Глава XII 2 страница

— Застращал пуганого, «лучший немец России»! С популярностью ничего не поделаешь. Шёл по улице мимо пивнушки, мужики пригласили, понимаш, стопарик налили, как полагается, и пивка ещё кружечку. Тебе бы, Горбач, не налили, а может быть даже и по «тыкве» твоей несуразной настучали бы. Ты разливай, разливай, Горби. Надо же — Горби! Как куклу какую-то прозвали. Кукла есть такая — Барби. Барби, Горби, хе-хе, наливай, Горби!

Горбачёв покраснел, но промолчал, только ногтем лысину поскрёб, кисло скривившись. Он покачал головой и махнул рукой, пробормотав раздражённо: «Неисправимый». Достав из кармана пиджака чёрный пластиковый стакан, он зачем-то дунул в него, после свинтил крышку бутылки водки, и уже было собрался налить водку в стакан, но тут Караваев не сдержался и громко чихнул.

Вожди разом повернули головы. Сердце Караваева застучало гулко и прерывисто, голова закружилась, лица вождей закачались, земля из-под ног куда-то стала уплывать, ему захотелось за что-нибудь ухватиться. Он нелепо развёл руки в стороны и, глупо улыбаясь, стал оседать на землю.

— Ты чего это, паря? — выкрикнул тревожно Ленин и, молодо вскочив со скамьи, подбежал к Караваеву, подхватил его под руки, не дав упасть.

— Миша, салага, ну, чё ты глазами блымкаешь? Подсоби, а то ходок из народа больно тяжёлый, — крикнул он Горбачёву, с трудом удерживая безвольное тело Караваева.

Вдвоём с Горбачёвым они помогли довести до скамьи глупо улыбающегося Караваева и усадили его за стол. Горбачёв налил в стакан минеральной воды и, как ребёнка напоил его. Выпив воды, Караваев икнул, положил руки на колени и уставился на Сталина, смотревшего на него с интересом.

Ельцин, всё это врем с интересом наблюдавший за происходящим, хохотнул вдруг весело и, хлопнув между лопаток скривившегося Сталина, сказал надтреснутым баском:

— Видишь, Коба, полвека прошло, как ты копыта отбросил, а народ до сих пор в обмороки падает при виде любимого Вождя Народов.

— Это он не меня испугался. Он испугался, что ты его последний рюкзак приватизируешь со своими дружбанами чубайчатами и гайдаровцами, — сухо парировал безо всякого грузинского акцента Сталин и, доверительно подмигнув Караваеву, добавил, глядя на него:

— А ты, дружище, успокойся. Мы вожди не настоящие. Мы артисты. Шоумены, как сейчас, говорят. В общем, «двойники», понимаешь? Сегодня у нас выступление в Большом Концертном Зале отеля, там международный фестиваль проходит. Мы в нём участвуем, как звёзды прошлых лет, на «разогреве», так сейчас это называется. Ну, а перед выступлением заехали сюда стаканчик другой пропустить: традиция у нас такая, хе-хе, партийная.

Караваев моргнул глазами, открыл рот и вновь его закрыл.

Ельцин опять хохотнул.

— Немой? Или «шлангом» прикидывается, ходок. Не «въедет» никак в ситуацию.

Сталин локтем толкнул Ельцина в бок.

— Не трещи, освободитель, дай человеку объяснить.

— Вот смотри, — обратился он к Караваеву. — Усы у меня, брат, накладные. Я усов никогда не носил, не люблю я пылесборники под носом.

Он слегка оторвал кончик уса, затем прижал его на место, разгладил усы, улыбнулся:

— Видел? Вот так! Теперь Горбачёв. Чуть не сказал: а теперь Горбатый! (компания дружно рассмеялась). У Михал Сергеича чёртова отметина на лысине пририсована. Для пущей достоверности. Её с мыльцем легко отмыть. Ленин наш, что правда, то правда, безо всякого грима вылитый Ильич. Очень похож. Его даже в кино приглашали сниматься. А вот этого хулигана Ельцина, вообще, идентифицировать просто: у нашего Бориски все пальцы на руке целы. Ну-ка, Борис, раскинь-ка пальцы вээром.

Сталин шутливо произнёс последнее слово на кавказский лад.

— Слушаюсь, генералиссимус, — осклабился Ельцин и раскинул пальцы на блатной манер перед лицом Караваева, пропев при этом: «Ах, Мурка, ты мой Мурёночек…».

Начиная приходить в себя, Караваев увидел, что все пальцы на руках этого «Ельцина» целы.

— Ну что, касатик, всё понял? — ласково спросил Ленин, наклоняясь к Караваеву.

Караваев неуверенно кивнул головой и обвёл глазами кампанию, заметив, наконец, что «вожди» не очень-то похожи на легендарных государственных деятелей: Горбачёв был высоковат и худоват для первого и последнего Президента СССР, у Сталина не хватало двух верхних зубов, у Ельцина были розовые щёчки с сеткой сиреневых каппиляров и ямочка на подбородке, (Караваев почему-то сразу стал его опасаться), Ленин действительно был похож на вождя мирового пролетариата. Сталин, наблюдая за Караваевым, лицо которого стало принимать осмысленное выражение, рассмеялся.

— Может тебе ещё паспорта показать наши или пенсионные удостоверения? Мы все пенсионеры давно, а «двойниками» подрабатываем: на наши пенсии не проживёшь. Я, к примеру, пограничник, майором на пенсию вышел, фамилия моя Белов Владимир Владимирович. Ленин у нас — заслуженный библиотекарь, тридцать семь лет заведовал районной библиотекой. Горбачёв — химик, в оборонке всю жизнь отпахал. А Борис Николаевич Ельцин, он же Причитайло Богдан Опанасьевич, на пенсию ушёл с прорабской должности. Сам он считает, что вполне мог бы быть Президентом или на худой конец министром, хе-хе, но достичь этих высот ему не дали его многочисленные жёны, жадные и сварливые, коих было, по его утверждению, пять.

— Занижаешь. Шесть, — поправил Сталина Ельцин.

— Мачо! Меньше пить нужно было, и стройки разворовывать, теперь вот всё на баб сваливаешь, — ехидно вставил Горбачёв.

— Тебя забыл спросить, — ответил быстро Ельцин, — пил, как все, не больше и не меньше! Мужик обязать пить, чтобы не быть рохлей вроде тебя подкаблучника.

Ленин подвинул Караваеву стакан воды.

— Выпейте ещё водички, товарищ.

Караваев стал пить и совсем пришёл в себя.

— Спасибо, — сказал он, ставя стакан на стол.

— Вот! — радостно воскликнул Ленин, обводя товарищей взглядом. — Оживили товарища. Заговорил, голубчик! А я уже грешным делом стал думать, что пришелец наш и, правда, онемел от страха. Вы бы, голубчик, (повернулся он Караваеву), ещё не так испугались бы, ежели всю нашу компашку «двойников» увидели бы. В нашей бригаде и Гитлер с Пиночетом есть, и Хрущёв с Берией, и Новодворская с Боровым, и Чикатило с Гришкой Распутиным, и Чубайс с Березовским, не к ночи будут помянуты, свят, свят, свят, Карл Маркс с Энгельсом, и другие приснопамятные товарищи. Дополнительный заработок не мешает, согласитесь, в наши нелёгкие дни. Платят хорошо, спрос на наш «товар» пока хороший. Так, что вы, товарищ, внимания меньше на нас обращайте и не думайте, что мы ссоримся. Это мы так — для куража. Репетируем. В образ, так сказать, входим. Это, знаете, архиполезно перед выступлением.

Ельцин перебил Ленина, сказав громко:

— Горбач, ты делом, делом займись, что уши развесил? Шустри, меченый матом. Наливай уже, не томи — трубы горят.

Ленин со Сталиным рассмеялись, а Горбачёв в этот раз не обиделся, а незлобиво ответил:

— Это я счас. Это я мигом организую.

Наливая водку в стакан, он комментировал процесс, ловко копируя манеру речи настоящего Горбачёва.

— В тёмную тару невдобно разливать. В стеклянную тару удобнее — не ошибёшься. А в такую, точно не разлить, товарищи. Так что звиняйте, если кого на пару граммов обделю, чай мы не в аптеке.

В слове удобнее, он сделал ударение на предпоследней букве «е». Наполнив стакан, он протянул его Ленину со словами:

— С уважением к борцу за справедливое мироустройство, вождю мирового пролетариата, дорогому Ильичу первый стакан.

— Стоп! — скомандовал Сталин. — По законам кавказского гостеприимства, первый бокал положен гостю.

— Виноват, исправлюсь. Какие мои годы? — согласился Горбачёв и, поставив стакан перед Караваевым, спросил у него:

— Вас как зовут, товарищ?

— Караваев.

— А по батюшке?

— Иваном Тимофеевичем кличут.

— Караваев — хорошая русская фамилия. Берите стакан и пейте на здоровье, Иван Тимофеевич.

Караваев вежливо, но решительно отодвинул стакан.

— Спасибо. Не могу.

Ельцин оживился.

— Ты чё, в завязке или подшился?

Караваев отрицательно мотнул головой.

— Не могу я. Не буду, спасибо. У меня путёвка. Нехорошо это как-то, в первый день в отель выпивши приходить. Я на отдых сюда прилетел.

— Во, даёт! Ты ври, ври, да не завирайся. В отель ему надо! Не смеши дядю! Кто ж тебя в таком виде в отель-то многозвёздный пустит? Тебя в магазин здесь не пустят и скорей всего с ходу в КПЗ определят, — брякнул Ельцин грубо, — так что пей, пока дают. Не ломайся, дурень.

Караваев покраснел.

— Я сейчас всё объясню. У меня чемодан с вещами украли. Понимаете, я на отдых сюда прилетел. Путёвка у меня в отель «Родина»… могу показать…

— Значит так, — остановил Караваева Сталин. — Заставить пить не могу, не имею права, мы живём, хе-хе, в свободной стране, а вот поесть — не отвертишься. Историю свою ты нам позже непременно расскажешь. Мы истории всякие любим, сами в ней, чай, поучаствовали, некоторым образом.

Сталин взял со стола кусок серого хлеба, намазал его густо сливочным маслом, сверху положил несколько крупных шпротин, добавил пару стрелок зелёного лука, веточку петрушки, накрыл бутерброд вторым куском хлеба, спрессовал бутерброд и положил его перед Караваевым.

— Ешь, Иван Тимофеевич Караваев. И бери со стола всё, что видишь. Ну, а стаканчик мы, как водится, главарю банды передадим, — сказал Сталин и стал раскуривать трубку.

Ленин взял стакан, сделал хитрое лицо, сузил глаза и сказал, намеренно грассируя по-ленински:

— Благодарю вас, Иосиф Виссарионович, но к вам, Михаил Сергеевич, у меня небольшое замечание. Пора бы уже научиться по-русски говорить.. Нужно говорить удОбнее, а не удобнЕе. Это архиважно, говорить правильно. Знаете, батенька, в моём окружении большевики из простых матросов по-русски правильней говорили, чем вы, батенька…

Сталин остановил Ленина.

— Брось, старик, не придирайся. Он, что тебе — Троцкий, Цицерон, Плутарх, Вольтер, Киров, Луначарский? Простой бывший президент империи, которую просрал. Чего-чего, а молоть языком, что на ум придёт, он ловко умеет. Прошмыгнул, понимаешь, в историю с чёрного хода со своим южным говорком, другого багажа-то у него не было, и пошёл чесать языком: перестройка, плюрализм, новое мышление. Такие слова прекрасные, так приятно их говорить, сам себя уважать, наверное, начнёшь, если часто их повторять будешь. Тем более, что аудиторию для его брехни, аж! в 250 миллионов человек организовали. Не придирайся, Ильич, не надо. Пусть говорит, как хочет. Всё же он у нас Нобелевский Лауреат.

Ленин ухмыльнулся как-то не по-ленински.

— С чёрного хода — это вы хорошо сказали, товарищ Сталин. Ладно, всё супер, как сейчас, молодёжь говорит.

Он высоко поднял стакан.

— За мировую революцию, товарищи, за Коминтерн и за красивых баб-с!

Выпив, он не стал закусывать, а шумно занюхал гвоздикой из нагрудного кармана пиджака. Вставив гвоздику обратно в карман, он сказал раздражённо:

— Гвоздика голландская, химией какой-то подванивает, а водка левая. Сегодня же сообщу Дзержинскому, что б разобрался!

Горбачёв хмыкнул.

— А вы, Владимир Ильич, за сотню, какую водяру хотели? По цене и водка! Не отравимся. Все пьют. Но я вас понимаю и сочувствую. Трудно забыть прекрасные Коминтерновские застолья, там пивали очищенную, ещё из царских подвалов, корочкой, да севрюжкой закусывали, да?

Наливая следующую порцию водки, он продолжал говорить спокойно и размеренно, не глядя на Ленина:

— Я извиняюсь, конечно, товарищ Ленин, но слышал я от старших товарищей, когда ещё в комсомоле работал, про ленинский партийный размах в Коминтерновских застольях. Это, как раз тогда было, когда люди в стране от голода пухли и тысячами мёрли. И про «баб-с» нам салагам кое-что выжившие большевички рассказывали. Вы нам, Владимир Ильич, как-нибудь на досуге расскажите, какие такие проблемы Мировой Революции вы в купе поезда несколько часов решали с товарищем Коллонтай, той самой, что свободную любовь проповедовала.

Ельцин расхохотался, а Горбачёв с фальшиво-простодушным выражением лица сказал ему:

— Не пойму, что здесь смешного, Борис? Расскажите, Владимир Ильич. Это нам всем должно быть весьма интересно.

— Молчу, молчу, — развёл руками Ельцин с плутовским видом, а Ленин ответил Горбачёву быстро и радостно, мечтательно подняв глаза к небу:

— Валькирия! Валькирия революции! И прелестница, доложу я вам, товарищи, необычайная. Приятно вспомнить, товарищи, воспоминания необычайно приятные!

— Прелестницу вашу церковь анафеме предала. Девица с хахалем своим матросом Дыбенко Александро-Невскую лавру крушила, а хахаль этот, которому партия Нарву спасать приказала, сдал её белым и драпал со своей матроснёй так, что пятки сверкали. Видимо за эту «храбрость», увековечили его имя, во многих городах, до сих пор ещё есть улицы с именами таких «героев», как этот матрос. И Коллонтай увековечена и кровавый Бела Кун и Латышские Стрелки, а уж улица Ленина, наверное, в каждом городе и посёлке есть! Моё имя нынче не в почёте. Но я не в обиде, не подумайте, меня и без улиц и памятников многие помнят, думаю, долго ещё будут помнить, — сказал Сталин.

—Многим до сих пор «Скорую» вызывают, когда тебя вспоминают, — хмыкнув, пробурчал Ельцин.

― Сиди, «освободитель», ― махнул на него рукой Сталин, ― посмотрим мы ещё, какие тебе памятники будут ставить.

Ленин же, закусив шпротиной, повернувшись к Горбачёву, сказал:

— Я вам, голубчик, про товарища Коллонтай как-нибудь непременно расскажу, но только после того, как вы мне расскажете, о чём вы с этой английской стропилой, железной Маргариткой Тетчеровой, несколько часов за закрытыми дверями в Лондоне говорили. И насчёт голода… при вас, Миша, между прочим, тоже не сытно было в стране, безо всякой Гражданской войны. На талоны народ посадили, виноградники порубали, а в магазинах легко можно было купить только консервы с морской капустой. Думаю, вы лично не голодали, Михаил Сергеевич, разве Партия может такое допустить, что бы её руководители бедствовали? Мыслительный процесс на голодный желудок — это знаете…

— Молодца! Отбрил, отбрил Ильич Горбатого. Опять отбрил! — захохотал Ельцин.

— Обвинения, подозрения и всякие там инсинуации на эту тему отметаю! — горячо возразил Горбачёв. — Отметаю обвинения. Визит в Англию был официальный, всё было по прОтоколу. По прОтоколу всё было.

Горбачёв опять сделал неправильное ударение на этот раз в слове протокол.

— Именно, — язвительно сказал Ленин, — по прОтоколу было, а не по протокОлу.

Караваев с интересом слушал перепалку «вождей» медленно ел бутерброд, аккуратно откусывая от него маленькие кусочки и подолгу их пережёвывая. Сталин наклонился к его уху, проговорив:

— Плохо едите, Иван Тимофеевич, вы не стесняйтесь. Мы уже давно не едоки, а вам подкрепиться, мне кажется, не помешает. Ешьте, ешьте, не стесняйтесь!

Караваев смущённо поблагодарил Сталина.

Горбачёв поставил стакан перед Сталиным.

— Ваш черёд, товарищ главнокомандующий.

Сталин встал. Он поднял стакан, по-кавказски, высоко отставив в сторону локоть.

— Товарищи! Ничто не спаивает коллектив так крепко, как коллективные пьянки! Из всех «измов», товарищи, алкоголизм самый аполитичный! ― проговорил он, имитируя грузинский говор.

— Ура, ура, ура, ― скорчил рожу Ельцин.

— Тихо, Борис, не мешай говорить отцу народов, — шикнул на Ельцина Горбачёв с глумливой серьёзностью.

…только на мероприятиях такой направленности, — продолжал Сталин, — можно увидеть истинное лицо товарища по партии. И только здесь можно узреть злобный оскал оппортуниста, уклониста или троцкиста и кровоточащее сердце истинного большевика-ленинца. Истина в вине — говорили древние…

— Хорошо им было так говорить. Они плодово-ягодного не пили за пятьдесят две копейки, — опять не удержался и вставил Ельцин.

… истина в вине, — повторил Сталин строго. — Так давайте же, товарищи, выпьем и насладимся беседой, порождающей плоды истины. Выпьем за то, чтобы застолий у нас стало больше, а троцкистских гадов всё меньше и меньше.

Сталин выпил медленно и чинно, до дна. Протягивая пустой стакан Горбачёву, попросил:

— Плесни-ка мне «Боржоми», Михайло.

Выпив минералки, Сталин брюзгливо сказал:

— Водка левая, «Боржоми» из-под крана. Говорил тебе: Миша: бери «Боржоми» в стеклянной таре, а ты, как всегда, на дешёвку клюнул.

— А вы, Иосиф Виссарионович, думаете, что в стеклянной таре непременно настоящий «Боржоми» будет? У нас с Грузией сейчас сложные отношения, поэтому «Боржоми» стали добывать в Средней полосе России, и не только. Оказалось, что эта целебная водичка течёт из любого водопроводного крана. Надо только добавить соды и углекислого газа и «Боржоми» будет хоть куда, ― ухмыляясь, сказал Горбачёв.

— Заразы! — обозлился Сталин. — В двадцать четыре часа все производители «левятины» стали бы у меня осваивать необжитые арктические районы страны.

— Места бы для всех не хватило, — сказал Ленин, — пришлось бы тебе, Коба, устраивать ещё одно крупномасштабное переселение народов с Запада на Восток. Сейчас только ленивый не производит «левятину» во всех её проявлениях.

— Хуже бы не стало, — пробурчал Сталин и повернулся к Горбачёву. — Ну, чё задумался? Наливай, генсек, Борису, у него сил, кажется, уже нет терпеть, кондрашка вот-вот хватит.

— С какой это стати Борису? — подскочил на скамейке Горбачёв. — Я категорически возражаю. Сейчас мой черёд. Здесь вопрос принципиально стоит. Не уступлю ему миллиметра своих полномочий. Иерархию соблюдать надо. Вначале я рулил, а уж потом он. Так знаете до чего дойти можно?! И ещё: я, товарищи, между прочим, Нобелевский Лауреат. Единственный среди вас! И образование у меня, хе-хе, не семинария и не какой-нибудь занюханный областной ВУЗ. На всякий случай, товарищи, МГУ! МГУ на всякий случай! Я — юрист, если вы это забыли!

— Говённые вы с Ильичём юристы, — сказал Ельцин грубо, — знаем мы, какие вы юристы-аферисты.

— Товарищи! — возмущённо повысил голос Горбачёв. — Прошу вас остановить этот беспредел со стороны Бориса…

— Помолчи, Борис, — сказал Сталин, пыхнув дымом. — Я тебе, Миша, вот что скажу. Если бы я знал, что ты в МГУ учиться будешь, не стал бы отстраивать его после войны.

— Молодец, Ёся! Поддерживаю. А чё ты, Мишка, обижаешься? — обратился Ельцин к Горбачёву. — На хрена ты юрфак оканчивал, если ни дня следователем не работал? Ручки боялся замарать, сразу к комсомольской кормушке прибился. Попахал бы с моё на стройках.

— Завидуешь. Завидуешь Нобелевскому Лауреату! — нервно проговорил Горбачёв. — Я может специально по комсомольской линии пошёл, потому, как тайная мысль у меня была: перестройку сотворить, страну из болота вытащить. Что ж для этого в Пугачёвы нужно было записываться? Другой возможности пробиться к рулю в те времена не было, сами знаете. Надо было с комсомола начинать, товарищи. Но я зад в кабинетах не просиживал. Работал, объяснял людям, что такое перестройка. Сколько совхозов, колхозов, заводов, фабрик, строек и далёких сёл объехал! С народом, как простой агитатор работу разъяснительную вёл. Домой приходил с ног валился. Аж судорогами ноги сводило, поверьте.

— Волка ноги кормят, не за баланду же бегал, — хмыкнул Сталин.

Ельцин, от возбуждения встал из-за стола и заговорил, размахивая руками:

— Опять лапшу мечешь, Мишаня! А я-то, тебя тогда слушая, всё думал: когда же язык твой без костей судорогой сведёт! Трепач! Как был ты демагогом — демагогом и остался. Выпей лучше, а то тебе ещё не туда занесёт. Он, товарищи, представляете, с пелёнок мечтал советским людям волю дать, перестройка ему во сне виделась, план у него зародился благородный в голове! Наш комбайнёр из далёкого ставропольского села выбрал правильный вектор карьеры и без сучка и задоринки выскочил на самый верх партийной иерархии. Не из кого больше выбирать было?! Оказывается, наши партийные старцы именно его, вот этого кругленького юриста ждали! Мессия, блин, меченый. Под счастливой звездой родился, она же осветила ему путь на Мировой Олимп, к Нобелевским высотам, понимаш. Ты кому, Миша, тюльку гонишь? Расскажи нам, кто тебя проталкивал наверх? Ты у кого демагогии этой обучился, а, генсек? Давай, называй имена, пароли, явки. Или мне рассказать коллективу твою настоящую биографию? Рассказать, как ты мальцом, в оккупации, немцам бульоны варил, лучший немец России?

— Брехня. Жёлтой прессы начитался, — обиженно сказал Горбачёв, краснея. — Завидуешь мне. Повторяю, вы все завидуете мне. Это факт — завидуете! Точка!

Он встал, поднял стакан и торжественно проговорил:

— Пью, товарищи, за плюрализм мнений и перестройку, за новое мышление, за социализм с человеческим лицом и трезвый образ жизни.

— Оглашай, Миша, весь список. Пей тогда и за друга Гельмута Коля, за корейского ловкача Ро Де У, который тебе взятки совал, за Матиаса Руста, севшего на Красной Площади на своём «кукурузнике», за порушенную Берлинскую стену, за талоны на сахар, за порубанные виноградники, за Сумгаит, Тбилиси и Карабах, за развал страны, — быстро вставил Сталин.

— И ещё за программу «Жильё — 2000», которую народ наш окрестил «Жульё 2000», — не преминул съехидничать Ельцин.

Ленин не остался в стороне, боевито рубанув рукой воздух, вставил:

— Ещё бы, товарищи, надо не забыть о величайшем подвиге Генерального Секретаря: подписании Парижской Хартии для Новой Европы — этого смертельного капкана для рабочего люда.

Горбачёв выпил, сел на скамейку, закусил основательным куском колбасы и сказал спокойно:

— Ничего, ничего, товарищи, история рассудит, кто из нас тиран, а кто — освободитель.

— Ну, ты ваще! — воскликнул Ельцин весело. — Наливай, Мишутка. Наглости нет предела, понимаш, у человека. Лауреат хренов!

Горбачёв вылил остатки водки в стакан, с сожалением посмотрел на пустую бутылку:

— Вторую будем открывать? — спросил он, обводя глазами компанию.

Ельцин с Лениным повернулись к Сталину.

— Обязательно, генацвале. Нельзя останавливаться на достигнутом. Большевики никогда не сворачивают с намеченного пути, — кивнул им головой Сталин.

— Вот и свернули себе шею, понимаш, — хмыкнул Ельцин.

Горбачёв проговорив: «Процесс пошёл, процесс пошёл», нагнувшись, достал из-под стола вторую бутылку водки, поставил её на стол и сказал:

— У нас, между прочим, ещё третья есть. Ну, как, сейчас «догоним», или перекурим?

—Щас выпью, тогда и перекурить можно будет, — ответил Ельцин за всех.

Он запрокинул голову, ловко вылил всю водку в рот, прополоскал ею горло, затем шумно проглотил её одним глотком.

— Зачем вы, батенька, каждый раз это делаете? — скривился Ленин, наблюдавший за манипуляциями Ельцина.

— А у меня гланды слабые с детства ещё. Водочные полосканья хорошо помогают, — ответил Ельцин, намазывая ломоть хлеба толстым слоем масла, — для дезинфекции, понимаш.

Ленин, неодобрительно покачав головой, хотел закурить, но спохватился и протянул пачку Караваеву со словами: «Закуривайте, Иван Тимофеевич».

Караваев поблагодарив Ленина, суетливо достал свою пачку сигарет почти пустую и измятую. Достал из неё одну сигарету, пачку положил на стол, Ленин щёлкнул зажигалкой. Доев бутерброд, закурил и Ельцин. Сталин в очередной раз стал раскуривать свою трубку. Горбачёв принёс из машины термос, отвинтил крышку, налил себе ароматного кофе, сказав:

— А некурящие кофейком побалуются.

Почему-то на лице его блуждала тихая, лукавая ухмылка.

Сталин взял пачку сигарет Караваева и, рассмотрев, рассмеялся:

— Товарищи, гляньте какая реклама этого ужасного изверга и тирана Сталина на этой на этой «роскошной» пачке сигарет! Появился спрос на сильную руку? А название-то, какое романтичное: «Ностальгия»!

— Деньги не пахнут, Коба, сказал Ленин, ― в магазинах водка продавалась, сам видел, и с Жириновским, и с Горбачёвым, и с Распутиным. Сейчас «Путинка» продаётся, правда без портрета. Бизнес, батенька, ничего личного. Михаил Сергеевич наш даже пиццу успел прорекламировать. Сколько за пиццу-то макаронники вам отвалили, Михаил Сергеевич?

— Так, пустяки — на семечки, — не моргнув глазом, ответил Горбачёв.

— Ясно, — продолжил Ленин, — ну, хоть на семечки дали бедному генсеку. А вот мои портреты почему-то, ни на какой продукции не печатают. У меня свои «носители», хе-хе. Мои портреты всё больше дедушки и бабушки на митинги таскают, под руководством лже-большевиков нынешних. Нету у меня рейтинга, к-хе-к-хе, нету, товарищи. Но памятники не все снесли ещё и из мавзолея не выносят, решили, что пригожусь ещё.

— Сам виноват, не куёшь, не мелешь. Даю тебе бесплатную «наколку», как деньги сделать. Во-первых, можно наладить выпуск водки «Ленин в Разливе», во-вторых, запустить парфюмерную линию «Запахи Ильича», а ещё можно наладить производство трёхспальных кроватей «Ленин с нами». Дарю бренды. Это не я, это народ придумал, понимаш, — сказал Ельцин.

Все разулыбались, не сдержал улыбки и Караваев. Ленин, тоже улыбаясь, нашёлся быстро.

— Фишки старые, трухлявые, ― сказал он, ― и кто их придумал — ещё большой вопрос. Я вам, Борис Николаевич, тоже кое-что предложить могу, и тоже безвозмездно, а вы озолотитесь от моих идей. Например, водочку, вами почитаемую, выпустить под названием «Парламентская горькая», а на этикетке бутылочной горящий Белый Дом изобразить, по которому вы из танков палили. Очень хороший навар, думаю, может дать сеть тиров, которые нужно будет открыть по всей стране. Дело это не требует больших вложений: помещение самое простое, винтовки пневматические и пульки. Но окупится дело весьма быстро. Фишка в следующем. Вместо обычных мишеней люди будут стрелять по портретам твоих соратников, всех твоих «очаровашек»: Чубайса, Березовского, Гайдара, Лифшица, Ясина, Коха, Кириенко, Явлинского, Немцова, Черномырдина. Проект условно можно назвать «Огнестрельная либеризация». Гарантирую высокий процент продаж и финансовый успех проекта. Вот ещё: начать выпуск копилок для обманутых вкладчиков в виде вашего бюста, с дыркой для денег на темечке вашей упрямой башки; конфеты «Друг» очень хорошо пойдут. На обёртке вы и Блин Клинтон в обнимку. Поле деятельности фантастически обширно, батенька. Тут и Ельцин дирижёр, и Ельцин теннисист, Ельцин, падающий с моста, и Ельцин главнокомандующий. Много чего ещё, к-хе-к-хе, «весёленького» в истории накопилось про вас. Прошу прощения, забыл про проблемы с моченедержанием сказать.

— Забавно, но мелковато всё это, — вступил в разговор Сталин, — я предлагаю на Красной Площади поставить памятник трамваю, под который обещал лечь наш Борис Николаевич, в том случае, если народу хуже жить станет. Место символическое, несколько веков назад ещё один Борис, но Годунов, рвал на себе рубаху перед народом, который умолял его царём стать, ломал, как и наш Борис, Ваньку, прикидывался радетелем народным, так порулить хотелось. Что вышло — хорошо известно: умер не стариком в пятьдесят три года, в отчизне смута, отчаяние, безверие. Грех его смертельный больно аукнулся всему народу. Злодей, конечно, но думаю, не было у него мыслей предать, а уж тем более продать Родину. Я б тебя, Бориска, если бы ты в моё время жил, непременно расстрелял бы. Или нет: я бы тебе вначале должность высокую дал, скажем, вместо Ежова поставил бы. Уверен, что ты бы с работой не хуже него справился, ― ты-ж мужик исполнительный… под водочку. Ну, а потом… потом, расстрелял бы тебя всенепременно. Факт!

— Круто, — сказал Ельцин, закуривая вторую сигарету. — Это всё, на что вы способны были. На этом и держались. Хотя согласен. Иногда ради пользы дела можно и пострелять, если тебя в оборот берут, а положение безвыходное. А, что ж, свою башку подставлять? А нож вытащил — бить нужно, как блатные говорят. Вот, Ильич, светлая головка, никогда не церемонился, и всегда приказы расстрельные подписывал, много своих автографов потомкам оставил, и делал это, мне кажется, с удовольствием, понимаш. А насчёт того, что наобещал я чего народу, так это, понимаш, дело житейское. Вы не меньше меня обещали: и свободу, и братство, и равенство, и землю крестьянам, и заводы рабочим, и награбленное, кстати, поровну разделить обещали. Ну, и я обещал, как все, но с пути магистрального не сворачивал, не метался. Демократию строил, свободу, понимаш, людям давал. И, между прочим, Храм Христа Спасителя, вами взорванный в тридцать первом, отстроил заново. И вообще, чего достаёте? Как это говорится… «кто без греха, бросьте в меня камень…» Я тоже могу вас достать — мало не покажется. У меня камушков на всех вас хватит.

Глава X

Караваев краем глаза глянул на ручные часы Ленина. У него в запасе было ещё пару часов. Он уже давно подумывал о том, как бы поделикатнее и потехничнее улизнуть от этой говорливой компании «вождей». Появление второй бутылки и упоминание о третьей в «заначке», говорило о том, что застолье «двойников» может затянуться надолго. Он ждал удобного момента, чтобы поблагодарить «вождей» и уйти.

Сталин, коснувшись плеча Караваева, положил перед ним ещё один бутерброд. Караваев посмотрел на него и глаза их встретились. Глаза Сталина были грустны и слезились, белки глаз были желтоватыми, подглазья — тёмными, в сетке мелких морщин. «Почки больные, наверное», — подумал Караваев.

— Ты не ешь, не пьёшь, так не годится, — сказал Сталин, — за тобой, как за барышней ухаживать приходится. Ты в армии служил?

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒