вас наша красавица Наташа проводит, О. П. Р. С. Т!

Длинноногая Наташа, обворожительно улыбаясь, взяла Караваева за руку и повела его к кассе. Они шли какими-то длинными коридорами. Караваев пытался освободить руку, но Наташа держала его ладонь крепко, вела как маленького ребёнка. Он смирился и стал думать о том, как он распорядится свалившимся на него богатством. Мысли были приятные:

«Первым делом, сегодня же, как деньги получу, — думал он, — еду на такси в магазин, одеваюсь — и в аэропорт. Сразу лечу домой. Хавиру мою продам — сколько дадут, за столько и отдам. Шахту брошу. Хватит спину гнуть на чужого дядю. Уеду жить к морю, в Анапу или Геленджик. Куплю домик с садом и огородом. Буду свой век доживать. От Анапы до Севастополя рукой подать, буду с братом чаще видеться. У Никифорова машину куплю — «двойку» — она у него хоть и старенькая, зато в идеальном состоянии, гаражная машина. Говорят, машины тех лет очень надёжные и крепкие. И в эксплуатации дешёвые. Дочь поддержу: дам пятьдесят тысяч долларов. С внуком будут ко мне на лето приезжать, здоровье поправлять. Оставшиеся деньги в банк положу и буду на проценты жить…»

Эти сладкие мысли прервала Наташа, которая, сжав руку Караваева, спросила, кокетливо поведя плечами:

— А вы женаты, мужчина?

Караваев искоса глянул на прямую, как стропила Наташу, и чтобы она отвязалась, съязвил:

— Нет, барышня, я замужем.

— Дурак! — обиделась Наташа и отпустила его ладонь.

Они подошли к кассе. Кассирша быстро взглянула на Караваева и, выложив на прилавок кассы, громко стуча пачками, десять колод долларов, равнодушно спросила:

— Пересчитывать будете? Здесь десять пачек по десять тысяч долларов в каждой.

— Да чего уж там, — сдавленно пробормотал Караваев и стал суетливо запихивать пачки за пазуху, под майку.

Когда он положил последнюю пачку и поднял глаза, то заметил, что кассирша и Наташа как-то странно на него смотрят. Немного помявшись, он достал из-за пазухи одну пачку и, разорвав упаковку, дал по сто долларов Наташе и кассирше.

Наташа, фыркнув, посмотрела на Караваева презрительно и, сунув деньги за вырез платья, удалилась, виляя задом, а кассирша, сухо поблагодарив Караваева, сказала укоризненно:

— Нельзя же так с деньгами, Иван Тимофеевич. Вот, возьмите пакет. Надо быть осмотрительнее.

Караваев взял пакет и переложил в него деньги. Немного подумав, он дал отзывчивой кассирше ещё сто долларов.

У кассирши зазвонил телефон. Она подняла трубку и, глядя на Караваева напряжённым, бегающим взглядом, стала отвечать кому-то негромко и односложно:

— Да… да… да… получил… нет ещё… сейчас пойдёт… увидимся вечером.

Положив трубку, она, наконец, улыбнулась:

— Ну, прощайте, Рокфеллер вы наш ненаглядный. Вперёд и с песней, как говорится. Сейчас идёте прямо по коридору до лифта. На лифте спускаетесь на первый этаж, выходите на улицу, — там стоянка такси. Вы домой, или сразу в Париж расслабиться?

— Да бросьте вы — в Париж! В родной Красношахтёрск! Домой! Хватит с меня чудес. Ничего больше не хочу. Спасибо вам, — ответил, рассмеявшись, Караваев.

— Тогда привет Красношахтёрску, — усмехнулась кассирша и закрыла окошечко кассы.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 17 18 19 202122 Следующая ⇒